Автор: Хайнц Кохут 

 

Анализ самости

 

Перевод с английского

Москва

«Когито-Центр» 2003

УДК 159.9 ББК88

К 75

Перевод с английского и научная редакция

Л. М. Бокпвикова

 

К 75 Хайнц Кохут. Анализ самости: Систематически» подход к ле­чению нарциссических нарушении личности / Пер. с англ. -М., "Когито-Центр", 2003. - 308 с. (Современная психотерапия)

УДК 159.9 ББК 88

В данной книге Кохут — известный австро-американский ана­литик — предпринимает попытку совместить дне цели — дать глубин­ное описание группы специфических нормальных и аномальных феноменов в сфере нарциссизма и понять специфическую фазу развития, которая генетически с ним связана. Данная монография завершает исследование либидинозпых аспектов нарциссизма, начатое автором в ранних работах.

Кинга адресована в первую очередь психотерапевтам и всем, кто интересуется проблемами психологин личности.

©«КогнтоЦентр», перевод на русский яп.ш, оформление, 2003

ISBN 0-7923-7121-0 (англ.) ISBN 5-89353-093-4 (рус.)

Содержание

М.В Ромашкевич. Предисловие к русскому изданию......................... 7

Благодарности................................................................................... 12

ПРЕДИСЛОВИЕ.................................................................................... 14

Глава 1. Предварительные рассуждения.............................................. 17

ЧАСТЬ I

ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ АКТИВАЦИЯ ВСЕМОГУЩЕГО ОБЪЕКТА

Глава 2. Идеализирующий перенос.............................................. 55

Глава З. Клиническая иллюстрация

ИДЕАЛИЗИРУЮЩЕГО ПЕРЕНОСА ............................................................ 75

Глава 4. Клинические и терапевтические аспекты

ИДЕАЛИЗИРУЮЩЕГО ПЕРЕНОСА ........................................................ 92

Отличия идеализирующего переноса

от зрелых форм идеализации................................. 92

Разновидности идеализирующего переноса................. 96

Процесс переработки и другие клинические

проблемы идеализирующего переноса................. 104

ЧАСТЬ 2

ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ АКТИВАЦИЯ ГРАНДИОЗНОЙ САМОСТИ

Гнлкл 5. Типы зеркального переноса: классификация

В СООТВЕТСТВИИ С ПРЕДСТАВЛЕНИЯМИ О РАЗВИТИИ............... 123

Слияние посредством расширения

грандиозной самости........................................... 132

Перенос по типу второго «я»,

или близнецовый перенос................................... 133

Зеркальный перепое в узком значении термина........ 134

Клинические примеры............................................... 144

Глава 6. Типы зеркального переноса: классификация

В СООТВЕТСТВИИ С: ГЕНЕТИКО-ДИНАМИЧЕСКИМН

_s представлениями................................................. 152

Первичный зеркальный перенос ............................... 152

Реактивная мобилизация грандиозной самости......... 154

Вторичный зеркальный перенос................................ 156

Глава 7. Терапевтический процесс

при зеркальном переносе.................................. 161

Отыгрывание при нарциссических переносах:

Проблема активности терапевта.......................... 174

Цели процесса переработки в отношении

активированной грандиозной самости ............... 188

Функции аналитика при анализе

зеркального переноса.......................................... 194

Значение зеркального переноса

как инструмента процесса переработки............... 210

Общие замечания о механизмах, вызывающих

терапевтический прогресс в психоанализе.......... 216

ЧАСТЬ 3

КЛИНИЧЕСКИЕ И ТЕХНИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ, ВОЗНИКАЮЩИЕ ПРИ НАРЦИССИЧЕСКОМ ПЕРЕНОСЕ

Глава 8. Общие замечания по поводу

нарциссических переносов......................................... 223

Теоретические рассуждения............................................ 223

Клинические рассуждения................................................ 241

Глава 9. Клиническая иллюстрация

нарциссических переносов ........................................ 261

Глава 10. Некоторые реакции аналитика

на идеализирующий перенос ............................................ 282

Глава 11. Некоторые реакции аналитика

на зеркальный перенос ..................................................... 292

Глава 12. Некоторые терапевтические трансформации

при анализе нарциссических личностей .......................... 318

Усиление и расширение объектной любви................ 318

Прогрессивные и интегративные преобразования

в нарциссической сфере............................................. 319

Библиография.................................................................................... 351

Предисловие к русскому изданию

Хайнц Кохут (1913-1981) — президент Американской психоаналитической ассоциации, основатель нового на­правления в современном психоанализе. На созданной им теории психологии самости основывается одно из ше-i гн направлений в современном психоанализе (наряду ( психологией влечений З.Фрейда, психологией-Я, тео­рией Кляйн, психоаналитической теорией развития, тео­рией объектных отношений). Идеи Кохута имеют много­численных последователей (возникают даже их новые ответвления, например, интерсубъективный подход Р. Столороу и др.). И вместе с тем психология самости, как и теория М. Кляйн, имеет большое число против­ников. Однако, несмотря на критику, эта теория сохра­няется и активно применяется до сих пор.

Попытаемся определить, почему психология самости так 'трудно принимается в ученых кругах и в психоаналити­ческой практике.

В свое время З.Фрейд выделил виды психопатологии, при которых образуется невроз переноса. По классифи­кации того времени, к неврозам переноса относились истерический невроз и невроз навязчивых состояний. \\. Фрейд в первую очередь работал именно с ними.

X. Кохут на основании проведенных исследований пришел к выводу, что неврозом переноса не ограничива­ются все виды переноса. Он открыл нарциссические виды переноса, описал их и разработал аналитическую технику работы с ними. Это стало началом новой эпохи психоана­лиза, так как резко расширился спектр психопатологии, и котором психоанализ стал теперь эффективным.

Во многом благодаря Кохуту вид патологии вообще перестал играть роль в предписании психоаналитического лечения. В основном оценка состояния пациента бази­руется на силе Я и других показателях, а вид патологии

имеет значение только для выбора вида аналитической техники (или психоанализ в чистом виде, или экспрес­сивная психоаналитическая психотерапия, или экспрессив­но-поддерживающая, или поддерживающая). Произошло то, что предсказывал Фрейд: найдены новые формы психо­анализа, которые помогают тем пациентам, которым не по­могал фрейдовский анализ. Для этого понадобилось опро­вергнуть некоторые утверждения самого Фрейда.

Понятно, почему нарциссический перенос не был так легко обнаружен, как невроз переноса. Невроз переноса, будучи объектным переносом, проявляется намного более явно в контексте отношений, чем нарциссический пере­нос. Обнаружение нарциссического переноса требует намного большей чувствительности аналитика, чем об­наружение объектного переноса. Только в редких случаях грубой нарциссической патологии он виден явно, но для аналитика, не вооруженного теорией Кохута, он ощуща­ется как «полная неспособность к переносу». Нарцис­сический перенос и контрперенос связаны с сильными чувствами стыда, в том числе — стыда их обнаружения. Это не просто что-то, о чем «неудобно говорить», как, на­пример, об инфантильной сексуальности, открытой Фрей­дом. Этот стыд более архаичный, доэдипов, испытывая его, хочется «провалиться сквозь землю», исчезнуть, пре­рвать контакты со всеми объектами, чтобы не «сгореть» от стыда, чтобы избежать фрагментации самости. Это од­на из сложностей принятия теории Кохута. Что-то подоб­ное было и с теорией сексуальности Фрейда: научному сообществу (и человеческому обществу) тоже надо было преодолеть чувства стыда и вины, чтобы принять ее.

Однако нельзя сказать, что Кохут открыл то, чего «совсем не знали» (это же можно сказать и об открытии Фрейда), — бессознательно человечество уделило много внимания нарциссическому контексту отношений. Если мы задумаемся о выработанной веками этике человече­ских отношений или же о многовековых правилах врачеб­ной этики, называемой деонтологией, наконец, если вспо­мним, какой заботой Фрейд окружал своих пациентов (не нарушая правил нейтральности), то мы поймем, что все эти правила в первую очередь выработаны людьми

дм я того, чтобы нарциссически не ранить и взаимно «уважать нарциссизм» друг друга. Почему человечество смогло создать этические правила обращения с нарциссической стороной человеческих отношений, а сам этот нарциссический контекст отношений так плохо осознан? Ответом
на этот вопрос будет следующее: эти правила и были созда­-
ны для того, чтобы избежать осознания. Мы знаем из ис-
тории, что если в первобытном архаическом обществе

существует что-то страшное или болезненное в челове­-
ческих отношениях, то на него налагается табу. По мере
эволюции общества, в средневековье, табу превращаются
и религиозные запреты, а в современном цивилизованном
обществе — в законы и правила поведения.

Законопослушный человек никогда не подвергнется судебному наказанию или тюремному заключению. То же можно сказать и об этических правилах: если человек их придерживается, то болезненно-нарциссическая сто­рона отношений остается для него незаметной. Для того эти нормы и были выработаны. Поэтому Фрейд, тща-тельно соблюдая все правила деонтологии, «не видел» нарциссического контекста отношений, нарциссических переносов. Конечно, в случаях нарциссической патологии даже соблюдение правил этики не спасает людей от нар­циссических конфликтов. Кроме того, даже у «нарцис-сически нормальных» людей существуют особо значимые ситуации с особо значимыми объектами, столкновение с которыми ведет к конфликту и боли даже при соблю­дении правил этики. Чаще всего люди бессознательно избегают таких болезненных ситуаций, поскольку имеют травматический опыт и выработанную систему защит. Это защитное избегание эмоционально заряженных отно­шений принималось Фрейдом за неспособность образо-вывать перенос.

Помимо того, Фрейду была присуща теоретическая позиция, согласно которой нарциссическое либидо, сущест­вующее у каждого ребенка от рождения, в процессе нор­мального развития полностью переходит в объектное либи­до. И только в случаях патологии нарциссическое либидо остается у взрослого человека. Однако Кохут обнаружил, что часть нарциссического либидо остается у каждого

нормального человека и имеет свои стадии развития парал­лельно стадиям развития объектного либидо. Эти стадии следующие: фрагментированная самость (примерно до по­лугода, т. е. до окончания симбиотической стадии, по клас­сификации М. Малер, а по Фрейду— до становления целост­ного телесного Я в оральной стадии развития); архаичная грандиозная целостная самость (примерно до пяти лет, т. е. при завершении конфликтов амбивалентности в диади-ческих и триадических отношениях, по классификации М. Малер, а по Фрейду — по завершении эдипова конфлик­та); зрелый взрослый нарциссизм (всю жизнь, являющийся основой творческой креативности у зрелой личности, о чем писал Д. Винникотт). Таким образом, Кохут стал обнару­живать не только нарциссический перенос в патологи­ческих случаях, но и нарциссический компонент переноса у пациентов с неврозами переноса, а также нарциссический контекст отношений у нормальных людей. Для невроти­ческих пациентов этот аспект переноса не актуален. Но он актуален для огромного числа пациентов, страда­ющих патологией, не поддающейся анализу при использо­вании техники Фрейда. Иначе говоря, он актуален для лече­ния пограничной и психотической патологии. Для многих тяжелых пациентов нарциссический перенос является единственной ниточкой, ведущей к здоровью. Эту нить очень легко порвать самым малейшим пренебрежением к пациенту. Обнаружение, поддержание и развитие этого переноса является очень трудной задачей для аналитика, требующей особой аккуратности, скрупулезности, посто­янной эмпатии и даже озабоченности, похожей на мате­ринскую.

Кохутом были также разработаны технические особен­ности работы с нарциссическим переносом. Главным правилом работы с ним в отличие от работы с неврозом переноса является отсутствие интерпретаций нарцис-сического переноса. Он должен вырасти, развиться и со­зреть в отношениях пациента с аналитиком. При этом важную роль играет нормальная фазово-специфичная идеализация объекта, необходимая для его интернали-зации в развитии (в отличие от защитной идеализации невротиков). Только тогда пациент достигнет состояния

константности либидинозного объекта и себя, которое ннляется мерой психического здоровья.

При эффективном анализе нарциссический перенос завершает свою эволюцию, и большая часть его превра­щается в объектный невроз переноса. Последний уже тре-бует интерпретации для проработки невротических проблем. Для любого вида переноса интерпретации губительны, они разрушают его. Но нарциссический перенос является «лекарством» сам по себе, его не надо разрушать. А невроз переноса является «болезнью», которую надо устранить с помощью интерпретаций. Часто бывают периоды в анализе, когда «ничего не происходит», как кажется с объект­ной точки зрения. Но на самом деле в такие периоды идет выздоровление благодаря действию «лекарства», называ­емого нарциссическим переносом. Сам процесс такого выздоровления часто незаметен, но, как правило, через какое-то небольшое время становятся очевидны его резуль­таты. Работа аналитика с нарциссическим переносом долж­на быть только поддерживающей и ни в коем случае не экс­прессивной.

В заключение следует отметить, что язык Кохута, к со­жалению, труден даже для англоязычного читателя. Одна­ко мы надеемся, что трудности чтения будут компенси­рованы значимостью изложенного в книге.

Заведующий кафедрой психоанализа Института практической психологии и психоанализа

М. В. Ромашкевич

Благодарности

Психоаналитик, излагающий взгляды, которые, как он надеется, отвечают представлениям глубинной психоло­гии, должен прежде всего выразить благодарность своим пациентам за сотрудничество. Кроме того, он признателен своим ученикам, вопросы и дискуссии которых являются неоценимым стимулом для учителя, решившего поде­литься своими новыми идеями и открытиями с молодыми коллегами. По разным, хотя и очевидным причинам благо­дарность этим двум группам помощников приходится выразить лишь в общей форме, а ее адресаты остаются анонимными.

Но существуют и те, кому я могу выразить мою призна­тельность непосредственно. Я крайне благодарен Анне Фрейд, которая прочла первый вариант этой работы. Ее вопросы позволили мне продвинуться во многих важ­ных направлениях. Я особо признателен доктору Мариан­не Крис за неизменную поддержку, которую она оказывала мне при проведении моих исследований. Я также благода­рен группе коллег, которые делились со мной своими замечаниями в процессе создания разных вариантов руко­писи: докторам Михаэлю Ф. Башу, Рут С. Эйсслер, Джону Э. Гедо, Арнольду Голдбергу, Джорджу Г. Клумпнеру, Паулю Г. Орнштейну, Полу Г. Толпину, Дженис Нортон. Кроме того, я благодарен доктору Чарльзу Клигерману, который помог мне найти название для этой книги.

Я чрезвычайно признателен коллегам, которые со мной консультировались, и кандидатам в психоаналитики, у ко­торых я был супервизором, за помощь. Ставший доступным благодаря этому клинический материал позволил мне рас­ширить эмпирическую базу моих исследований. В этом отношении я особенно благодарен докторам Дэвиду Марку­су, Дженис Нортон, Анне Орнштейн, Паулю Г. Орнштейну.

Я хочу поблагодарить издателей журналов «Journal of American Psychoanalytic Association», «International Journal of Psycho-Analysis» и «Psychoanalytic Study of the Child» за разрешение использовать материал, впервые появившийся в их публикациях.

Финансовая поддержка, благодаря которой был подготовлен окончательный вариант текста, добросовестно отпечатанный Региной Либ и Лилиан Биглер, была предоставлена а) Фондом Шарлотты Розенбаум через Учебную клинику психического здоровья и отделение психиатрии Чикагского университета и б) Исследовательским фондом Чикагского института психоанализа.

И, наконец, я хочу поблагодарить Лотти М. Ньюмэн за ее помощь в подготовке текста к публикации. Ее ценные советы, касавшиеся улучшения формы и содержания книги. служили нахождению наиболее ясного способа для выражения моих идей. Наше сотрудничество приносило мне самые приятные переживания.

Предисловие

Проблема нарциссизма, то есть катексиса самости (Гартманн), является очень распространенной и важной, поскольку есть все основания говорить, что она относится к половине содержания человеческой психики — другой половиной, разумеется, являются объекты. Таким обра­зом, чтобы всесторонне представить проблему нарцис­сизма, необходимо рассмотреть огромный материал, на­много превышающее знания и умения каждого отдельного исследователя.

Однако еще более важным, чем масштабы этой задачи, является то, что всестороннее рассмотрение проблемы предполагает более или менее устойчивое поле явлений или, по крайней мере, наличие исследований, которые, по всей видимости, достигли некоего плато. Другими сло­вами, учебный подход является пригодным только тогда, когда в данной области достигнуты значительные успехи и они нуждаются в беспристрастной оценке и интеграции в виде обзора, в котором делается попытка обобщить недав­но полученные знания и представить их в сбалансирован­ной форме. Если говорить о проблеме нарциссизма, то это состояние в настоящее время пока еще не достигнуто.

Обманчиво простым, но новаторским и важнейшим вкладом в психоаналитическую метапсихологию являются разделение понятий самости и Эго (Гартманн); интерес к достижению и сохранению «идентичности», а также иссле­дование тех опасностей, которым подвергается это (пред)со-знательное психическое содержание (Эриксон); постепен­ная кристаллизация раздельного психобиологического суще­ствования из матрицы единства матери и ребенка (Малер) и некоторые другие важные клинико-теоретические (Якоб­сон) и клинические (А. Райх) психоаналитические открытия последних лет. Вся эта работа свидетельствует о возрас­тающем интересе психоаналитиков к проблеме, которая

отодвигалась на задний план множеством работ, посвя­щенных исследованию мира объектов, например, изучению трансформации имаго в процессе развития или репрезента­ции объектов — если выражаться скорее в соответствии ( центральной позицией когнитивных процессов Эго, .1 in- влечений в контексте Ид.

Одно из препятствий, возникающих при рассмотрении теоретических проблем нарциссизма, — препятствие, кото­рое сейчас становится более серьезным, чем первоначаль­ное широко распространенное смешение понятий катексиса самости и катексиса функций Эго, — связано с часто выдвигаемым допущением, что наличие объектных отношений исключает нарциссизм. Напротив, как будет показано ниже, некоторые наиболее интенсивные нарциссические переживания относятся к объектам — либо к объектам, in пользуемым при обслуживании самого себя и сохранении связанной с инстинктами энергии, которую они инвести­руют, либо к объектам, которые сами воспринимаются как часть себя. Я буду называть их объектами самости.

Вначале необходимо будет пояснить некоторые основ­ные понятия. Понятие самости, с одной стороны, и поня­тия Эго, Супер-Эго и Ид — с другой, а также понятия личности и идентичности являются абстракциями, при­надлежащими к разным уровням понятийной структуры. Эго, Ид и Супер-Эго являются составляющими особой, высокоуровневой, не основанной на опыте психоанали­тической абстракции — психического аппарата. Несмотря на возможность использования в широком смысле таких понятий, как «личность» и «идентичность», они не явля­ются терминами психоаналитической психологии; они принадлежат к другой теоретической системе и скорее соотносятся с наблюдением социального поведения и опи­санием (пред)сознательного переживания человека во вза­имодействии с другими людьми, нежели с наблюдениями глубинной психологии.

Самость же проявляется в психоаналитической ситу­ации и концептуализируется на более низком уровне понятийной структуры, то есть в форме такой относительно близкой копыту психоаналитической абстракции, как содержание психического аппарата. Таким образом,

не будучи психическим фактором, она является струк­турой в психике, поскольку а) она катектирована инстинк­тивной энергией и б) является постоянной во времени, то есть обладает устойчивостью. Кроме того, являясь психической структурой, самость имеет психическую ло­кализацию. Если говорить более конкретно, то различные — и зачастую противоречивые — репрезентации самости представлены не только в Ид, Эго и Супер-Эго, но и в каж­дом отдельном психическом факторе. Например, такие противоположные сознательные и предсознательные репрезентации самости, как чувство грандиозности и не­полноценности, могут сосуществовать, занимая либо от­граниченные друг от друга области в сфере Эго, либо секториальные позиции в области психики, в которой Ид и Эго образуют континуум. В таком случае самость, во мно­гом похожая на репрезентанты объектов, является содер­жанием психического аппарата, но не является одной из его составных частей, то есть одним из психических факторов.

Эти теоретические разъяснения помогают определить концептуальные рамки данной книги, в которой предпри­нимается попытка совместить две цели — дать глубинное описание группы специфических нормальных и аномаль­ных феноменов в сфере нарциссизма и понять специфиче­скую фазу развития, которая генетически с ними связана.

Обширный материал данной монографии составляет, однако, лишь часть более широкой теории нарциссизма. В частности, эта работа почти целиком сосредоточена на исследовании роли либидинозных сил при анализе нар-циссических личностей; роль агрессии будет обсуждаться отдельно. С другой стороны, эта книга является продол­жением и развитием ряда работ, опубликованных в 1959, 1963 (в соавторстве с Зайтцем), 1966 и 1968 годах. Кли­нический материал, полученные на его основе выводы, а также теоретические обобщения, содержащиеся в этих работах, будут постоянно использоваться в дальнейшем изложении. Данной монографией завершается исследова­ние либидинозных аспектов нарциссизма, начатое в этих ранних эссе.

ГЛАВА 1. Предварительные рассуждения

Предметом данной монографии является изучение опреде­ленных феноменов, представляющих собой или напоми­нающих перенос, которые возникают при психоанализе нарциссических личностей, а также исследование реакций на них аналитика, включая его контрперенос. Основное внимание будет уделяться не шизофрении и депрессии, с которыми работают многие талантливые психоаналитики, проявляющие интерес к этой области, и даже не более мягким по сравнению с психозами формам, которые часто называют пограничными состояниями, а соприкасающимся с ними особым, менее тяжелым¹ нарушениям личности, чеченце которых представляет собой значительную часть повседневной психоаналитической практики. Несомненно, что провести демаркационную линию между этими состоя­ниями и более серьезными расстройствами, с которыми они, по всей видимости, связаны, бывает достаточно трудно.

К период временных регрессивных колебаний в процессе анализа таких пациентов могут возникать симптомы, которые могут показаться тем, кто не знаком с ана­лизом тяжелых нарциссических нарушений личности, Проявлениями психоза. Но, как ни странно, ни аналитик, ни пациент не проявляют особого беспокойства по поводу этих временных регрессивных переживаний, даже когда их содержание (паранойяльная подозрительность, например, или галлюцинаторные телесные ощущения и глубо­кие изменения в самовосприятии), если судить о нем

' Среди приведенных в этой книге клинических случаев только один человек (пациент Г.) был психотиком. Все остальные пациенты были деятельными, достаточно социально приспособленными и нормально функционирующими людьми, лич­ностные нарушения которых, однако, в той или иной степени влияли на их работоспособность и продуктивность, а также на их благополучие и внутреннее спокойствие.

изолированно, и в самом деле позволяет говорить о грозя­щей опасности серьезного разрыва с реальностью. Однако общая картина остается обнадеживающей, в частности потому, что событие, провоцирующее регрессию, как пра­вило, можно установить, а сам пациент вскоре обучается распознавать нарушение переноса (например, категори­ческий отказ со стороны аналитика), когда происходит регрессивное развитие. Как только аналитик устанав­ливает близкие отношения с пациентом — в частности, когда он видит, что спонтанно возникла та или иная форма нарциссического переноса — он может, как правило, сде­лать вывод, что основное нарушение пациента не является психотическим, и в дальнейшем он сохраяеит это свое убеждение, несмотря на появление в процессе анализа вышеупомянутых тяжелых, но временных регрессивных феноменов.

Каким же образом можно отличить психопатологию поддающихся анализу нарциссических нарушений лич­ности от психозов и пограничных состояний? Благодаря каким распознаваемым особенностям поведения пациента или его симптоматики, или аналитического процесса мы можем получить чувство относительной безопасности, переживаемое анализандом и аналитиком, несмотря на на­личие внешне зловещих исходных симптомов и некото­рых опасных, на первый взгляд, регрессивных колебаний в процессе анализа? Мне не хотелось бы обсуждать сейчас эти вопросы — не только в надежде на то, что данная монография в конечном счете позволит постепенно про­яснить проблему дифференциального диагноза по мере того, как теоретическое понимание и клиническое описа­ние окажутся интегрированными в уме читателя, но пре­жде всего в силу того, что мой подход к психопатологии имеет глубинно-психологическую ориентацию, и я не рас­сматриваю клинические феномены в соответствии с тра­диционной клинической моделью, то есть как нозологи­ческие единицы или патологические синдромы, которые должны быть диагностированы и дифференцированы на основе поведенческих критериев. Однако в поясни­тельных целях я должен дать краткое предваритель­ное описание — в динамико-структурных и генетических

терминах — особенностей патологии этих поддающихся анализу пациентов и обрисовать в общих чертах то, каким образом можно истолковать жалобы этих людей в рамках метапсихологического подхода к их личностным расстройствам.

Эти пациенты страдают специфическими нарушениями и сфере самости и в сфере архаичных объектов, катектированных нарциссическим либидо (объектов самости), которые продолжают сохранять тесную связь с архаичной самостью (то есть в сфере объектов, которые не воспри­нимаются как существующие отдельно и независимо от самости). Несмотря на то, что точки фиксации главной психо­патологии локализованы в этих случаях на ранних участках посменной оси психического развития, важно подчеркивать не только недостатки психической организации них пациентов, но и ее сильные стороны 2.

С другой стороны, мы можем сказать, что эти пациенты остаются фиксированными на архаичных конфигура­циях грандиозной самости и/или на архаичных, завышенно оцениваемых, нарциссически катектированных объектах. Тот факт, что эти архаичные конфигурации не становятся интегрированными с остальной личностью, имеет два главных последствия: (а) взрослая личность и ее зрелые функции приходят в упадок, лишаясь энергии, которая инвестируется в более ранние структуры; и/или (б) взрослому, реалистичному поведению этих пациентов Мешают прорыв и вторжение архаичных структур и их архаичных требований. Другими словами, патогенный эф­фект инвестирования этих архаичных конфигураций М некотором смысле аналогичен патогенному эффекту,

2 Необходимо подчеркнуть, что природа психопатологии не обязательно связана с тяжестью нарушения. Существуют тяжелые пикнические состояния (например, истерические фуги, дости­гающие размеров психотических расстройств), вызванные массивным вторжением инфантильного объектного катсксиса, ( окружающего реальность Эго; существуют также кратковремен­ные дисфункции описанных частей Эго (например, определен­ные ошибочные действия), которые обусловлены воздействием нарциссического катексиса. Яркий пример такого нарциссического ошибочного действия см. в работе Кохута (Kohut, 1970а).

вызванному инвестированием инстинктивной энергией вытесненных бессознательных инцсстуозных объектов при классических неврозах переноса.

Сколько бы беспокойства ни доставляла психопато­логия этих пациентов, важно понимать, что они обладают и специфическими ценными качествами, из-за которых их нарушения отличаются от психозов и пограничных состояний. В отличие от пациентов, страдающих более тяжелыми расстройствами, пациенты с нарциссическими нарушениями личности по существу достигли связной самости и сконструировали связные идеализированные архаичные объекты. Кроме того, в отличие от нарушений, преобладающих при психозах и пограничных состояниях, для этих пациентов не представляет серьезной угрозы возможность необратимой дезинтеграции архаичной самости или нарциссически катектированных архаичных объектов. Благодаря обретению этих связных и стабиль­ных психических конфигураций такие пациенты способ­ны устанавливать специфические, стабильные нарцисси-ческие переносы, которые позволяют терапевтически реактивировать архаичные структуры без риска их фраг­ментации в ходе дальнейшей регрессии: именно поэтом) они доступны и поддаются анализу. Здесь необходимо добавить, что спонтанное установление в той или иной форме стабильного нарциссического переноса является самым лучшим и самым надежным диагностическим при­знаком, отличающим этих пациентов от психотиков или пограничных больных, с одной стороны, и от лиц, страда­ющих обычными неврозами переноса, — с другой. Иначе говоря, проведение пробного анализа имеет бульшую диагностическую и прогностическую ценность, чем выво­ды, сделанные в результате исследования поведенческих проявлений и симптомов.

Следующие два типичных сновидения, возможно, поз­волят нам получить первое представление об особен­ностях нарциссического переноса при анализе нарцис-сических нарушений личности и, в частности, о том. что специфическая психопатология, которая мобили­зуется при переносе, не угрожает пациенту психотической дезинтеграцией.

Первое сновидение. Пациент находится в ракете, которая вращается вокруг земного шара далеко от Земли. Тем не ме­нее он защищен от неконтролируемого отрыва в косми­ческое пространство (психоза) невидимым, но надежным притяжением Земли (нарциссически катектированным аналитиком, то есть нарциссическим переносом), располо­женной в центре его орбиты.

Второе сновидение. Пациент качается на качелях, раскачивается взад и вперед, все выше и выше. Тем не менее здесь нет серьезной опасности того, что пациент упадет с качелей, либо того, что качели неконтролируемо совершат полный оборот.

Первое сновидение было почти идентичным у двух пациентов, которые в данной работе в дальнейшем упоминаться не будут. Второе сновидение приснилось мисс Е. в то время, когда она испытывала тревогу из-за стимуляции ее интенсивного архаичного эксгибиционизма, который оказался мобилизован в ходе аналитической работы. Нарциссический перенос защитил первых двух пациентов си опасности возможной перманентной потери самости (то есть от шизофрении) — от опасности, возникшей вследствие мобилизации архаичных грандиозных фантазий в процессе терапии. Во втором случае нарциссический перенос защитил пациентку от потенциально опасной гиперстимуляции Эго ([гипо] маниакального состояния) — гиперстимуляции, которая стала опасной в результате мобилизации архаичного эксгибиционистского либидо и процессе анализа. Возникшее при переносе отношение к аналитику, которое отображается в этих сновидениях, во всех трех случаях является безличным (безличная сила притяжения: пациент соединен с центром качелей), что говорит нам о нарциссической природе этого отношения.

Хотя психопатология, присущая нарциссическим нару­шениям личности, существенно отличается от психопатоло­гии психозов, тем не менее изучение первой способствует нашему пониманию второй. Тщательное исследование специфических, ограниченных, терапевтически контролиру­емых колебаний в направлении фрагментации самости и объектов самости и с ними связанных псевдопсихотических феноменов, которые нередко возникают в ходе анализа

нарциссических нарушений личности, является многообе­щающим подходом, в частности, и к пониманию психозов — точно так же, как может оказаться более плодотворным глубинное и детальное исследование реакции нескольких злокачественных или близких к тому, чтобы стать злокачест­венными, клеток в здоровой ткани организма по сравнению с подходом к изучению проблемы раковых новообразова­ний, когда исследователь концентрируется исключительно на больных, умирающих от распространяющихся метаста­зов. Таким образом, несмотря на то, что в данной моногра­фии психозы и пограничные состояния не рассматриваются, я должен сказать здесь несколько слов о перспективах, открывающихся в изучении этих тяжелых форм психопато­логии, в свете доступных анализу нарушений, которыми я занимаюсь.

Как и в случае нарциссических нарушений личности, психотические расстройства следует рассматривать не только (и, быть может, даже не в первую очередь) в ас­пекте прослеживания их регрессии от (а) объектной люб­ви через (б) нарциссизм к (в) аутоэротической фрагмента­ции и (г) вторичному (галлюцинаторному) восстановле­нию реальности. Вместо этого особенно плодотворным является изучение психопатологии психозов — в соот­ветствии с предположением, что нарциссизм имеет неза­висимую линию развития — в аспекте прослеживания их регрессии по несколько иному пути, имеющему следу­ющие промежуточные станции: (а) дезинтеграция высших форм нарциссизма; (б) регрессия к архаичным нарцисси-ческим позициям; (в) разрушение архаичных нарциссиче­ских позиций (включая потерю нарциссически катектиро-ванных архаичных объектов) и, следовательно, фрагмен­тация самости и архаичных объектов самости и, наконец, (г) вторичное (компенсаторное) возрождение архаичной самости и архаичных нарциссических объектов в открыто психотической форме⁵⁴.

Последняя из упомянутых стадий лишь иногда встречается в ходе анализа нарциссических нарушений личности; однако релевантные недолговечные феномены позволяют увидеть детали, скрытые в жестко закрепленных патологических состояниях при психозах. Например, особенно полез­но сравнить связные архаичные нарциссические конфи­гурации (грандиозную самость и идеализированное имаго родителей) (а) с их регрессивно изменившимися в зависимости от степени фрагментации формами и (б) с их компенсаторными эквивалентами, когда установились жесткие и постоянные условия более или менее явного психоза.

Элементы переживания пациентом гиперкатектированных не связанных между собой фрагментов тела, психики, физических и психических функций могут, например, наблюдаться в процессе временной терапевтической регрессии от связной, катектированной грандиозной самости и от идеализированного родительского имаго, которые могут быть недоступны в случае соответствующей регрессии при психозах, где коммуникативная способность оказывается серьезно нарушенной, а способность к самонаблюдению либо ослабляется, либо полностью деформируется. Благодаря же небольшим регрессивным колебаниям, случающимся в процессе анализа нарциссических нарушений личности, мы получаем возможность увидеть многочислен­ные едва заметные особенности этих регрессивных транс­формаций. Мы можем детально рассмотреть и неспешно исследовать различные нарушения ощущения тела и самовосприятия, изменение речи, конкретизацию мышления и расщепление ранее синтетически взаимодействовавших мыслительных процессов, а также пронаблюдать реакцию Эго на временную фрагментацию нарциссических конфигу­раций (см. диаграмму 2 в главе 4, иллюстрирующую возмож­ные колебания, которые происходят в процессе анализа этих расстройств). Особенно важно сравнить относительно

^s Описание нового подхода к метапсихологии психозов см. в ра­боте Арлоу и Бреннера (Arlow, Brenner, 1964). В противополож­ность отстаиваемому здесь тезису эти авторы полагают, что пси хозы (а также, как это косвенно подразумевается, нарциссические

нарушения личности) можно правильно объяснить через истолкование симптомов и поведенческих нарушений психотического болыного как проявления его конфликтов и защит, то есть, по существу, в понятийных рамках метапсихологии неврозов переноса.

здоровые архаичные нарциссические конфигурации (грандиозную самость и идеализированное имаго роди­телей) с их психотическими аналогами (маниакальной грандиозностью, или «воздействующей машиной» в терми­нах Тауска [Tausk 1919]).

Главными отличительными особенностями психозов и пограничных состояний, с одной стороны, и доступных анализу нарциссических нарушений личности — с другой, являются: (1) первые характеризуются тенденцией к по­стоянному отказу от связных нарциссических конфигу­раций и к замещению их бредовыми и галлюцинаторными образованиями (с целью избежать невыносимого состо­яния фрагментации и потери архаичных нарциссических объектов); (2) в случае нарциссических нарушений лич­ности наблюдаются лишь незначительные и временные колебания, как правило, в направлении частичной фраг­ментации с признаками нестойкого компенсаторного бреда. Для теоретического осмысления психозов и нар­циссических нарушений личности важно исследовать сходство и различие между относительно здоровой ар­хаичной грандиозностью, которгш может поддерживаться психикой в случаях нарциссических нарушений, и без­участностью и высокомерностью, присущими психоти­ческим маниям величия при психозах и пограничных состояниях. Точно так же важно сравнить относительно здоровое развитие нарциссически катектированного все­могущего и всеведущего, возвеличенного и идеализи­рованного, эмоционально подкрепляемого родительского имаго, формируемого при переносе пациентами с нарцис-сическими нарушениями личности, со всемогущим пресле­дователем и манипулятором самости при психозах: с той «воздействующей машиной», чье всемогущество и всеве­дение превращаются в безучастное, лишенное тепла и со­переживания бесчеловечное зло. И, наконец, что не менее важно, исследование иредпсихотической личности с точ­ки зрения уязвимости присущих ей высших форм нарцис­сизма (а не только с точки зрения хрупкости зрелого ее отношения к объектам любви) может во многом спо­собствовать пониманию психозов и пограничных состо­яний и, например, объяснить две следующие типичные

особенности: (1) события, вынуждающие совершить пер­вые важнейшие шаги в регрессивном движении, часто относятся к области нарциссической травмы, а не к сфере объектной любви; (2) даже при самых тяжелых психотических нарушениях объектная любовь может оставаться в целом сохранной, но не бывает так, чтобы отсутствовали глубокие нарушения в нарциссической сфере.

Приведенная ниже диаграмма представляет собой пред­варительную схему, изображающую этапы развития двух основных нарциссических конфигураций и вместе с тем дополняющие их элементы, то есть пункты регрессивной трансформации данных конфигураций в случае (а) нар-циссических нарушений личности и (б) (паранойяльно-шизофренических) психозов и пограничных состояний.

Регрессивные психические структуры, восприятие их пациентом и его отношение к ним могут оказаться сексуализированными и при психозах, и при нарцисси­ческих нарушениях личности. При психозах сексуализа-ция может затрагивать не только архаичную грандиозную самость и идеализированное имаго родителей, когда эти структуры, прежде чем оказаться разрушенными (аутоэротическая фрагментация), на короткое время становятся ка тестированными, но и компенсаторно создаваемые галлюцинаторные копии этих структур, образующие со­держание открытого психоза. Было бы интересно срав­нить сексуализацию при психозах, впервые описанных и мстапсихологически объясненных Фрейдом (1911), с сексуализацией различных форм нарциссического пере­носа, нередко встречающейся при анализе нарциссических нарушений личности. Сексуализированные варианты нарциссического переноса встречаются либо (а) в начале анализа, обычно в качестве непосредственного продол­жения извращенных тенденций, которые имеются еще до начала лечения (см. в связи с этим детальное обсуждение сексуализации идеализированного родительского имаго и грандиозной самости в форме второго «я» или близнеца и случае мистера А. в главе 3), либо (б) в течение короткого времени в период обострений, возникающих в заключительной фазе анализа нарциссических нарушений лич­ности (см. главу 7).

Сплошная стрелка обозначает изменения нарциссических конфи­гураций в процессе психоаналитического лечения нарциссических нарушений личности (см. диаграмму 2 в главе 4); пунктирная стрел­ка обозначает направление процесса лечения при анализе этих расстройств; штрих-пунктирная стрелка до прерывания обозначает пока еще обратимую регрессию в направлении психоза; часть стрелки после прерывания обозначает глубину психотической регрессии, когда регрессия становится уже необратимой.

У нас нет здесь возможности представить всесторон­ний обзор психоаналитической теории формирования галлюцинаций и бреда при психозах. Однако в рамках наших рассуждений следует подчеркнуть, что они форми­руются вслед за дезинтеграцией грандиозной самости и идеализированного родительского имаго. При психозах эти структуры разрушены, однако их разрозненные фраг­менты вторично реорганизуются и перегруппировываются в бредовые образования (см. Tausk, 1919; Ophuijsen, 1920), а затем рационализуются благодаря сохраняющимся интегративным функциям психики. При анализе нар­циссических нарушений личности мы иногда встречаем пиления, возникающие вследствие особенно тяжелых регрессивных изменений и напоминающие бред и галлю­цинации психотического больного. Так, например, мис­теру Д. в начале лечения под влиянием приближающейся разлуки с аналитиком временами казалось, что его лицо превращалось в лицо его матери. Но в отличие от пси­хозов эти галлюцинации и бредовые образования не обяза­тельно ведут к развитию устойчивых патологических структур, которые сооружаются пациентом с целью избежать невыносимого переживания продолжающейся фраг­ментации своей телесно-психической самости. Они не­надолго возникают в момент наступления частичной и временной дезинтеграции нарциссических структур и ответ на специфические нарушения специфического нарциссического переноса, который произошел в процессе терапии.

Роль специфических факторов внешней среды (например, личности родителей, некоторых травматических внешних событий) в возникновении задержек развития пли специфических фиксаций и предрасположенности к регрессии, образующей ядро нарциссического наруше­ния личности, будет рассмотрена позже. Тем не менее краткое генетически ориентированное замечание, воз­можно, поможет нам здесь консолидировать концептуаль­ную основу, позволяющую разграничить психозы и погра­ничные состояния, с одной стороны, и нарциссические нарушения личности — с другой. С генетической точки зрении можно предположить, что в случае психоза личность

родителей (и многие другие факторы внешней среды) вместе с наследственными факторами затрудняет фор­мирование в соответствующем возрасте ядерной связной самости и ядерного идеализированного объекта самости. Нарциссические структуры, формирующиеся в более позднем возрасте, должны, следовательно, оказаться бес­содержательными, а потому ломкими и хрупкими. В дан­ных условиях (то есть у склонной к психозу личности) нарциссические травмы могут привести к регрессивному движению, которое имеет тенденцию происходить вне стадии архаичного нарциссизма (в стороне от архаичных форм связной грандиозной самости или связного идеали­зированного имаго родителей) и выходить на ступень (аутоэротической) фрагментации.

Здесь следует дополнительно рассмотреть два вывода, вытекающих из предшествующих утверждений, которые касаются (а) динамического воздействия и (б) генети­ческих предпосылок предпсихотической (или,точнее, склонной к психозу) личности. Первый вывод имеет пре­жде всего клиническое значение, второй вывод представ­ляет большой теоретический интерес.

Первое изменение, вызванное динамическими послед­ствиями специфической слабости базисных нарцисси-ческих конфигураций личности, касается особого способа защиты от угрожающей возможной регрессии, связанной с центральным дефектом, защиты, обычно приводящей к тому, что мы называем шизоидной личностью. Эта защит­ная организация (встречающаяся и при пограничных состояниях) характерным образом встречается у людей, базисная патологическая предрасположенность которых проявляется в развитии психоза; однако она не встре­чается у пациентов с доступными анализу нарциссиче-скими нарушениями личности. Шизоидная защитная ор­ганизация является результатом (пред)сознательного понимания человеком не только своей нарциссической уязвимости, но и, в частности, угрозы того, что нарцисси-ческая травма может стать причиной неконтролируемой регрессии, которая необратимо оставит его за пределами стадии ядерных, связных, нарциссических конфигураций. Таким образом, эти люди учатся отстраняться от других

с целью избежать специфической опасности получения нарциссической травмы.

В противоположность предыдущему объяснению мож­но было бы утверждать, что избегание этими людьми человеческой близости обусловлено их неспособностью любить и мотивировано их убеждением в том, что к ним будут относиться без сочувствия, равнодушно или с враждебностью. Однако это предположение неверно. Многие шизоид­ные больные, стремящиеся свести свои контакты с другими 'подыми к минимуму, на самом деле способны общаться и, как правило, не подозревают других людей в желании причинить им зло. Их отстраненность просто-напросто является результатом верной оценки собственной нарциссической уязвимости и склонности к регрессии. Именно поэтому психотерапевт должен понимать, что концентрация их — зачастую значительных — либидинозных ресурсов на видах деятельности, где контакты с другими людьми минимальны (например, проявление интереса и работа и области эстетики или изучение абстрактных, теорети­ческих проблем), основывается на правильной оценке своих слабых и сильных сторон. Таким образом, терапевту непозволительно вести себя подобно слону в посудной клике, угрожая нарушить хрупкое психическое равновесие социально полезного и, возможно, одаренного творче­скими способностями индивида — он должен сосредоточить свое внимание на изъянах защитных структур, на недостатках существующего процесса развертывания либидо в про­фессиональной деятельности, увлечениях и в интерперсональных отношениях, а также на главной психопатологии пациента, то есть на его склонности к регрессии. Если говорить о склонности к регрессии, то в центре терапии с самого начала должно находиться тщательное и неспеш­ное исследование малейших эмоциональных уходов в себя пациента, которые возникают вследствие незначительных нарциссических травм. Вместе с тем последующая рекон­струкция соответствующего генетического контекста, которой должно быть дополнено исследование уязвимости пациента в ситуации «здесь и сейчас», окажет поддержку Эго в его борьбе за достижение большего влияния в этом важнейшем секторе личности.

Следовательно, в соответствии с терапевтической стратегией, продиктованной структурой психозов, ко­торую мы вкратце обсудим, пригодной для шизоидных пациентов формой терапии является в целом не пси­хоанализ, а психоаналитически ориентированная психотерапия. Сущность психоанализа как формы психо­терапии нельзя, на мой взгляд, определить ни приме­нением терапевтом психоаналитической теории в тера­певтической ситуации, ни его помощью в достижении инсайтов и предоставлением объяснений — включая и ге­нетические, — которые позволяют пациенту в большей степени владеть самим собой. Хотя все эти особенности являются частью терапевтического психоанализа, к ним необходимо добавить нечто еще, что составляет его глав­ное качество: в психоанализе патогенное ядро личности анализанда активируется в терапевтической ситуации и само вступает в специфический перенос с аналитиком еще до того, как оно постепенно растворяется в процессе переработки, который позволяет Эго пациента доми­нировать в этой специфической области. Однако этот процесс не может быть приведен в действие, если регрес­сия, возникающая при переносе, приводит к серьезной фрагментации самости, то есть к хронической донарцис-сической стадии, где даже нарциссические связи с тера­певтом (которые, как правило, возникают при анализе нарциссических нарушений личности) оказываются разру­шенными. Поскольку угроза подобного неблагоприятного развития действительно связана с мотивационным цент­ром шизоидной личности, необходимое здесь лечение является не психоанализом как таковым, а психоанали­тически изощренной формой нацеленной на инсайт те­рапии, не требующей терапевтической мобилизации ре­грессии, которая ведет к фрагментации самости. (Эти терапевтические проблемы еще раз, но с другой позиции, обсуждаются в конце данной главы.)

Второй вывод из представленных ранее динамико-генетических положений имеет еще более специфическое отношение к вопросу о сравнении психозов с нарцис-сическими нарушениями личности, чем понимание функ­ций присущего шизоидному человеку стремления сохра-

нять дистанцию в общении с другими людьми; он касается роли врожденных, наследственных факторов в возник­новении склонности к фрагментации самости, которая встречается при психозах, и в возникновении склонности к сохранению связной самости, которая существует у па­циентов с нарциссическими нарушениями личности. Разу­меется, основываясь лишь на психоаналитическом опыте, нельзя сделать окончательного утверждения но поводу относительного значения наследственных факторов. Тем не менее после реконструкции внешней ситуации пациента в детском возрасте, включая, в частности, психо­патологию его родителей, иногда кажется неизбежным вывод, что нарушения у пациента должны быть гораздо более тяжелыми, чем на самом деле. Другими словами, и подобных случаях можно предположить, что существуют прожденные факторы, которые сохраняют связность архаичной грандиозной самости и идеализированного родительского имаго, несмотря на ужасные травмы, кото­рым подвергся ребенок в наиболее важные фазы раннего развития. В этом контексте следует особо упомянуть из-иестную работу Анны Фрейд и Софии Данн (Freud, Dann 1951), в которой рассматривается несоответствие между ограниченной реальной патологией исследованных детей и тяжелой патологией, возникновения которой можно было бы ожидать, если исходить из травматической внеш­ней ситуации (жизни в концентрационном лагере), пере­житой ими в раннем детском возрасте.

Среди пациентов, упомянутых в данной работе, у мисте­ра Д., если судить но травматической внешней ситуации и его раннем детстве, по всей видимости, могло развиться гораздо более тяжелое нарушение, чем доступное анализу нарушение личности, от которого он страдал в действитель­ности⁴. Мистер Д. был «инкубаторным ребенком», которого на несколько месяцев разлучили с матерью. Его мать, у ко­торой развилась тяжелая форма гипертонии, после того как ребенка принесли домой, никогда не чувствовала с ним эмоциональной близости. Она даже боялась брать на руки —

4 См. список пациентов, в котором указывается, на каких страни­цах данной работы обсуждается тот или иной случай.

таким он казался хрупким. Он также был отвергнут своим отцом и так никогда и не стал по-настоящему членом своей семьи. Но несмотря на все эти неблагоприятные обсто ятельства, психическая организация пациента не была психотической, а возникавшие в ходе анализа изменения его связной самости в сторону дезинтеграции были кратко временными и управляемыми. Например, в раннем детстт он, по-видимому, сумел сместить свою потребность в так тильной стимуляции на зрительную сферу. Однако это смещение впоследствии проявилось не только в извращен ных вуайеристских действиях, но и в появлении важных сублимационных возможностей, связанных с функцией зрения. Во всяком случае, зрительная стимуляция, по-вп димому являлась достаточной, чтобы поддерживать ядро самости, которое в целом сохраняло свою связность или. по крайней мере, после временной фрагментации могло быстро перестраиваться.

Теперь несколько слов о некоторых аспектах симптома тики пациентов, страдающих личностными нарушениями в нарциссической сфере, которые, в частности, можно выявить при сравнении (доступных анализу) нарциссиче ских нарушений с психозами и пограничными состояни­ями. В чем состоят проявления нарциссических нарушений личности, которые позволяют аналитику отделить эти расстройства от психозов и пограничных состояний? Я уже-ранее отмечал, что мой подход в этой области в целом не согласуется с традиционной медицинской задачей по­становки клинического диагноза, где форма заболевания определяется в соответствии с кластером повторяющихся проявлений. Но после того как мною выше было приведено описание основной психопатологии в метапсихологиче ских терминах, симптоматологию нарушений, которые будут обсуждаться в данной монографии, можно будет рассмотреть не только в аспекте их внешних проявлений, но и с точки зрения их значения.

Симптоматика пациентов с нарциссическими наруше­ниями личности (что может также относиться к опреде­ленным фазам психозов и некоторым пограничным со­стояниям) чаще всего плохо поддается определению, и пациент, как правило, неспособен сфокусироваться на ее

главных аспектах. Однако он может распознать и описать вторичные жалобы (такие, как отсутствие интереса к ра­боте или склонность к извращенным проявлениям сек­суальности). Неопределенность первоначальных жалоб пациента может быть связана с близостью патологически нарушенных структур (самости) к месту локализации функ­ций самовосприятия в Эго. (См. по этому поводу заме­чания Фрейда в письме Бинсвангеру от 4 июля 1912 года [Binswanger, 1956, р. 44-45].) Глаз, так сказать, за самим собой наблюдать не может.

Но несмотря на первоначальную неопределенность имеющейся симптоматики, большинство важных симпто­матических признаков можно, как правило, четко распо­знать в процессе анализа, особенно тогда, когда уста­навливается одна из форм нарциссического переноса. I Ьщиент будет описывать едва уловимые, но вместе с тем постоянные ощущения пустоты и депрессии, которые, н отличие от аналогичных симптомов при психозах и по­граничных состояниях, смягчаются после установления нарциссического переноса, однако усиливаются, когда отношения с аналитиком нарушаются. Пациент будет пытаться дать понять аналитику, что, во всяком случае, иногда — особенно когда нарциссический перенос наруша­ется — ему кажется, что он не совсем реален или, по край­ней мере, что его эмоции притуплены. Он также, воз­можно, добавит, что выполняет свою работу без интереса, что стремится жить по заведенному порядку, поскольку, похоже, ему не хватает инициативности. Эти и многие другие сходные жалобы свидетельствуют об истощенности Эго из-за необходимости ограждать себя от нереалис­тичных требований архаичной грандиозной самости или от сильнейшей потребности во внешней мощной под­питке самооценки и в других формах эмоционального подкрепления в нарциссической сфере.

Однако в отличие от сходных феноменов, встреча­ющихся при психозах и пограничных состояниях, эти сим­птомы не являются здесь жестко укоренившимися. Хотя несомненные доказательства временного характера симп­томов пациента легко получить в процессе анализа, их можно также собрать, исследовав реакции пациента

вне аналитической ситуации и до того, как начался анализ, то есть в результате тщательного изучения предыстории пациента. Например, неожиданно могут исчезнуть посто­янные ипохондрические раздумья, и (обычно вследствие полученной похвалы или проявления интереса со сторо­ны окружения) пациент вдруг начинает чувствовать себя живым и счастливым, проявляя, по крайней мере какое-то время, инициативу и ощущая глубокую и деятельную со­причастность к миру. Эти всплески, однако, являются, как правило, кратковременными. Обычно они становятся причиной неприятного возбуждения; они вызывают тре­вогу и вскоре опять сменяются хроническим ощущением скуки и пассивностью, которые либо открыто пережи­ваются, либо маскируются долгими часами механически выполняемой работы. Кроме того, обычно не составляет труда — во всяком случае аналитику — распознать наличие чрезмерной нарциссической уязвимости, которая, наряду с дискомфортом, вызванным вышеупомянутым тревож­ным возбуждением, является причиной того, что возрос­шая удовлетворенность пациента собой вскоре опять исчезает, а усилившаяся витальность его поступков не мо­жет сохраняться долгое время. Отвержение, отсутствие ожидаемого одобрения, недостаток интереса к пациенту со стороны окружения и т.п. вскоре снова вызовут преж­нее состояние истощения.

На предыдущих страницах содержится описание психо­патологии нарциссических нарушений личности и опре­деленных клинических особенностей этих расстройств, которые соотносятся с их базисной психопатологией. Это описание построено прежде всего на сравнении нар­циссических нарушений личности с психозами и погра­ничными состояниями, то есть на противопоставлении основной психопатологии двух классов психических нару­шений и на сравнении их клинических проявлений⁵.

⁵ Предыдущее обсуждение было сосредоточено прежде всего на дифференциации доступных анализу нарциссических нару­шений личности и (недоступных анализу) шизофренических пси­хозов и, в частности, завуалированных или компенсированных

Однако случаи, которые будут мною рассмотрены, со­здают диагностические трудности не только при сопостав­лении с психозами, но и в отношении другого конца спект­ра психопатологических состояний — неврозов переноса. Нужно признать, что из-за комплексности клинических состояний часто бывает сложно сразу решить, следует ли рассматривать данный конкретный случай как относя­щийся к области нарциссических нарушений. Нарциссические черты обнаруживаются при классических неврозах переноса; и наоборот, механизмы, характерные для неврозов переноса, встречаются и при нарциссических расстройствах, будь то тяжелые психозы или умеренные нарциссические нарушения личности.

случаев последних расстройств, которые нередко называют пограничными случаями.

На этот раз мы не будем предпринимать детального диффе­ренцирующего сравнения доступных анализу нарциссических нарушений личности с (недоступными анализу) маниакально-депрессивными психозами, даже если определенные колебания в процессе анализа нарциссических нарушений личности дей­ствительно можно рассматривать и исследовать в качестве уменьшенных копий маниакально-депрессивного психоза. Но опять-таки по сравнению с условиями, преобладающими в случае шизофрении и пограничных состояний, способность пациента поддерживать нарциссический перенос связана с тем, что его архаичный эксгибиционизм и грандиозность остаются и значительной степени интегрированными в общую структуру связной грандиозной самости и, соответственно, архаичное всемогущество возвеличенного переходного объекта самости остается в значительной степени интегрированным в общую структуру связного идеализированного родительского имаго. Поэтому колебания гипоманиакалыюго возбуждения и депрес­сивного настроения, возникающие в ответ на трансформации терапевтического переноса, являются исключительно времен­ными, а нарциссический баланс быстро восстанавливается. С другой стороны, при маниакально-депрессивном психозе две основные нарциссичсские структуры закрепляются ненадежно и готовы рассыпаться под воздействием разных травм. Затем они становятся неспособными сдержать архаичный катексис: эксгибиционизм и напыщенность грандиозной самости начи­нают затоплять Эго (мания), а всемогущая агрессивность идеали­зированного родительского имаго разрушает реалистическую самооценку больного (депрессия).

Запутанные случаи смешанных форм психопатологии и возникающие вопросы диагностической классификации будут обсуждаться позже (например, в главе 7). Здесь же следует подчеркнуть, что несмотря на многие черты сход­ства — в клиническом отношении — невроза переноса и нарциссических нарушений, основные патогенные структуры этих двух классов психических расстройств и, следовательно, некоторые важные их текущие прояв­ления не идентичны. Различия можно установить, обра­тившись к следующим фактам.

В простых случаях невроза переноса психопатология не относится в первую очередь к самости или к архаичным нарциссическим объектам самости. Основная психопато­логия связана со структурными конфликтами, вызванными (инцестуозными) либидинозными и агрессивными стрем­лениями, которые проистекают из четко отграниченной, связной самости и направлены на объекты детства, став­шие, по существу, полностью отделенными от самости⁶. С другой стороны, основная психопатология нарциссиче­ских нарушений личности относится в первую очередь к самости и архаичным нарциссическим объектам. Эти нар-циссические конфигурации связаны причинно-следствен­ными отношениями с психопатологией в нарциссической сфере следующими двумя способами: (1) они могут быть недостаточно катектированы и, таким образом, подверже­ны временной фрагментации; (2) даже если они достаточно катектированы или гиперкатектированы и благодаря этому сохраняют свою связность, они не интегрированы с осталь­ной личностью, а потому зрелая самость и другие аспекты зрелой личности лишены достаточного или надежного притока нарциссических инвестиций.

В простых случаях невроза переноса Эго реагирует тревогой на опасности, которым оно ощущает себя под­верженным, когда ему угрожает прорыв запретных (инцестуозно-эдииовых или доэдиповых) объектно-инстин­ктивных стремлений. Опасность может восприниматься

⁶ Вопрос о различиях между архаичным объектом самости (пред­шественником психической структуры), психической струк­турой и настоящим объектом рассмотрен в главе 2.

либо как угроза физического наказания, либо как угроза эмоционального или физического отвержения (то есть как страх кастрации, или страх потерять любовь объекта, или страх потерять сам объект [Freud, 1926]). С другой

строны, при нарциссических нарушениях личности тревога Эго связана прежде всего с осознанием им уязвимости зрелой самости; опасности, с которыми оно сталкивается, относятся либо к временной фрагментации самости, либо к вторжениям в ее область архаичных форм субъектно ограниченной грандиозности или архаичных нарциссически возвеличенных объектов самости. Таким образом, основным источником дискомфорта являются последствия неспособности психики регулировать самооценку и поддерживать ее на нормальном уровне, а специфи­ческие (патогенные) переживания личности, соответвующие этому центральному психологическому дефекту,
относятся к нарциссической сфере и имеют диапазон,
простирающийся от тревожной грандиозности и возбуждения, с одной стороны, до легкого смущения и застенчивости либо до сильнейшего чувства стыда, ипохондрии и депрессии — с другой.

Пациенты, основная психопатология которых лежит и области нарциссических нарушений личности, помимо только что упомянутого специфического психического дискомфорта, по-видимому, подвержены также страху поте-| urn, объект или любовь объекта и страху кастрации. Кроме того, можно утверждать — с определенными на то основа­ниями, — что если главным источником дискомфорта при неврозах переноса является страх кастрации, а за ним (с точки зрения важности и распространенности) следуют страх потерять любовь объекта и страх потерять объект, то при нарциссических нарушениях личности порядок обратный, то есть первым по частоте и важности является

страх утраты объекта, последним — страх кастрации.

Хотя такая сравнительная формулировка в целом вер­па, тем не менее она является неполной и поверхностной. Преобладание (1) чувства стыда, (2) переживаний потери любви объекта и (3) потери объекта при нарциссических нарушениях над (а) чувством вины и (б) страхом кастра­ции, переживаемых при неврозах переноса, не является

всего лишь психологическим диагностическим фактом, которому нельзя дать дальнейшего объяснения — оно является прямым следствием важнейшего обстоятельства, что объекты самости, играющие главную роль в психо­патологии нарциссических нарушений, не эквивалентны объектам при неврозах переноса. Объекты при нарцис­сических нарушениях личности архаичны, нарциссически катектированы и предструктурированы (см. главу 2). Угро­жают ли они наказанием, лишением любви или же сталки­вают пациента с фактом их временного отсутствия или постоянного исчезновения — результатом всегда является нарциссический дисбаланс или дефект пациента, который связан с ними самыми разными способами, а сохранение им связной самости и самооценки, а также удовлетвори­тельных отношений с идеалами, выступающих в качестве средств для достижения цели, зависит от их присутствия, их подкрепляющего одобрения⁷ или иных способов нарциссической подпитки. При неврозах же переноса аналогичные психологические события приводят к страху наказания объектом, который катектирован объектно-инстинктивной энергией (то есть объектом, который воспринимается как отделенный и независимый), к напря­жению, порождаемому страхом безответной любви, к пер­спективе страдать от одиночества и страстно желать отсутствующего объекта и т.п. — наряду с непременно вторичным снижением самооценки.

Каким же образом все эти предшествовавшие рас­суждения помогут нам в оценке предъявляемых пациентом жалоб? Другими словами, каким образом мы можем поста­вить сначала психоаналитический диагноз, чтобы приспо­собить нашу психоаналитическую стратегию (направле­ние наших интерпретаций) к конкретным требованиям психологического нарушения? Как мы можем узнать, что расстройство пациента относится к области нарцис­сических нарушений личности, а не к области обычных неврозов переноса?

⁷ Можно сказать, что в некоторых случаях снижение самооценки пациента объясняется не потерей любви объекта, а потерей восхищения со стороны объекта.

Излагавшийся выше подход к разграничению психозов и пограничных состояний, с одной стороны, и нарциссических нарушений личности — с другой, применим также и здесь: разграничение должно быть прежде всего основано на метапсихологическом понимании аналити­ком основной психопатологии, а не на изучении им внеш­них проявлений.

Не подлежит сомнению, что наличие выраженных психоневротических торможений и симптомов (фобий, навязчивых идей и действий, истерических проявлений) может указывать на невроз переноса, тогда как расплывчатые жалобы на депрессивное настроение, отсутствие интереса и инициативности в сфере работы, тусклость переживаний в отношениях с другими людьми, обеспоко­енность пациента своим физическим и психическим состоянием, разнообразные извращенные наклонности и т.п. будут указывать на область нарциссических наруше­нии. Однако эти внешние жалобы не являются надежным ориентиром. Иногда через какое-то время за расплывча­тыми жалобами на отсутствие инициативы или интереса .аналитик может выявить четко выраженные торможения пли фобии; или, что бывает даже еще более часто, он об­наружит наличие диффузной нарциссической уязвимости, выраженных дефектов самооценки или ее регуляции или обширные нарушения в системе идеалов пациента, несмотря на то, что первоначально тот жаловался ил определенные торможения, на имеющую четкие гра­ницы тревогу и прочие нарушения, которые, казалось бы, заставляли отнести данное расстройство к области неврозов переноса.

Следует еще раз подчеркнуть, что внешние проявле­ния при нарциссических нарушениях личности не являются надежным ориентиром при ответе на главный диагно­стический вопрос: лечить или не лечить данного пациента с помощью психоанализа. Однако, высказав это предостережение, я должен — прежде чем снова сделать акцент па единственно надежном решении диагностической проблемы — перечислить некоторые синдромы, встреча­ющиеся в тех случаях, когда психопатология нарциссической личности выражена наиболее четко и ярко. В таких

случаях пациент может предъявлять следующие жалобы и демонстрировать следующие патологические особен­ности: (1) в сексуальной сфере —извращенные фантазии, отсутствие интереса к сексу; (2) в социальной сфере — торможения в работе, невозможность устанавливать и поддерживать серьезные отношения, правонарушения; (3) в сфере проявляемых в поведении личностных особен­ностей — отсутствие юмора, отсутствие эмпатии к нуждам и чувствам других людей, отсутствие чувства меры, склон­ность к неконтролируемым приступам гнева, патологиче­ская ложь; (4) в психосоматической сфере — ипохондриче­ская озабоченность своим физическим и психическим здоровьем, вегетативные нарушения в различных систе­мах органов.

Хотя эти жалобы и синдромы действительно часто встречаются в случаях нарциссических нарушений лич­ности и хотя опытный психоаналитик, тщательно изучив жалобы пациента, может заподозрить наличие скрыва­ющегося за ними нарциссического нарушения личности, главный диагностический критерий должен основываться не на оценке предъявляемой симптоматики и даже не на оценке анамнеза, а на особенностях спонтанно разви­вающегося переноса. Поскольку эта монография, по сути, посвящена рассмотрению специфических переносов (или структур, напоминающих перенос), которые мобилизуются в процессе анализа нарциссических нарушений личности, предыдущее утверждение ведет нас прямо в центр настоя­щего исследования.

Однако здесь следует задать два связанных с этим во­проса. Действительно ли в процессе психоаналитического лечения нарциссических нарушений личности разви­вается перенос? И если да, то какова природа возникающе­го переноса?

Определение и исследование переносов при нарцис­сических нарушениях ставит перед нами ряд фундамен­тальных теоретических проблем, которые не сводятся к неясностям, возникающим из-за сложности клинических состояний. Если мы постулируем наличие переносов при нарциссических нарушениях, то мы можем выразить эти проблемы в виде следующих вопросов: что понимается

под термином «перенос»? И уместно ли использование этого понятия в теоретических формулировках, каса­ющихся нарциссических структур и их мобилизации в про­цессе психоаналитической терапии, по аналогии с форму­лировками, касающимися неврозов переноса?

В соответствии с ранним, метапсихологически точным определением Фрейда (1900), термин «перенос» обозна­чает слияние вытесненных инфантильных объектно-либи-дипозных⁸ побуждений с (пред)сознательными стрем-чениями, которые связаны с объектами, имеющимися и настоящее время. В этом теоретическом контексте кли­нический перенос можно понимать как специфический случай общего механизма: предсознательные установки анализанда в отношении аналитика становятся носителя­ми вытесненных инфантильных, направленных на объект желаний. Такой перенос (определяемый как слияние на­правленных на объект вытесненных стремлений с предсознательными желаниями и установками) возникает при нарциссических нарушениях (и мобилизуется в процессе терапии) в тех секторах личности, которые не участвуют и специфической нарциссической регрессии. Однако и данном контексте нас интересуют не исследование той части личности нарциссически регрессировавшего или фиксированного анализанда, которая демонстрирует психоневротические особенности, а следующие вопросы: (I) встречаются ли нарциссические структуры как таковые (например, архаичные представления о себе) в состоянии, которое соответствует — по крайней мере, в определенной ( темени — состоянию вытеснения при неврозах переноса и (2) происходит ли их слияние с предсознательными установками личности по аналогии с динамическими и структурными условиями при неврозах переноса.

Определив таким образом теоретические рамки про­блем, с которыми мы сталкиваемся, я должен оставить здесь в стороне разного рода сложности, возникающие

8 Разумеется, понятие нарциссизма и, следовательно, нарцисси­ческих инстинктивных инвестиций еще не было сформулиро-иано Фрейдом, когда он давал метапсихологическое опреде­ление переносу в 7-й главе «Толкования сновидений».

при формулировании понятия переноса в его клиниче­ском и теоретическом смысле⁹, и обратиться к клинически и эмпирически ориентированной классификации перено­сов (или, если угодно, структур, напоминающих перенос), которые встречаются при нарциссических нарушениях и мобилизуются в процессе их анализа. Я кратко изложу эту классификацию, впервые представленную мною в бо­лее ранней работе (Kohut, 1966a).

Равновесие первичного нарциссизма нарушается неиз­бежной недостаточностью материнской заботы, однако ребенок восполняет прежнее ощущение совершенства, (а) формируя грандиозный и эксгибиционистский образ себя — грандиозную самость и (б) наделяя прежним совер­шенством вызывающий восхищение, всемогущий (пере­ходный) объект самости: идеализированное родительское имаго.

Термины «грандиозный» и «эксгибиционистский» относятся к широкому спектру феноменов — от солип­сического мировоззрения ребенка и его нескрываемого удовольствия, получаемого от того, что им восхищаются, и от бросающихся в глаза бредовых представлений пара­нойяльных больных и оскорбительных сексуальных дейст­вий извращенных взрослых до самых мягких проявлений, как правило, сдержанной в отношении цели и неэроти­ческой удовлетворенности взрослого человека самим собой, своей деятельностью и своими достижениями. Использование названия, относящегося к наиболее на­глядному или особенно четко выраженному проявлению группы или ряда генетически и динамически связанных феноменов, в качестве термина для обозначения всей группы или серии феноменов является прочно укоре­нившейся практикой в психоанализе со времен Фрейда (1921), считавшего все элементы либидинозного влечения «a potioriw по своему происхождению» (р. 91) сексуаль-

⁹ Обсуждение теоретических аспектов этих вопросов см. в рабо­тах Кохута (Kohut, 1959), Кохута и Зайтца (Kohut, Seitz 1963). Обсуждение возможностей клинического использования этих теоретических рассуждений см. в главе 9, в частности случай мистера Л.

ними¹⁰. Надо признать, что такая практика, когда факт генетического и динамического единства различных фе­номенов используется в качестве основы для формирования понятий и создания общей терминологии, является небезопасной. Гартманн (Hartmann, 1960), например, предостерегает от злоупотреблений в этой области и называет логические заблуждения, которыми они объяс­няются, «генетическими ошибками» (р. 93)11. С другой стороны, иногда бывает крайне важно подтвердить глубинное генетическое и динамическое единство группы разных на первый взгляд феноменов, объединив их общим термином, например, назвав их a potiori. Такой «генетический» термин невольно будет способствовать правильному
пониманию их значения. Кроме того, он будет вызывать
внутреннее и социальное сопротивление, которое, как это
пи парадоксально, должно быть (оптимальным образом)
включено в концептуальное поле, особенно в науке, имеющей дело со сложными психологическими состояниями.
Однако только благодаря постепенному преодолению
оптимально мобилизованных эмоциональных сопротивлений, пройдя длительный путь, можно добиться приня­тия новых идей.

Впредь термин грандиозная самость будет использоваться в этой работе (вместо прежнего термина «нарциссическая самость») для обозначения грандиозной и эксги­биционистской структуры, являющейся дополнением идеализированного родительского имаго. Поскольку самость

10 Нe так просто определить значение, которое вкладывал Фрейд и выражение a poliori при объяснении им того, почему все либи-динозные силы он рассматривал как сексуальные. Среди многих значений термина polior, пожалуй, самым подходящим в этом контексте является значение «более важный», то есть Фрейд использовал термин «сексуальный» для обозначения не только генитальной сексуальности, но и догенитальпых элементов влечения (предшественников генитальной сексуальности), поскольку среди этих двух взаимосвязанных групп феноменов генитальная сексуальность была более важной (и, соответствен­но, более изученной).

11 Превосходное определение термина «генетическая ошибка» см. в работе Лангера (Langer, 1957, р. 248).

в целом катектирована нарциссическим либидо, термин «нарциссическая самость» отчасти обоснованно можно рассматривать как тавтологию. Однако я отдаю предпо­чтение термину грандиозная самость по причине его боль­шей образности по сравнению с термином «нарцисси­ческая самость», и я не отказываюсь от использования последнего по теоретическим основаниям. С моей точки зрения, нарциссизм определяется не целью инвестирования инстинктов (то есть не тем, кто является целью - сам субъект или другие люди), а особенностями или качеством инстинк­тивного заряда. Например, маленький ребенок окружает других людей нарциссическим катексисом и, таким обра­зом, воспринимает их нарциссически, то есть как объек­ты самости. В этом случае ожидаемый контроль над дру­гими людьми (объектами самости) больше напоминает контроль над своим телом и разумом, которым хочется обладать взрослому человеку, нежели контроль, который он надеется получить над другими людьми. В данной рабо­те не будет обсуждаться вопрос о том, может ли субъект катектировать самого себя объектно-инстинктивной энер­гией — например, ненейтрализованной агрессией при нанесении себе увечий или объектно-либидинозной энер­гией в случае переживаний самоотчуждения у больных шизофренией. Однако уровень инвестирования субъекта субъектом нейтрализованным объекпто-лпбияинозным катексисом (вниманием), безусловно, достигается во мно­гих формах деятельности, связанной с самонаблюдением. Еще более важными, чем терминологические, являются вопросы, связанные с динамической и генетической пози­цией основных нарциссических конфигураций. Централь­ные механизмы («Я совершенен»; «Ты совершенен, но я — часть тебя»), которые используются двумя главными нар-циссическими конфигурациями, чтобы сохранить, хотя бы частично, первоначальное переживание нарциссического совершенства, разумеется, являются антитетическими¹-. Тем не менее они сосуществуют с самого начала, а их инди-

¹² Едва ли нужно подчеркивать, что в самом начале эти процессы являются довербальными и допопятийными и что такие пара­дигматические утверждения, как приведенное выше, должны

видуальные и в значительной мере независимые линии развития можно исследовать по отдельности. В оптималь­ных условиях развития эксгибиционизм и грандиозность архаичной грандиозной самости постепенно смягчаются, и пси структура в конечном счете интегрируется во взрослую личность, снабжая инстинктивной энергией наши Эго-синтонные стремления и цели, способствуя получению удовольствия от собственных действий, а также влияя на важные аспекты нашей самооценки. Кроме того, в благо­приятных условиях идеализированное родительское имаго также становится интегрированным во взрослую личность. Интроецированное в виде идеализированного Супер-Эго, оно становится важным компонентом нашей психической организации, поддерживая нас и направляя благодаря своим идеалам. (Более детальное обсуждение этого процеса см. в главе 2.) Но если ребенок переживает тяжелые нарциссические травмы, грандиозная самость не сливается с соответствующим содержанием Эго, а сохраняет свою неизменную форму и борется за осуществление своих архаичных целей. Точно так же, если ребенок испытывает травматическое разочарование во взрослом человеке, которым он восхищался, идеализированное родительское имаго сохраняет свою неизменную форму, не трансформи­руется в регулирующую напряжение психическую структу­ру, не достигает статуса доступного интроекта¹³ и остается

пониматься лишь как метафора, подобно известному утвер­ждению Фрейда относительно механизмов, действующих при паранойе (Freud, 1911, р. 63). Приемлемым описанием основ­ных механизмов, которые определяют два главных направления и развитии нарциссизма, может быть только метапсихологи-ческое. Тем не менее необходимо сказать, что грандиозная самость (которая в определенном смысле соответствует «ректи­фицированному удовольствию Эго» по Фрейду [Freud, 1915a]), имеет такие же аналоги в переживаниях взрослого человека — например, национальная или расовая гордость и предрассудки (все хорошее находится «внутри», а все плохое и злое приписы­вается «внешнему»), тогда как отношение к идеализированному родительскому имаго может иметь параллели с отношением (включая мистическое слияние) правоверного к Богу.

¹³ См. в связи с этим обсуждение преобразующей интернализации в главе 2.

архаичным переходным объектом самости, требующим поддержания нарциссического гомеостаза.

Главные проблемы, рассматриваемые в данной моно­графии, относятся к двум основным нарциссическим кон­фигурациям, упомянутым в предыдущем обзоре. Таким образом, предмет настоящего исследования составляют следующие четыре темы: (1) переносы, возникающие в результате терапевтической мобилизации идеализи­рованного родительского имаго (называемые идеализи­рующими переносами); (2) переносы, возникающие в резуль­тате мобилизации грандиозной самости (называемые зеркальными переносами); (3) реакции аналитика (включая его контрпереносы), которые возникают в процессе моби­лизации у пациента - при переносе - идеализированного родительского имаго; (4) реакции аналитика, которые возникают в процессе мобилизации у пациента его гран­диозной самости.

Однако прежде чем перейти к детальному и системати­ческому обсуждению специфических нарциссических пере­носов, необходимо сделать еще несколько дополнительных вступительных замечаний общего характера и перечислить некоторые практические и теоретические вопросы.

Позвольте сначала высказать мое основанное на клини­ческих наблюдениях убеждение в том, что при надлежащем внимательном, но ненавязчивом и неназойливом пове­дении аналитика (то есть при наличии аналитической установки у аналитика) (1) в случае нарциссических наруше­ний личности начинается движение в направлении специ­фической терапевтической регрессии и что (2) возникает соответствующее специфическое, похожее на перенос состояние¹⁴, которое заключается в слиянии бессозна­тельных нарциссических структур (идеализированного родительского имаго и грандиозной самости) с психи­ческой репрезентацией аналитика, вовлекаемого в эти терапевтически активированные, нарциссически катекти-рованные структуры.

¹⁴ Я оставляю здесь в стороне сопротивления, противодейству­ющие установлению нарциссических переносов; они будут рассмотрены позже.

Самая глубокая регрессия, как отмечалось выше, ведет к активации переживания изолированных фрагментов телесно-психической самости и их функций, а также к рас­паду и потере архаичных, нарциссически катектированных объектов. Эта стадия фрагментации самости¹⁵ соответствует фазе развития, которую Фрейд называл стадией аутоэро-тизма (см. также Nagera, 1964). Часть личности, которая не была задействована в регрессии, будет пытаться справиться с основной фрагментацией. Например, пациент может попытаться объяснить себе переживание фраг­ментации (ипохондрические раздумья) и подыскивать слова, чтобы ее описать (ипохондрические жалобы [Glover, 1939]). Здоровая часть психики будет способна также уста­новить терапевтическую связь с аналитиком и, таким образом, сможет создать рабочие терапевтические отношения. Однако центральная область регрессии, то есть фрагменты архаичной грандиозной самости, а также фрагменты ар­хаичного идеализированного объекта, в сущности недоступ­на здоровой части психики пациента. Другими словами, хотя пациент переживает последствия регрессии на поверхности психики, переживание фрагментированной телесно-психической самости и объекта самости не может быть психологически проработано¹⁶.

Особое значение имеет здесь то, что центральная область патологии не может создать прочный сплав ( предсознательными содержаниями мышления, включая

¹⁵ Ксли захочется подчеркнуть неотъемлемо присущий развитию прогрессивный потенциал, направленный на унификацию и связ­ность, то, несколько изменив терминологию Гловера (Glover, 1943), здесь можно говорить также о стадии ядер самости (Gedo, Goldberg, 1969).

16 Показательно, что пациент, стараясь описать свое переживание фрагментов телесно-психической самости или объекта самости, использует негативные термины. Например, он воспринимает свои губы как «странные», его тело становится для него «посто­ронним», мышление — «чужим» и т.д. — все эти обозначения выражают тот факт, что регрессивные изменения происходят, по сути, за пределами психологической организации пациента. Поэтому с точки зрения развития можно сказать, что эти фраг­менты являются допсихологическими.

восприятие терапевта: центральная область патологии становится недоступной для формирования переноса. Таким образом, несмотря на то, что существует возмож­ность помочь таким пациентам благодаря психотерапев­тической поддержке (включая обеспечение инсайтами), аналитическая ситуация создана быть не может, то есть центральная область патологии не может соединиться из-за отсутствия продуктивного переноса с (пред)созна-тельной репрезентацией терапевта. Собственно говоря, в этих условиях психотерапевту крайне важно оставаться четко отделенным от ядра психопатологии; если он не мо­жет достичь такого разграничения, он вовлекается в бре­довые образования пациента, теряет связь со здоровыми остатками его психики и, таким образом, лишается тера­певтических средств для достижения цели. Поэтому сохра­нение реалистичных дружеских отношений с терапевтом имеет решающее значение при лечении психозов и погра­ничных состояний, а постоянный акцент на важности так называемого терапевтического или рабочего альянса (Zetzel, 1956; Greenson, 1965, 1967) является в этих случаях совер­шенно оправданным.

Однако в отличие от ситуации, преобладающей при психозах и пограничных состояниях, нарушения тера­певтической мотивации, возникающие при анализе невро­зов переноса и нарциссических нарушений личности, как правило, не обусловлены разрывом реалистических связей между аналитиком и анализандом, этот разрыв аналитик должен активно устранять, например, проявляя необычную доброту в своем поведении (см. Jacobson, 1967). В большинстве случаев основную проблему состав­ляет проявление объектно-инстинктивного или нарцис-сического переноса, который, превращаясь в сопротивле­ние, нуждается в усиленном контроле со стороны Эго пациента посредством обеспечивающих инсайт интерпре­таций. Поэтому придавать основное значение неспецифи­ческому, не связанному с переносом раппорту пациента с аналитиком при анализе этих форм психопатологии, на мой взгляд, было бы неверно. Такая ошибка может основываться на неправильной оценке четкого в метапси-хологическом отношении разграничения между недо-

ступными анализу расстройствами (психозами и погра­ничными состояниями) и доступными анализу формами психопатологии (неврозами переноса и нарциссическими нарушениями личности).

Проникновение при переносе архаичных нарциссических катексисов с характерными для них требованиями к аналитику и ожиданиями от него может быть ошибочно расценено как элемент актуальных реалистических с ним отношений. Подобное представление логически приведет к таким терапевтическим действиям, как удовлетворение желаний пациента с целью коррекции эмоциональных переживаний, убеждение, увещевание и воспитание. Вызванные в результате вторичные терапевтические изме­нения функции Эго будут основываться на возникновении обусловленной переносом зависимости или на значи­тельной идентификации с терапевтом. Однако эти изме­нения препятствуют возможности полной реактивации мри переносе архаичных нарциссических структур и, сле­довательно, достижению психологических изменений, благодаря которым энергия, первоначально связанная с архаичными целями, освобождается и становится доступной зрелой личности.

В отличие от психозов и пограничных состояний основ­ная психопатология нарциссических нарушений личности касается психологически разработанных, связных и более пли менее стабильных нарциссических конфигураций, которые относятся к стадии нарциссизма (то есть к этапу психологического развития, который, согласно форму­лировке Фрейда [1914], следует за стадией аутоэротизма). Я буду называть эту фазу стадией связной самости. Фрагмен­тация телесно-психической самости и объекта самости препятствует развитию переносов, связанных с централь­ной областью патологии при психозах и пограничных состояниях. Однако при нарциссических нарушениях лич­ности терапевтическая активация специфических, психо­логически разработанных, связных нарциссических кон­фигураций оказывается в самом центре аналитического процесса. Нарциссический объект (идеализированное родительское имаго) и нарциссический «субъект» (гран­диозная самость) являются сравнительно стабильными

конфигурациями, катектированными нарциссическим либидо (идеализирующим либидо; грандиозно-эксгибицио­нистским либидо) и образующими относительно стабиль­ные связи с (нарциссически воспринимаемой) психической репрезентацией аналитика. Тем самым достигается степень константного катексиса объекта (см. Hartmann, 1952), хотя этот объект является нарциссически катектированным. Вместе с тем относительная стабильность этого происхо­дящего при нарциссическом переносе слияния является предпосылкой выполнения аналитической задачи (система­тического процесса переработки) в патогенных нарцис-сических областях личности.

В ходе последующего обсуждения необходимо помнить о том, что ни грандиозная самость (и ее активация при переносе), ни даже идеализированное родительское имаго (и его терапевтическое слияние с психической репре­зентацией аналитика) не имеют статуса объектов в полном психоаналитическом значении этого термина, поскольку обе эти структуры катектированы нарциссическим ли­бидо. В концептуальных рамках социальной психологии и — более узко — в рамках психологии восприятия и когни­тивных процессов эти нарциссические переносы можно рассматривать как объектные отношения; но с позиции глубинной психологии, которая принимает во внимание природу либидииозного катексиса (который в свою оче­редь значительно влияет на способ восприятия нарцисси-ческого объекта и его когнитивную конкретизацию, на­пример на то, чего ожидает от него анализанд), объект воспринимается нарциссически. Как отмечалось выше, ожидаемый контроль над нарциссически катектирован­ным субъектом и его функциями больше напоминает пред­ставление взрослого о контроле над самим собой и конт­роле, который он надеется осуществлять над своим телом и психикой, чем восприятие взрослым человеком других людей и его контроля над ними (который обычно приво­дит к тому, что объект подобной нарциссической «любви» ощущает себя угнетенным и порабощенным ожиданиями и требованиями субъекта). Таким образом, тщательное исследование внутренних переживаний позволяет про­вести разграничение между относительным самостным

м объектным статусом грандиозной самости, с одной сто­роны, и идеализированным родительским имаго — с другой: первая имеет качество субъекта, последнее является архаичным (переходным¹⁷) объектом самости, катектиро-

Характеристику идеализированного родительского образа как переходного объекта следует понимать только в относительном смысле, то есть что он является «переходным» лишь в сравнении с грандиозной самостью и ее либидинозным катексисом. Если быть более точным: в последовательности развития от (1) ар­хаичного объекта самости через (2) психическую структуру к (3) настоящему объекту (см. главу 2) идеализированное роди­тельское имаго, несомненно, подпадает под категорию архаично­го объекта самости (предшественника психической структуры), поскольку оно выполняет функции, которые впоследствии выпол­няет детская психика. Другими словами, идеализированное родительское имаго пока еще далеко от того, чтобы восприни­маться в качестве независимого объекта. Однако при сравнении с грандиозной самостью его можно расценивать как проявля­ющее признаки объектных свойств, поскольку оно инвестировано идеализирующим либидо. Вместе с тем, как будет показано в главах 4 и 12, идеализирующее либидо используется также (хотя и во второстепенной роли) зрелой психикой для либидинозного катексиса настоящих объектов, сливаясь с полностью развитыми объектно-либидинозными стремлениями.

В хорошо известном описании Винникоттом (Winnicott, 1953) внутренних установок ребенка в отношении таких «переходных объектов», как одеяло и т.д., проблема архаичного объекта рассматривается с иных позиций (см. аналогичное обсуждение формулировок Малер в главе 8). Мои метапсихологические кон­цептуализации основаны, по существу, на реконструкциях и экстраполяциях, полученных в результате анализа взрослых людей с нарциссическими нарушениями личности. По сравнению с непосредственными наблюдениями над детьми мой подход, по-видимому, позволяет более дифференцированно понять значение психологического опыта, поскольку (а) первоначальное
переживание проявляется не менее интенсивно, а (б) связанная
с ним вербальная коммуникация значительно облегчается.
Таким образом, эти формулировки охватывают феномены, которые были описаны Винникоттом и другими авторами (см., на­пример, Wulff, 1946). Однако эти формулировки — особенно те, что касаются существенного различия между (а) отношениями грандиозной самости с внешним миром и (б) отношениями иде­ализированного родительского имаго с внешним миром — выхо­дят за рамки дескриптивного эмпатического уровня; они дают
объяснение этих феноменов в метапсихологических терминах.

ванным переходной формой нарциссического (то есть идеализирующего) либидо. Однако базисная психологи­ческая установка анализанда в обеих формах переноса есть результат того, что активированная позиция, по су­ществу, является нарциссической.

Структура, мобилизованная при идеализирующем пе­реносе (идеализированное родительское имаго), во мно­гом отличается от структуры, мобилизованной при зер­кальном переносе (грандиозной самости). Тем не менее, учитывая, что обе они катектированы нарциссической инстинктивной энергией, едва л и окажется неожиданным то, что во многих случаях их разграничение доставляет немалые трудности. Последующая строгая дифференциа­ция продиктована, однако, не только стремлением дать им объяснение — во многих случаях она является эмпири­чески доказуемой и обоснованной.

ЧАСТЬ 1

ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ АКТИВАЦИЯ ВСЕМОГУЩЕГО ОБЪЕКТА

ГЛАВА 2. Идеализирующий перенос

Терапевтическая активация всемогущего объекта (идеали­зированного родительского имаго), которую мы будем называть идеализирующим переносом, представляет собой возрождение в процессе психоанализа одного из двух аспектов ранней стадии психического развития. Речь идет о состоянии, в котором психика, подвергшись нарушению психологического равновесия первичного нарциссизма, спасает часть утраченного переживания глобального нарциссического совершенства путем приписывания его архаичному, рудиментарному (переходному) объекту самости - идеализированному родительскому имаго. Посколь­ку все блаженство и сила находятся теперь в идеализированном объекте, ребенок, оказываясь разделенным с ним, чувствует себя опустошенным и беспомощным, а потому пытается сохранить с ним неразрывное единство.

Психоаналитическое описание раннего опыта сопря­жено со многими трудностями и чревато опасностями. Надежность нашей эмпатии — главного инструмента психо­аналитического наблюдения — снижается тем больше, чем больше отличается наблюдаемый от наблюдателя, и потому ранние стадии психического развития являются настоящим испытанием нашей способности проникать в свои чувства, то есть эмпатически воспринимать свою прошлую психическую организацию. Поэтому при определенных условиях нам приходится ограничиваться слиш­ком общими эмпатическими аппроксимациями, отказываться от использования вводящих в заблуждение описаний более поздних состояний психики для объяснения ранних (адультоморфизм), и нередко мы вынуждены довольствоваться выражением нашего понимания в терминах, вытека­ющих из механических и физических аналогий, которые намного более далеки от (эмпатически) наблюдаемого психологического поля, чем нам бы того хотелось. Таким образом, мы не будем много говорить о психологическом

содержании ранних фаз психического развития, а сосредоточим наше внимание на общих условиях, которые преобладают в психическом аппарате в этот период. Другими словами, мы опишем психологические состояния — напряжение и избавление от напряжения (а также условия, которые вызывают эти изменения), но в целом мы не будем пытаться определить (идеаторное) содержание архаичного переживания.

На первый взгляд может показаться необходимым применить in toto предыдущие рассуждения к психологическим констелляциям, оживленным при идеализирующем переносе (а также к терапевтической реактивации грандиозной самости, которая будет обсуждаться позже); а поскольку этот перенос представляет собой реактивацию рудиментарных зачатков идеализированного объекта, наши формулировки должны, несомненно, касаться психологического состояния психического аппарата ребенка, а не идеаторного содержания, которое на этой ранней стадии нашему пониманию недоступно.

Однако два следующих взаимосвязанных обстоятельства позволяют нам лучше понять психологическое содержание идеализирующего переноса и описать его более детально, чем можно было бы ожидать, основываясь на предыдущих рассуждениях: (а) то, что развитие, начинающееся с архаичного (переходного) идеализированного объекта самости, не прекращается, когда созревание когнитивных функций ребенка позволяет ему все более детально осознавать свое окружение и когда соответственно возрастающая специфичность его эмоциональных реакций и созревание его влечений позволяют ему любить (и ненавидеть) значимые фигуры, которые его окружают, то есть инвестировать детские образы объектно-инстинктивным катексисом 1; и б) тенденция психического аппа-

рата накапливать сходные психологические переживания, благодаря чему анализанд может выразить влияние архаичных (переходных) объектов самости, реактивированных при нарциссическом переносе через воскрешение воспоминаний об аналогичных более поздних переживаниях, которые соответствуют архаичным.

Идеализации маленького ребенка — неважно, направлены ли они на смутно воспринимаемую архаичную материнскую грудь или на четко распознаваемого эдипова родителя, — генетически и динамически относятся к нарциссическому контексту. Хотя идеализирующий катексис становится все более нейтрализованным и сдержанным и отношении цели (по мере того как ребенок приближается к началу латентного периода), эти идеализации продолжают сохранять свой нарциссический характер. Поскольку именно на самых продвинутых стадиях своего раннего развития идеализации (которые теперь сосуществуют с интенсивным объектно-инстинктивным катексисом) оставляют наиболее отчетливый и стойкий след на не подверженной изменениям структуре личности, участвуя в соответствующих определенным фазам развития процессах интернализации, формирующих Супер-Эго, необходимо иметь в виду, что их основные нарциссические свойства остаются неизменными даже на относительно поздних стадиях развития.

Здесь нет надобности подчеркивать первостепенное и значение для психологического развития ранних объектных катексисов (как либидинозных, так и агрессивных) или говорить о важности изучения их трансформаций, что впервые в виде системы было предпринято Фрейдом в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905). Однако признание того факта, что (обычный) ребенок все больше реагирует на объекты, которые он воспринимает как отдельные и независимые от него, не должно препятствовать признанию

1 Используемые мною термины «объектно-инстинктивное» и «нарциссическое либидо» не относятся к цели инвестирования инстинктов; они являются абстракциями и касаются психологического значения важнейших переживаний. Таким образом, объекты, создающие основу отношений при переносе, рассматриваются здесь как инвестированные нарциссическим либидо.

С другой стороны (см. главу 1), самость может быть иногда инвестирована объектно-инстинктивным катексисом; например: (а) в процессе объективного оценивания себя, (б) в начальной стадии шизофрении, когда пациент, словно со стороны, смотрит па свое отражение в зеркале.

нами постоянного наличия нарциссических компонентов в общей структуре психики, а также исследованию превратностей их развития. Таким образом, идеализацию родительских объектов в позднем доэдиповом и эдиповом периодах можно рассматривать как продолжение архаичной идеализации — а более поздний идеализированный объект на разных стадиях его развития можно рассматривать в качестве преемника архаичного объекта, — несмотря на одновременное присутствие устойчивых объектных катексисов в отношении ребенка к своим родителям.

Идеализация является одним из двух основных путей развития нарциссизма. Идеализирующее нарциссическое либидо не только играет существенную роль в зрелых объектных отношениях, где оно слито с настоящим объектным либидо, но является также основным источником либиди-нозной подпитки ряда важных в социокультурном аспекте видов деятельности, которые охватываются термином «креативность», и лежит в основе такого ценного человеческого качества, как мудрость (Kohut, 1966a). Однако в данном контексте следует еще раз подчеркнуть, что слияние идеализированных аспектов родительского имаго с широкими секторами родительских имаго, катектиро-ванных объектным либидо, оказывает сильное и важное влияние на соответствующие фазам развития процессы (ре)интернализации и, следовательно, на построение двух постоянных центральных структур личности — (а) нейтрализующей базисной структуры психики и (б) идеализированного Супер-Эго, которые инвестированы нарцис-сическим инстинктивным катексисом.

Некоторые особенности этих базисных процессов интернализации в нарциссической сфере являются достаточно важными, чтобы стать предметом более детального изучения. Пока ребенок идеализирует родителей, идеализированная констелляция остается открытой для коррекции и модификации на основе актуального опыта (осознания ребенком реальных качеств родителей), а постепенное обнаружение эмиатическими родителями своих недостатков позволяет ребенку в доэдиповых фазах отвести часть идеализирующего либидо от родительских имаго и использовать его при построении структур, кон-

тролирующих влечения. Тяжелое (но соответствующее фазе развития) эдипово разочарование в одном из родителей (в нормальном случае, разумеется, в родителе одного с ребенком пола, который в данном контексте играет наиболее важную роль) в конечном счете ведет к идеализации Супер-Эго — этапу в развитии и созревании, особенно важному для защиты личности от угрозы нарциссической регрессии.

Выражаясь иначе, мы можем сказать, что соответствующая фазе развития интернализация аспектов эдиповых объектов, катектированных объектным либидо (и агрессией), ведет к построению тех аспектов Супер-Эго, которые адресованы Эго, — запретов и повелений, поощрений и наказаний, которые прежде адресовали ребенку родители2. Однако интернализация нарциссических аспектов отношения ребенка к эдиповым родителям ведет к появлению нарциссической стороны Супер-Эго, то есть к его идеализации. Интернализация объектно-катектирован-ных аспектов родительского имаго преобразует его в содержания и функции Супер-Эго; интернализацией же нарциссических аспектов объясняется высокое положение, которое занимают эти функции и содержания по отношению к Эго. И именно вследствие их идеализации (нарциссического инстинктивного компонента их ка-тексиса) возникает специфическая и характерная аура абсолютного совершенства ценностей и норм Супер-Эго; всеведение и могущество всей этой структуры также обусловлены тем, что она частично инвестирована нар-циссическим идеализирующим либидо3.

2 Предложенное Сандлером и др. (Sandier et al., 1963) понятие «идеальная самость», на мой взгляд, также относится к данному контексту; то есть «идеальная самость» — это представление ребенка о том, каким он должен быть, поддерживаемое его родителями и принимаемое самим ребенком. См. также работы Лагаша (Lagache, 1961), который разделяет le deal de moi, le moi idealn lesurmois, и Нунберга (Nunberg, 1932), который проводит различие между Ideal-lch и Ich-Ideal.

3 В этой книге я использую такие термины, как «идеализирующее либидо», «идеализирующий катексис», «идеализирующий нарциссизм» и «идеализация Супер-Эго», в качестве емких понятий,

Если в соответствии с предыдущими рассуждениями мы рассмотрим развитие психики ребенка не только с точки зрения его объектных катексисов, но и с точки зрения трансформаций в нарциссическом секторе, то мы сможем увидеть, что последний остается уязвимым и что его развитие может оказаться нарушенным или заблокированным далеко за пределами стадии, на которой общее представление ребенка о своем окружении пока еще целиком или преимущественно является нарциссическим. В частности, поток нарциссизма, который обозначается здесь термином «идеализированное родительское имаго», остается, таким образом, уязвимым на протяжении всего своего раннего развития, то есть от (а) стадии формирования идеализированного архаичного объекта самости до (б) периода массивной реинтернализации идеализированных аспектов эдипова родительского имаго. Период наибольшей уязвимости заканчивается, следовательно, тогда, когда надежно устанавливается идеализированное ядерное Супер-Эго, поскольку, как отмечалось выше, способность к идеализации основных ценностей и норм, которую приобретает ребенок подобным образом, оказывает постоянное благотворное влияние на экономику психики в нарциссических секторах личности.

Влияние взаимодействий ребенка со своими родителями на приручение его объектно-инстинктивных влечений, на возрастающее преобладание его Эго над влечениями и на аспекты его Супер-Эго, связанные с контролем и канализированием влечений, хорошо известно и не нуждается в обсуждении в данном контексте. Однако аналогичные условия, влияющие на развитие нарциссизма ре-

з (продолжение) описывающих сложные взаимосвязи; например, в предыдущем абзаце использование термина «идеализирующее либидо» в каждом случае указывает на особенности основного психологического переживания. Другими словами, этот термин относится исключительно к субъективной форме переживания внешнего объекта (идеализированного объекта) или к функциям психической инстанции (идеализированного Супер-Эго); это, разумеется, не означает объективного существования совершенных и всемогущих фигур или психических инстанций вне психической реальности переживающего субъекта.

бенка, заслуживают нашего внимания, особенно в связи с рассмотрением детских идеализации. Модификация архаичных идеализирующих катексисов (их приручение, нейтрализация и дифференциация) достигается в результате их прохождения через идеализированный объект самости, а индивидуально специфический результат этого процесса, разумеется, будет частично детерминирован специфическими эмоциональными реакциями объекта, который идеализируется ребенком. Однако подобно тому, как строгость Супер-Эго до определенной степени может формироваться независимо от реальной жесткости поведения родителей (или, как ни парадоксально, может усиливаться их добротой), точно так же тенденция к абсолютному совершенству Супер-Эго (его идеализация; формирование Эго-идеала) до определенной степени независима от поведения родителей и может — тоже, казалось бы, парадоксально — иногда усиливаться неэмпатической сдержанностью родителей, способной травматически фрустрировать соответствующую фазе развития потребность ребенка в вос-хиалении. (См. в главе 10 обсуждение соответствующей недостаточной эмпатической способности аналитика распознать потребность анализанда в восхвалении.)

Хотя эдиповы и доэдиповы объекты ребенка (в их объектно-катектированном и нарциссическом аспектах) оказывают решающее влияние на формирование личности взрослого, накладывая отпечаток на предпочтение тех или иных влечений и последующий выбор объекта, их роль в качестве предшественников психологической структуры вполне можно расценивать как не менее важную. После того как сформированны ядерные психологические структуры (как правило, в конце эдипова периода; однако значительное укрепление и усиление психического аппарата, особенно в области формирования устойчивых идеалов, происходит в латентный период и в пубертате с решающим заключительным шагом в конце подросткового возраста), потеря объекта, какой бы тяжелой она ни была, не приведет к личностному дефекту. Она может (вследствие, например, внезапной или тяжелой потери объекта, произошедшей на поздних стадиях жизни) не позволить личности вновь интенсивно катектировать либидинозной энергией

новые объекты; но в целом это не будет угрожать базисной структуре психического аппарата4. И наоборот, травматические лишения и потери объектов в доэдипов и эдипов период (и в меньшей степени в латентный период и в подростковом возрасте), а также травматические разочарования в них могут стать серьезной помехой для структурирования самого психического аппарата.

Необходимо добавить, что в контексте предыдущих размышлений начало латентного периода можно рассматривать как относящееся по-прежнему к эдиповой фазе. Оно представляет собой последний из нескольких периодов повышенной уязвимости психики маленького ребенка. Эти моменты наибольшей опасности в раннем детстве, когда психика особенно чувствительна к травматизации, соответствуют «пока еще недостаточно прочно установленному новому соотношению психологических сил после резкого скачка в развитии» (Kohut, Seitz, 1963, p. 128-129). Если мы применим этот принцип уязвимости новых структур (см. работу Гартманна, в которой подчеркивается, что но-воприобретенные функции «обладают у ребенка высокой степенью обратимости» [Hartmann, 1952, р. 177]) к Су-пер-Эго в начале латентного периода и, в частности, к только что установленной идеализации его ценностей и норм, а также его функций поощрения и наказания, то едва ли окажется неожиданностью, что тяжелое разочарование в идеализированном эдиповом объекте, даже в начале латентного периода, может все-таки уничтожить непрочно установленную идеализацию Супер-Эго, повторно катектировать имаго идеализированного объекта самости и стать причиной новой потребности во внешнем объекте совершенства и его поиска. Подобно тому, как маленький ребенок способен переносить первые временные разлуки с матерью до тех пор, пока знает, что мать будет доступна, если его стремление к ней станет невыносимым, точно так же в ранний латентный период ребенок может отказаться от внешней идеализации, если совершенный объект остается доступным для временных колебаний

4 Глубокое и убедительное обсуждение исключений из общего правила см. в двух статьях К. И Эйсслера (Eissler, 1963b, 1967).

повторных катексисов идеализирующим либидо. И подобно тому, как маленький ребенок не вынесет разлуки, если Поится необратимой утраты матери, точно так же процесс идеализации Супер-Эго прервется в начале латентного периода, если идеализированный объект будет казаться невосполнимо утерянным. Необычайная уязвимость психики в раннем латентном возрасте и ее регрессивная реакция в ответ на травмы, являются, естественно, не только функцией этого времени, но и обусловлены более ранними травматическими переживаниями ребенка.

В особом случае травматической утраты идеализированного родительского имаго (потери идеализированного объекта самости или разочарования в нем), случившейся в доэдипову и эдипову фазу, ее последствиями являются нарушения в специфических нарциссических секторах личности. При оптимальных обстоятельствах ребенок испытывает постепенное разочарование в идеализированном объекте — или, выражаясь иначе, оценка ребенком идеализированного объекта становится все более реалистичной, — что приводит к отводу нарциссического катек-( пса от имаго идеализированного объекта самости и к его постепенной (или — в эдипов период — к интенсивной, но соответствующей фазе развития) интернализации, то есть к приобретению устойчивых психологических структур, которые продолжают выполнять — теперь уже эндопсихически — функции, ранее выполнявшиеся идеализированным объектом самости. Но если ребенок переживает травматическую потерю идеализированного объекта или травматическое (тяжелое и внезапное или не соответствующее фазе развития) разочарование в нем, то тогда оптимальной интернализации не происходит. Ребенок не приобретает необходимой внутренней структуры, его психика остается фиксированной на архаичном объекте самости, а его личность всю жизнь будет зависеть от определенных объектов, в чем можно усмотреть ярко выраженную форму объектного голода. Интенсивность поиска этих объектов и зависимости от них объясняется тем, что они необходимы ему в качестве замены недостающих сегментов психической структуры. Они не являются объектами (в психологическом значении этого термина),

поскольку их любят или ими восхищаются не за их качества, а настоящие особенности их личности и их действия почти не осознаются. К ним нет страстного стремления, но они нужны, чтобы восполнить собой функции сегмента психического аппарата, который не был сформирован в детстве.

В области нарциссизма самые ранние травматические нарушения в отношениях с архаичным идеализированным объектом самости и особенно травматические разочарования в нем могут служить помехой развитию фундаментальной способности психики самостоятельно поддерживать нарциссическое равновесие личности (или восстанавливать его, если оно оказалось нарушенным). Это относится, например, к лицам, которые становятся наркоманами. Перенесенная ими травма чаще всего заключается в тяжелом разочаровании в матери, которая из-за недостаточной эмпатии к нуждам ребенка (или по другим причинам) не выполняла надлежащим образом функции барьера для раздражителей, оптимального поставщика необходимых раздражителей, человека, который обеспечивает удовольствие благодаря устранению напряжения, и т.д., функций, которые зрелый психический аппарат должен в дальнейшем выполнять (или инициировать) в основном самостоятельно. Травматические разочарования, пережитые на этих архаичных стадиях развития идеализированного объекта самости, лишают ребенка возможности постепенной интернализации ранних переживаний, связанных с оптимальным состоянием умиротворенности или помощью при отходе ко сну. Такие люди остаются фиксированными на аспектах архаичных объектов и находят их, например, в виде наркотиков. Однако наркотики служат не заменой любящих и любимых объектов или отношений с ними, а компенсацией дефекта психологической структуры.

При специфической регрессии, которая происходит при анализе таких пациентов, анализанд становится зависимым от аналитика или от аналитической процедуры, и — хотя в метапсихологическом смысле слова термин «перенос» не совсем здесь корректен — можно сказать, что напоминающее перенос состояние, возникающее

и процессе анализа, на самом деле представляет собой восстановление архаичного состояния. Анализанд реакти-нирует потребность в архаичном, нарциссически воспринимаемом объекте самости, который предшествовал формированию психической структуры в определенном сегменте психического аппарата. Однако от искомого объекта (то есть аналитика) анализанд ожидает исполнения некоторых базисных функций в области нарциссического гомеостаза, которые не способна осуществить его собственная психика.

Нарушения во взаимоотношениях с идеализированным объектом приводят к определенным последствиям, которые можно классифицировать, подразделив их на три группы в соответствии с фазами развития, в ходе которых ы.ию пережито основное воздействие травмы.

1. Самые ранние нарушения отношений с идеализированным объектом, по-видимому, ведут к общей структур

ной слабости — возможно, к формированию недостаточ

ного или неправильно функционирующего барьера для

раздражителей, — что существенно ограничивает способ

ность психики поддерживать базисный нарциссический

гомеостаз личности. В результате человек тяжело страдает

от диффузной нарциссической уязвимости. (Этот вопрос

обсуждается далее в главе 3.)

2. Более поздние — но пока еще доэдиповы — травматические нарушения отношений с идеализированным объектом (или опять-таки травматическое разочарование и нем) могут препятствовать (доэдииову) формированию

базисной структуры психического аппарата, связанной

с контролированием, канализированием и нейтрализацией влечений. Готовность к повторной сексуализации

дериватов влечений, а также внутренних и внешних конфликтов (нередко в форме извращенных фантазий или действий) может быть симптоматическим проявлением этого структурного дефекта.

Для объяснения этого доступного клиническому наблюдению факта я бы предложил следующие гипотезы. Подобно тому как Супер-Эго (см. ниже пункт 3) является массивно интроецированным внутренним эквивалентом эдипова объекта, точно так же базисная структура Эго

состоит из бесконечного (по сравнению с Супер-Эго — из незначительного) числа внутренних эквивалентов различных аспектов доэдиповл объекта. И подобно тому как нежно-одобрительные и гневно-фрустрирующие аспекты эдипова объекта интернализируются в эдипов период и превращаются в функции одобрения и позитивные цели Супер-Эго, с одной стороны, и в его карательные функции и запреты — с другой, точно так же одобряющие и фру-стрирующие аспекты эдипова объекта интернализируются и формируют базисную структуру Эго. (В отличие от соответствующей фазы развития массивной эдиповой интернализации, формирующей Супер-Эго, базисная структура Эго закладывается в процессе гораздо менее интенсивной иытернализации, которая, однако, происходит по самым разным причинам на протяжении всего доэдигюва периода).

Интернализация нарциссически инвестированных аспектов эдипова и доэдинова объектов происходит по этому же принципу. Массивный, но соответствующий фазе развития отвод нарциссических катексисов от эдипова объекта ведет к интернализации этих катексисов и к их привязыванию к одобряющим и запрещающим функциям Супер-Эго, а также к его ценностям и идеалам — результатом такого процесса является приобретение особого авторитета, которым пользуются эти функции и содержания Супер-Эго. Аналогичным образом многочисленными небольшими нетравматическими разочарованиями в совершенстве доэдипова объекта (то есть возрастающим реалистичным его восприятием) объясняется примесь авторитета (и, следовательно, власти), которым обладают любые незначительные запреты, наставления, одобряющие и руководящие указания, в своей совокупности формирующие базисную структуру Эго, связанную с канализированием и нейтрализацией влечений. (Хотя мы не можем вдаваться здесь в детальное обсуждение этого специфического вопроса, необходимо отметить, что термин «базисная структура Эго» не совсем корректен, поскольку некоторые слои Ид в «области прогрессивной нейтрализации» в определенной степени участвуют в канализировании и нейтрализации влечений [см. Kohut, Seitz, 1963, в частности р. 137]).

3. И, наконец, если развитие нарушения относится к эдипову периоду, то есть если травматическое по своему масштабу разочарование связано с поздним доэдиповым и эдиповым идеализированным объектом — или даже с объектом начала латентного периода, если по-прежнему частично идеализированный внешний дубликат недавно иптернализированного объекта травматически разрушен, — то тогда идеализация Супер-Эго будет неполной, к результате чего человек (даже если он обладает ценностями и нормами) всегда будет находиться в поиске нпешних идеальных фигур, надеясь получить от них поддержку и руководство, которые не может обеспечить его недостаточно идеализированное Супер-Эго.

Однако мы должны теперь отвлечься от рассуждений о специфических трансформациях идеализированного родительского имаго в процессе развития и обратиться к обсуждению двух вопросов, имеющих фундаментальное значение для оценки развития в целом: (1) вопроса о взаимосвязи между формированием психической структуры и декатексисом объектных имаго и (2) вопроса о различии психологического значения (а) архаичных объектов (самости) и их функций, (б) психических структур и их функций и (в) зрелых объектов и их функций.

Взаимосвязь между формированием психической структуры и отводом объектно-инстинктивных и нарциссических катексисов от объектных имаго лучше всего можно продемонстрировать, выделив три следующих фактора, играющих важную роль в процессе структуро-образования — процесса, который я бы назвал преобразующей интернетизацией 5.

1. Психический аппарат должен быть готов к формированию структуры, то есть психика должна достичь предопределяемой процессами созревания восприимчивости к специфическим интроектам. (Независимое возникновение подобных внутренне предопределяемых потенциальных

5 В связи с этими формулировками см. подход Лёвальда (Loewald, 1962); в частности, по поводу пункта 3 см. (неопубликованную) работу Лёвальда (Loewald, 1965), на которую ссылается Шефер (Schafer, 1968. р. 10п.).

возможностей называется Гартманном (Hartmann, 1939, 1950а) первичной автономией процессов созревания психики.)

2. Отводу катексиса от объекта предшествует разру

шение интернализированных аспектов имаго объекта.

Это разрушение имеет большое психоэкономическое зна

чение; оно составляет метапсихологическое содержание

того, что в терминах, близких эмпатически или ретро

спективно наблюдаемому опыту, называется оптимальной

фрустрацией. Основные элементы процесса фракциониро

ванного отвода катексисов от объектов, разумеется, впер

вые были установлены Фрейдом (1917а) в метапсихологи-

ческом описании работы печали. Если говорить конкретно,

отвод нарцисеических катексисов происходит фракциони-

ровапно, если ребенок может испытать одно за другим

разочарование в идеализированных качествах обьекта;

однако преобразующей пнтернализации не происходит,

если разочарование в совершенстве объекта относится

ко всему объекту, если, например, ребенок вдруг понимает,

что всемогущий объект является бессильным.

3. Помимо только что упомянутого разрушения специ

фических аспектов имаго обьекта, в процессе эффектив

ной пнтерпализации (то есть интернализации, которая

ведет к формированию психической структуры) происхо

дит деперсонализация интроецированпых аспектов имаго

объекта, в основном в форме смещения акцента с общече

ловеческого контекста личности объекта на некоторые его

специфические функции'1. Другими словами, внутренняя

структура начинает теперь выполнять функции, которые

прежде обычно выполнял для ребенка внешний объект —

однако хорошо функционирующая структура в значитель

ной мере лишеналичностных свойств объекта. Недостатки

этой части процесса хорошо известны: например, Супер-

6 См. в свяли с этим проведенный Шефером всесторонний теоретический ангишз проблем интернализлции в его недавней научной статье (Schafcr, 1968), в частности заключительную фразу в его обширном определении (стр. 140): «Идентификация может приобретать относительную автономию от своих источников в отношениях субъекта е динамически значимыми объектами».

Эго обычно имеет следы некоторых человеческих качеств эдипова объекта, а контролирующая влечения базисная структура психики может использовать специфические персонализированные методы угрозы и искушения, которые непосредственно вытекают из свойств доэдиповых объектов и их специфических установок в отношении детских влечений.

Теперь мы можем обратиться ко второму вопросу наше-то общего обсуждения и подчеркнуть, что имеется существенное различие между (1) нарциссически воспринимаемым архаичным объектом самости (являющегося объектом лишь в значении человека, наблюдающего внешнее поведение), (2) психологическими структурами (формирующимися вследствие постепенного декатексиса нарциссически воспринимаемого архаичного объекта), которые продолжают выполнять функции регуляции влечений, интеграции и адаптации, выполнявшиеся прежде (внешним) объектом, и (3) настоящими объектами (в психоаналитическом смысле), катектированными объектно-инстинктивной энергией, то есть любимыми и ненавидимыми объектами психики, которая отделилась от архаичных объектов, приобрела автономные структуры, приняла независимые мотивы и реакции других людей и усвоила представление о взаимности.

Хотя и архаичный, нарциссически воспринимаемый объект и зрелый объект, катектированный объектным либидо, являются объектами в терминах социальной психо-могии, с точки зрения психоаналитической теории (мета-психологии) это противоположные концы линии развития и динамического континуума. Иначе говоря, эндопсихи-ческие структуры, такие, как Супер-Эго (и другие, менее строго очерченные конфигурации внутри Эго), по своему психологическому значению и способу функционирования представляют собой объекты, не столь далекие от зрелых объектов психики, как архаичные объекты, которые пока еще не трансформировались во внутренние психологические структуры. В интерперсональном подходе социальной психологии, социобиологическом подходе трансакциона-лизма, таких противопоставлениях, как «направленность па другого» и «направленность на себя» (Reisman, 1950), и даже в психодинамически изощренных описаниях систем «непосредственного» наблюдения за ребенком, в которых используются базисные теоретические понятия социальной психологии (или соответствующие концептуальные рамки социальной исихобиологии), эти важнейшие различия не учитываются. Поэтому включение их концептуальных рамок в психоанализ обеднило бы нашу науку, нивелировав эти фундаментальные различия. Изнеможение наркомана, когда он разлучен с утешающим его психотерапевтом, страстное желание тех, кто не сформировал руководящие структуры внутренних ценностей и идеалов, видеть в терапевте сильного лидера — все это примеры терапевтической реактивации потребности в архаичных, нарциссически воспринимаемых объектах самости. Как я надеюсь показать в этом исследовании, эти архаичные, нарциссически воспринимаемые объекты самости действительно оживают при восприятии терапевта и формируют два разных вида переноса, которые можно систематически исследовать и прорабатывать. Их нельзя путать с терапевтическим оживлением при переносе (инцестуозных) детских объектов (катектированных объектно-инстинктивной энергией), которое происходит при анализе неврозов переноса.

Закончив обсуждение некоторых общих аспектов взаимосвязи социального окружения с формированием и функционированием психологической структуры, мы можем теперь вернуться к изучению особых условий, которые ведут к нарушению структур, возникающих в результате идеализации родительского имаго.

Чтобы избежать ловушек искажающего чрезмерного упрощения, позвольте мне вначале применить к нашей специфической области проверенный постулат, согласно которому перипетии нормального и аномального психологического развития, как правило, можно понять только в том случае, если рассматривать их не как последствия отдельных инцидентов в жизни ребенка, а как результат взаимодействия многих этиологических факторов. Таким образом, несмотря на то, что травматическое нарушение отношений с идеализированным объектом (или травматическое разочарование в нем) нередко можно соотнести с определенным моментом в раннем развитии ребенка, последствия специфических травм обычно можно понять только в случае, когда принимается во внимание также и состояние готовности к травма-тизации. В свою очередь, восприимчивость к травме обусловлена взаимодействием врожденной структурной слабости с переживаниями, предшествовавшими получению специфической патогенной травмы. Таким образом, те же самые условия взаимодействия двух дополняющих друг друга рядов причинных факторов, которые влияют на развитие объектной любви и объектной агрессии, преобладают и в развитии нарциссизма.

Однако идеализирующий перенос, спонтанно возникающий в процессе анализа, обычно относится к тому определенному моменту в развитии идеализированного родительского имаго — от самой ранней, архаичной стадии идеализированного объекта самости до сравнительно поздней стадии, наступающей непосредственно перед его консолидацией, и окончательной повторной интернализа-ции (то есть в форме идеализации Супер-Эго), — когда нормальное развитие в сфере идеализированного объекта оказалось серьезно нарушенным или прерванным. Однако при оценке идеализирующего переноса мы часто видим, что терапевтическое оживление сравнительно поздних стадий формирования идеализированного родительского имаго (например, доэдипово или эдипово травматическое разочарование сына в своем отце) может основываться на гораздо более раннем, невыразимом разочаровании и идеализированной матери, которое может быть обусловлено ненадежностью ее эмнатии и ее депрессивными настроениями или может быть связано с ее физическими заболеваниями, ее отсутствием или смертью.

Кроме того, как уже отмечалось, оценка развития идеализирующего переноса осложняется также психологической тенденцией, которую я бы назвал наложением генетически аналогичных переживаний7, и особенно тем,

7 Это понятие соотносится, но вместе с тем отличается от предложенного Гринакр (на которую ссылается Крис [Kris, 1950; Kris, 1956a] понятия «наложение событий», обозначающего, it частности, покрывающие воспоминания.

что психика может накладывать воспоминания о важных, но не критических поздних (постэдиповых) переживаниях на воспоминания о переживаниях более ранних и действительно патогенных. Такое перекрытие воспоминаний о критическом периоде нарушения развития воспоминаниями об аналогичных более поздних переживаниях есть проявление синтезирующей силы психики: его не следует понимать исключительно как средстве) защиты (то есть как способ предотвратить воскрешение ранних воспоминаний); речь, скорее, идет о попытке выразить раннюю травму посредством аналогичных психических содержаний, более близких к вторичному процессу и вербальной коммуникации. Поэтому в клинической практике воскрешение таких воспоминаний о более поздних событиях — их можно назвать дериватами, если только психическое содержание события сохранилось в бессознательном в форме доступного вербализации воспоминания — нередко может приниматься вместо воскрешения воспоминаний о ранних событиях, хотя, если генетическая реконструкция серьезнейшей травмы, полу ченной в раннем детстве, и ее влияние на последующую травматизацию отвергаются, понимание анализанда может оставаться неполным. (Однако теоретик в области психоанализа не может позволить себе подобной неточности; он должен попытаться определить период, в котором действительно произошла специфическая патогенная травма.)

Как можно заключить из предшествовавших рассуждений, идеализирующий перенос, возникающий при анализе определенных нарциссических нарушений личности, совершается в разных специфических формах, которые обусловлены конкретным моментом, когда произошла основная травматическая фиксация или оказалось заблокированным дальнейшее развитие идеализирующего нарциссизма. Однако как группу эти переносы легко отличить — не только метапсихологически, но и клинически — от идеализации, встречающихся на определенных стадиях анализа неврозов переноса. Постоянство и закономерность особенностей базисного идеализирующего переноса, его стабильность и его центральное место в аналитическом процессе —

и отличие от изменчивых проявлений и периферической позиции идеализации при анализе неврозов переноса — обусловлены тем, что нарциссическая фиксация во всех подгруппах идеализирующего переноса касается нарцис-сических аспектов идеализированного объекта Эоего окончательной интернализации, то есть до консолидации идеализации Супер-Эго. Хотя идеализации при неврозах переноса также, несомненно, сохраняются благодаря мобилизации нарциссического идеализирующего либидо, их псе же следует понимать как выражение неспецифической переоценки объекта любви. Однако в данном случае объект любви интенсивно катектирован объектным либидо, к которому нарциссическое либидо лишь вторично примешивается в фазах интенсивного позитивного переноса, а нарциссический катексис всегда остается подчиненным объектному катексису. Другими словами, идеализация при неврозах переноса является неспецифической особенностью позитивного переноса и во многом напоминает идеализацию при влюбленности.

Идеализирующий перенос, возникающий в процессе анализа нарциссических личностей, может проявляться и различных более или менее четко очерченных формах. Существует терапевтическая реактивация архаичных состояний, восходящих к периоду, когда идеализированное имаго матери чуть ли не полностью слито с образом самости, и бывают другие случаи, в которых патогно-мопичная реактивация при переносе относится к гораздо более поздним моментам в развитии идеализирующего либидо и идеализированного объекта. В этих последних случаях травма ведет к специфическим нарциссическим фиксациям на отрезке времени с конца доэдиповой фазы до раннего латентного периода, когда большинство секторов отношений ребенка со своими родителями уже полностью катектировано объектно-инстинктивной энергией. Однако специфические травмы (такие, как внезапное, неожиданное, невыносимое разочарование в идеализированном объекте на этой стадии) вызывают специфические патогенные повреждения в развитии идеализирующего нарциссизма (или же они сводят на нет только что возникшую идеализацию), ведущие к недостаточной идеализации

Супер-Эго, структурным дефектам, которые в свою очередь выражаются в фиксации на нарциссических аспектах доэдипова или эдипова идеализированного объекта. Люди, пережившие подобные травмы (в юности или в зрелом возрасте), беспрестанно пытаются достичь единства с идеализированным объектом, поскольку вследствие присущего им специфического структурного дефекта (недостаточной идеализации Супер-Эго) нарциссическое равновесие поддерживается у них исключительно благодаря интересу, отклику и одобрению со стороны нынешних (то есть действующих в настоящее время) дубликатов травматически потерянного объекта самости.

Эти два типа идеализирующего переноса, то есть наиболее архаичный и наиболее зрелый (и многие другие, точки фиксации которых находятся между ними), можно выделить не только метапсихологически, но и клинически, основываясь на различных и характерных (при переносе) картинах, которые они представляют в процессе аналитической терапии. Однако, как отмечалось выше, аналитик должен считаться с тем, что клиническая картина может оказаться неясной из-за явления наложения, то есть из-за мобилизации воспоминаний, относящихся к более поздним событиям, которые похожи на патогенные.

В конечном счете необходимо признать, что иногда бывает не так-то просто определить, не наслаиваются ли нарциссические переносы некоторых пациентов, восстанавливающих взаимосвязь со сравнительно поздними стадиями развития идеализированного объекта, на нарушения, которые связаны с более архаичными нарцис-сическими объектами. Таким образом, и в самом деле можно найти клинические примеры, когда психопатологию нельзя отнести к единственной, главной точке фиксации. В таких случаях идеализирующий перенос может попеременно фокусироваться на архаичной и на эдиповой стадиях идеализированного объекта.

ГЛАВА 3. КЛИНИЧЕСКАЯ ИЛЛЮСТРАЦИЯ

ИДЕАЛИЗИРУЮЩЕГО ПЕРЕНОСА

Хотя этот материал в силу необходимости представлен и сжатой форме, я не стремился упростить структуру данного случая. Напротив, моя цель заключается в том, чтобы продемонстрировать то, каким образом изложенные теоретические принципы могут помочь в разрешении генетических, динамических и структурных проблем, встречающихся при анализе нарциссических личностей.

Мистер А., рыжеволосый, веснушчатый молодой чело-век, в возрасте примерно 25 лет, работал химиком-исследователем в крупной фармацевтической фирме. Хотя первоначальные жалобы, с которыми он приступил к анализу, состояли в том, что уже с подросткового возраста он ощущал, что его сексуально возбуждают мужчины, вскоре выяснилось, что его гомосексуальная озабоченность была не особенно выраженной, занимала скорее изолированное положение в его личности и была всего лишь одним и:» нескольких признаков лежащего в ее основе значительного личностного дефекта. Более важными, чем возникавшие у него иногда гомосексуальные фантазии, являлись (а) его склонность испытывать неопределенную депрессию, истощение энергии и отсутствие интереса (сопровождавшиеся снижением работоспособности и творческой продуктивности в периоды, когда его охватывало подобное настроение); (б) выступавшая в качестве пускового механизма предыдущих нарушений значительная (и большей частью весьма специфическая) уязвимость его самооценки, проявлявшаяся в его чувствительности к критике, к отсутствию интереса к нему или похвалы со стороны людей, которых он воспринимал как старших или более опытных. Таким образом, несмотря на то, что он обладал высоким интеллектом и исполнял свою работу творчески и умело, он постоянно нуждался в руководстве и одобрении: от начальника исследовательской лаборатории,

в которой он работал, от старших коллег и от отцов девушек, с которыми он встречался. Он был очень чувствителен к мнениям этих людей, пытался получить их помощь и одобрение и стремился создавать ситуации, в которых им приходилось его поддерживать. Пока он чувствовал, что эти люди его принимают, дают советы и руководят, пока он чувствовал, что они его одобряют, он воспринимал себя цельным, желанным и одаренным; в таком случае он и в самом деле был способен прекрасно справляться с работой, быть творческим и успешным. Однако при малейших признаках неодобрения, отсутствия понимания или потери к нему интереса он начинал испытывать изнеможение и подавленность, приходил сперва в ярость, а затем становился холодным, надменным и обособленным, а его творческая продуктивность и работоспособность снижались.

При терапевтическом переносе, установившемся в процессе анализа, эти привычные способы реагирования проявились со всей отчетливостью и позволили постепенно реконструировать важный в генетическом отношении паттерн, который постоянно повторялся и привел к специфическим дефектам личности пациента. Снова и снова на протяжении своего детства пациент (он был младшим из трех детей: у него были брат и сестра старше его соответственно на десять лет и три года) внезапно переживал резкое травматическое разочарование в силе и могуществе своего отца, причем именно тогда, когда (вновь) признавал его в качестве сильной и могущественной защитной фигуры. Как это часто бывает (см. выше замечания по поводу наложения аналогичных детских событий), первые воспоминания, о которых рассказал пациент — в ответ на непосредственные (относящиеся к аналитику) и косвенные (относящиеся к различным нынешним фигурам, представляющим отца) активации при переносе основного паттерна, — были связаны со сравнительно поздним периодом его жизни. Когда пациенту было девять лет, его семья после опасного перелета через Южную Африку и Южную Америку оказалась в США. Его отец, который в Европе был процветающим бизнесменом, не смог прийти к успеху в этой стране. Однако он постоянно делился с сыном свои-

ми новыми планами и возбуждал у него детские фантазии и ожидания. Он раз за разом брался за новые предприятия, при осуществлении которых заручался поддержкой и заинтересованным участием своего сына. И раз за разом он в панике все распродавал, когда непредвиденные событии и его недостаточное знание американской жизни препятствовали осуществлению его целей. Хотя, разумеется, для мистера А. эти воспоминания всегда были сознательными, он прежде недооценивал степень контраста между фазой огромной веры в отца, который был самонадеянно воодушевленным при построении своих планов, и последующим полным разочарованием в отце, который не только терял силу духа перед лицом неожиданных трудностей, по и реагировал на эти удары судьбы ухудшением эмоционального и физического состояния (депрессией и различными ипохондрическими жалобами, которые заставляли его слечь в постель).

Наиболее яркие из соответствующих ранних воспоминаний пациента о серии эпизодов идеализации и разочарования в своем отце относились к последним годам жизни семьи в Восточной Европе, в частности это воспоминания о двух событиях, оказавших решающее влияние на судьбу семьи, когда пациенту было соответственно шесть и восемь лет. Отец, который в период раннего детства пациента был смелым и статным мужчиной, владел небольшим, но прибыльным производством. Судя по многим фактам и воспоминаниям, отец и сын, похоже, эмоционально были очень близки и сын чрезвычайно восхищался своим отцом до самой катастрофы, случившейся, когда пациенту было шесть лет. Со слов членов семьи, отец даже брал с собой совсем еще маленького сына на предприятие (по воспоминаниям пациента — когда ему еще не исполнилось и четырех лет), объяснял мальчику тонкости своего дела и даже спрашивал — и шутку, как это можно предположить ретроспективно, — его советов по различным вопросам, как он это делал потом и Соединенных Штатах Америки уже всерьез, когда пациент уже был подростком. Угроза вторжения немецкой армии и страну внезапно прервала их близкие отношения. Вначале отец удалился от дел, пытаясь договориться о переводе своего предприятия в другую (восточноевропейскую) страну.

Затем, когда пациенту было шесть лет, страну оккупировали немецкие войска, и его еврейская семья вынуждена была бежать. Первоначальной реакцией отца были чувство беспомощности и паника, но затем он успешно наладил заново свое дело, хотя и не в столь широких масштабах. Однако вследствие вторжения немцев в страну, куда они бежали, все снова было потеряно, и семья еще раз была вынуждена бежать (пациенту в то время было восемь лет).

Воспоминания пациента были сосредоточены на начале латентного периода как наиболее важном промежутке времени, когда возник серьезный структурный дефект (см. мои предыдущие замечания об особом значении раннего латентного периода в контексте «уязвимости новых структур», то есть, в частности, только что сформировавшегося Супер-Эго). Однако нет никаких сомнений в том, что более поздние события (неудачи отца в США) усугубили это нарушение; и точно так же нет никаких сомнений в том, что ранние переживания ребенка, — то, что он подвергался чрезмерным, внезапным и непредсказуемым перепадам настроения отца в доэдипов и эдипов периоды, и особенно то, что в младенческом возрасте он испытал на себе ненадежность эмиатических реакций матери, — сделали его чрезвычайно чувствительным и стали причиной уязвимости, которой (в сочетании с наследственной предрасположенностью) объяснялись тяжесть и стойкость структурного дефекта, вызванного событиями в начале латентного периода.

Повторим еще раз: хотя специфический патогенный фокус нарушения связан с травматическим обесцениванием отцовского имаго в начале латентного периода, нет сомнений в том, что травмы, полученные в ранний период его жизни — воспоминания о которых не сохранились, но они постоянно выражались в диффузной чувствительности пациента к аналитику, в особенности даже к малейшим проявлениям неспособности аналитика достигать моментального эмпатического понимания всех оттенков и нюансов текущих переживаний и настроений — подготовили почву для патогенного воздействия последующих травм. Изучение актуального поведения матери пациента и ее личности предоставило множество

свидетельств того, что она была женщиной, страдавшей тяжелыми нарушениями, которая, несмотря на свое внешнее- спокойствие и невозмутимость (в противоположность чрезмерно эмоциональному отцу) была склонна к внезапной дезинтеграции, сопровождавшейся сильнейшей треногой и непонятным (шизоидным) возбуждением, когда она подвергалась давлению. Таким образом, можно предположить, что в первые годы своей жизни пациент испытал многочисленные разочарования в необходимой для него — и соответствующей фазе развития — всеведущей эмпатии и могуществе матери и что поверхностность и непредсказуемость материнских реакций должны были привести к ощущению им своей полной незащищенности и к нарциссической уязвимости.

Однако ядро психологического дефекта пациента связано с травматическим разочарованием в идеализированном отцовском имаго, пережитым в ранний латентный период. Какова была природа его дефекта и как ее можно описать н метапсихологических терминах? Ответим на этот вопрос и двух словах: центральный дефект его личности заключался в недостаточной идеализации его Супер-Эго (недостаточном катексисе идеализирующим либидо ценностей, норм и функций его Супер-Эго) и вместе с тем в сильнейшем катексисе переживавшегося вовне идеализированного родительского имаго на поздней доэдиповой и эдиповой стадиях. Симптоматика, возникшая в результате этого дефекта, была ограниченной, но тяжелой. Поскольку пациент прежде всего страдал от травматического разочарования в нарциссически катектированных аспектах отцовского имаго (в идеализированной силе отца); вместо преобразующей интернализации идеализированного объекта произошла фиксация на предструктурной идеальной фигуре (которую все время искал пациент). Супер-Эго не обладало необходимым высоким статусом и поэтому не могло повысить самооценку пациента. Однако в виду того, что пациент не чувствовал себя в равной мере лишенным тех аспектов отцовского имаго, которые были инвестированы объектно-инстинктивной энергией, его Супер-Эго оставалось в целом сохранным с точки зрения тех его содержаний и функций, которые сформировались в качестве

преемников объектно-либидинозных и объектно-агрессивных аспектов эдиповых взаимоотношений с отцом: пациент обладал ценностями, целями и нормами; и в целом он не был склонен обращаться к внешним фигурам с имплицитным или эксплицитным требованием разъяснить ему, какое поведение является правильным или неправильным и к каким целям он должен стремиться. В своей основе его ядерные цели и нормы соответствовали культурной традиции его семьи, переданной ему отцом. Однако у него отсутствовала способность ощущать нечто большее, чем мимолетное удовлетворение от того, что он живет по отцовским нормам или достигает поставленных им целей. Его чувство собственного достоинства усиливалось только тогда, когда он присоединялся к сильным, вызывающим восхищение людям, от которых он стремился получить одобрение и необходимую поддержку.

Таким образом, когда при переносе проявлялся его специфический структурный дефект, он, казалось, был ненасытным в двух (тиранически и садистски выдвигаемых) требованиях, которые предъявлял идеализированному аналитику: (а) чтобы аналитик разделял ценности, цели и нормы пациента (и, таким образом, придавал им особое значение благодаря их идеализации), и (б) чтобы аналитик, выражая удовольствие и участие, подтверждал тот факт, что пациент жил в соответствии со своими ценностями и нормами и успешно работал в направлении поставленных целей. Без выражения аналитиком эмпати-ческого понимания этих потребностей (достаточно было словесного подтверждения — «проигрывания» исполнения желания, например в форме непосредственной похвалы, не только не требовалось, но и даже было для данного пациента неприемлемым) ценности и цели пациента казались ему скучными и банальными, а его успехи становились несущественными и оставляли у него ощущение подавленности и пустоты.

Описав центральный психологический дефект пациента и его последствия, я обращусь теперь к трем другим областям психопатологии пациента, которые, однако, связаны как с первичным дефектом, так и между собой. Речь идет о (1) диффузной нарциссической уязвимости

пациента; (2) гиперкатексисе его грандиозной самости, который возникал в основном в ответ на разочарования и идеализированном родительском имаго, и (3) тенденции к сексуализации нарциссически катектированных констелляций.

1. Проявления диффузной нарциссической уязвимости пациента не были специфическими, а соответствующие объяснительные реконструкции, которые здесь можно предложить, неизбежно являются в большей степени спекулятивными и пробными по сравнению с гипотезами, которые мы выдвигаем при объяснении других аспектов нарциссического нарушения его личности. Он был необычайно чувствителен не только к любым проявлениям пренебрежения — независимо от того, были ли они личными и намеренными или неличными и случайными, — но и к вызванным стечением обстоятельств неудачам, на которые, однако, он всегда склонен был реагировать как на личное оскорбление, умышленно наносимое ему анимистически воспринимаемым миром. Обширность и диффузность соответствующего психологического дефекта, а также архаичность восприятия мира указывают па нарушения взаимоотношений пациента с матерью к раннем возрасте. И, как уже отмечалось выше, оценка личности его матери подтверждает гипотезу, что развитие его диффузной нарциссической уязвимости было связано с личностными нарушениями его матери, в частности с непредсказуемостью и ненадежностью ее эмпатических реакций, когда пациент был младенцем.

Обычно предшественником идеализации архаичного родительского имаго и грандиозности архаичной самости является переживание младенцем ненарушенного первичного нарциссического равновесия — психологического состояния, совершенство которого предшествует даже самой рудиментарной дифференциации на категории совершенства, возникающей позднее (то есть совершенства, связанного с силой, знанием, красотой и моралью). Способность матери реагировать на нужды ребенка не допускает травматических задержек, до тех пор пока нарушенное нарциссическое равновесие не оказывается вновь восстановленным, и если недостатки материнских реакций

имеют допустимые размеры, то младенец будет постепенно трансформировать изначальную безграничность своих ожиданий абсолютного совершенства и слепую веру в него. Согласно описанию в метапсихологических терминах, с каждой даже самой незначительной эмпатической неудачей матери, недопониманием и задержкой эмпатического ответа ребенок отводит нарциссическое либидо от архаичного имаго безусловного совершенства (первичный нарциссизм) и приобретает взамен частицу внутренней психологической структуры, которая берет на себя прежние функции матери, служащие сохранению нарциссического равновесия, связанные, например, с действиями, успокаивающими ребенка, обеспечивающими физическое1 и эмоциональное тепло и другие способы нарциссической поддержки. Таким образом, наиболее важным аспектом ранних отношений между матерью и ребенком является принцип оптимальной фрустрации — это положение сохраняет силу и применительно к последующему аналогичному окружению ребенка. Переносимые разочарования в изначально существующем (и поддерживаемом извне) первичном нарциссическом равновесии ведут к формированию внутренних структур, обеспечивающих возможность самоуспокоения и обретение устойчивости к напряжению в нарциссической сфере.

Если, однако, реакции матери являются совершенно неэмпатическими и ненадежными, то постепенный отвод

1 Способность регулировать — в определенных пределах — температуру тела и сохранять ощущение тепла, по-видимому, приобретается этим способом. Люди с нарциссическими нарушениями, как правило, неспособны ощущать или сохранять тепло. Они надеются, что другие обеспечат их не только эмоциональным, но также и физическим теплом. Их кожные покровы бедны кровеносными сосудами, и они необычайно чувствительны к пониженным температурам (к «сквознякам»). Даже люди без значительной нарциссической уязвимости очень часто, после того как стихает непосредственная реакция в виде чувства стыда (внезапное развертывание дезорганизованного эксгибиционистского катсксиса), реагируют на нарциссические раны сжатием сосудов кожи и слизистых оболочек и, таким образом — возможно, вследствие таких состояний — более подвержены инфекциям и, в частности, чаще болеют обыкновенной простудой.

катексисов от имаго архаичного безусловного совершенства нарушается, преобразующей интернализации не происходит, и психика продолжает цепляться за нечетко очерченное имаго абсолютного совершенства, не развивает внутренние функции, которые вторично восстанавливают нарциссическое равновесие — либо (а) непосредственно, через самоутешение, то есть через развертывание доступного нарциссического катексиса, либо (б) косвенно, через соответствующее обращение к идеализированному родителю — и, таким образом, остается относительно беззащитной перед последствиями нарциссических повреждений. Поведенческие проявления этого состояния разнообразны и среди прочих факторов зависят от интенсивности и экстенсивности неверных реакций матери. В целом, однако, можно сказать, что они заключаются в чрезмерной чувствительности к нарушениям нарциссического равновесия с тенденцией реагировать на их источники одновременным уходом в себя и безжалостным гневом.

По поводу происхождения нарциссической уязвимости и фиксаций можно выдвинуть два общих положения.

(I) Взаимодействие врожденных психологических

склонностей и личностных особенностей родителей (особен

но личности матери) имеет гораздо большее значение,

нежели взаимодействие наследственных факторов и явно

травматических событий (таких, как отсутствие или смерть

родителей), за исключением случаев, когда эти внешние

факторы и личностные нарушения родителей взаимосвя

заны (например, при разводе родителей или в случае отсут

ствия родителя из-за его психического заболевания, или по

тери одного из родителей вследствие суицида).

(II) Наиболее специфические патогенные элементы

личности родителей относятся к области их собственных

нарциссических фиксаций. В частности, мы обнаруживаем,

что на ранних стадиях (а) погруженность матери в себя

может стать причиной проекции ее собственных настро

ений и напряженного состояния на ребенка и, следователь

но, недостаточной эмпатии; (б) мать может избирательно

(ипохондрически) чрезмерно реагировать на напряженное

состояние и определенные настроения ребенка, которые со

ответствуют ее собственным нарциссическим состояниям

напряжения и озабоченности; (в) она может быть неотзывчивой к настроениям и состояниям напряжения у ребенка, если ее собственные заботы не созвучны потребностям ребенка. Следствием этого является травматическое чередование недостаточной эмпатии, чрезмерной эмиатии и отсутствия эмпатии, что препятствует постепенному отводу нар-циссического катексиса и формированию психических структур, регулирующих напряжение: ребенок остается фиксированным на всем своем раннем нарциссическом окружении.

Таким образом, возникновение у ребенка в раннем возрасте нарциссических фиксаций и нарциссической уязвимости объясняется не только нарциссической организацией личности матери; оно объясняется также тем, что ребенок остается включенным в родительскую нарцис-сическую среду в течение долгого времени после того, как его психологическая организация перестает быть созвучной таким взаимоотношениям. Вместе с тем на более поздних стадиях развития решающее влияние на степень тяжести последующего личностного нарушения может оказывать личность отца: если из-за своих собственных нарциссических фиксаций он также оказывается неспособным эмпатически реагировать на нужды ребенка, то этим он наносит еще больший ущерб; но если его личность четко очерчена и если он способен, к примеру, позволить себе сначала стать объектом идеализации ребенка, а затем предоставить ему возможность постепенно узнать реальные недостатки своего отца, не отстраняясь при этом от ребенка, то тогда ребенок может попасть под его благотворное влияние, создать с ним союз против матери и остаться сравнительно невредимым.

После этих общих рассуждений я возвращаюсь к конкретному случаю мистера А. Атмосфера в раннем детстве, обусловленная психопатологической личностью его матери, не только стала причиной его диффузной нарциссической уязвимости, но и двояким образом отразилась на развитии тех аспектов психопатологии пациента в нарциссической сфере, которые были приобретены в позднем детстве: (а) из-за возникновения ранних нарциссических фиксаций устойчивость ребенка к нарциссическим нарушениям

снизилась, и он реагировал на нарциссические травмы поздних периодов развитием новых фиксаций, а не построением психологических структур, регулирующих напряжение; (б) ранние и последующие разочарования в совершенстве матери стали причиной того, что ребенок был неспособен в достаточной мере насытить ее нарциссическим идеализирующим катексисом, соответственно имаго отца стало чрезмерно идеализированным, а потому трансформации идеализированного имаго отца оказывали на психику ребенка более сильное травматическое воздействие, чем это могло бы быть в другом случае.

2. Продолжая обзор дополнительных областей психопатологии пациента, я обращусь теперь к исследованию его склонности к реактивному гиперкатексису грандиозной самости и ответ на разочарования в идеализированном аналитике (или на отвержения с его стороны) или — косвенно — в отпет на идеализацию людей вне клинического переноса.

Колебания между терапевтической активацией идеализированного родительского имаго (идеализирующим переносом) и временным гиперкатексисом грандиозной самости — самое обычное явление при анализе нарциссических личностей. Его типичные клинические признаки таковы: холодность по отношению к идеализированному прежде аналитику, тенденция к примитивизации мышления и речи (варьирующей от едва заметной напыщенности до бросающегося в глаза использования неологизмов) и позиция превосходства наряду с усилившейся тенденцией к застенчивости, стыду и ипохондрическому беспокойству. Эти поведенческие и симптоматические изменения свидетельствуют о том, что реактивный гиперкатексис грандиозной самости относится скорее к примитивным стадиям этой психологической конфигурации и является следствием регрессивного характера защитного действия в отличие от связной терапевтической реактивации более зрелых стадий грандиозной самости, которая происходит в большинстве случаев первичного зеркального переноса (см. главу 6)2.

2 Другую клиническую иллюстрацию реактивного гиперкатексиса грандиозной архаичной самости см. в главе 4, в которой приводится фрагмент анализа пациента Ж.

При анализе мистера А. реактивные смещения в направлении гиперкатексиса грандиозной самости происходили нередко. Они характеризовались возникновением грандиозных планов (связанных, например, с заключением нереальных сделок на фондовой бирже или научными проектами), сопровождались эмоциональной холодностью, манерностью в речи (в частности немотивированным использованием отдельных слов из испанского языка, который он изучал в девять лет) и ипохондрической озабоченностью. Вместе с тем были периоды, когда гиперкатексис его грандиозной самости являлся не только кратковременным следствием защитной реакции: в разное время, особенно в первые годы его продолжительного анализа, грандиозно-эксгибиционистские напряжения пациента участвовали в формировании более или менее стабильного зеркального переноса не в качестве ответной реакции. Первичный, равно как и реактивный, гиперкатексис грандиозной самости прежде всего был связан с ранними эдиповыми точками фиксации, в частности с эпизодами, когда отец неожиданно уезжал, и у ребенка на какое-то время возникали фантазии, что он отвечает за все и является главным в доме. Однако от этих фантазий внезапно пришлось отказаться, в частности потому, что атмосфера общей тревожности из-за ненадежной ситуации в мире не допускала их сознательную (в игровой форме) и предсознательную конкретизацию — часто являющуюся предшественником последующих успешных сублимаций3 — при поддержке и содействии доброжелательных взрослых.

Гиперкатексис грандиозной самости играл важную роль не только в начале анализа, но и — в особом контексте — на более поздних этапах. Когда после нескольких лет анализа функционирование пациента заметно улучшилось, когда повысилась его самооценка, а его способность адекватно реагировать на успехи и неудачи стала более устойчивой, он стал часто и на протяжении долгого времени испытывать чувство нереальности по отношению к се-

3 См. работу Айсслера (Eissler, 1963, р. 73 etc.), в которой описывается случай благотворного содействия взрослого переработке грандиозной фантазии у ребенка.

бе и своей жизни, которое нельзя было полностью объяснить исключительно новизной его адаптации. И только тогда, когда он снова вспомнил старые фантазии о своей нзрослости, хотя на самом деле он оставался ребенком, п когда он понял, как эти фантазии подрывали его способность принимать себя в качестве настоящего взрослого, ощущения волшебства и нереальности начали исчезать ил восприятия им своей нынешней более насыщенной жизни.

3. Метапсихологическая оценка психического нарушения пациента будет завершена обсуждением третьей дополнительной области психопатологии: его тенденции к сексуализации патологических нарциссических констелляций. Вопрос о взаимосвязи перверсий (а также наркомании и делинквентного поведения) с нарциссическими нарушениями личности заслуживает большего внимания, чем то, которое я могу уделить ему в рамках данной работы. Разумеется, не подлежит сомнению, что внешние синдромы извращенной (и с нею связанной) деятельности могут до такой степени доминировать в личности, настолько поработить Эго и вторично вызвать столь обширную регрессию, что нарциссическое нарушение, занимающее центральное место в структуре психопатологии, окажется чуть ли не полностью скрытым и незаметным. И все же мне кажется, что ядром этих обширных расстройств обычно являются специфические строго очерченные нарушения в нарциссической сфере. Случай мистера А., симптомы перверсии которого были сравнительно слабо выраженными, вполне годится для иллюстрации взаимосвязи между (а) ограниченным первичным нарциссиче-ским нарушением, (б) соответствующим ранним дефектом Эго и (в) сексуализацией нарциссического нарушения.

Гомосексуальные тенденции мистера А. не оказали глубокого вторичного влияния на Эго и не привели к диффузной регрессии влечений. Однако, как отмечалось вначале, пациент испытывал беспокойство в связи с гомосексуальными наклонностями, которое заставило его обратиться за помощью к аналитику или, по крайней мере, служило фокальной точкой его мотивации. Он никогда не вступал в гомосексуальные отношения и — за исключением несколько

сексуально окрашенной шутливой борьбы с ровесниками в подростковом возрасте и покупки спортивных журналов с фотографиями атлетически сложенных мужчин — его гомосексуальные устремления реализовывались только в фантазиях, которые иногда сопровождались мастурбацией. Объектами его гомосексуальных фантазий всегда являлись очень сильные в физическом отношении мужчины с превосходным телосложением. Он представлял, что чугь ли не садистским образом полностью управляет этими людьми. В своих фантазиях он поворачивал ситуацию так, что, несмотря на свою слабость, мог поработить сильного мужчину и сделать его беспомощным. Иногда он достигал оргазма, а также чувства триумфа и ощущения силы, представляя, как он мастурбирует сильных и превосходно сложенных мужчин и тем самым лишает их силы.

В клиническом отношении гомосексуальные фантазии исчезли задолго до того, как наступило очевидное улучшение в других аспектах психопатологии пациента: они возвращались только в периоды стресса. В дальнейшем они сменились возникавшими иногда воспоминаниями о фантазиях, которые потеряли свое сексуальное значение; пациент называл их гомосексуальными «страхами», то есть он переживал их только в связи со смутными опасениями, что они могут вернуться и опять начнут его мучить. В конце концов и эти «страхи» почти полностью исчезли.

Сексуализация дефектов пациента была обусловлена умеренной слабостью его базисной психической структуры, проявившейся в снижении ее способности к нейтрализации. Поскольку базисные нейтрализующие структуры психики приобретаются в доэдипов период, дефект нейтрализации должен был уже присутствовать в начале латентного периода, когда произошла основная травма (травматическая потеря идеализированного родительского имаго). Недостаточная способность к нейтрализации проявилась в сексуализации отношения пациента к своим нарциссически инвестированным объектам: (а) в сексуализации своего идеализированного (эдипова) имаго отца (ЕШ котором он продолжал оставаться фиксированным и в котором нуждался, поскольку у него отсутствовало прочно идеализированное Супер-Эго); (б) в сексуализации

зеркального образа своей гиперкатектированной грандиозной самости (на котором он продолжал оставаться фиксированным и в котором нуждался, поскольку у него отсутствовал надежно катектированный (пред)сознательный образ себя); (в) в сексуализации своей потребности и идеализированных ценностях и прочной высокой самооценке, а также в сексуализации психологических процессов (иптернализации), благодаря которым приобретаются идеалы и высокая самооценка.

Таким образом, гомосексуальные фантазии пациента следует понимать как сексуализированные представления о своем нарциссическом нарушении, аналогичные теоретическим формулировкам аналитика. Разумеется, фантазии противодействовали осмысленному пониманию и прогрессу анализа, поскольку служили получению удовольствия и позволяли избежать нарциссического напряжения. И действительно, прежде чем пациент сможет ассимилировать все, что он узнает о самом себе, он должен «начала научиться в достаточной мере терпеть напряжение. Тем не менее ввиду того, что сексуализация его нарциссических напряжений глубоко не укоренилась и что ее проявления заставляли его в большей степени осознавать наличие психопатологии, из-за которой он нуждался н лечении, чем другие (более легко устранимые) аспекты нарциссического нарушения, непосредственная интерпретация значения его сексуальных фантазий не была бесполезной. Фактически такие интерпретации часто приносили большую пользу — особенно ретроспективно, после того как гомосексуальные фантазии во многом утратили свое значение — с точки зрения подкрепления понимания, достигнутого при рассмотрении других областей нарушенного психологического функционирования. Таким образом, на более поздних стадиях анализа можно было провести параллели: (i) между (а) настойчивым требованием одобрения его ценностей и целей различными фигурами, представляющими отца (включая, в частности, аналитика) и (б) его прежними фантазиями о преследовании физически сильных мужчин; (ii) между (а) его реактивной грандиозностью, надменностью, чувством превосходства и (б) высокомерным поведением некоторых

молодых людей, однажды ставших источником сексуаль ного возбуждения, (iii) Упоминания об оргазмическом переживании получения силы через изъятие ее у вообража емых образов, обладающих физическим совершенством, -фантазии о подчинении сильных, статных мужчин и лишении их силы благодаря мастурбации — ретроспективно можно интерпретировать как сексуализированные представления пациента о природе своего психологического дефекта и психологических функций, которые он должен был обрести. Страдая от отсутствия стабильной системы прочно идеализированных ценностей и, таким образом, от отсутствия одного из важных источников внутренней регуляции самооценки, в своих сексуальных фантазиях он заменил внутренний идеал его сексуализированным внешним предшественником — атлетическим сильным мужчиной; и он подменил повышение субъективной само оценки жизнью в соответствии с идеализированными ценностями и нормами других людей, сексуализированным чувством триумфа, когда он отнимал у внешнего идеала его силу и совершенство и, таким образом, в своей фантазии овладевал этими качествами и достигал временного ощуще ния нарциссического равновесия4.

Однако следует подчеркнуть, что обычно непосредственная интерпретация содержания сексуальных фантазий не является оптимальным подходом при анализе подобных случаев и что вначале таким пациентам нужно показать, что сексуализация их дефектов и потребностей выполняет особую психоэкономическую функцию, то есть является средством разрядки интенсивного нарциссического напряжения. Даже ретроспективное использование содержаний сексуальных фантазий для подкрепления

Понимания, достигнутого в результате исследования несексуализированного материала, должно быть тактичным и осторожным, поскольку пациент, преодолевший привычку избегать напряжения (которая похожа на пагубную страсть), может почувствовать, что аналитик, вызывая прежнюю сексуализацию его конфликтов, пробуждает у него старый соблазн.

В этой области нельзя установить строгих и твердых правил. Умение и опыт обладающего эмпатией аналитика должны будут помочь ему решить: (1) надо ли ему излишне окременять пациента, который совсем недавно стал способен воздерживаться от сексуализации своих дефектов И потребностей и который только начал переходить к ноны м и более надежным способам достижения нарциссического равновесия посредством несексуализированных инсайтов и построения психологической структуры; или же (2) установившееся более или менее стойкое равновесие позволяет расширить понимание при помощи ретроспективного исследования, которое включает в себя прежние сексуальные проявления личностного расстройства. Благодаря такому ретроспективному исследованию тенденция к регрессивному избеганию посредством извращенного сексуального удовольствия вводится в доступный пониманию контекст, и контроль пациента над своими регрессивными тенденциями возрастает.

4 Здесь вполне можно предположить наличие бессознательной фантазии о фелляции, в которой проглатывание волшебного семени символизирует не произошедшие интернализацию и структурообразоьание. Однако она никогда не появлялась в сознании — возможно, из-за того, что активная (садистская) власть и контроль обычно преобладали над пассивными (мазохистскими) психологическими решениями, даже тогда, когда пациент находился под сильным эмоциональным давлением.

ГЛАВА 4. Клинические и терапевтические

АСПЕКТЫ ИДЕАЛИЗИРУЮЩЕГО ПЕРЕНОСА

ОТЛИЧИЯ ИДЕАЛИЗИРУЮЩЕГО ПЕРЕНОСА ОТ ЗРЕЛЫХ ФОРМ ИДЕАЛИЗАЦИИ

Как мы видели, идеализирующий перенос играет важней­шую роль в психоаналитической терапии некоторых нар-циссических нарушений и в течение долгого времени — или, по крайней мере, в особенно важные фазы — нахо­дится в центре внимания при анализе многих нарцисси-ческих личностей. Необходимо понимать существенное различие между идеализациями, возникающими при ана­лизе нарциссических личностей (то есть идеализирующим переносом в узком значении термина), и идеализациями, обычно встречающимися при анализе неврозов переноса.

Идеализации при нарциссических нарушениях могут возникать в результате активации либо архаичных и пере­ходных, либо относительно зрелых стадий развития идеа­лизированного родительского имаго; однако специфи­ческая патогенная фиксация всегда предшествует полному завершению преобразующей интернализации идеали­зированного родительского имаго, то есть возникает до того момента в развитии, когда формирование идеали­зированного Супер-Эго становится необратимым. С дру­гой стороны, идеализации, встречающиеся при неврозах переноса, происходят из психологических структур, кото­рые были приобретены в конце эдиповой фазы и на после­дующих стадиях психологического развития.

При неврозах переноса наблюдаются две формы идеа­лизации: (а) в одной форме, как уже отмечалось, идеали­зация представлена в виде примеси к объектной любви (любого рода), которая была активирована при переносе; она аналогична идеализации, обычно сопровождающей состояние влюбленности; (б) в другой форме идеализа-

ция возникает в результате проекции идеализированного

Супер-Эго анализанда на аналитика. Хотя идеализации,
происходящие при неврозах переноса, внешне напомина­
ют идеализации, возникающие при анализе нарцисси­
ческих нарушений, как правило, их не сложно отличить
друг от друга и легко распознать клинически. Теоретическое понимание разных генетических позиций этих двух форм идеализации позволяет увидеть характерные для них отличительные феноменологические признаки, которые в противном случае могут ускользнуть от наблюдателя.

Позвольте мне, однако, сначала упомянуть, что, несмотря на их широкое распространение в рамках и за рамками психоаналитической ситуации и, следовательно,
несмотря на их огромное практическое значение, я воздержусь здесь от обсуждения использования идеализации в защитных целях, то есть использования (сверх)идеализаций (проистекающих из временных установок Эго или из постоянных характерологических позиций), которые вопреки реактивным образованиям усиливают вторичное вытеснение или отрицание более глубокой — в структурном отношении — враждебности. Поскольку идеализация подобного рода подчинена враждебным установкам, ответ на вопрос о ее нарциссической или объектно-инстинктивной природе зависит от нашей оценки домини­рующих констелляций враждебности. Эти проблемы,
однако, относятся не к разграничению нарциссической
идеализации и идеализации, слитой с объектной любовью,
а к вопросу о взаимосвязи нарциссизма и враждебности,
то есть их необходимо рассматривать в связи с нарциссическим гневом.

С другой стороны, идеализирующий компонент объектной любви подчинен доминирующим либидинозным объектным катексисам, с которыми он слит, и объект (при переносе — инцестуозное эдипово детское имаго), на котором он сфокусирован, достаточно дифференцирован от самости, то есть он признается центром инициати­вы — независимого восприятия, мышления и действия. Та­ким образом, (воображаемые) взаимодействия с объектом мри переносе содержат элементы взаимности (например, фантазии о зачатии ребенка), а реакции разочарования

в объекте выражаются через раздражение и усилившиеся желания, направленные на отвергающий объект.

Завышенная оценка любимого объекта в действитель­ности является функцией нарциссического либидо, слито­го с объектным катексисом (аналогично идеализации Супер-Эго, которой объясняется доминирующее положе­ние содержаний и функций этой структуры). Но в отличие от нарциссического либидо, которое мобилизуется при идеализирующем переносе, нарциссический компонент обычного состояния влюбленности (а также некоторых фаз позитивного переноса) не отсоединяется от объект­ного катексиса, а остается подчиненным ему и не теряет контакта — за отдельными исключениями в случаях уме­ренной нереалистичной переоценки объекта — с реаль­ными качествами объекта. Если напряжение, вызванное идеализацией, становится у влюбленного настолько силь­ным, что уже не способно абсорбироваться объектным катексисом, то оно может просочиться, так сказать, через предохранительный клапан и обеспечивать энергией порыв творческой активности, хотя, разумеется, соответ­ствующий поэтический талант имеется далеко не у каждо­го влюбленного — потенциального поэта. Но также и здесь влюбленный не теряет контакта с реальностью — опять-таки за исключением случаев умеренной нереалистичной переоценки объекта любви, — несмотря на то, что творче­ская активность питается нарциссическим идеализиру­ющим либидо. Например, в отличие от нереалистичных любовных переживаний шизофренических подростков, у которых причудливые художественные произведения и искаженное восприятие объекта любви иногда являются первым внешним признаком их психического заболева­ния, обычно влюбленные в стихах восхваляют реальные качества и особенности возлюбленного.

Пожалуй, здесь важно отметить, что клиническое значе­ние идеализирующего переноса отличается от роли, которую играют в терапевтическом процессе идеализации, встре­чающиеся при неврозах переноса. В частности, мы не долж­ны смешивать (а) специфическую стратегически важную роль идеализации аналитика при идеализирующем переносе у нарциссических личностей и (б) универсальную, вспомога-

тельную, тактическую роль идеализации аналитика при диализе неврозов переноса. В определенные периоды анали-за неврозов переноса пациент действительно сотрудничает с аналитиком на основе временной идеализации и времен­ного принятия идеализированного аналитика взамен своего собственного Супер-Эго. Подобная временная и фокальная
идентификация составляет часть «позитивного переноса»
(Фрейд, 1912) и относится к важной «области кооперации между аналитиком и пациентом» (Kris, 1951). Огромное значение этих идеализации и идентификаций не подлежит сомнению, потому что только благодаря им можно сделать
первые шаги в исследовании внутреннего мира, которым
в противном случае будет препятствовать архаичное Супер-Эго пациента (см., например, Nunberg, 1937). Однако такое тактическое использование связи с руководителем-гипнотизером-терапевтом в формировании терапевтической «группы» a deux. на основе принятия руководителя-аналитика в качестве психоаналитического Эго-идеала (Freud, 1921) является неспецифическим феноменом.
Безусловно, он представляет собой психологическую побудительную силу, которая может оказать существенную поддержку пациенту в напряженные моменты анализа. Но эта сила по крайней мере не менее эффективна и во всех других видах психотерапии, включая и те, чьи цели полностью отличаются от целей психоанализа. Поэтому ее следует отделять от идеализирующего переноса, который приводится в действие и поддерживается мобилизацией идеализированного родительского имаго. Однако проявления этой аналитически реактивированной психологической конфигурации нельзя назвать вспомогательными по отношению к главной психоаналитической задаче — они представляют собой терапевтически активированное ядро патогенных структур пациента и таким образом, составляют саму суть аналитической работы при анализе нарциссических личностей.

Скажем еще несколько слов по поводу хорошо известной идеализации аналитика, возникающей вследствие проекции Супер-Эго. Характерные особенности этой идеализации объясняются тем, что мудрость и сила, кото­рые анализанд приписывает идеализированному терапевту, имеют много общего с системой идеализированных

норм и ценностей, на основе которой возникает проек­ция. Кроме того, эти проекции, происходящие при пере­носе, являются временными и не образуют сердцевины базисной терапевтической констелляции, как при идеали­зирующем переносе. Они возникают в специфические моменты при анализе неврозов переноса, а именно тогда, когда бессознательный конфликт между Супер-Эго и Эго начинает активизироваться и когда анализанд — защи­щаясь или делая первый шаг к сознательному признанию существующего конфликта — воспринимает приказы сво­его идеализированного Супер-Эго как поступающие извне, то есть, в частности, как поступающие от аналитика. В этом контексте аналитик рассматривается прежде всего как идеальная фигура в мире норм и ценностей, а потому в ответ на отвержения с его стороны пациент, как пра­вило, реагирует чувством вины и моральной никчемности.

Разновидности идеализирующего переноса

Наиболее легко распознаваемые формы идеализирующего переноса (такие, как формы переноса, преобладавшие у мистера А.) генетически связаны с нарушениями, возник­шими на поздних стадиях развития идеализированного родительского имаго, в частности, непосредственно перед тем или сразу после того, как идеализированное роди­тельское имаго оказалось интроецированным, а идеали­зирующее либидо стало использоваться в идеализации Супер-Эго. Если эти нормальные процессы постепенного (или массивного, но соответствующего фазе развития) декатексиса идеализированного родительского имаго серь­езно нарушены или заблокированы, то в таком случае идеа­лизированное родительское имаго сохраняется; оно вы­тесняется или каким-то другим способом становится не­доступным¹ влиянию реальности Эго, которое по-прежнему

продолжает осуществлять отвод идеализирующего катексиса, а его постепенная (или интенсивная, но соответствующая фазе развития) преобразующая интернализация оказывается невозможной.

Как неоднократно было показано, основная генетическая травма имеет корни в психопатологии родителей, к члетности в их собственных нарциссических фиксациях. Патология и нарциссические потребности родителей решающим образом влияют на то, что ребенок всерьез и надолго запутывается в нарциссической паутине личностных качеств родителей, пока, например, неожидан­ное отдаление родителей или внезапное и страшное по­нимание ребенком того, насколько неправильным стало его эмоциональное развитие, не сталкивает его с неразре­шимой задачей достижения полной преобразующей интернализации хронических нарциссических отношений, от которых он прежде безуспешно пытался избавиться.
Иногда внешнее трагическое событие — например, смерть
или долгое отсутствие родителя, болезнь или беспомощность родителя, а также тяжелое заболевание ребенка, которое внезапно выявляет ограниченность силы роди­телей, — кажется главной причиной соответствующего детского нарушения. Однако сами по себе эти события

очень редко объясняют последующие патологические фиксации; обычно они являются последним внешним тоном в цепи зачастую неприметных, но вместе с тем важнейших предшествующих психологических факторов. Их следует понимать в контексте личности родителей и истории всех взаимоотношений родителей с ребенком, до того как произошло внешнее событие, ставшее источ­ником, вокруг которого кристаллизовалась психопатология ребенка. Сложность патогенного взаимодействия между родителем и ребенком и безграничное разнообразие его форм не поддаются исчерпывающему описанию.

¹ Нередко устойчивое архаичное, предструктурное, идеализиро­ванное родительское имаго не только удерживается в вытесне­нии (то есть окалывается отделенным от Эго горизонтальным расщеплением психики), но и сохраняется в сфере самого Эго в состояниях, похожих на те, что были описаны Фрейдом (1927)

в отношении фетишиста (то есть оказывается отделенным от реальности Эго вертикальным расщеплением Эго). Эта про­блема в дальнейшем будет рассмотрена в главе 7, в которой также подробно разбираются понятия вертикального и горизон­тального расщепления психики.

Однако при надлежащим образом проведенном анализе главный паттерн проявляется совершенно отчетливо, а его детальное понимание представляет собой решающий шаг в последовательно развивающемся умении анализанда справляться со своими страхами, когда, казалось бы, проч­но закрепившиеся нарциссические паттерны ослабевают. Например, у мистера Б., анализ которого, постоянно консультируясь со мной, проводила моя коллега, установил­ся специфический нарциссический перенос, в котором он чувствовал себя слитым с идеализированным анали­тиком. Заботливость аналитика успешно противодейст­вовала тенденции к фрагментации и разорванности само­восприятия пациента, укрепляя его самооценку и, таким образом, вторично улучшая функционирование и эффек­тивность его Эго. На любую угрозу прерывания такого благотворного развертывания нарциссического катексиса, которое обеспечивалось его отношениями с аналитиком, он сначала реагировал мрачными опасениями, за которыми следовал декатексис нарциссически катектированного ана­литика (сопровождавшийся интенсивным орально-садист­ским гневом), всерьез угрожавший связности его личности. За этим следовал типичный реактивный гиперкатексис примитивной формы грандиозной самости, сопровождав­шийся холодным и высокомерным поведением. Но в конце концов (после того как аналитик некоторое время отсут­ствовал) он достиг сравнительно стабильного равновесия на более примитивном уровне — замкнулся в уединенной интеллектуальной деятельности, которая давала ему (хотя он занимался ею менее творчески, чем прежде) опреде­ленное чувство уверенности, безопасности и самодоста­точности. Позднее во время анализа он образно описал это занятие — «в одиночестве выплывал на середину озера и смотрел на луну». Но когда вернулся аналитик, и пациенту представилась возможность восстановить отношения с идеализированным объектом самости, он отреагировал теми же самыми мрачными опасениями и мобилизацией того же самого угрожающего орально-садистского гнева, после того как «откупорился» — если использовать его собственную аналогию — первоначальный нарциссический перенос.

Сначала я думал, что реакция на возвращение аналитика была неспецифической и состояла из двух компонентов: (а) из не выраженных до сих пор аспектов первоначального гнева, вызванного отсутствием аналитика и припасенного для его возвращения, и (б) из неспецифического гнева, вызванного необходимостью отказаться от только что обретенного равновесия, которое — хотя и было менее удовлетворительным, чем раньше — оберегало его от по-вторного переживания травм, связанных с отсутствием и отлучками аналитика. Хотя до определенной степени эти объяснения были верными, они оставались незавершен­ными, пока не был принят в расчет специфический генети­ческий предшественник текущих реакций. Фактически своими реакциями пациент изображал последовательность

событий в раннем детстве. Мать пациента постоянно вме-
шивалась во все, что он делал, следила за ним и строжай­
шим образом его контролировала. Например, она в строго
определенное время кормила его грудью, а в позднем детстве усаживала за обеденный стол по будильнику, который
помогал ей удовлетворять свою потребность в контроле над
действиями ребенка и напоминал приспособления, исполь-
зовавишеся отцом Шребера при воспитании своих детей
(см. Niederland, 1959a). В результате ребенок все больше
чувствовал, что у него нет возможности поступать по-своему и что мать продолжала выполнять его психические функции гораздо дольше того времени, когда эти действия матери, основанные на эмиатии, действительно были необходимы и соответствовали фазе развития. В процессе
взросления под влиянием осознания неуместности таких
отношений и пытаясь преодолеть свои тревожные мысли

о том, что нужно бороться за достижение большей автоно-
мии, он стал запираться в своей комнате, чтобы оставаться
наедине с размышлениями, в которые она не могла вме­
шаться. Едва он начал обретать некоторую уверенность
в этом минимуме автономного существования, как мать
провела звонок. Отныне она могла прерывать его попытки
внутреннего отделения от нее, когда ему хотелось побыть
и одиночестве; она могла вызывать его к себе даже более
успешно (поскольку механический аппарат воспринимался
на уровне эндопсихической коммуникации), чем если бы

она делала это голосом или стуком, чему он имел возмож­ность сопротивляться. Поэтому неудивительно, что па­циент отреагировал гневом на возвращение аналитика после того, как он «выплывал на середину озера, чтобы посмотреть на луну».

Как я уже неоднократно подчеркивал, в подавляющем большинстве даже самых тяжелых нарушений личности нарциссические фиксации скорее объясняются реакцией ребенка на родителей, чем тяжелыми травматическими событиями в ранней жизни. Однако необходимо добавить, что такие события в ранней жизни ребенка, как, например, отсутствие родителей (см. A. Freud, Burlingharn, 1942, 1943), или потеря родителя вследствие смерти, развода или госпи­тализации, или его отстраненность вследствие эмоцио­нального заболевания, вносят свой негативный вклад в нар-циссическую фиксацию. Ребенок лишается возможности освободить себя от родительских пут благодаря постепен­ному отвод)' нарциссического катексиса, который необхо­дим для формирующей структуру преобразующей интер-нализации. Период, наступающий вслед за неожиданным прерыванием (из-за внешнего события) хронической нар-циссической вовлеченности ребенка в патологию роди­телей, является необычайно важным. Именно от него за­висит, сделает ли ребенок новое усилие, чтобы достичь большей зрелости, или патогенная фиксация станет теперь прочно укоренившейся. Отсутствие или потеря патологи­ческого родителя может стать благотворным освобожде­нием, если либидинозные ресурсы ребенка позволяют ему идти вперед и, в частности, если другой родитель или заменяющий родителя человек с особой эмпатической заинтересованностью в судьбе ребенка бросается закрывать эту брешь и обеспечивает сначала временное восстановле­ние нарциссических отношений, а затем их последователь­ную постепенную ликвидацию. Но если замена невозможна или доступные либидинозные ресурсы ребенка уже были слишком прочно привязаны к патологическому родителю, то тогда недоступность родителя способствует сохранению и подкреплению патологии. Решающее вытеснение (арха­ичного) идеализированного родительского имаго может произойти после внешнего исчезновения родителя (оно мо-

жет сделаться недоступным и другими способами, напри­мер в результате «вертикального» расщепления психики). Последующая фиксация на бессознательной или, как это часто бывает, на отщепленной или отвергнутой (см. Freud, 1925; Jacobson, 1957; Basch, 1968) фантазии о всемогущей идеализированной родительской фигуре препятствует постепенной — или отвечающей фазе развития — преобразующей интернализации соответствующей нарциссической конфигурации.

Таким образом, затяжной очевидный гиперкатексис идеализированного родительского имаго может возник­нуть в детском возрасте, если в течение длительного периода разлуки с родителем ребенок не имеет возможности отвести от него идеализирующие катексисы (то есть если он не имеет возможности воспринимать родителя все более реалистично) и использовать их для формирования психической структуры. До тех пор пока идеализирующие фантазии являются (пред)сознательными, а идеализирущее либидо остается мобильным, подобные происшествия не являются признаками наличия психопатологии у ребенка и не предвещают последующего нарушения. Сюда же относятся и фантазии об идеализированном отце, которые рассказывались детьми, потерявшими отцов во время Второй мировой войны (см. A. Freud, Burlingham, 1943; в частности р. 112 и далее). То, что ребенок наделяет «воображаемого отца» грандиозными свойст­вами, не следует, на мой взгляд, понимать с точки зрения теории Адлера (1912), то есть как сверхкомпенсацию, которая должна противостоять лишению и покрывать дефект. Дело скорее в том, что изначально существующая нарциссическая идеализация не имеет теперь реалистического объекта, в отношении которого может быть пережито постепенное разочарование. Сохраняющаяся идеализация объясняется отсутствием возможности обнаружить реальные недостатки отца, поскольку декатексис и со­путствующее структурообразование временно приоста­новлены. Как отмечалось выше, подобные фантазии могут формироваться, сознательно перерабатываться и вре­менно сохраняться в ответ на внешнюю депривацию, которая требует отсрочки выполнения задачи, связанной

с развитием. Однако основополагающий принцип, кото­рым управляется временная сознательная конкретизация гиперкатектированного идеализированного родитель­ского имаго, мало чем отличается от принципа, который определяет возникновение постоянной фиксации и хрони­ческой психопатологии. Главное различие заключается в том, что в последнем случае идеализированное роди­тельское имаго (например, фантазия о всемогущем отце) становится вытесненным и/или отщепленным. Без ана­лиза не может произойти никакого изменения фантазии (она не может быть интегрирована и с реальностью Эго), даже если появится достойная замена родителю или вер­нется сам родитель. Бессознательно фиксированные на идеализированном объекте самости, по которому такие люди постоянно тоскуют, и лишенные достаточно идеали­зированного Супер-Эго, они всю свою жизнь ищут внеш­них всемогущих объектов и в их поддержке и одобрении стремятся обрести свою силу. При анализе же эти стрем­ления становятся причиной бросающейся в глаза идеали­зации аналитика (иногда появляющейся лишь после пе­реработки специфического сопротивления установлению переноса); они становятся доступными исследованию и позволяют пациенту отвести нарциссический катексис от вытесненного идеализированного родительского има­го. Вместе с тем эти процессы ведут не только к усилению базисной структуры Эго анализанда, отвечающей за конт­роль над влечениями, но и прежде всего к идеализации его Супер-Эго.

Хотя в целях объяснения предыдущие случаи идеализи­рующего переноса были упрощенно описаны как связанные со сравнительно поздними стадиями развития идеализи­рованного родительского имаго, четко отделить реакти­вацию более зрелых форм от реактивации более архаичных форм этой структуры невозможно, не поставив под сомне­ние комплексность актуальной клинической ситуации. Так, например, хотя идеализирующий перенос мистера А. прежде всего был связан со зрелой формой идеализирован­ного имаго отца, некоторые аспекты его личности (кото­рые ранее были названы диффузной нарциссической уязви­мостью пациента) относились к архаичной, довербальной

потребности в отзывчивой, всемогущей, идеализированной матери-груди, и это стало причиной проявления в ходе анализа некоторых архаичных аспектов идеализирующего переноса, соответствовавшего ранней ступени развития нарциссической фиксации. Главные аспекты переноса в случае Б. тоже представляли собой оживление сравни­тельно поздних, дифференцированных аспектов идеализи­рованного имаго. Вероятно, ядро патологии было связано с периодом депрессии матери, которая возникла у нее из-за смерти только что родившихся близнецов, когда пациенту было три года. Но и здесь тоже большое значение имела ранняя (на довербальной стадии) патогенная фиксация, связанная с отношениями с его патологической матерью, которая пристрастилась к барбитуратам. В частности, при анализе были получены убедительные свидетельства тогo, что лишенная эмпатии мать вследствие недостаточ­ной или, наоборот, чрезмерной порой стимуляции подвер­гала ребенка тяжелой травматизации в тактильной сфере. В связи с наложением поздних форм идеализации на более ранние я не буду подробно обсуждать архаичные формы идеализирующего переноса. Он может, например, проявляться в виде смутных и мистических религиозных переживаний по поводу отдельных порождающих чувство благоговения качеств, которые уже не относятся к име­ющему четкие границы, конкретному вызывающему вос­хищение человеку. Хотя проявления архаичных уровней идеализирующего переноса иногда не очень отчетливы (особенно если они сливаются с терапевтической актива­цией грандиозной самости), никогда не возникает сомне­ний в том, что сформировалась специфическая эмоцио­нальная связь с аналитиком. Если излагать в терминах метапсихологии, регрессия, приведенная в действие ана­литической ситуацией, направлена на установление нар-циссического равновесия, которое воспринимается как безграничная сила и знание, как эстетическое и моральное совершенство. (Эти качества по-прежнему остаются недо­статочно дифференцированными, если терапевтическая регрессия ведет к очень ранним точкам фиксации.) Это равновесие может поддерживаться до тех пор, пока анализанд способен сохранять чувство единства с образом

идеализированного аналитика. После того как была до­стигнута натогномоничная точка регрессии и установлено единство с соответствующим идеализированным объек­том самости, наступающая нарциссическая гармония начинает напоминать клиническую картину налаженного функционирования. Это ослабляет угрозу дальнейшей нарциссической регрессии — в частности, отступления к наиболее архаичным предшественникам идеализирован­ного родительского имаго (например, к гипоманиакаль-ному слиянию с ним, которое порой проявляется как состояние почти религиозного экстаза) или отступления к гиперкатексису наиболее примитивных форм грандиоз­ной самости и — временно — даже к аутоэротическим фрагментам телесной самости. Кроме того, происходит ослабление имевшейся ранее симптоматики, характерной для нарциссических расстройств, то есть смутной и диф­фузной депрессии, раздражительности и нарушения рабо­тоспособности пациента, его застенчивости, склонности реагировать чувством стыда, ипохондрической озабо­ченности и неопределенного физического дискомфорта. Эти симптомы, представляющие собой проявления ин­стинктивного гиперкатексиса архаичных форм грандиоз­ной самости с временными колебаниями в направлении (аутоэротической) телесной самости, обычно ослабевают на ранних стадиях анализа, поскольку исходная терапевти­ческая активация идеализированного объекта мобилизует нарциссические катексисы, и они начинают использовать­ся в идеализирующем переносе.

Процесс переработки и другие клинические проблемы идеализирующего переноса

Как и при анализе неврозов переноса, основные кли­нические проблемы, связанные с переносом, можно под­разделить на проблемы, относящиеся к периоду установле­ния переноса, и на проблемы, относящиеся к периоду после его установления, то есть к периоду переработки.

Едва ли есть надобность обсуждать первый период. Нередко пациент начинает осознавать внутренние кон­фликты, активированные определенными сопротивле-

ниями Эго, которые направлены против регрессии. Могут нозникать тревожные сновидения о падении (внешне они предстают как противоположность фантазий о полете); особенно часто они встречаются у пациентов, которые близки к реактивации грандиозной самости при зеркаль­ном переносе (см. часть 2). Встречаются также ранние сновидения, в которых анализанду снится, например, что ему нужно взобраться на величественную высоченную юру, и он в нерешительности смотрит на крутую, таящую опасность тропу, подыскивая надежные опоры для рук и ног. Особенно часто эти сновидения встречаются у па­циентов, которые близки к развитию идеализирующего переноса. И, разумеется, ни одному аналитику не нужно рассказывать, что сны. сопровождающиеся страхом паде­ния либо опасениями по поводу крутой горы, могут возни­кать в самых разных психологических ситуациях и выра­жать конфликты, относящиеся к разным этапам развития, включая не только хорошо известные и детально изучен­ные конфликты, связанные с фаллическим утверждением и страхом кастрации, но и — на уровне Эго — неспецифи­ческий страх регрессии (падения) и опасения, вызванные наличием трудной задачи (гора). Однако при анализе нарциссических личностей такие сновидения не только помо­гают аналитику уже на ранней стадии анализа дифферен­цировать тин возникающего нарциссического переноса — иx элементы могут дать ему бесценный ключ к пониманию специфических сопротивлений установлению переноса. Не вызваны ли, например, страх и сопротивление при мобилизации идеализированного катексиса тем, что нар-циссически инвестированные объекты, которые ребенок пытался идеализировать, были холодными и неотзывчивы­ми (ледяная гора, гора из мрамора или стекла), недости­жимо далекими или непредсказуемыми и ненадежными? Опять же здесь нет надобности углубляться в детали, по­скольку любой аналитик может привести эмпирические данные из своего собственного клинического материала. Нa предварительных стадиях формирования идеализиру­ющего переноса также могут быть (в сновидениях и ассо­циациях, часто связанных с абстрактными на первый взгляд философскими или близкими к религиозным вопросами

существования, жизни и смерти) признаки того, что па­циент боится исчезновения своей индивидуальности из-за сильнейшего желания слиться с идеализированным объ­ектом.

Аналитик должен распознать наличие всех этих сопро­тивлений и с дружеским пониманием рассказать о них пациенту, но в дальнейшем, как правило, ему не нужно ничего делать, чтобы убедить его в их существовании. В принципе он может ожидать, что патогномоничная регрессия возникнет спонтанно, если не мешать ей пре­ждевременными интерпретациями переноса (которые анализанд воспринимает как запреты или выражения не­одобрения) или иными неверными действиями. Принад­лежащее Фрейду описание надлежащей позиции аналитика при анализе неврозов переноса относится в целом и к ана­лизу нарциссических нарушений личности. Чтобы устано­вить «настоящий раппорт» с пациентом, — писал Фрейд (1913), — «нужно просто дать ему время. Рхли к нему всерьез проявляют интерес, заботливо устраняют возникающие вначале сопротивления... то у него возникнет... привя­занность, и он свяжет врача с образом одного из людей, которые, как он привык, относились к нему с симпатией» (Freud, p. 139-140). Чтобы это утверждение Фрейда было полностью применимо к лечению нарциссических нару­шений личности и, в частности, к установлению нарцисси-ческого переноса, в него следует внести некоторые оче­видные изменения. Однако базисная установка, которую рекомендует Фрейд, здесь остается такой же, как и при неврозах переноса.

Отдельные ошибки, которые склонны совершать анали­тики в этой фазе, мы рассмотрим позже в контексте опре­деленных типичных реакций аналитика, возникающих в процессе анализа нарциссических нарушений личности. Здесь же мне хочется лишь подчеркнуть, что непривычно дружелюбное поведение аналитика, иногда оправдываемое потребностью создать терапевтический альянс², при ана-

² Понятие терапевтического (или рабочего) альянса (Zetzel, 1956; Greenson, 1957) явилось полезным напоминанием некоторым аналитикам о том, что они должны уделять внимание психо-

лизе нарциссических нарушений личности — в отличие от анализа неврозов переноса — уже не является целесооб­разным. В последнем случае оно воспринимается как при­влекательное и пригодно для создания переноса; в случае нарциссических нарушений личности чувствительные пациенты реагируют на него, как правило, как на снисходи­тельное отношение, которое задевает самолюбие анализанда, усиливает его обособленность и подозрительность (то есть его склонность отступать к архаичной форме грандиозной самости) и, таким образом, препятствует спонтанному возникновению специфической патогномоничной регрессии пациента.

Стадия переработки, специфическим образом связан­ная с идеализирующим переносом, может наступить толь­ко после того, как установлен патогномоничный идеализирующий перенос. Она возникает в результате того, что базисное равновесие влечений, которое в аналитической ситуации стремится сначала установить, а затем со­хранить психика анализанда, рано или поздно нарушается.

логическим условиям, содействующим аналитической работе. Другими словами, оно помогло развеять представление о том, что нейтралитет аналитика надо понимать не психологически — как, разумеется, это и должно быть на самом деле, — то есть как среднеожидаемую человеческую отзывчивость, а механисти­чески. Например, продолжать молчать, когда задают вопрос, — это не сохранение нейтралитета, а оскорбление. Нет надоб­ности говорить о том, что — в специфических клинических условиях и после соответствующих разъяснений — во время анализа бывают моменты, когда аналитик не будет пытаться отвечать на псевдореалистичные требования пациента, а вместо этого постарается настоять на исследовании их значения при переносе.

Однако в данном контексте необходимо также сказать, что фо­кусировка па реалистичном взаимодействии аналитика и пациен­та для некоторых может стать средством уклонения от анали­тической работы: интерес к текущим взаимодействиям может служить в качестве (контр)сопротивления исследованию основ­ного психоаналитического материала, то есть переноса. (Даль­нейшие замечания, связанные с этим вопросом, см. в главе 8 при обсуждении так называемого «позитивного переноса» анали-занда, или его «раппорта» с аналитиком.)

Однако в отличие от психоаналитического процесса при неврозах переноса базисное равновесие в ходе аналити­ческого лечения нарциссических расстройств нарушается в первую очередь не напряжением, которое порождают бессознательные потребности, сфокусированные на ана­литике, и не защитами от них, мобилизуемыми Эго в виде сопротивления аналитической работе. В силу того, что нарциссическое равновесие зависит от нарциссиче-ского отношения анализанда к архаичному, нарциссиче-ски воспринимаемому предструктурному объект}⁷ самости, нарушение равновесия здесь обусловлено главным обра­зом определенными внешними обстоятельствами. При не­нарушенном переносе нарциссический пациент ощущает себя цельным, защищенным, сильным, благополучным, привлекательным, активным до тех пор, пока его самовос­приятие включает в себя идеализированного аналитика, которым, как ему кажется, он владеет и управляет с несо­мненной уверенностью, напоминающей ощущение взрос­лого человека, что он полностью распоряжается своим телом и разумом. После внезапной потери безусловного контроля над собственным телом и разумом (например, вследствие органического повреждения мозга) большин­ство людей склонны реагировать специфическими тяже­лыми формами подавленного настроения и беспомощной ярости. Аналогичные реакции возникают и при анализе нарциссических нарушений личности. Так, достигнув стадии нарциссического единства с архаичным идеализи­рованным объектом самости, анализанд вначале реагирует яростью и подавленным настроением (за которыми может последовать временная регрессия к переживаниям слия­ния с наиболее архаичным идеализированным объектом самости или к смещению нарциссического катексиса в сто­рону гииеркатексиса архаичных форм грандиозной са­мости и даже — на какое-то время — аутоэротической фрагментированпой телесной самости) на любое событие, разрушающее его нарциссический контроль над архаич­ным имаго родителя, то есть над аналитиком.

Детальное изучение восприятия анализандом нарцисси-чески инвестированного объекта позволяет выявить при­знаки, которые отличают отношение анализанда к идеа-

лизированному объекту (идеализирующий перенос), от отношения, в котором аналитик воспринимается как продол­жение грандиозной самости (зеркальный перенос). И такие отличительные характеристики действительно существуют.
Наличие идеализированного объекта самости часто прини­
мается как само собой разумеющийся факт, подобно тому
как мы принимаем как факт наличие обеспечивающей

жизнь внешней среды — воздуха и твердой земли под нога­
ми. Таким образом, аналогия между отношением анализанда к аналитику при нарциссическом переносе и восприяти­ем взрослым своего тела и разума в целом больше подходит
к тем случаям, когда активируется грандиозная самость,
а аналитик оказывается включенным в расширенную са­
мость (зеркальный перенос). Тем не менее, когда прерывается любой из двух нарциссических переносов, в обоих случаях реакция пациента напоминает реакцию человека, утратившего контроль — за исключением разве что боль­шего акцента на переживании подавленного настроения, когда в отношениях, возникающих при переносе, теряется
идеализированный объект по сравнению с большим ак­
центом на реакции ярости, когда становится недоступной
расширенная самость.

Благодаря предыдущим рассуждениям — особенно мысли о том, что после того как произошла патогномоничная терапевтическая регрессия, анализанд воспринимает аналитика нарциссически, то есть не как отдельного и независимого индивида — становится понятной стратегическая роль, которую играют в процессе анализа не только гнев, подавленное настроение и регрессивное отступле­ние пациента, когда он сталкивается с предстоящей дли­тельной разлукой с аналитиком (например, из-за летнего отпуска), но и его тяжелые реакции на незначительные проявления холодности со стороны терапевта, на отсутствие у аналитика моментального и полного эмпатического понимания и, в частности, на такие, казалось бы, тривиальные внешние события, как незначительные изме­нения в расписании встреч, расставания на выходные и вынужденные опоздания терапевта. Характерным — и понятным, если учесть нарциссическую природу от­ношений, — образом анализанд реагирует на терапевта

гневом даже тогда, когда изменения в расписании и пере­рывы делаются по просьбе и ради анализанда. Разумеется, аналогичные реакции встречается и при анализе неврозов переноса; они знакомы всем аналитикам и играют здесь важную тактическую роль, поскольку, не являясь в этой ситуации специфическими, тем не менее нередко откры­вают при переносе доступ к пониманию специфических трансформаций инфантильных объектных катексисов анализанда. Однако значение этих эпизодов при анализе нарциссических нарушений личности несколько отлича­ется. Здесь реакции пациента на нарушение такими собы­тиями его отношений с нарциссически воспринимаемым объектом занимают центральное место стратегической важности, которое соответствует месту структурного конфликта в психоневрозах.

Все, что лишает пациента идеализированного анали­тика, ведет к нарушению его самооценки: он начинает чувствовать себя апатичным, бессильным, никчемным и, если его Эго не помогает справиться с нарциссическим дисбалансом посредством корректной интерпретации, касающейся потери идеализированного объекта самости, пациент, как уже отмечалось выше, может вернуться к ар­хаичным предшественникам идеализированного родитель­ского имаго или отказаться от них вообще и переключиться на реактивно мобилизованные архаичные стадии гран­диозной самости. Такие временные смещения катексиса могут быть вызваны незначительными на первый взгляд нарциссическими повреждениями, выявление которых может стать серьезным испытанием эмпатии и клини­ческой проницательности аналитика. С нарциссическим характером отношения пациента к аналитику связано так­же и то, что даже если мы даем надлежащее объяснение крайней чувствительности пациента, трудно объяснить травматическое воздействие физического или эмоцио­нального ухода аналитика от анализанда с точки зрения логики взрослого человека или описать его, используя язык взрослых. Тем не менее, если аналитик учитывает природу архаичных отношений, в которых самость анализанда трансплантировалась на всемогущего терапевта, он поймет, что на основном уровне терапевтической регрессии упреки

пациента, связанные с разлукой, имеют смысл и оправ-данны даже тогда, когда разлука на самом деле недолго­временна или инициирована самим пациентом.

Следовательно, архаичной природой переноса объяс­няются определенные переживания пациента и формаль­ные характеристики его реакций, а аналитик должен приспосабливать свою эмпатию к уровню нарциссической регрессии. Тем не менее понимание аналитиком регрес-сивного способа взаимодействия с архаичным идеали­зированным объектом не должно становиться причиной отказа от тщательного исследования провоцирующих внешних событий или от как можно более точного изуче­ния специфических психологических взаимодействий, вызывающих нарушения нарциссического равновесия.

Например, мистер Ж., двадцатипятилетний мужчина с тяжелыми нарушениями, отреагировал на сообщение

о моей недельной отлучке угрожающим смещением нар-
циссического катексиса с архаичного идеализированного
объекта самости на примитивную форму грандиозной

самости. Интерпретации, сфокусированные на значении
предстоящей разлуки на уровне объектной любви и нарциссизма с точки зрения их либидинозного и агрессивного аспектов, были бесполезны, и пациент оставался отчужденно-холодным, чуть ли не маниакально высокомерным,
с явно выраженными признаками ипохондрии и пара­
нойи. Массивное и экстенсивное смещение инстинктив­
ного катексиса не позволило пациенту подвести аналитика
к решающему событию, спровоцировавшему злокачест­
венное развитие. В конце концов я наткнулся на верное
понимание и, таким образом, предоставил возможность
мистеру Ж. исследовать значение его реакции на разлуку.
Уход в себя пациента был вызван не моим предстоящим
отсутствием, а тоном, которым я о нем сообщил. Интона­
ция, если описать ее в двух словах, была защитной и лише­
на эмпатии. Предвосхищая бурную реакцию (например,
тревожные телефонные звонки среди ночи) и утешая себя
внутренним возгласом «Ладно, начнем сначала!», я и в са­
мом деле думал в первую очередь о себе, когда делал свое
объявление, и не мобилизовал необходимую установку
выжидательной нейтральной готовности эмпатически

ответить на чувства пациента. В качестве реакции на такое к себе отношение пациент испытал травматическое разо­чарование в моей эмпатической способности, которую он прежде идеализировал как безграничную³, и не было никакого прогресса, пока я не сумел проявить свое пони­мание и, таким образом, не предоставил пациенту возмож­ность повторно катектировать идеализированный объект самости.

Приведенный пример иллюстрирует бесчисленное множество клинических вариантов, существующих при анализе нарциссических расстройств; однако сущность целебного процесса можно кратко изложить несколькими сравнительно простыми принципами.

При анализе неврозов переноса мы стремимся достичь расширения (пред)сознательного Эго. Возрастающее преобладание Эго над инфантильными целями и жела­ниями и возрастающая автономия собственных целевых структур Эго достигаются благодаря тому, что Эго подвер­гается постоянному воздействию (а) контролируемых доз вытесненных либидинозных и агрессивных влечений, которые мобилизуются при фокусировке на аналитике, и (б) бессознательных механизмов, отражающих напор этих влечений. Основная работа (преодоление наиболее важных сопротивлений Эго и Супер-Эго) при неврозах переноса связана с нежеланием Эго допустить вытеснен­ные инстинктивные влечения в свою область. Однако отказ от детских объектов при анализе типичных невро­зов переноса происходит почти незаметно⁴, сопровожда-

³ См. также краткое описание этого эпизода и, в частности,
непосредственной реакции пациента в виде сновидения, в ко­
тором отображается его разочарование и ранее идеализиро­
ванном объекте, — наделенном безграничной эмнатией анали­
тике, — превратившемся в сновидении в сделанную из резины
rpv.ab (Kohut, 1959, р. 471).

⁴ Я не рассматриваю здесь временные регрессии, характерные для
наступления завершающей фазы анализа неврозов переноса, когда
пациент повторно катектирует свою потребность в иицестуозиых
объектах, на которые произошел перенос, прежде чем оконча­
тельно смиряется с тем, что они действительно недоступны.

ясь борьбой за устранение вытеснений, а нежелание па­циента расстаться с инцестуозным объектом (сопротив­ление Ид) лишь иногда, да и то ненадолго оказывается в центре анализа. Более того, если нежелание расстаться с детским объектом становится главным и постоянным сопротивлением в процессе анализа, аналитик должен внимательно рассмотреть возможность того, что он имеет дело не с простым неврозом переноса, а с нарциссиче-скими элементами, скрытыми за внешне инцестуозным катексисом объекта.

При анализе нарциссических нарушений личности приводится в действие аналогичный процесс перера­ботки, в ходе которого вытесненные и/или отщепленные (здесь: нарциссические) влечения, которыми катектиро-ван архаичный объект самости, входят в контакт с реаль­ностью Эго и в конечном счете оказываются под его вли­янием. В отличие от условий, преобладающих при анализе неврозов переноса, основная часть процесса переработки в ходе анализа нарциссических нарушений личности не связана с преодолением сопротивлений, которые ока­лывают Эго и Супер-Эго устранению вытеснений. Хотя подобные сопротивления возникают и здесь, в том числе хорошо известные неспецифические нарциссические сопротивления⁵ (см., например, Abraham, 1919; Reich, 1933), и хотя, помимо специфического сопротивления

5 Такие неспецифические нарциссические сопротивления Эго обычно возникают на ранних стадиях анализа и неврозов пере­носа, и нарциссических нарушений личности. Вот типичный пример. После сеанса, па котором я продемонстрировал пациен­ту П., что он отреагировал на предстоящую разлуку снижением своих моральных и эстетических требований и небрежным отношением к своей телесной самости, он в ответ на протяжении всего часа высокомерно, но вместе с тем очень искусно и объ­ективно критиковал мой метод, выбор слов и т.д.; при этом реалистичное восприятие моих недостатков было использовано в специфических защитных целях. (Пожалуй, здесь стоит упомя­нуть, что предшествующий анализ, по-видимому, потерпел неуда­чу, потому что это сопротивление не было проанализировано — я попытался его устранить дружескими увещеваниями, наставле­ниями и т.п. с целью сохранить терапевтический альянс.) Однако

Эго (вызванного чувством стыда и ипохондрическими опасениями, а также тревогой, связанной с гипоманиа-кальной гиперстимуляцией), которое противодействует мобилизации нарциссического катексиса и его осозна­нию, основная часть процесса переработки относится здесь к реакции Эго на потерю нарциссически восприни­маемого объекта.

Таким образом, процесс переработки при идеализи­рующем переносе существенно отличается от процесса переработки, который происходит при анализе неврозов переноса. При неврозах переноса защиты устраняются, объектно-инстинктивные катексисы обеспечивают доступ к Эго, и в результате улучшается организация психологи­ческих структур, например, усиливается контроль Эго над влечениями и защитами. Аналогичный процесс в качестве первого шага происходит и в процессе переработки при анализе нарциссических нарушений личности, когда от­щепленный и/или вытесненный нарциссический катек-сис и нарциссически катектированный предструктурный объект самости обеспечивают доступ к реальности Эго. Однако основной процесс переработки нацелен на посте­пенный отвод нарциссического либидо от нарциссически инвестированного, архаичного объекта; он ведет к приоб­ретению новых психологических структур и функций, когда катексис смещается с репрезентации объекта и его действий на психический аппарат и его функции. В кон­кретном случае идеализирующего переноса процесс пере­работки, разумеется, специфическим образом связан

5 (продолжение) _можно было бы преуспеть в преодолении сопротивления (и вместе с тем получить первые наметки важного генетического материала), если бы — после того как со всем юмором, на который я только способен, я согласился бы с реалистичными аспектами критики пациента — попытка пациента уязвить самолюбие анали­тика была рассмотрена как «переход от пассивности к актив­ности» или как своего рода «идентификация с агрессором». Пациент продемонстрировал своим поведением (а тщательное исследование его метода позволило лучше понять то, что он чув­ствовал), что он воспринял мои интерпретации (и, по существу, процесс анализа в целом) как болезненное оскорбление, то есть как почти невыносимое нарциссическое ранение.

с отводом идеализирующих катексисов от идеализирован­ного родительского имаго и сопровождается (а) формиро­ванием в Эго структур, регулирующих влечения, и (б) уси­лением идеализации Супер-Эго.

Различные аспекты данного обсуждения, касающегося метапсихологии терапевтического процесса при анализе нарциссических личностей, относятся не только к моби-лизации идеализированного родительского имаго при идеализирующем переносе, но и к терапевтической реак­тивации грандиозной самости при зеркальном переносе (см. часть 2). Если говорить об этих двух главных формах нарциссического переноса, то психоэкономические прин­ципы, определяющие направление и скорость анализа, здесь идентичны. Однако генетическая и динамико-струк-турная позиция этих двух реактивированных нарциссических конфигураций различается, а потому и важнейшие временные регрессивные и прогрессивные колебания, возникающие при переносе в результате реакций пациен­та на аналитика, тоже неодинаковы.

На диаграмме 2 схематически изображены типичные временные регрессии, возникающие в процессе перера­ботки. (Возвращение к относительному равновесию переноса, разумеется, можно было бы указать стрелками, имею­щими противоположное направление.)

Таким образом, процесс переработки при идеализи­рующем переносе имеет следующую типичную очеред­ность событий: (1) разрушение нарциссического единства пациента с идеализированным объектом самости; (2) вы-текающее из этого нарушение нарциссического равновесия; (З) последующий гиперкатексис архаичных форм либо (а) идеализированного родительского имаго, либо (б) грандиозной самости и (4) (скоротечный) гиперкатексис (аутоэротической) фрагментированной телесно-пси­хической самости.

Снова и снова анализанд будет переживать эти регрессивные колебания, испытав разочарование в идеализи­рованном аналитике. Однако ему будет предоставлена возможность вернуться к базисному идеализирующему переносу с помощью соответствующей интерпретации. Здесь даже еще больше, чем при анализе сопротивлений

Все стрелки, которые обозначают направление регрессивных колебаний, возникающих в процессе переработки, являются сплош­ными; они обозначают также, что эти элементы специфического процесса были подтверждены множеством клинических наблю­дений. Вместе с тем переход от 1А к 2 обозначен прерывистой линией. Только совсем недавно, причем впервые, я встретился с регулярным проявлением этого специфического психологическо­го феномена в процессе анализа пациента, у которого активация грандиозной самости, по-видимому, представляет собой базисный перенос. Однако ввиду того, что этот анализ пока еще не завершен, я не решаюсь со всей определенностью утверждать, что имеющийся зеркальный перенос не маскирует скрывающуюся за ним идеализа­цию (как, например, это, по-видимому, происходило у некоторых делинквептных подростков, описанных в главе 7).

переносу при неврозах переноса, требуется повторный анализ упомянутых или сходных переживаний, и должна быть правильно оценена способность Эго (зачастую весь­ма ограниченная) терпеть (терапевтические) нарциссические лишения. Если повторные интерпретации значе­ния отделения от аналитика на уровне идеализирующего нарциссического либидо даются не механически, ас необ­ходимой эмпатией к чувствам анализанда — иногда, в част­ности, к тому, что внешне выглядит как отсутствие у него эмоций, то есть к его холодности и уходу в себя в ответ на разлуку (см. прежде всего позицию 2А на диаграм­ме 2), — то тогда постепенно появится масса важных вос­поминаний, связанных с динамическими прототипами имеющихся переживаний. Здесь, как и в аналогичных фалах процесса переработки при зеркальном переносе, появятся новые воспоминания, а воспоминания, которые всегда были осознанными, станут понятными в свете нынешних переживаний, возникших при переносе.

Пациент вспомнит, к примеру, моменты из своего детства, когда он оставался один и испытывал интенсив­ные вуайеристские побуждения (обыскивал выдвижные ящики стола, когда никого не было дома) и совершал различные извращенные действия (облачался в нижнее белье матери). Эти действия станут понятными, когда будут рассмотрены не столько как сексуальные проступки,
совершенные без присмотра, сколько как попытки найти
замену идеализированному родительскому имаго и его

функциям посредством создания эротизированных субсти­тутов и сильнейшего гиперкатексиса грандиозной са­мости. С метапсихологической точки зрения глубоко пугающие ощущения фрагментации и безжизненности, которые испытывает ребенок, являются выражением того, что в отсутствие нарциссически инвестированного объекта самости происходит отвод катексиса от целостно переживаемой самости, и ребенок ощущает теперь угрозу из-за регрессивной (аутоэротической) фрагментации и ипохондрической напряженности (см. позицию 3 па диаграмме 2). Таким образом, различные извращенные действия, в которые вовлечен ребенок, представляют

собой попытки восстановить единство с потерянным

нарциссически инвестированным объектом посредством визуального слияния и других архаичных форм иденти­фикации.

Кроме того, пациент часто может вспоминать и — с благодарностью понимать, — как он пытался оживить чувство связной самости, используя самые разные способы самостимуляции: прикладывал лицо к холодному полу подвала, рассматривал себя в зеркале, чтобы убедиться, что он здесь и что он целый и невредимый, нюхал разные вещества и запах своего тела, совершал различные ораль­ные действия и мастурбировал, проделывал разные (зача­стую грандиозные и опасные) трюки (прыгал с большой высоты, залезал на крышу и т.д.), в которых ребенком проигрывались фантазии о полете, чтобы убедиться в реальности своего физического существования (см. по­зицию 2А на диаграмме 2) в отсутствие всемогущего объек­та самости. Взрослыми аналогами этих действий (напри­мер, в выходные дни, когда интегрирующее внимание аналитика отсутствует) являются интенсивные вуайе-ристские побуждения, искушение своровать(например, в магазине) и неосторожная езда на машине на высокой скорости. Менее неконтролируемыми, менее нереали­стическими и грандиозными и, следовательно, менее опасными являются длительные беспечные прогулки, которые совершает пациент, чтобы убедиться, что он жив и невредим, посредством сексуализированной сенсорной и проприоцептивной стимуляции. Воскрешение в памяти соответствующих детских воспоминаний и все более глу­бокое понимание аналогичных переживаний, возникших при переносе, объединяются, оказывая поддержку Эго пациента, а реакции, которые раньше были автомати­ческими, постепенно становятся все более сдержанными в отношении цели и все больше подчиняются Эго. В пере­ходные фазы пациент будет давать все новые подтвер­ждения того, что его возрастающее понимание привело к большему преобладанию Эго, например, к замене опас­ных извращенных побуждений к подглядыванию социаль­но приемлемыми формами художественной деятельности (фотография, акварель и т.д.) или к замене стремления предпринимать бесконечные и безысходные прогулки

в одиночестве социально интегрированными формами ат-летической или художественной стимуляции тела в спорте и музыке. Какими бы ни были поведенческие особен­ности этих изменений, нет никаких сомнений, что они обусловлены процессом переработки, который привел к укреплению психической структуры, точно так же как это случается при неврозах переноса в результате анало­гичной аналитической работы.

Возрастает не только сублимационная способность Эго (о чем свидетельствует изменение установки пациента и отношении внешнего мира); Эго демонстрирует также при переносе, что оно приобрело возросшую толерант­ность к отсутствию аналитика, к нарушениям привычного порядка встреч (регулярность встреч с аналитиком всегда является эквивалентом сохраняющегося присутствия аналитика) и к проявляющейся иногда неспособности аналитика моментально достичь правильного эмпати-ческого понимания. Пациент узнает, что нет надобности немедленно отводить идеализирующее либидо (восхище­ние и уважение) от имаго идеализированного объекта

самости, что напряжение, порождаемое влечением к от­
сутствующему идеализированному объекту самости, мож­
но вытерпеть и что болезненные, приводящие порой
к опасной изоляции регрессивные смещения нарциссического катексиса к архаичным формам идеализированного объекта самости и грандиозной самости, а также к фрагментированной (аутоэротической) телесно-психической
самости, можно предотвратить. Возрастающая способ­
ность частично поддерживать инвестирование объекта
самости идеализирующим катексисом, несмотря на внеш­
нее отделение от него, сопровождается усилением про­
цесса, приводящего к преобразующей интернализации
(то есть объект может быть отставлен, а психическая
организация анализанда приобретает способность выпол­
нять некоторые функции, ранее выполнявшиеся этим
объектом).

Способность пациента сохранять объектный катексис в ненарциссических секторах своей личности может повы­ситься таюке в том случае, если его нарциссические фикса­ции ослабели, а идеализирующий компонент зрелых форм

объектного катексиса становится, таким образом, более способным абсорбировать часть нарциссической энергии, мобилизованной при анализе нарциссического сектора. Тем не менее существенный терапевтический прогресс при анализе архаичных инвестиций идеализированного объектного имаго возникает вследствие преобразующей интернализации нарциссических энергий, после того как произошел отказ от идеализированного объекта самости. Это ведет к перераспределению нарциссических энергий в самой личности, то есть (а) к усилению и расширению базисных нейтрализующих структур психики и, таким образом, вторично к усилению контроля над влечениями и способности к деинстинктуализации; (б) к формирова­нию идеалов или к их стабилизации и (в) к приобретению ряда более высоко дифференцированных психологиче­ских свойств, для которых требуется нарциссическая инстинктивная энергия, ставшая доступной для пациента.

ЧАСТЬ 2

ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ АКТИВАЦИЯ ГРАНДИОЗНОЙ САМОСТИ

ГЛАВА 5. Типы зеркального переноса:

КЛАССИФИКАЦИЯ В СООТВЕТСТВИИ С ПРЕДСТАВЛЕНИЯМИ О РАЗВИТИИ

Идеализирующий перенос, обсуждавшийся в первой час­ти, приводит к терапевтическому оживлению той фазы развития, в которой ребенок пытается сохранить первич­ный нарциссизм, передавая его нарциссически восприни­маемому всемогущему и совершенному объекту самости. При благоприятных условиях ребенок постепенно распо­знает реальные ограничения идеализированного объекта самости, отказывается от идеализации и вместе с тем осуществляет преобразующую реинтернализацию. В ней по-прежнему можно выявить не только первичный нарциссический источник, но и индивидуальный след реаль­ного родительского объекта, в котором конкретизиро­вались нарциссические конфигурации, прежде чем стать реинтернализированными. Таким образом, содержание интернализированных в эдиповой фазе ценностей и идеа-юв Супер-Эго (и специфическая форма интернализиро-ианной в доэдиповой фазе базисной структуры Эго, отве­чающей за контроль над влечениями) испытало на себе сильнейшее влияние со стороны специфических цен­ностей и идеалов, которых придерживались родители (и предпочитавшихся ими способов контролирования влечений, таких, как искушения или угрозы). Однако примесь абсолютизма главных идеализированных ценно-с гей Супер-Эго и почти не меняющиеся основные сред-( тва Эго, используемые для контроля над влечениями и разрядки влечений, свидетельствуют о том, что эти структуры являются, так сказать, наследниками первич­ного нарциссического состояния ребенка и, следователь­но, носителями того абсолютного совершенства и силы, которые характеризуют предшествующую им архаичную организацию. Если возникает помеха оптимальной пре­образующей интернализации идеализированного объекта

самости, то тогда, как было показано в предыдущих главах, идеализированный объект сохраняется в виде архаичного предструктурного объекта и он может быть оживлен в про­цессе анализа в результате целостного идеализирующего переноса, а процесс реинтернализации, травматическим образом прерванный в детстве, может быть теперь снова продолжен.

Аналогично целостному терапевтическому оживлению идеализированного объекта самости при идеализирующем переносе грандиозная самость реактивируется в состо­янии, напоминающем перенос, для обозначения которого, несмотря на то, что оно не является достаточно емким, обычно будет использоваться термин зеркальный перенос. Таким образом, зеркальный перенос и предшествующие ему формы приводят к терапевтическому оживлению той фазы развития (в принципе соответствующей состоянию, которое Фрейд называл «ректифицированным удовольст­вием Эго»), в которой ребенок пытается сохранить изна­чально всеобъемлющий нарциссизм, фокусируя совершен­ство и силу на своем «я» — называемом здесь грандиозной самостью — и с презрением отворачиваясь от внешнего мира, которому приписывается все несовершенство '.

Хотя детальная реконструкция последовательности этапов развития, основанная на материале анализа, изоби­лует неточностями, мне не известен материал наблюде­ний, который бы противоречил вытекающему из теорети­ческих рассуждений выводу о том, что формирование идеализированного объекта самости и формирование

' Более поздними аналогами, с которыми можно сравнить эти две основные нарциссические конфигурации раннего детства (но ко­торым они отнюдь не тождественны), являются: (1) феномены социальных, расовых или национальных предубеждений, в кото­рых группа, центр всего совершенства и силы, соответствует грандиозной самости, тогда как все несовершенство приписы­вается тому, что находится за пределами группы (см. Kaplan, Whitman, 1965; Whitman, Kaplan, 1908); (2) отношения правовер ного с Ьогом (см. Jones, 1913), в которых фигура совершенного и Bcc-MOiyniero Бога, с которой желает слиться слабый смиренный верующий, соответствует архаичному всемогущему объекту само­сти — идеализированному родительскому имаго.

грандиозной самости являются двумя аспектами одной и той же фазы развития, или, другими словами, что они возникают одновременно. Я полагаю, что тенденция рас-матривать грандиозную самость как более примитивную из этих двух структур основывается на том же предубежде-нии, из-за которого объектной любви безоговорочно отдается первенство по сравнению с нарциссизмом. По, если смотреть объективно, первоначальный нарцис­сизм не только является предшественником объектной любви, но и сам совершает развитие в двух важных направ­лениях, где грандиозная самость и идеализированное родительское имаго являются промежуточными пунк­тами, возникающими приблизительно в одно время. Одна­ко теоретическое понимание параллелизма этих двух линий развития не означает, что у всех людей тенденции в развитии равномерно распределены по этим трем напра-влениям. Напротив, именно тем, что у одних людей основ­ная тенденция (и основная патология) связана с разви­тием грандиозной самости, и объясняется формирование ими в процессе анализа зеркального переноса, тогда как v других людей, у которых основные точки фиксации расположены вокруг идеализированного объекта самости или вокруг ранних сексуальных объектов, развивается идеализирующий перенос или невроз переноса.

При благоприятных условиях (адекватном избиратель-пом ответе родителей на потребность ребенка в отклике и их участии в нарциссических эксгибиционистских про­явлениях его грандиозных фантазий) ребенок учится принимать свои реальные ограничения, расстается с гран­диозными фантазиями и грубыми эксгибиционистскими требованиями и вместе с тем замещает их Эго-синтон-иыми целями и стремлениями, получением удовольствия от собственных действий и функций, а также реалистич­ной самооценкой. Аналогично развитию идеализирован­ного объекта самости результат развития грандиозной самости определяется не только свойствами детского нар­циссизма, но и специфическими особенностями людей, которые окружают ребенка. Таким образом, конечные Эго-синтонные цели и стремления, удовольствие, полу­чаемое от самого себя и своих функций, а также здоровая

самооценка испытывают на себе влияние двух факторов. (1) Конечные цели и стремления человека, а также его самооценка несут отпечаток соответствующих характе­ристик и установок имаго (трансформированных в пси­хологические функции процессом преобразующей интер-нализации) людей, в которых отражалась грандиозная самость ребенка или которых ребенок принимал как про­должение своего собственного величия. Таким образом, специфические цели и стремления, которые зачастую определяют основные последующие направления челове­ческой жизни, проистекают из идентификаций с теми же людьми, которые вначале воспринимались как продолже­ние грандиозной самости. (2) Вместе с тем наши конечные цели и стремления, а также наша самооценка отмечены клеймом первичного нарциссизма, привносящего в наши главные цели жизни и в нашу самооценку то абсолютное постоянство и убежденность в праве на успех, которые делают очевидным, что неизменная часть старого безгра­ничного нарциссизма активно функционирует наряду с новыми, прирученными и реалистичными структурами. Если же оптимальное развитие и интеграция грандиозной самости наталкиваются на препятствие, то эта психи­ческая структура может отщепиться от реальности Эго и/или отделиться от нее с помощью вытеснения-. Она ста­новится недоступной внешнему влиянию, но сохраняется в своей архаичной форме. Однако в процессе анализа она становится доступной реактивации в связной форме зер­кального переноса, постоянно испытывает на себе влия­ние со стороны реальности Эго, и может быть снова возоб­новлен процесс ее постепенного изменения, который травматическим образом был прерван в детстве.

Постепенное осознание реальных недостатков и огра­ничений самости, то есть постепенное уменьшение сферы влияния и силы грандиозных фантазий, обычно является предпосылкой психического здоровья в нарциссическом секторе личности. Но и здесь имеются исключения из это­го правила. Постоянно активная грандиозная самость

² Ср. обсуждение аналогичных условий, имеющих отношение к идеализированному родительскому имаго, в главе 4, п. 1.

с ее иллюзорными притязаниями может сделать недееспо­собным Эго людей со средними способностями. Однако под давлением требований грандиозных фантазий устой­чивой, не поддающейся изменениям грандиозной самости Эго одаренного человека может начать служить реали­зации его неординарных способностей, и, таким образом, он добивается действительно выдающихся достижений. Наверное, таким человеком был Черчилль (см. мои рас­суждения о влиянии устойчивой инфантильной фантазии о полете [Kohut, 1966a]); другим примером является Гёте (см. описание Эйсслером [Eissler, 1963a] ситуации в дет­ском возрасте, которая укрепляет веру ребенка в магиче­скую силу его желаний и воображения); знаменитое — по существу, автобиографическое? — замечание Фрейда (Freud, 1917c) по поводу поздних успехов первого сына молодой матери, несомненно, относится к этой же теме. Пародия на отношения между устойчивой фантазией о величии и Эго необычайно одаренного человека нередко встречается р процессе анализа нарциссических лично­стей, у которых происходит сильнейшая фиксация на гран­диозной самости. Из-за устойчивости давних убеждений в своем всемогуществе такие пациенты часто оказываются неспособными обратиться за информацией (например, в незнакомом городе они скорее пройдут несколько лиш­них миль, нежели спросят дорогу), и они неспособны при­знать пробелы в своем знании. Например, если их спраши­вают, читали ли они определенную книгу, их грандиозная самость со своим неизменным всеведением заставляет их сказать «да» — иногда с косвенным полезным послед­ствием, ибо теперь им нужно быстро прочесть эту книгу (хороший прогностический признак!), — чтобы привести реальное достижение в соответствие с магическим притяза­нием. Пожалуй, нет надобности говорить, что подобные инциденты, если аналитик к ним отнесется всерьез, без агрессии и неуместного юмора, могут принести боль­шую пользу в последующем анализе. С другой стороны, ложь как симптом (pseudologia fantastica) требует тщатель­ного исследования, поскольку вариациями отношений меж­ду нарциссическими структурами и Эго пациента объясня­ются важные различия диагноза и прогноза.

Что касается содержания лжи, то склонность к pseudo-logia можно подразделить следующим образом: (а) она может быть обусловлена давлением грандиозной самости, и в таком случае некие великие достижения ложно припи­сываются самости лжеца; или (б) она может быть обуслов­лена давлением потребности в идеализированном объек­те, и в таком случае некие великие достижения, обладание огромным богатством или выдающимися интеллектуаль­ными способностями, или высокий социальный статус ложно приписываются другому человеку, который зани­мает позицию лидера (выступает в качестве фигуры роди­теля) по отношению к пациенту. (В своей наиболее явной форме фальсификации касаются реального отца или дру­гих родственников из поколения родителей.)

Говоря о лжи, обусловленной неспособностью Эго сохра­нять свою реалистичную организацию под давлением фан­тазий, порождаемых потребностью в идеализированном объекте, необходимо отметить следующее недоразумение, которое часто возникает в процессе анализа нарциссиче-ских нарушений личности. При анализе того, что пациент обычно делает в своей повседневной жизни, он постоянно приписывает другим достижения, которых на самом деле он добивается благодаря своим способностям и усилиям (см. клинический пример, предоставленный Э. Крисом [Kris, 1951, р. 22]). Разумеется, в порождении такого синд­рома могут играть роль самые разные динамические усло­вия. (Иногда это даже может служить в первую очередь предупреждению психоэкономического дисбаланса, способ­ного нанести травму, подобно часто встречающемуся и хо­рошо всем известному отказу от комплиментов.)

Однако в процессе аналитического лечения этот синд­ром чаще всего рассматривается аналитиком как следствие структурного конфликта с Супер-Эго — по аналогии с дина­мической ситуацией так называемой негативной тера­певтической реакции — и именно так интерпретируется пациенту. (Например: «Вы чувствуете вину за то, что прев­зошли своего отца, и поэтому приписываете ему то, что на самом деле было достигнуто вами».) Ситуация, одна­ко, отличается у пациентов с нарциссическими нарушени­ями личности, которые в детстве пережили травмати-

ческую потерю идеализированного родительского имаго и которые вследствие этой потери страдают специфи­ческим структурным дефектом в форме недостаточной идеализации Супер-Эго. То, что анализанд приписывает собственные поступки кому-то другому, в этих случаях обусловлено не чувством вины пациента, а его стремлением к всемогущему архаичному объекту, к которому он хочет присоединиться. Соответственно сопротивление, которое пациент оказывает устранению при помощи интерпре­таций своей pseudologia, объясняется его страхом утратить нарциссическую подпитку, которую он получает от возве-чиченного объекта, созданного им в фантазии.

Какой бы ни была базисная констелляция, лежащая в основе псевдологического синдрома, — обусловлена ли она давлением грандиозной самости или поиском идеализи­рованного родительского имаго — аналитик, приобретший опыт в лечении нарциссических нарушений личности, сможет предсказать достаточно точно то, каким образом будет происходить трансформация патологического мате­риала. Постепенно ложь будет превращаться в фантазии, затем в честолюбивые планы и причудливые идеалы и, на­конец, если анализ будет успешным, она сменится разум­ными целями и поступками. В типичной переходной фазе, которая часто возникает на полпути к полной интеграции, пациент как в психоаналитической ситуации, так и в обы­денной жизни рассказывает прежнюю ложь в форме, на­поминающей шутку. У аналитика, не знакомого с этой спе­цифической линией развития терапевтического процесса, такие шутки нередко вызывают некоторое раздражение, и поэтому он будет склонен призывать по-прежнему ка­жущееся делинквентным Эго пациента к правдивости и реализму. Однако, как правило, воспитательный подход и критическое отношение здесь не пригодны. Напротив, аналитик должен приветствовать временные колебания пациента между полушутливой неправдой и полуправди­выми шутками как признак прогресса на пути к достижению Эго власти над тем давлением, которое оказывают на него сохранившиеся без изменений грандиозные фантазии, относящиеся к нему самому или к всемогущему архаичному объекту. Неудовлетворенность аналитика достигнутым

уровнем функционального доминирования Эго пациента может не только затруднить дальнейший прогресс, но и уни­чтожить то, что уже было сделано.

Эти рассуждения являются особенно важными при оценке доступности пациента анализу, причем не только в отношении обычных анализандов, но и при оценке кандидатур на обучение психоанализу. Если оставить в сто­роне — ради более наглядного описания — промежуточные случаи, то здесь существует значительное различие между (1) теми анализандами, Эго которых не выдержало давле­ния грандиозной самости и оказалось приучено ко лжи и прочим формам делинквентного поведения, и (2) теми анализандами, Эго которых доблестно борется за то, чтобы соответствовать притязаниям грандиозного пред­ставления о себе, на котором они зафиксировались, но ко­торые под сильнейшим давлением грандиозной самости будут путать — либо в определенных сегментах реальности, либо в моменты внезапного нарушения равновесия — грандиозные фантазии с реальностью. Такие люди часто обладают настоящими дарованиями, поскольку (а) фикса­ция на исходных фантазиях о себе может быть следствием преувеличенной и нереалистичной реакции родителей на их действительные таланты, и (б) настойчивые требо­вания грандиозной самости вынуждают развивающееся Эго добиваться выдающихся достижений. В любом случае важно иметь в виду, что некоторые пациенты начинают терапевтический или учебный анализ с симптоматической лжи или соответствующего делинквентного действия, то есть с формы поведения, представляющей собой пер­вое, пробное, связанное с переносом проявление скрытой грандиозной самости. С точки зрения последующего раз­вития анализа крайне важно то, что терапевт аналити­чески реагирует на это поведение, то есть распознает его и честно говорит, что его значение пока еще не известно. Если такие пациенты (кандидаты) сходу отвергаются аналитиком — что случается редко — или — что случается гораздо чаще — если аналитик, оправдываясь мнимой необходимостью немедленно установить четко определен­ные реалистичные и нравственные отношения с пациен­том, открыто выражает свое разочарование или требует

корректировки симптоматического поступка, то тогда некоторые потенциально творческие люди, имеющие хороший аналитический прогноз, остаются за дверью. Как отмечалось выше, сразу же провести четкую диффе­ренциацию, как правило, невозможно; аналитику нужно нремя, чтобы проследить за взаимодействием между при­тязаниями на величие грандиозной самости и реакциями Эго. Однако нарушения реальности Эго, периодически возникающие из-за притязаний грандиозной самости, действительно часто встречаются у талантливых и одарен­ных людей, а систематический анализ этих давлений, проводимый в обстановке благожелательного принятия, как правило, создает подходящую атмосферу. Могу доба­вить, что, по моему опыту, особенно трудно принять эту линию поведения тем аналитикам, которые были стар­шими среди братьев и сестер, поскольку их собственные ранние фиксации на авторитете (их собственная гран­диозная самость) часто кристаллизуются вокруг их этиче­ского превосходства над (делинквентными) младшими.

Пожалуй, было бы полезно исследовать специфиче­ское влияние, оказываемое личностью старшего брата или сестры в структуре общества. Канализирование различ­ных догенитальных и генитальных чувств соперничества, зависти и ревности в установки морального и интеллек­туального превосходства особенно ярко проявляется у девочек, которые в ранний латентный период столк­нулись с рождением брата. Они пытаются справиться с: нарциссической травмой, с презрением относясь к ново­му сопернику и его достижениям в школе, а также занимая по отношению к нему позицию морального и интеллекту­ального превосходства, а реакция родителей на их успехи и области интеллектуальной, спортивной и художествен­ной деятельности становится для них необычайно важ­ной. Такие девочки могут впоследствии вырасти в ответ­ственных, социально ориентированных, честолюбивых в интеллектуальном и культурном отношении женщин, от­важно пытающихся преодолеть свое раздражение на моло­дых мужчин и трансформировать его в покровительствен­ную установку. Эти женщины в ходе аналитической ра­боты часто демонстрируют ценные качества, относящиеся

к моральной стойкости и интеллектуальным способно­стям. Их проблемы, как и следовало ожидать, связаны с неразрешенной враждебностью к людям, олицетворя­ющим младшего брата, и они стремятся заменить то, что кажется им слишком пассивной позицией аналитика (который пытается помочь пациенту преодолеть пре­пятствия, стоящие на пути освобождения его личности, его потенциальных возможностей и собственной инициа­тивы), более активной позицией воспитателя, руково­дителя и наставника.

Оставив в стороне детали, мы возвращаемся к нашему основному вопросу. Последовательная терапевтическая реактивация грандиозной самости происходит во время анализа в трех формах; они относятся к специфическим стадиям развития тех психологических структур, к кото­рым привела патогномоничная терапевтическая регрес­сия. Речь идет об (1) архаичном слиянии посредством расши­рения грандиозной самости; (2) менее архаичной форме, которую мы будем называть переносом по типу второго Я, или близнецовым переносом; (3) еще менее архаичной форме, которую мы будем называть зеркальным переносом в узком значении термина.

Слияние посредством расширения грандиозной самости

В своей наиболее архаичной форме когнитивная конкре­тизация нарциссически катектированного объекта менее всего очевидна: аналитик воспринимается как расширение грандиозной самости, и к нему относятся лишь как к но­сителю грандиозности и эксгибиционизма грандиозной самости аиализанда, а также конфликтов, напряжений и за­щит, вызванных этими проявлениями активированной нарциссической структуры. Выражаясь метапсихологиче-ски, отношение к аналитику представляет собой отношение (первичной) идентичности. С социологической (или со-циобиологической) точки зрения мы можем назвать это слиянием (или симбиозом), если имеем в виду не слияние с идеализированным объектом (к которому стремится пациент и которое временно устанавливается при идеали-

зированном переносе), а переживание грандиозной само-сти, при котором сначала регрессивно становятся диффуз­ными ее границы и в них включается аналитик, а затем, когда произошло расширение ее границ, относительная надежность этой новой обширной структуры используется для решения определенных терапевтических задач. Имен­но к этой стадии прежде всего относится не раз приводив-шаяся аналогия между восприятием нарциссически катек­тированного объекта и восприятием взрослым своего тела, психики и их функций (хотя нельзя сказать, что по своему духу это специфическое переживание нарциссически катек­тированного объекта полностью отличается от других форм реактивации грандиозной самости). Поскольку в этом оживлении ранней стадии первичной идентичности с объ­ектом аналитик воспринимается как часть самости, анали-занд — в секторе специфической терапевтически мобилизо­ванной регрессии — рассчитывает на безоговорочную класть над ним. Объект этого архаичного по своей форме парциссического либидинозного инвестирования (в анали­тической ситуации — аналитик) в целом воспринимает эти отношения как деспотические и стремится противодейст­вовать полному абсолютизму и тирании, с которыми паци­ент надеется его контролировать.

Перенос по типу второго «я», или близнецовый перенос

В менее архаичной форме активации грандиозной самости нарциссически катектированный объект воспринимается как тождественный грандиозной самости или очень похо­жий на него. Этот вариант активации при переносе гран­диозной самости будет называться переносом по типу вто­рого «я», или близнецовым. Сны и особенно фантазии, касающиеся отношений с таким вторым «я», или близнецом (или осознанные желания установить подобные отноше­ния), часто встречаются при анализе нарциссических лич­ностей. Патогномоничная терапевтическая регрессия характеризуется тем, что пациент предполагает, что по сво­им психологическим качествам аналитик либо совсем не от­личается от него, либо во многом на него похож.

Зеркальный перенос в узком значении термина

В наиболее зрелой форме терапевтической мобилизации грандиозной самости аналитик наиболее четко воспри­нимается как отдельная личность. Однако он важен для пациента и принимается им только в рамках потребно­стей, порожденных терапевтически реактивированной грандиозной самостью. Речь идет о форме аналитической реактивации грандиозной самости, для обозначения кото­рой больше всего подходит термин «зеркальный перенос». В этом узком значении слова зеркальный перенос пред­ставляет собой терапевтическое восстановление нормаль­ной фазы развития грандиозной самости, в которой свет в глазах матери, зеркально отражающий проявление дет­ского эксгибиционизма, и другие формы материнского участия и отклика на нарциссическое эксгибиционистское наслаждение ребенка укрепляют его самооценку, а посте­пенно возрастающая избирательность этих ответов начи­нает направлять ее в реалистическое русло. Как и мать на данной стадии развития, аналитик теперь представляет собой объект, который важен лишь потому, что его пригла­шают разделить нарциссическое удовольствие ребенка и тем самым его усилить. Иногда, хотя и очень редко, в процессе анализа возникают сновидения, в которых отображаются отношения (самости) с кем-то, кого видят как в зеркале (с аналитиком как отражением грандиозной самости). Хотя, вероятно, подобные образы сновидений могут встречаться и при анализе неврозов переноса и про­сто-напросто символизировать аналитический процесс самопознания, я никогда не встречался с ними, кроме тех случаев, когда значительная часть инстинктивного ка-тексиса грандиозной самости начинала активироваться в отношениях с терапевтом. Зеркальные отношения и их значение иногда так же четко — хотя и косвенно — отображаются в фантазиях пациента, свободных ассо­циациях и продуктах сублимации⁵, однако в явном виде фантазии о том, что кто-то смотрит на отражение в зер-

^s В качестве наглядного клинического примера см. случай мис­тера Д.

кале, по-видимому, не создаются анализандом даже на пике терапевтической активации грандиозной самости. Воз­можно, такие фантазии не возникают из-за того, что ситу­ация легко может быть проиграна и рационализирована благодаря реальному действию пациента, когда он смот­рится в зеркало. (Исчерпывающее обсуждение психологи­ческого значения зеркала см.: Elkisch, 1957.)

Наиболее важные базисные взаимодействия между матерью и ребенком обычно относятся к зрительной сфере: на телесные проявления ребенка мать отзывается тем, что ее глаза начинают светиться. Однако здесь необ­ходимо отметить, что во многих случаях зеркального переноса, когда потребность в отклике, одобрении и под­держке со стороны аналитика играет главную роль в про­цессе переработки, открытое желание пациента, чтобы на него смотрели, обычно проявляется — в более или ме­нее сексуализированной форме — в качестве временного регрессивного феномена после того, как были фрустри-рованы сдержанные в отношении цели потребности в по­нимании и внимании. Кроме того, у некоторых пациен­тов, устанавливающих зеркальный перенос, зрительная сфера часто оказывается перегружена катексисами, кана­лизируемыми в нее после отказа от других способов взаи­модействия (например, архаичных оральных и тактиль­ных) в области нарциссических потребностей ребенка. При благоприятных условиях принятие тела ребенка (в частности, оральной и периоральной области [Rangell, 1954]) посредством тактильных реакций ведет к установ­лению базисного равновесия в сфере нарциссического катексиса связной телесной самости. Но если мать испы­тывает отвращение к телу ребенка (или не может предо­ставить в распоряжение ребенка собственное тело, чтобы гот испытал нарциссическое наслаждение, распространив свой нарциссический катексис на материнское тело), то тогда зрительное взаимодействие становится гиперка-тектированным, и, глядя на мать и ловя ее взгляд, ребенок стремится не только получить нарциссическое удовле­творение, соответствующее зрительной модальности, но и компенсировать неудачи в сфере физического (ораль­ного и тактильного) контакта.

Например, пациент Д., мать которого была хрони­чески больна и на протяжении всего его детства страдала депрессией, боялся смотреть на аналитика из страха обре­менить его своим пристальным взглядом. Однако при­стальный взгляд выражал его желание, чтобы мать взяла его на руки (а также, скорее всего, чтобы припасть к ее гру­ди), и он опасался, что исполнение этого желания больной матерью будет отвергнуто.

С другой стороны, слуховая модальность может преоб­ладать над зрительной, если в зрительной сфере существует дефект. Наглядный пример такого развития убедительно представлен в фильме Барлингем и Робертсон (1966) о сле­пых детях, содержащихся в детском доме. В нем имеется трогательная сцена, в которой слепая девочка реагирует нескрываемым нарциссическим восхищением, когда вдруг узнает магнитофонную запись исполнения ею самой музы­кального произведения. В данном случае магнитофонная запись выполняет функцию зеркала.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что лико­вание матери как реакция на ребенка (называние его по имени, когда она получает удовольствие от того, что он рядом, и от того, что он делает) в соответствующей фазе подкрепляет развитие от аутоэротизма к нарцис­сизму — от стадии фрагментированной самости (стадии ядер самости) к стадии связной самости, — то есть способ­ствует восприятию ребенком себя как физического и пси­хического единства, обладающего связностью в простран­стве и непрерывностью во времени⁴. Однако восприятие изолированных психических и физических функций, предшествующее стадии связной самости (стадии нарцис­сизма), разумеется, следует рассматривать не как патоло­гическое, а как соответствующее этой ранней стадии развития. Кроме того, нельзя забывать, что способность получать удовольствие от отдельных частей тела и их функций, равно как и от отдельных форм психической деятельности, появляется после того, как становится прочным восприятие связности самости. Вместе с тем

⁴ См. в этой связи работу Якобсон (Jacobson, 1964), где говорится о «развитии объекта и константности самости» (р. 55).

на этих более поздних стадиях и взрослые, и дети могут наслаждаться отдельными частями и функциями своего тела и психики, поскольку ощущают уверенность, что эти части тела и их функции принадлежат прочно сформиро­ванной целостной самости, то есть чувствуют, что ей не грозит фрагментация. Однако мы знаем, что дети полу­чают удовольствие также от игр, в которых части тела опять являются изолированными, — например, пересчи­тывая пальцы ног: «Этот пальчик за водой ходил, этот мыл ложку, этот поварешку, этот блюдечко. А этот сам мал, круп не драл, за водой не ходил, ему каши не дадим». Подобные игры, по-видимому, основаны на оживлении страхов фраг­ментации в период, когда связность самости еще оконча­тельно не закрепилась. Это напряжение, однако, имеет свои пределы (как и страх разлуки в игре в прятки [Klee-man,1967]), и когда, наконец, доходят до последнего паль­чика, эмпатическая мать и ребенок устраняют фрагмен­тацию, соединяясь в смехе и объятиях.

Чувство реальности самости (см. Bernstein, 1963), которое является выражением ее связности, обуслов­ленной ее стойким катексисом нарциссическим либидо, иедет не только к субъективному ощущению благополучия, но и вторично к улучшению функционирования Эго, кото­рое можно объективно подтвердить разными способами, например, констатацией возросшей работоспособности и эффективности труда пациента после того, как возросла связность его самовосприятия. С другой стороны, многие пациенты пытаются противодействовать субъективно болезненному ощущению фрагментации самости разного рода насильственными действиями — от физической сти­муляции и занятий спортом до чрезмерной работы в своей профессиональной сфере деятельности или бизнесе⁵.

Здесь уместно упомянуть и сексуальную активность, имеющую диапазон от определенных форм мастурбации, к которым прибе­гает ребенок, страдающий от хронического нарциссического истощения, до потребности в беспрестанных, дающих самоуспоко­ение любовных подвигах донжуанов. Целью этой активности яв­ляется противодействие чувству истощения самости или предупре­ждение угрозы фрагментации самости. Большинство сексуальных

Обманчивое впечатление, что психоз провоцируется переутомлением (см., например, Schreber, 1903), основы­вается на том, что пациент, ощущая стремительную и угро­жающе усиливающуюся фрагментацию самости, которая предшествует вспышке психоза, пытается противодейст­вовать ей бурной активностью⁶.

Можно добавить, что многие самые тяжелые и хрони­ческие нарушения работоспособности наших пациентов, по моему опыту, обусловлены недостаточным катексисом самости нарциссическим либидо, а также хронической угрозой фрагментации, сопровождающейся вторичным снижением эффективности Эго. Такие люди либо хрониче­ски не способны работать вообще, либо (если их самость не задействована) способны работать только автоматически (в форме изолированной активности автономного Эго без глубокого вовлечения самости), то есть пассивно, без удо­вольствия и инициативы, просто отвечая на внешние требо­вания и сигналы. Иногда даже осознание пациентом этого типа нарушения работоспособности, часто встречающегося при нарциссических нарушениях личности, происходит лишь в процессе успешно протекающего анализа. Однажды пациент может сообщить, что его работа изменилась, что те­перь она ему нравится, что теперь у него есть выбор — рабо­тать или нет, что теперь он, скорее, выполняет работу по соб­ственной инициативе, а не как пассивно подчиняющийся автомат, и, наконец — но что не менее важно, — что теперь его подход стал более оригинальным, а не таким банальным и однообразным, как раньше: сохранившаяся живой где-то в глубинах психики самость стала организующим центром деятельности Эго (Hartmann, 1939, 1947).

5 (продолжение) действий подростков, которые, особенно в конце этого переходного периода, подвержены оживлению пугающих детских переживаний, связанных с истощением и фрагментацией самости, также служат первичным нарциссическим целям; то есть даже подростки с относительно стабильной психикой прибегают к ним прежде всего для того, чтобы повысить самооценку.

^(| Дополнительные замечания по поводу взаимовлияний эффек­тивности функционирования Эго и связности самости см.: Ко-hut, 1970a.

Хотя отношения с эмпатически одобряющим и прини­мающим родителем являются одной из предпосылок ис­ходного установления прочного катексиса самости и хотя при анализе нарушений в этой сфере они снова оказы­ваются доступными для коррекции, противоположную последовательность событий (движение от связной само­сти к ее фрагментации) часто можно наблюдать как при анализе, так и в отношениях ребенка с его патогенными родителями. Фрагментацию самости можно, например, изучать у пациентов, которые благодаря присутствию и вниманию аналитика восстановили чувство связности и непрерывности самости. Всякий раз, когда невозможно сохранить зеркальный перенос (в какой бы из трех его форм он ни возник), пациент ощущает угрозу распада нарциссического единства самости; он начинает испыты­вать регрессивно восстановленный гиперкатексис изо­лированных частей тела и психических функций (при­нимающий форму ипохондрии) и обращается к другим, патологическим средствам (например, к извращенным сексуальным действиям), чтобы сдержать поток регрес­сии. Иногда пациенты рассказывают о поведении роди­телей, которое, как им кажется, садистским образом было нацелено на то, чтобы противодействовать чувству удо­вольствия, получаемому от интегрированной самости, и вызывало болезненное ощущение фрагментации.

Например, пациент Б. запомнил из детства следу­ющую деструктивную реакцию своей матери. Когда он пытался в ярких деталях рассказать ей о каком-нибудь своем достижении или переживании, она, по-видимому, была холодна и невнимательна и вместо того, чтобы каким-то образом откликнуться на описываемое им собы­тие, вдруг делала критическое замечание по поводу его внешнего вида или текущего поведения («Не маши рука­ми, когда разговариваешь!» и т.д.). Эта реакция восприни­малась им не только как отвержение — вместо одо­брения — того, чем он пытался похвастаться, но и как активное разрушение связности своего самовосприятия (в результате смещения внимания к части его тела) как раз в наиболее уязвимый момент, когда он предлагал всю свою самость для одобрения.

Обладающий эмпатией аналитик — сознательно или интуитивно — обратит внимание на этот пример и поймет, что в процессе анализа действительно существуют момен­ты, когда даже самые убедительные и правильные интер­претации, касающиеся защитных механизмов или других деталей личности пациента, являются неуместными, на­пример, оказываются неприемлемыми для пациента, кото­рый нуждается в отклике на недавние важные события в его жизни, такие, как новое достижение, и т.п. Можно добавить, что бесстрастный голос параноика, комменти­рующего некоторые стороны своего поведения, особен­ности выражения глаз и т.д., возможно, следует понимать не только как критику спроецированного Супер-Эго, но и как спроецированное проявление ощущения фраг­ментации, возникшей вследствие недостаточно развитой или снижающейся психической способности поддержи­вать устойчивый катексис самости.

Какими бы ни были трансформации в процессе разви­тия инстинктивного инвестирования самости при основ­ных психотических заболеваниях и какой бы ни была генетическая и динамическая основа нарушений при этих тяжелых расстройствах, при лечении группы нарцисси-ческих нарушений личности, которые мы рассматриваем в данном исследовании, флуктуации катексиса самости соотносятся с состоянием нарциссического переноса. Три формы реактивации при переносе грандиозной само­сти, которые, как отмечалось выше, соответствуют трем разным стадиям развития грандиозной самости, можно идентифицировать по их клиническим проявлениям. В силу того, что самая ранняя форма представляет собой восстановление при переносе архаичного единства с объ­ектом посредством расширения грандиозной самости, объект переноса практически не отделен, а когнитивная конкретизация объекта в ассоциативном материале ли­бо отсутствует, либо весьма ограничена и незаметна. Поскольку перенос по типу второго «я» (близнецовый перенос), при котором устанавливается не первичное единство, а подобие (сходство) с объектом, соответствует более зрелой фазе развития, чем фаза, к которой восходит перенос по типу слияния, когнитивная конкретизация

объекта в ассоциативном материале является более оче­видной, а степень отделения от объекта определяется анализандом. И, наконец, поскольку отделение от объекта в когнитивном отношении наиболее четко происходит при зеркальном переносе в узком значении термина, когнитивная конкретизация объекта является здесь наибо­лее сильной. Но даже и здесь объект по-прежнему катекти-рован нарциссическим либидо, и на него реагируют лишь постольку, поскольку он способствует (или препятствует) сохранению нарциссического гомеостаза анализанда.

Однако, несмотря на эти важные различия, я попыта­юсь определить специфическую форму грандиозной само­сти, которая мобилизуется и часто относится ко всем ее проявлениям в качестве зеркального переноса. Так как проявления зеркального переноса в строгом смысле пред­ставляют собой наиболее изученные и наиболее легко идентифицируемые продукты терапевтически мобилизо­ванной грандиозной самости, этот термин (используемый a potion) является наиболее образным, если иметь в виду целую группу взаимосвязанных соответствующих феноме­нов. В конце концов, главное в этом вопросе — не специфи­ческий способ взаимодействия при переносе, посредством которого аналитик становится включенным в мобили­зацию грандиозной самости пациента, а то, что перенос приводит к восстановлению (или установлению) связных и прочных нарциссических объектных отношений, кото­рые обычно предшествуют полному развитию объектной любви ребенка и отнюдь не зависят от стадии развития, которой он достиг. В общем-то не важно, использует паци­ент аналитика (при слиянии) как продолжение своего собственного (отщепленного и/или вытесненного) ар­хаичного величия и эксгибиционизма или воспринимает его (при переносе по типу второго «я») как отделенного от него носителя своего собственного (вытесненного) совершенства, или требует от него (при зеркальном пере­носе) отражения и подтверждения своего величия и одоб­рения своего эксгибиционизма. Главная терапевтическая выгода, которую можно извлечь из напоминающего пе­ренос состояния, установленного благодаря активации грандиозной самости, состоит в том, что оно позволяет

пациенту мобилизовать и поддерживать процесс пере­работки, в котором аналитик служит терапевтическим буфером и способствует постепенному обузданию чуждых Эго нарциссических фантазий и импульсов.

Следующий — и последний — набор аргументов в защи­ту использования термина «зеркальный перенос» для всей группы феноменов, возникающих при переносе, которые являются выражением терапевтической мобилизации гран­диозной самости: вполне возможно, что зеркальный пере­нос в узком значении термина является единственным из тех, которые соотносятся — хотя бы приблизительно — с распознаваемой фазой развития, тогда как безмолвное слияние с аналитиком посредством расширения грандиоз­ной самости анализанда и перенос по типу второго «я» (близнецовый перенос) представляет собой восстановле­ние регрессивных позиций, занятых в раннем детстве (вдоэдипов период) после того, как не удался переход на стадию зеркала. Хотя, несомненно, существуют нормаль­ные стадии развития первичной идентичности с объектом и первичных отношений со вторым «я» или второй са­мостью (либо возникающих до стадии зеркала, либо час­тично совпадающих с ее началом), клинический перенос, по-видимому, восстанавливает не эти первичные формы, а их вторичные проявления в детстве, возникшие после того, как выявилась несостоятельность осуществляемых матерью функций зеркального отражения. (Отношения во многом похожи на отношения, которые встречаются при неврозах навязчивости, где анальность, против кото­рой возникла защита, является не оживлением изначальной анальной стадии, а реактивацией регрессивного возврата к анальности раннего латентного периода после отступле­ния из-за сильнейших эдиповых страхов кастрации.)

Очень сложно реконструировать восприятие ребен­ком объекта в период первичной идентификации и пер­вичных отношений с ним как со вторым «я» (близнецом). Эти стадии очень ранние, то есть настолько ранние, что вербальная коммуникация не в состоянии помочь нашей эмпатии. Однако стадия зеркала продолжается на вербальной стадии, а потому взаимодействия родите­лей и ребенка оказываются здесь более доступными наше-

му эмпатическому пониманию, даже тогда, когда они еще были довербальными (см., например, описание Тролло-ном «культа ребенка», цитируемое в: Kohut, 1966a). Вместе с тем вторичные, регрессивно возникающие предшествен­ники последующего слияния и близнецового переноса более доступны в детском возрасте, а воспоминания о пуга­ющем одиночестве в детстве с чуть ли не галлюцинатор­ным растворением в других, и о воображаемых товарищах по детским играм, и переходных объектах с чертами вто­рого «я» нередко выявляются при анализе взрослых.

Необходимо отметить, что даже самые чистые формы зеркального переноса в узком значении термина, встреча­ющиеся при анализе нарциссических нарушений лично­сти, не являются точными копиями нормальной фазы развития. Они также представляют собой регрессивно измененные варианты потребностей ребенка во внима­нии, одобрении и подтверждающем отклике в ответ на его присутствие и всегда содержат примесь тирании и чрез­мерного стремления обладать, свидетельствующих об уси­лении орально- и анально-садистских элементов влечения, порожденных сильнейшей фрустрацией и разочаровани­ями. Тем не менее зеркальный перенос в строгом значении слова имеет более близкое отношение к терапевтическому восстановлению нормальной фазы развития, нежели слия­ние и близнецовый перенос, и при правильно проведен­ном анализе последние имеют тенденцию постепенно превращаться в первый, зеркальный перенос имеет тен­денцию все больше становиться похожим на нормальную стадию развития, то есть садистские элементы ослабе­вают, а потребности в любви, привязанности и отзывчи­вости становятся более сильными и приносят примерно такое же удовольствие, которое можно обнаружить в соот­ветствующих определенной фазе развития взаимодейст­виях родителя и ребенка.

Таким образом, три типа терапевтической реактивации грандиозной самости не только соответствуют различным стадиям развития этой психологической структуры, но и чет­ко отличаются своими клиническими проявлениями. И все же, несмотря на генетические и феноменологические различия, динамические и клинические последствия трех

этих подвидов происходящей при переносе реактивации грандиозной самости являются одинаковыми: (1) во всех трех формах аналитик становится фигурой, благодаря кото­рой может быть достигнута значительная степень констант­ности объекта в нарциссической сфере, и (2) с помощью этого более или менее стабильно нарциссически инвестиро­ванного объекта перенос — во всех трех его формах — спо­собствует сохранению связности самости анализанда.

Способность привлечь на свою сторону аналитика для поддержки этой связанно катектированной структуры является свидетельством того, что: (а) формирование (зачастую лишь с трудом сохраненной) связной грандиоз­ной самости в известной степени действительно произо­шло в детстве, и (б) присутствие слушающего, воспри­нимающего, зеркально отражающего аналитика теперь укрепляет психологические силы, поддерживающие связ­ность этого образа самости, каким бы архаичным и (по мер­кам взрослого) нереалистичным он ни был.

Клинические примеры

Эффективность зеркального переноса в обеспечении связности самости лучше всего можно продемонстриро­вать, приведя клинические примеры, в которых угроза глубокой психологической регрессии нарушает установ­ленное при переносе равновесие. Противопоставляя таким образом зеркальный перенос более примитивным — в психологическом отношении — регрессивным состоя­ниям, мне будет проще продемонстрировать их специ­фическое психологическое содержание и воздействие. Наряду с обеспечивающими инсайт и, следовательно, неоценимыми для терапии контролируемыми, времен­ными смещениями в направлении дезинтеграции идеали­зированного родительского имаго, возникающей при нарушении идеализирующего переноса', мы встречаемся с аналогичными регрессивными состояниями, которые возникают при нарушении зеркального переноса. Мета-

⁷ См. обсуждение этой темы в главе 3; см. также случай мистера Ж. в главе 4.

психологически они объясняются временной фрагмен­тацией нарциссически катектированной связной (телес­но-психической) самости и временной концентрацией инстинктивного катексиса на отдельных частях тела, отдельных психических функциях и отдельных действиях, которые затем воспринимаются как опасно оторванные от едва сохраняющейся или распадающейся самости.

Нарушение равновесия зеркального переноса и возни­кающая в результате него угроза фрагментирующей ре­грессии далее будут проиллюстрированы на примере конкретных случаев.

Мистер Б. в течение трех месяцев проходил анализ у моей коллеги. Пациент, которому было около тридцати лет, преподаватель колледжа, обратился за помощью к ана­литику в связи с сексуальными расстройствами и распадом своего брака. Однако несмотря на, казалось бы, четко очерченные предъявляемые симптомы, он страдал диф­фузным и обширным личностным нарушением, воспри­нимавшимся то как состояние сильнейшего напряжения, то как болезненное ощущение пустоты — и в том, и в дру­гом случае на границе телесных и психологических пере­живаний. Кроме того, пациент боялся внезапных вспышек своего безудержного гнева.

В течение нескольких недель после начала анализа (и без каких-либо особых усилий со стороны аналитика) пациент стал воспринимать анализ как приносящий большое успокоение. Он описывал его как «пребывание в теплой ванне» (выразительное сравнение, основанное на переживании того, что внешняя, но вместе с тем обво­лакивающая регуляция температуры, обеспечиваемая теплой ванной, приводит к восстановлению нарциссиче-ского равновесия купальщика и благодаря мягкой физи­ческой стимуляции, которую она оказывает, — к усилению чувства связности телесной самости). В процессе анализа с каждой неделей пациент, казалось, аккумулировал эф­фект от регулярных сеансов, его напряжение и болезнен­ное ощущение пустоты уменьшились, работоспособность, по его словам, улучшилась, и он стал работать гораздо продуктивнее. Однако в выходные дни напряжение зна­чительно возрастало, он начинал беспокоиться о своих

физических и психических функциях, ему снились сны о насилии и угрозе разрушения, и он был склонен реаги­ровать вспышками гнева на самое незначительное раздра­жение. Однако пациент уже стал понимать, что его напря­жение возникало из-за разлуки с аналитиком (хотя внешне его по-прежнему в первую очередь беспокоило то, что его бывшая жена забудет его или не будет о нем думать).

В этот период во время аналитического сеанса он вне­запно испытывал интенсивное чувство целостности, благо­получия, возросшую уверенность в себе, а также снижение напряжения и уменьшение ощущения внутренней пустоты после того, как аналитик произносил фразу: «Как вы гово­рили мне примерно неделю назад...» Пациент выражал явное удовольствие от того, что аналитик помнил его слова, сказанные на предыдущем сеансе, и в связи с реакцией пациента у аналитика сложилось отчетливое впечатление, что связность его самовосприятия — здесь, в частности, вдоль временной оси — поддерживалась тем, что его слу­шали, помнили и на него эмпатически реагировали (то есть тем, что осуществлявшиеся аналитиком функции зеркала позволяли пациенту катектировать реактивированную грандиозную самость нарциссическим либидо).

Здесь можно добавить, что многие пациенты с нарцис-сическими нарушениями личности жалуются на чувство фрагментации, состоящее, в частности, из ощущения оторванности их самовосприятия от различных физи­ческих и психических функций. Возникающая в процессе терапии кратковременная фрагментация пока еще недо­статочно надежно катектированной самости, когда паци­ент увлекается какими-то внешними делами, чаще всего встречается на более поздних стадиях успешного анализа нарциссических нарушений личности. Большая связность самости, которая достигается в процессе анализа, вызы­вает улучшение различных функций Эго, приводя к ка-нализированию интереса в сферу профессиональных и межличностных отношений. Воодушевленный новыми переживаниями, пациент может уйти с головой в какое-ли­бо конкретное дело и вдруг начать испытывать тревожную ипохондрическую озабоченность по поводу своих физи­ческих и особенно психических функций. Однако это

напряжение, как правило, быстро проходит, когда — сна­чала с помощью интерпретаций аналитика, а затем спон­танно — пациент понимает, что оно вызвано тем, что его самость временно лишилась связного нарциссического катексиса, который бесконтрольно оказался перемещен на его действия.

Например, пациент Н., тридцатилетний мужчина (про­ходивший анализ у студентки под моим наблюдением), несмотря на внешние успехи в своей профессиональной деятельности, считал, что не справляется со своей рабо­той, и постоянно занимался самыми разными обществен­ными делами, чтобы избавиться от тягостного ощущения внутренней пустоты. В процессе анализа он осознал свой сильный эксгибиционизм, который не нашел отклика в его детстве. Процесс переработки позволил ему значи­тельно укрепить свою ядерную грандиозную самость, и он стал способен не только предаваться эксгибиционист­ским фантазиям (например, представляя, как он играет на скрипке перед огромной воображаемой аудиторией), по и выполнять свою обычную работу (которая на самом деле давала ему возможность осуществлять свои эксгиби­ционистские желания в социально приемлемой форме), проявляя все большую инициативу и интерес. Однако в переходный период он был подвержен приступам трево­ги — и когда играл на скрипке, и когда позволял себе увлечься своей повседневной работой. В каждом случае детальное исследование его переживаний показывало, что эта тревога была обусловлена не только угрозой гипо-маниакальной стимуляции из-за вторжения его пока еще неприрученного эксгибиционизма, но и — в еще большей степени — ощущением потери себя (декатексисом самости с угрозой возобновления ее фрагментации), когда он от­давался своей деятельности и стремлениям, то есть ин­вестировал их нарциссическим либидо. Однако эти пе­реживания тревоги возникали только в ограниченный переходный период. Позже он научился сочетать нарцис-сический катексис интересовавших его Эго-синтонных видов деятельности и Эго-синтонных целей с повышением связности самости, которым обычно сопровождается успешное осуществление функций Эго.

Специфические критические ситуации, возникающие в процессе анализа (подобные той, что возникла при анализе мистера М.), когда катексис самости оказывается под угрозой из-за увлечения пациента новыми занятиями, следует отличать от хронического психологического со­стояния, которое заставляет людей быть вовлеченными в какую-либо деятельность постоянно, поскольку только так они могут испытывать ощущение полноты жизни. Их действия не кажутся им результатом их планов, стрем­лений, целей и идеалов (они не основаны на устойчивом самовосприятии), а являются суррогатами самости. Анало­гичный симптом, наличие которого часто удается выявить только в процессе анализа, состоит в том, что пациент не ощущает себя связным по оси времени. Вначале такие пациенты часто жалуются, что на следующий день не мо­гут вспомнить содержание аналитических сеансов. Обыч­но это впечатление субъективно сохраняется даже тогда, когда удается продемонстрировать, что объективно оно неверно, поскольку на самом деле пациент может вспом­нить предыдущие сеансы. И наоборот, такие пациенты (например, мистер Б.) начинают субъективно чувствовать целостность и единство (включая ощущение своей непре­рывности во времени), когда аналитик приводит свиде­тельства того, что помнит их прошлые высказывания и чувства — несомненный признак того, что аналитик (при зеркальном переносе) начал выполнять важную (иред)структурную функцию поддержания связности само­сти пациента.

Эпизод из анализа мистера Б. служит иллюстрацией той функции, которую выполняет зеркальный перенос в подкреплении связности реактивированной самости пациента по оси времени. Следующий эпизод (который относится к ситуации, также возникающей на ранних этапах анализа) представляет собой другую, особенно наглядную иллюстрацию временной регрессивной фраг­ментации терапевтически реактивированной грандиоз­ной самости. Однако он демонстрирует не угрозу связному переживанию самости во времени (то есть переживанию самости как континуума), а угрозу восприятию ее связ­ности в пространстве.

Мистер Д., выпускник университета, в возрасте около тридцати лет, обратился за помощью к терапевту из-за распада брака. Вскоре, однако, у него обнаружились мно­гие другие проблемы, в частности склонность к разнооб­разным извращенным фантазиям и действиям. Мы не бу­дем здесь обсуждать особенности его психопатологии и шаткость его личностной структуры. Достаточно будет сказать, что он пытался избавиться от болезненных состо­яний нарциссического напряжения с помощью много­численных извращенных способов, в которых непостоян­ство различных поверхностно катектированных объектов и многообразие его сексуальных целей свидетельствовали о том, что он не мог довериться ни одному источнику удовлетворения и даже не мог предаваться тем действиям, с помощью которых надеялся получить удовольствие и уве­ренность в себе. Однако когда начал устанавливаться (нарциссический) перенос, стало понятно, что особую роль в его перверсиях играют вуайеристские и эксгиби­ционистские цели и что он пытался получить удовлетво­рение в этой области, если чувствовал угрозу отвержения.

Я не буду вдаваться здесь в обсуждение специфических генетических детерминант, впечатление о которых можно получить в процессе анализа (см., однако, главу 1). Я огра­ничусь кратким описанием переживаний пациента в кон­кретные выходные дни на ранней стадии его продол­жительного анализа. Хотя пациент уже начал понимать, что расставание с аналитиком⁸ нарушает его психическое равновесие, он пока еще не понимал, в чем состояла суть той особой поддержки, которую обеспечивал ему анали­тик. Первое время, когда они расставались на выходные, он пытался справляться со смутно ощущаемой внутренней угрозой, используя разные средства. Например, он обра­щался к относительно сохранной сфере интеллектуальных занятий; у него усиливались гомо- и гетеросексуальные желания, обычно выливавшиеся в небезопасные вуайе­ристские действия в общественных туалетах, в результа­те которых он достигал чувства слияния с мужчиной,

⁸ Этот анализ под моим постоянным наблюдением проводился студентом Чикагского психоаналитического института.

за которым подглядывал. Однако в эти выходные благо­даря сублимации в художественной деятельности он сумел не только обойтись без этих грубых средств защиты от угрожающего распада самости, но и объяснить причину той уверенности в себе, которую давал ему аналитик. В эти выходные пациент нарисовал портрет аналитика. Ключом к пониманию этого художественного произведения яви­лось то, что на портрете у аналитика не было ни глаз, ни носа — вместо этих органов чувств был изображен анализанд. Основываясь на этой улике (существовал также богатый дополнительный материал из прошлого и насто­ящего, который подтверждал эту интерпретацию), можно было сделать вывод, что главная поддержка в сохранении у пациента нарциссически катектированного образа само­сти обеспечивалась тем, как он воспринимал аналитика: при зеркальном переносе аналитик воспринимался па­циентом как некая (нарциссическая) либидинозная консо­лидирующая сила, которая обезвреживала и предотвра­щала тенденцию к фрагментации. Пациент чувствовал себя целостным, когда думал, что его признает и прини­мает объект, замещающий его недостаточно развитые эндопсихические функции: аналитик обеспечивал замену отсутствующего катексиса самости.

Здесь, пожалуй, есть смысл вернуться к вопросу о раз­граничении понятий, который уже затрагивался выше в теоретическом контексте, и вновь рассмотреть его на фоне имеющегося клинического материала. То есть необходимо провести различие между (а) связностью представления пациента о самом себе (целостностью реактивированной грандиозной самости), которую он мо­жет поддерживать благодаря присутствию аналитика, то есть благодаря реальному или воображаемому соеди­нению восприятия и реакций аналитика, и (б) единством и связностью Эго пациента с его функцией.

Хотя эти два понятия относятся к разным уровням абстракции (понятие самости ближе к интроспективному или эмпатическому наблюдению, а понятие Эго дальше от него), можно сказать, что переживание единой самости вследствие надежного нарциссического катексиса пред­ставления о себе, является важной предпосылкой связно

функционирующего Эго; и наоборот, отсутствие такого катексиса обычно ведет к нарушению функций Эго; и, на­конец, нарциссический катексис зеркального переноса может устранить нарушение Эго, то есть улучшить функ­ционирование Эго через промежуточную ступень — обес­печение связности самости. (Обсуждение взаимоотно­шений Эго и самости см.: Kohut, 1970a.)

ГЛАВА 6. Типы зеркального переноса:

КЛАССИФИКАЦИЯ В СООТВЕТСТВИИ С ГЕНЕТИКО-ДИНАМИЧЕСКИМИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯМИ

Предыдущая классификация переносов, возникающих вследствие терапевтической реактивации грандиозной самости, основывалась на генетических представлениях. В этой главе мне бы хотелось обсудить тины зеркального переноса, связанные не столько с (наследственно обуслов­ленными?) стадиями созревания грандиозной самости, сколько с внешними факторами, действовавшими в прош­лой (детской) и нынешней (терапевтической) ситуации. В частности, я бы выделил три разных способа — (1) пер­вичный, (2) вторичный и (3) реактивный, — которыми в процессе анализа устанавливается зеркальный перенос (в широком понимании этого термина), и показал, каким образом эти различные способы его возникновения связа­ны (а) с трансформациями грандиозной самости в детстве и (б) с определенными текущими переживаниями при формировании клинического переноса. Следовательно, терапевтическая мобилизация грандиозной самости мо­жет возникать либо непосредственно (первичный зер­кальный перенос), либо временно в качестве отступления от идеализирующего переноса (реактивная ремобилизация грандиозной самости), либо в виде повторения при пере­носе специфической генетической последовательности (вторичный зеркальный перенос).

Первичный зеркальный перенос

Нет необходимости специально подробно обсуждать пер­вичный зеркальный перенос, поскольку эта форма пред­ставляет собой обычный способ клинического проявления реактивированной при переносе грандиозной самости. Достаточно будет повторить то, о чем уже говорилось

раньше, — что, если аналитик занимает соответствующую позицию и не вмешивается, первичный зеркальный пере­нос установится у анализанда спонтанно. Специфическая форма переноса (будь то слияние, перенос по типу второго «я» или зеркальный перенос в узком смысле) определяется патогномоничной точкой фиксации, а специфические страхи, которые испытывает пациент в процессе уста­новления переноса (такие, как страх неконтролируемой регрессии, выражающийся в снах о падении, страх не­контролируемой гиперстимуляции реактивированным примитивным эксгибиционизмом, страх потери контакта с реальностью, вызванный усилением грандиозных фан­тазий, и т.д.), связаны со специфическим типом возни­кающего переноса. То же самое, разумеется, относится и к специфическим сопротивлениям, обусловленным спе­цифическими опасениями пациента, которые препятству­ют установлению переноса. Тщательное изучение разно­образных проявлений переноса, специфических страхов и связанных с ними сопротивлений имеет большую ценность для аналитика, поскольку может дать ему ключ к пониманию не только возникновения патологии, но и спе­цифического динамического взаимодействия между цент­ральной грандиозностью и эксгибиционизмом, с одной стороны, и близлежащими личностными структурами — с другой, которое на поздних стадиях анализа далеко не всегда проявляется столь отчетливо.

Если страхи анализанда вызывают у него непозволи­тельный дискомфорт или если в течение долгого времени они мешают его попыткам снова привлечь интерес арха­ичного объекта самости к реактивированной грандиозной самости, то тогда аналитику следует объяснить пациенту значение этой возникшей проблемы. Такие объяснения, разумеется, не должны содержать специфического гене­тического материала, и аналитику не следует сообщать о своих интуитивных генетических реконструкциях, по­скольку пациент склонен воспринимать их как призыв к установлению неспецифических, защитных, архаичных отношений со всеведущим объектом. Если же аналитик ограничится дружеским разъяснением пациенту движу­щих сил существующей ситуации, то пациент увидит,

что аналитику знакомо нарушение, которое заставляет его страдать, он почувствует себя в большей безопасности, а его тревога и с нею связанные сопротивления ослабнут.

Реактивная мобилизация грандиозной самости

Несмотря на большое практическое значение реактивной мобилизации грандиозной самости, здесь также нет необ­ходимости детально обсуждать ее в данном контексте. Ее положение — как промежуточной позиции или пово­ротного пункта — в типичных регрессивных колебаниях, происходящих при анализе нарциссических нарушений личности, изображено на диаграмме в главе 4 (позиция 2А, диаграмма 2, с. 116), а ее проявления в процессе лечения проиллюстрированы клиническими примерами (см. слу­чаи Ж. в главе 4 и М. в главе 10), в которых показаны некоторые последствия ошибочных реакций аналитика в ответ на установление идеализирующего переноса.

Отступление от идеализирующего переноса к (реак­тивной) мобилизации грандиозной самости связано с так­тическими особенностями аналитического процесса, которые, в сущности, не отличаются от известных времен­ных регрессий, возникающих после определенных фруст­раций объектного либидо при анализе неврозов переноса. Эти типичные смещения катексиса происходят в самых разных условиях нарциссического переноса — термин «перенос» (и, в частности, «зеркальный перенос») не при­годен, однако, для обозначения клинических проявлений реактивной мобилизации грандиозной самости. То, что получается в данном случае, едва ли можно назвать пози­тивной терапевтической активацией грандиозной само­сти — речь скорее идет о стремительном гиперкатексисе архаичного грандиозного представления пациента о себе, жестко защищаемого враждебностью, холодностью, над­менностью, сарказмом и молчанием (позиция 2А на диа­грамме 2). Во многих случаях регрессия, возникающая вслед за разочарованием в идеализированном объекте, не останавливается на уровне архаичного нарциссизма, а продолжает свое движение в направлении к гиперкатек-сису аутоэротической, фрагментированной телесно-пси-

хической самости, сопровождающемуся болезненными переживаниями ипохондрического беспокойства и ар­хаичным чувством стыда (позиция 3 на диаграмме 2). Между позициями архаичного нарциссизма (2А) и ауто-эротизма (3) мы иногда сталкиваемся с кратковременными проявлениями близких к галлюцинаторным фантазий о слиянии, связанных с отсутствием четких представ­лений пациента о своей личности.

Подобного рода примитивные идентификации, сме­шанные с ипохондрическими беспокойствами, нередко встречались, например, у мистера Д. (глава 5), которому, когда он испытывал разочарование в аналитике, казалось, что лицо и тело аналитика принимают черты его (паци­ента) умершей матери. Такая примитивизация выражения его неудовлетворенных орально-тактильных стремлений и потребности в нежности (сдержанной в отношении цели) и эмпатии (со стороны человека, воплощавшего образ матери) происходила даже на более поздних стадиях анализа, то есть в периоды, когда он уже стал способен подолгу заниматься сублимированной творческой деятель­ностью, которая пришла на смену примитивному визуаль­ному слиянию в его вуайеристской перверсии (см. обсуж­дение этой фазы анализа мистера Д. в главе 12).

Какими бы зловещими ни казались проявления этих ре­грессивных состояний, в большинстве случаев ни аналитик, ни пациент не становятся слишком ими обеспокоенными. Существуют, правда, редкие исключения (см., например, в главе 4 краткое описание случая мистера Ж., у которого тяжесть регрессии, интенсивность элементов анального влечения и соответствующая паранойяльная установка действительно внушали тревогу), но в подавляющем боль­шинстве случаев патологии, рассматриваемой в данной работе, эти регрессии, несомненно, являются частью тера­певтического процесса и вскоре принимаются пациентом как материал; для нацеленной на осознание работы, кото­рая ведет к постепенному расширению и усилению его Эго.

Эти регрессивные колебания нельзя ни предотвратить, ни назвать терапевтически нежелательными. Они порож­даются нарциссической уязвимостью анализанда, и их нель­зя избежать, поскольку эмпатия аналитика не может быть

совершенной — во всяком случае по сравнению с эмпатией матери по отношению к потребностям своего ребенка. И, как уже отмечалось выше, понимание, полученное в ре­зультате тщательного терапевтического исследования этих состояний, имеет большую ценность для пациента. Однако аналитическая работа не фокусируется на регрессивной позиции как таковой, которая представляет собой отступ­ление от благоприятного нарциссического переноса, а по­тому изолированная интерпретация содержания проявлений архаичной грандиозной самости или ипохондрических беспокойств пациента и переживаний стыда не принесла бы плодов и была бы технической ошибкой. Как только стано­вится понятным динамический контекст текущего регрес­сивного колебания, уже нет больше надобности избегать эмпатической реконструкции детских чувств, соотнося­щихся с чувствами, которыми сопровождаются временные регрессивные отступления в процессе анализа. Таким обра­зом, можно провести аналогию между ипохондрическими тревогами пациента и смутным беспокойством о своем здоровье у одинокого ребенка, не чувствующего себя защи­щенным и в безопасности, облегчающую понимание пациен­том глубинного значения своего нынешнего состояния и его генетических корней. И все же основная задача аналитика на этой стадии состоит в выявлении общего направления терапевтического процесса, и его интерпретации прежде всего должны фокусироваться на травматическом событии, спровоцировавшем регрессивное отступление.

Вторичный зеркальный перенос

В большинстве случаев зеркальный перенос постепенно развивается с самого начала лечения (первичный зеркаль­ный перенос); в некоторых случаях, однако, ему предшест­вует кратковременная начальная фаза идеализации. Значе­ние вторичного зеркального переноса является менее очевидным, чем значение реактивной мобилизации гран­диозной самости, и, в частности, здесь необходимо иссле­довать генетические причины его возникновения.

В ограниченный начальный период анализа центри­рованных на себе или поглощенных собой нарциссических

личностей возникновение на время идеализирующего пере-i юса не вызывает сомнений. Даже если эта идеализирующая установка пациента не разрушается преждевременными ин­терпретациями или каким-либо другим пассивным или ак­тивным вмешательством аналитика, как правило, она быст­ро исчезает, и вместо нее в поведении и в свободных ассоциациях пациента отчетливо проявляются признаки, свидетельствующие о том, что произошел переход от мо­билизации идеализированного объекта к мобилизации грандиозной самости и установился зеркальный перенос (в одной из трех генетически детерминированных его форм). Затем он сохраняется в течение долгого времени, когда систематический процесс переработки фокусируется на интеграции реактивированной грандиозной самости. I Гервоначальную идеализацию аналитика следует понимать как проявление специфического промежуточного этапа в пока еще не завершившейся терапевтической регрессии анализанда. В таких случаях в сновидениях и воспоми­наниях пациента мы обнаруживаем образы тех людей, которыми он восхищался и которых идеализировал в дет­стве, хотя их возникновение тесно связано с его нынешним отношением к аналитику; или мы сталкиваемся с непосред­ственным выражением пациентом сознательно пережи­ваемого восхищения аналитиком.

Клинический пример первого вида идеализации (появ­ление в сновидениях образов людей, вызывающих восхище­ние), предшествующий вторичному зеркальному переносу, будет приведен позже при обсуждении тенденции некото­рых аналитиков (иногда обусловленной мобилизацией их контрпереноса) отвечать ошибочными или несвое­временными интерпретациями, когда пациенты их идеа­лизируют. Случай мисс М. (глава 10), несомненно, является примером скоротечной установки к идеализирующему пе­реносу, косвенно выражавшейся в сновидениях на ранних этапах анализа. В этом случае идеализация воспроизводила временную попытку справиться с натиском угрожающих нарциссических напряжений посредством идеализации священника, которым пациентка восхищалась в раннем подростковом возрасте. Патовая ситуация, возникшая из-за ошибки аналитика, не стала помехой для возобновления

идеализирующего переноса, но воспрепятствовала канали-зированию эксгибиционистских требований грандиозной самости в благоприятный зеркальный перенос.

Клинический пример второго типа идеализации (непо­средственное выражение сознательного восхищения ана­литиком), предшествующей вторичному зеркальному переносу, содержится в подробном сообщении (приве­денном, однако, в другом контексте) об анализе мистера Л. (глава 9). В течение короткого времени на ранней стадии анализа этот пациент открыто выражал огромное восхи­щение аналитиком и идеализировал его внешность, пове­дение, физические и умственные способности. Эта не­продолжительная идеализация повторяла безуспешную попытку пациента (когда ему было примерно три с поло­виной года) идеализировать своего отца. После рождения второго сына отношение матери пациента внезапно изме­нилось от некритичного восхищения на критическое отвержение его самого и его потребностей во внимании, и ребенок попытался справиться с интенсивной нарцис-сической фрустрацией, идеализировав отца и относясь к нему как к достойному восхищения человеку, к которому у него могло возникнуть чувство привязанности. Однако по некоторым причинам эта попытка не удалась, в част­ности потому, что, несмотря на значительные внешние успехи, отец пациента, по-видимому, страдал специфиче­ским серьезным нарушением самооценки, что не позво­лило ему принять роль, которую отводил ему сын. Таким образом, вместо того чтобы позволить возвеличить себя и дать сыну возможность испытать чувство нарциссиче-ского удовлетворения и равновесия, присоединившись к человеку, вызывавшему его восхищение, отец отверг, принизил и раскритиковал желание ребенка установить с ним связь посредством идентификации.

Поэтому попытки сына создать идеализированное роди­тельское имаго оказались недолговечными, и он вернулся к установкам и формам поведения, восстанавливающим нарциссическое равновесие, которые были характерны для более раннего периода его жизни. Теперь он пытался повы­сить свою самооценку через прежнюю грандиозность и экс­гибиционистские проявления, когда-то поощрявшиеся его

матерью. В частности, он реализовывал свои грандиозные и эксгибиционистские устремления, занимаясь спортом, увлечение которым сохранилось у него во взрослой жизни и который стал средоточием его последующих успехов и не­удач. Мы не будем здесь подробно останавливаться на разви­тии личности пациента. Данный эпизод, относящийся к ге­нетически наиболее важному периоду его детства, приведен лишь для того, чтобы показать, каким образом специфи­ческая последовательность установления нарциссического переноса в процессе анализа (начальный период идеализа­ции, за которым следует вторичный зеркальный перенос) по­вторяет последовательность событий в детстве пациента (кратковременную попытку идеализации, за которой после­довало возвращение к гиперкатексису грандиозной самости). Как бы ни выражалась эта мимолетная идеализация — открыто или завуалированно, направлена ли она непосред­ственно на аналитика или лишь косвенно указывает на не­го, — в метапсихологическом отношении она восстанав­ливает возможность для продвижения в одном из важней­ших направлений развития нарциссизма, которое не было успешно завершено в детстве. Речь идет о попытке сформи­ровать надежное идеализированное родительское имаго, которое затем будет интроецировано в форме идеализиро­ванного Супер-Эго. Таким образом, в отличие от временных колебаний от идеализированного родительского имаго к грандиозной самости (реактивной мобилизации гран­диозной самости), происходящих на более поздних стадиях терапии, переход от мобилизации идеализированного родительского имаго к мобилизации грандиозной самости в этих случаях повторяет специфическую последователь­ность событий детства анализанда: (а) пробную идеализа­цию детского объекта, (б) (травматическое) прерывание идеализации и (в) (повторный) гиперкатексис грандиозной самости. Ни кратковременный период идеализации, ни по­следующее спонтанное смещение в направлении грандиоз­ной самости нельзя оставлять без внимания, поскольку при переносе важнейшие психологические события прошлого повторяются именно в этой последовательности. Поэтому аналитик не должен ни отвергать начальную идеализацию, ни пытаться продлить ее искусственно.

Клиническое значение идеализации терапевта, пред­шествующей установлению вторичного зеркального пере­носа, имеет три аспекта.

1. Идеализацию терапевта можно рассматривать как
особого рода проверку, которой пациент подвергает тера­
певта во время их первых встреч (см. главу 10).

2. Идеализацию терапевта можно расценивать как благо­
приятный прогностический признак, поскольку в этом слу­
чае процесс переработки открывает две возможности реак­
тивации нарциссического катексиса: (а) он делает возможной
терапевтическую трансформацию грандиозности и эксгиби­
ционизма архаичной грандиозной самости в реалистичные
притязания и самооценку и (б) на поздних стадиях терапии,
когда возобновленная идеализация аналитика (вторичный
идеализирующий перенос) пришла на смену (вторичному)
зеркальному переносу, существует возможность для тера­
певтической трансформации идеализированного родитель­
ского имаго в интернализированные идеалы.

3. И, наконец, тот факт, что, когда в этих случаях
наступает терапевтическая регрессия, временная приоста­
новка в регрессивном движении нарциссического либидо
происходит на стадии идеализации, также можно рассмат-
ривать в качестве важной терапевтической задачи; цели
развития, не достигнутые в детском возрасте, словно
на короткое время высвечиваются в начале терапии, пре­
жде чем снова исчезнуть из поля зрения.

Иногда, хотя и не столь регулярно и явно, идеализи­рующий перенос может устанавливаться также на поздних стадиях анализа, который с самого начала лечения харак­теризовался наличием зеркального переноса (первичным зеркальным переносом). В таких случаях — а также, разу­меется, во всех случаях вторичного идеализирующего пере­носа, возникающего вслед за вторичным зеркальным пе­реносом, — процесс переработки включает в себя две фазы: раннюю фазу, в которой анализ фокусируется на зеркаль­ном переносе, и позднюю фазу (вторичный идеализиру­ющий перенос), в которой аналитическая работа фокусиру­ется на идеализации, проявляющейся теперь уже целостно.

ГЛАВА 7. Терапевтический процесс

ПРИ ЗЕРКАЛЬНОМ ПЕРЕНОСЕ

В чем состоит цель и каково содержание специфических процессов переработки, которые приводятся в действие при анализе грандиозной самости? Как и в предыдущем обсуждении процесса переработки при идеализирующем переносе, лучше всего начать со сравнения процесса переработки, фокусирующегося на грандиозной самости при зеркальном переносе, с хорошо известными аналогич-ными терапевтическими действиями при анализе неврозов переноса.

Важнейшим терапевтическим инструментом при пси­хоаналитическом лечении неврозов переноса является интерпретация бессознательных направленных на объект

стремлений (и защит от них), которые были мобили-
зованы терапевтической ситуацией и которые используют
предсознательный образ аналитика в качестве главного

средства формирования переносов. Процесс переработ­
ки, то есть повторная встреча Эго с вытесненными стрем-

лениями и его конфронтация с архаичными методами, используемыми для отражения этих стремлений, ведут к расширению сферы влияния Эго, что и составляет цель психоаналитической терапии.

Аналогично инвестициям инцестуозного объекта, которые становятся реактивированными в процессе ана-лиза неврозов переноса, грандиозная самость, активи­рованная при зеркальном переносе, не интегрируется в ориентированную на реальность организацию Эго, л вследствие патогенных переживаний (например, дли­тельных тесных отношений с нарциссической матерью, сопровождавшихся травматическим отвержением и разо­чарованием) становится диссоциированной от остальной части психического аппарата. Таким образом, эксгиби­ционистские побуждения и грандиозные фантазии оста­ются изолированными, отщепленными, отвергнутыми

и/или вытесненными и являются недоступными модифи­цирующему влиянию реальности Эго.

У меня нет здесь возможности подробно останавливаться на недостатках и преимуществах (для адаптации), которые возникают у развивающейся личности вследствие диссоциа­ции и/или вытеснения грандиозной самости, и я лишь укажу на две основные с ними связанные психические дисфункции: (1) напряжение, вызываемое запруживанием примитивных форм нарциссического эксгибиционистского либидо (воз­росшая тенденция к ипохондрической озабоченности, за­стенчивость, чувство стыда и смущение), и (2) снижение способности адекватно оценивать самого себя, а также полу­чать Эго-синтонное удовольствие от своей деятельности (включая Funktionslust¹ [Бюлер]) и добиваться успехов, обу­словленное тем, что нарциссическое либидо оказывается привязанным к нереалистичным бессознательным или от­вергнутым грандиозным фантазиям и к грубому эксгибицио­низму отщепленной и/или вытесненной грандиозной са­мости и, таким образом, недоступным для Эго-синтонных действий, стремлений и успехов, имеющих непосредствен­ное отношение к (пред)сознательному самовосприятию.

Если, например, нарциссическое либидо пациента тесно связано с вытесненными нетрансформированными фантазиями о полете, он может быть лишен не только ощущения благополучия, которое происходит от здоровой двигательной активности, но и удовольствия от целена­правленной деятельности и «полета воображения» (Ster-ba, 1960, p. 166), то есть от сублимированного действия-мысли. Здесь можно добавить, что фантазии о полете, по-видимому, часто являются характерной чертой не-трансформированной инфантильной грандиозности. Ее ранние стадии одинаковы у обоих полов и, вероятно, подкрепляются экстатическими ощущениями, возника­ющими у маленького ребенка, когда о нем заботится все­могущий идеализированный объект самости. Однако ее поздние стадии связаны у мальчиков с переживаниями блаженства, которыми сопровождается поднятие пениса во время первой эрекции (Greenacre, 1964). Разумеется,

¹ Функциональное удовольствие (нем.), — Примечание переводчика.

сновидения и фантазии о полете повсеместно распро­странены и многообразны².

Важнейший аспект процессов переработки при зер­кальном переносе включает в себя мобилизацию отщеп­ленной и/или вытесненной грандиозной самости, а также формирование предсознательных и сознательных дери­ватов, которые проникают в реальность Эго в форме эксгибиционистских стремлений и грандиозных фанта­зий. В целом аналитики знакомы с мобилизацией поздних стадий развития грандиозной самости, когда ее грандиоз­ность и эксгибиционизм объединяются с прочно установ­ленными направленными на объект стремлениями. Специ­фические внешние ситуации в эдиповой фазе развития

Иррациональный страх высоты (акрофобия), как я сумел убе­диться благодаря психоаналитическому исследованию двух пациентов, не конструируется — по крайней мере в некоторых случаях — в соответствии с моделью психоневротического симп­тома (то есть как страх символической кастрации в ответ на мо­билизацию инцестуозных желаний [см. в этом контексте Bond, 1952]), а обусловлен мобилизацией инфантильной грандиозной веры в способность летать. То есть нетрапсформированная грандиозная самость побуждает Эго совершить прыжок в пусто­ту, чтобы парить или плыть в пространстве. Однако реальность Эго реагирует тревогой на активность тех секторов собственной сферы, которые склонны повиноваться угрожающему жизни требованию.

Основная психопатология, которой объясняются эти случаи акрофобии, соответствует психопатологии, составляющей метапсихологический субстрат ряда двигательных расстройств (см. Kohui, 1970a). Другими словами, предрасположенность некоторых индивидов к возникновению двигательных рас­стройств также не формируется подобно истерическому симпто­му. То есть симптом возникает не из-за того, что ритмические движения реактивируют переживание сексуальной стимуляции, подвергшейся запрету в детском возрасте, а вследствие повтор­ного нарушения надежного слияния с идеализированным объек­том самости - например, в результате того, что человек оказался во внешней ситуации (такой, как поездка на автомобиле с лишен­ным эмпатии водителем), напоминающей лишенную эмпатии заботу идеализированного объекта о ребенке, который пытался через слияние с ним обрести психологическую стабильность и безопасность.

ребенка способствуют становлению этого типа грандиоз­ности, которая в таких случаях воспринимается в рамках объектно-либидинозных стремлений (и подчинена им). Если у ребенка нет реального взрослого соперника, напри­мер в случае смерти или отсутствия в эдиповой фазе роди­теля того же пола, или если взрослый соперник обесце­нивается эдиповым объектом любви, или если взрослый объект любви стимулирует грандиозность и эксгибицио­низм ребенка, или если ребенок подвергается воздейст­вию этих констелляций в различных сочетаниях, то тогда фаллический нарциссизм ребенка и грандиозность, соот­ветствующие ранней эдиповой фазе, не сталкиваются с противодействием со стороны реалистичных ограни­чений ребенка, которые возникают в конце эдиповой фазы, и ребенок остается фиксированным на своей фалли­ческой грандиозности.

Разнообразные (зачастую, но не всегда, неблагоприят­ные) симптоматические последствия таких фиксаций всем хорошо известны — например, контрфобически преувели­ченные демонстративные действия так называемых фал­лических личностей (гонщики, сорвиголовы и т.п.), когда тревожное Эго отказывается от ранее приобретенного понимания того, что эдипова экзальтация была нереали­стичной, и, отрицая интенсивный страх кастрации, утвер­ждает свою неуязвимость перед лицом реальной опас­ности и требует для своего подкрепления постоянной подпитки в виде восхищения и оваций.

Однако ненадежность Эго в таких случаях фиксации на ранней эдиповой грандиозности едва ли обусловлена исключительно нереалистическим характером желаний и притязаний фаллической грандиозной самости. В дейст­вительности не сопровождающиеся психологическими осложнениями фиксации этого типа иногда приводят к то­му, что Эго пытается действовать — не выстраивая защит, то есть в первую очередь не для того, чтобы почувствовать себя уверенным перед лицом угрозы страха кастрации — в соответствии с требованиями фаллической грандиоз­ности, которая в свою очередь при доле везения и нали­чии определенных способностей может добиться ценных реалистических достижений.

И все же в большинстве случаев взаимосвязь причины и следствия является более сложной. Например, за обра­зами, касающимися отношений грандиозной самости мальчика с обесцененным отцом (в случае девочки — с обесцененной матерью), очень часто стоит глубинное имаго опасного, могущественного соперника-родителя, и, как отмечалось выше, защитный эдипов нарциссизм сохраняется прежде всего для того, чтобы усилить отри­цание страха кастрации.

Важно понимать не только то, что эдипова грандиоз­ность ребенка имеет защитный характер; заслуживает внимания и тот факт, что за обесценивающей установкой эдипова объекта любви (в случае мальчика — матери) по отношению к эдипову сопернику (отцу) и явным пред­почтением (гиперстимулированного таким образом) ре­бенка (сына) у эдипова объекта любви (матери) обычно скрывается восхищение и благоговение перед собствен­ным эдиповым объектом любви (отцом матери). Таким образом, мать, которая явно принижает взрослого муж­чину (то есть отца мальчика) и, по-видимому, предпочи­тает сына, испытывает глубокое восхищение, смешанное с чувствами благоговения и страха, по отношению к бессо­знательному имаго ее собственного отца. Сын принимает участие в защитном принижении матерью его отца и кон­кретизирует эту эмоциональную ситуацию с помощью грандиозных фантазий; однако он ощущает страх матери перед сильным мужчиной, обладающим взрослым пени­сом, и (бессознательно) понимает, что ее восхищение им, сыном, будет сохраняться лишь до тех пор, пока он не вы­растет и не станет независимым мужчиной. Другими сло­вами, он функционирует как часть защитной системы матери.

Однако в большинстве случаев, которые рассматри­ваются в данной работе, речь не идет о последствиях фиксации на эдиповой грандиозности (характеризующей­ся смешением сильного объектного катексиса и страха кастрации) — в них основные фиксации связаны с ранни­ми этапами развития детского нарциссизма. Оставляя в стороне структурные сложности, возникающие, когда фаллическая фиксация скрывается за проявлениями

защитных регрессивных инфантильных установок или когда ранние фиксации представлены посредством более поздних (например, эдиповых) переживаний («нало­жение»), я бы хотел теперь обратиться к обсуждению содержания и роли дофаллической грандиозной самости и с нею связанной аналитической работы.

Цель анализа, разумеется, состоит в том, чтобы вклю­чить во взрослую личность (в реальность Эго) вытеснен­ные или иным образом дезинтегрированные (изолирован­ные, отщепленные, отвергнутые) аспекты грандиозной самости независимо от того, какое место они занимают в процессе развития, и заставить служить их энергию зрелому сектору Эго. Таким образом, основная деятель­ность в клиническом процессе при установлении зеркаль­ного переноса вначале связана с раскрытием пациентом своих инфантильных фантазий об эксгибиционистской грандиозности. Однако осознание и все большее принятие реальностью Эго ранее диссоциированных грандиозных стремлений и, как следствие предшествовавших этапов, сообщение об этих фантазиях аналитику наталкивается на сильное сопротивление.

Мы не будем подробно останавливаться на содержании грандиозных фантазий³ и перипетиях их болезненного столкновения с реальностью Эго в процессе терапии, поскольку нас здесь прежде всего интересует напоми­нающее перенос состояние, которое возникает во время анализа, и, в частности, его психоэкономическое и психо­динамическое значение в клиническом процессе.

Кроме того, необходимо признать, что аналитик не­редко испытывает разочарование, обнаруживая совер­шенно тривиальные фантазии, которые после стольких

³ Относительно происхождения и функций «фантазий о гран­диозности и всемогуществе» см. соответствующие замечания, разбросанные в ряде эссе Ж. Лампль-де Гроот (Lampl-de Groot 1965, в частности р. 132, 218, 269, 314, 320, 352, 353). По поводу типичных фантазий, в частности фантазий об умении летать, см. также работу Кохута (Kohul, 1966a, р. 253 etc., 256-257), где приводится конкретная иллюстрация фантазии о полете, которая была интегрирована в адаптированное к реальности поведение.

трудов, затраченного времени и сильного внутреннего сопротивления в конце концов обнаруживает пациент и описывает аналитику, нередко испытывая при этом сильнейшее чувство стыда. Parturient monies, nascetur ridiculus mus. (Гора будет трудиться и родит смехотворную мышь. Гораций, ArsPoelica, 139.) Разочарование аналитика (в про­тивоположность сильнейшим эмоциям, которые испыты­вает анализанд, когда впервые делится с другим человеком самым сокровенным секретом и, таким образом, в сущ­ности, с самим собой) отчасти может быть обусловлено сопротивлением аналитика регрессии, которой потре­бовал бы полный эмпатический резонанс с архаичным материалом. Однако то, что откровенность пациента не всегда оказывает сильное эмоциональное воздействие на аналитика, может быть также обусловлено тем, что в предшествующем длительном процессе переработки материал первичного процесса постепенно приобрел форму вторичного процесса, стал, так сказать, доступным для передачи и уже отнюдь не тем, чем был когда-то, даже если пациент по-прежнему ощущает в этом откровении отзвуки прежней огромной силы⁴.

Иногда, правда, как раз содержание фантазии позво­ляет эмпатически понять стыд, ипохондрию и тревогу, которые испытывает пациент: стыд, возникающий из-за того, что откровение сопровождается порой разрядкой грубого, необработанного, ненейтрализованного эксгиби­ционистского либидо, и тревогу, возникающую из-за того, что грандиозность изолирует анализанда и угрожает ему постоянной потерей объекта.

Например, пациенту В. в период жизни, когда он стре­мился к общественному признанию и известности, при­снился следующий сон: «Встал вопрос о поиске для меня преемника. Я подумал: как насчет Бога?» Отчасти этот сон

⁴ По поводу изменений, которым подвергаются бессознательные фантазии в процессе осознания, а также о том, что не претер­певшие изменений первично-процессуальные фантазии могут существовать «за пределами (сенсорного органа) сознания, подобно невидимым для глаза ультрафиолетовым лучам» (см.: Kohut, 1964, р. 200).

явился результатом не совсем безуспешной попытки смяг­чить грандиозность с помощью юмора; тем не менее он вы­звал возбуждение и тревогу и привел на фоне возоб­новившегося сопротивления к воскрешению в памяти пугающих детских фантазий, в которых пациент ощущал себя Богом.

Однако во многих случаях грандиозность, формиру­ющая ядро фантазий, раскрываемых анализандом, про­является лишь в виде намека. Например, пациент Г., ис­пытывая сильнейшее чувство стыда и сопротивление, вспомнил, что в детском возрасте часто представлял себя регулировщиком на улицах города. Фантазия выглядела вполне безобидно; однако чувство стыда и сопротивление стали более понятными, когда пациент пояснил, что регу­лировал уличное движение с помощью «мысленного кон­троля», исходившего из его головы, и что его голова (по-видимому, отделенная от остального тела), оказывая свое магическое влияние, находилась над облаками.

В других случаях грандиозные фантазии содержат элементы магического садистского контроля над миром: пациент воображает себя Гитлером, Аттилой Варваром и т.д., и под его (магическим) контролем находятся массы людей, на которые он воздействует, словно они являются неодушевленными частями некоего механизма. Магиче­ское разрушение зданий и городов и их магическое восста­новление играет ту же роль, какую порой играет абсолют­ная власть над отдельным другим человеком, который, однако, остается единственной реальностью в безлюдном мире. Некоторые пациенты рассказывают о своей детской вере в то, что все без исключения люди являются их ра­бами, слугами или собственностью (пациент 3.) и что каждый, кого встречал ребенок, знает это, но об этом не говорит. У другого больного (пациента Ж., который во взрослом возрасте страдал гораздо более тяжелыми нарушениями, чем другие упомянутые здесь люди) су­ществовало убеждение — а не просто фантазия! — что все в школе знали его имя, тогда как он их имен не знал — Румпелыптильцхен наоборот — и что это обстоятельство свидетельствовало о его уникальности, особом положении среди других детей, а не являлось всего лишь результатом

того, что он не был способен установить отношения с ни­ми, хотя, разумеется, они и в самом деле знали имена друг друга, равно как и его. В конечном счете здесь присут­ствует повторяющаяся тема «особенности», «уникально­сти», часто «утонченности» («как очень тонкий инстру­мент», «как очень изящные часы»), являющаяся главным пунктом множества пугающих, постыдных и изолирующих нарциссических фантазий, которые не могут найти более точного выражения, чем выражение, передаваемое с по­мощью этих слов.

Иногда аналитик может стать свидетелем специфи­ческого сопротивления полной интеграции грандиозной фантазии даже после того, как она, казалось бы, была целиком раскрыта и признана. Это сопротивление прини­мает форму неспособности пациента использовать свои инсайты как средство к достижению реалистичного пове­дения. В этом случае интерпретации аналитика должны быть сфокусированы на противоречии воображаемого величия и реальных успехов. Он должен показать, что па­циент пока еще не способен с терпением относиться к двум вещам: (а) к тому, что в любом деле всегда есть риск неудачи, каким бы хорошо подготовленным оно ни было, и (б) к тому, что любой, даже самый крупный реальный успех имеет свои пределы. Другими словами, пациент справился с иррациональным содержанием своих гран­диозных фантазий, но пока еще не трансформировал потребность во всемогущей уверенности в результатах своих усилий, в неограниченном успехе и восхвалении в Эго-синтонные установки настойчивости, оптимизма и в стабильную самооценку.

Мистер О., физиолог, в процессе анализа достиг замет­ного прогресса в изживании ярко выраженного и глубоко укоренившегося торможения в работе. Но он продолжал испытывать серьезные трудности, когда ему приходилось подготавливать результаты своих научных исследований к публикации. Его грандиозные фантазии стали доста­точно интегрированными с реалистичными честолю­бивыми устремлениями и способами поведения, чтобы создать устойчивый импульс к деятельности, который помог бы ему довести до конца основную часть своей

исследовательской работы. Однако его упорная фиксация на архаичной потребности в полной уверенности в успехе, в безграничных достижениях и в безграничном восхва­лении по-прежнему не позволяла ему продемонстрировать свое конечное достижение, рискнуть оказаться в ситуации неопределенности в связи с реакцией научного сооб­щества и принять тот факт, что похвала, которую он, возможно, получит, в лучшем случае окажется ограни­ченной.

Однако соприкосновение определенных аспектов гран­диозных фантазий с реальностью может быть не только временно заблокировано вышеупомянутыми специфически­ми трудностями, но и осознание их во всех их аспектах — или их интеграция со структурой Эго, если они находились в отщепленном состоянии, — а также высвобождение свя­занных с ними эксгибиционистских потребностей, как пра­вило, наталкивается на сильное сопротивление. В своей эдиповой форме (фаллическая грандиозность и фалли­ческий эксгибиционизм) грандиозная самость оказывается в тени прочных объектных конфигураций, а бросающиеся в глаза напряжения, вызванные чувством соперничества, и страхи кастрации, присущие этой фазе, могут скрывать специфическую тревогу и сопротивления, вызываемые мобилизацией нарциссических аспектов эдипова комп­лекса. Однако в тех случаях, когда спонтанная терапев­тическая регрессия приводит к активации дофаллической грандиозной самости — особенно на стадии, когда ребенок нуждается в безусловном принятии всей его телесно-пси­хической самости и восхищении ею, то есть примерно на поздней оральной стадии развития либидо — тревоги и защиты, специфически связанные с нарциссическими структурами, различить значительно проще. Правда, нали­чие анальных и оральных элементов влечений является очевидным; однако беспокойство в первую очередь вызы­вают здесь не цели этих влечений (и уж тем более не спе­цифические вербализируемые фантазии, касающиеся их объектов), а их примитивность и интенсивность. Други­ми словами, опасность, от которой защищается Эго, удер­живая грандиозную самость в диссоциированном и/или вытесненном состоянии, состоит в недифференцирован-

ном наплыве ненейтрализованного нарциссического либи­до (на которое Эго реагирует тревожным возбуждением) и во вторжении архаичных образов фрагментированной телесной самости (которые Эго конкретизирует в форме ипохондрической озабоченности).

Постулировав эти принципы, я должен признаться, что в реальной клинической ситуации бывает далеко не просто быстро и четко определить, к чему — к сфере дофаллического нарциссизма или к эдиповой фазе — отно­сится ядро активированных патогенных структур, которые доминируют при переносе. Решение аналитика основыва­ется (1) на его эмиатическом понимании природы основ­ных тревог пациента и защитных маневров, используемых для их избегания, и (2) на его теоретическом понимании различных отношений, которые могут существовать между (дофаллическими и фаллическими) нарциссическими структурами и структурами, связанными с объектно-катек-тированными конфликтами эдипова периода.

Как я уже отмечал, главной тревогой, встречающейся при анализе нарциссических нарушений личности, явля­ется не страх кастрации, а страх недифференцированного вторжения нарциссических структур и их энергий в Эго. Поскольку симптоматические последствия подобных втор­жений уже обсуждались и демонстрировались, я просто их здесь перечислю. Ими являются страх потери реаль­ности самости в результате экстатического слияния с идеа­лизированным родительским имаго или в результате квази­религиозной регрессии в направлении слияния с Богом или со вселенной; страх потери контакта с реальностью и страх постоянной изоляции вследствие переживания нереали­стичной грандиозности; пугающие переживания, связан­ные с чувством стыда и застенчивостью, вызванными втор­жением эксгибиционистского либидо; ипохондрические беспокойства по поводу физического или психического заболевания, обусловленные гиперкатексисом разобщен­ных аспектов тела и психики. Этот список идеаторного содержания страхов, переживаемых в процессе анализа нарциссических личностей, вполне можно расширить и можно было дать более детальное описание того, как па­циент психически конкретизирует свои беспокойства.

Здесь, однако, я бы предпочел еще раз обратить внимание на общее качество этих тревог, а именно на то, что обычно они являются диффузными и что первичный страх Эго возникает в ответ на интенсивность возбуждения и на угрозу со стороны архаичной по своей природе энергии, вторгающейся в его область.

Разумеется, существуют определенные сложности в разграничении этих страхов и страхов возмездия эди­повой фазы, когда страх кастрации переживается более или менее непосредственно в форме страха оказаться убитым или изувеченным конкретным превосходящим по силе противником. Однако их разграничение стано­вится более сложным, (а) когда эдиповы страхи выража­ются в доэдиповых символах, или (б) когда обширная защитная регрессия на доэдиповы уровни осуществля­ется для того, чтобы избежать страхов кастрации. Хотя в остальном эти затруднения не относятся к теме данной монографии, их все же следует рассмотреть, поскольку они связаны с разграничением страхов, которым мы здесь занимаемся. Таким образом, по сравнению с тревогами, вызываемыми угрозой вторжения нарциссических струк­тур, в обоих вышеупомянутых случаях рано или поздно всегда можно обнаружить — по крайней мере в виде наме­ка — ситуацию любовного треугольника; кроме того, их ха­рактеризует высокая степень конкретизации источника опасности (личный противник); и, наконец, их характе­ризует высокая степень конкретизации природы опасно­сти (то есть наказания). Примером здесь может служить различие между (а) ипохондрическим беспокойством (конкретизируемым в виде страха физического или психи­ческого заболевания), обусловленным страхами аутоэро-тической фрагментации, и (б) страхом кастрации, регрес­сивно выражающимся в виде страха заболевания (или, если речь идет о дофаллических элементах влечений, то выражающимся в виде страха оказаться проглоченным, съеденным, избитым, отравленным, похороненным зажи­во, страха утонуть, задохнуться и т.д.).

В первом случае, то есть в случае страха вторжения архаичных нарциссических катексисов, угрожающих связ­ности самости, у аналитика создается впечатление, что чем

дольше продолжается аналитическая работа, тем более неопределенным по своему содержанию становится беспо­койство. В конце концов пациент начинает говорить о ка­ком-то непонятном физическом давлении и напряжении или о страхе потерять контакт, неудовлетворенности, тревожном возбуждении и т.д. Он может начать расска­зывать об эпизодах из своего детства, когда он оставался в одиночестве, не чувствовал себя полным жизни и т.п. Во втором же случае, то есть в случае регрессивно конкре­тизированных страхов кастрации, картина совершенно обратная. Чем дольше продолжается аналитическая работа, тем более специфической становится конкретизация стра­ха и тем более определенным становится источник опас­ности. И когда, наконец, пациент вспоминает эпизоды из детства, связанные с конкуренцией с более сильными соперниками, после которых возникали страхи возмездия, у аналитика, разумеется, не остается сомнения в том, что ак­тивированные конфликты относятся к эдиповой фазе. Из-за регрессии к эдипову материалу, с одной стороны, а также конкретизации и тенденции к наложению нарцис­сических и аутоэротических напряжений на более поздние переживания — с другой, эти две наблюдаемые картины на первый взгляд кажутся одинаковыми. Однако особен­ности терапевтического процесса и некоторые нюансы переживаний указывают на противоположные направ­ления и позволяют их разграничить.

Что касается общей организации психопатологии пациента, то между фаллически-эдиповыми структурами, в которых ущемленный нарциссизм ребенка играет лишь второстепенную роль, и нарциссическими структурами (фаллическими и дофаллическими), которые являются главными патогенными детерминантами нарциссического переноса, могут существовать следующие отношения. (1) Отчетливо преобладает либо (а) нарциссическая, либо (б) объектно-трансферентная патология; (2) преоблада­ющая нарциссическая фиксация сосуществует с выражен­ной объектно-трансферентной патологией; (3) внешне нарциссическое нарушение скрывает ядерный эдипов конфликт и (4) нарциссическое нарушение личности скрывается внешне эдиповыми структурами. Только

тщательное наблюдение и невмешательство в спонтанное развитие переноса позволяют во многих случаях решить, с какими из этих отношений сталкивается аналитик. Но необходимо также отметить, что даже в некоторых случаях настоящей первичной нарциссической фиксации совокупность эдиповых симптомов (например, фобия) по-прежнему может возникнуть — пусть и на короткое время — в самом конце лечения, и аналитический подход к этим симптомам должен быть точно таким, как в случае типичного первичного невроза переноса.

Отыгрывание при нарциссических переносах: Проблема активности терапевта

Фундаментальное сопротивление грандиозной самости воздействию психоанализа объясняется ее асоциальной природой, а потому одним из наиболее существенных со­противлений переносу, встречающихся в процессе анали­тической мобилизации вытесненной грандиозной самости, является ее отклонение от зеркального переноса и исполь­зование ее инстинктивной энергии в синдроме асоциаль­ного отыгрывания. Таким образом, многие формы явного и скрытого делинквентного поведения нарциссических личностей (включая асоциальные действия, возникающие во время аналитической терапии) не обусловлены дефек­том Супер-Эго (за исключением косвенного влияния, по­скольку недостаточная идеализация Супер-Эго связана с тем, что основная часть нарциссического катексиса скон­центрирована на грандиозной самости) и не объясняются — в случае неосложненной импульсивности — просто слабо­стью Эго по отношению к влечениям. Отыгрывание у нар­циссических личностей является симптомом, который формируется вследствие частичного прорыва вытеснен­ных аспектов грандиозной самости. Таким образом, хотя обычно оно является неадаптивным и во многих случаях деструктивным, его все же можно расценивать как дости­жение Эго, амальгамирующего грандиозные фантазии и эксгибиционистские побуждения в приемлемые предсо-знательные содержания и рационализирующего их, подоб­но процессу симптомообразования при неврозах переноса.

Взаимосвязь между тенденцией к отыгрыванию и моби­лизацией грандиозной самости является весьма специфи­ческой, то есть при анализе нарциссических нарушений возникновение аллопластического отыгрывания вместо образования аутопластических психоневротических симптомов обусловлено тем, что терапевтический процесс одновременно вызывает два важных изменения в психи­ческом равновесии, существовавшем до терапии: (а) гипер-катексис грандиозной самости и (б) ослабление специфи­ческих защитных механизмов (вытеснение-контркатексис, диссоциация-отрицание), которые препятствовали втор­жению эксгибиционистских и грандиозных импульсов грандиозной самости в реальность Эго. Однако специ­фическая причина выбора отыгрывания в качестве па-тогномопичного проявления симптоматологии в процессе зеркального переноса, который временно стал неконтроли­руемым, не объясняется ни интенсивностью (грандиоз­но-эксгибиционистских) импульсов, ни примитивностью постоянно заявляющих о себе инстинктов (то есть частым возникновением ненейтрализованных оральных требо­ваний и орально-садистской мстительности), ни слабостью Эго. Специфической детерминантой отыгрывания явля­ется как раз нарциссизм психической организации, спо­собствующий внезапному прорыву грандиозной самости. Специфическая регрессия к точкам патогенной фиксации ведет к ослаблению дифференциации между самостью и тем, что самостью не является, и, таким образом, к размы­ванию границ между импульсом, мыслью и действием. Другими словами, то, что при поверхностном рассмот­рении выглядит как аллопластическое действие, на самом деле является не действием, а аутопластической актив­ностью стадии психологического развития, на которой внешний мир пока еще катектирован нарциссическим либидо.

Какова бы ни была природа склонности пациента к не­замедлительному отклонению терапевтически мобилизо­ванной психической энергии от психоаналитической ситуации как таковой, эта тенденция всегда ставит анали­тика перед дилеммой — должен он или нет препятствовать действиям пациента. Техническая проблема, должен ли

аналитик проявлять активность, и если да, то в какой области и в какой степени, разумеется, должна рассмат­риваться не только в аспекте характера психопатологии и метапсихологической структуры активности пациента, которая с нею связана, но и с точки зрения практического вопроса, не стала ли опасность того, что пациент при­чинит вред себе или другим (угроза суицида, убийство, делинквентные и извращенные действия, которые стано­вятся прямым поводом к расследованию и наказанию, и т.д.), настолько большой, что с этим необходимо что-либо делать. В таких случаях аналитику лучше всего не пы­таться соединить выражение своего обоснованного бес­покойства с интерпретациями критической ситуации, а просто и откровенно сказать, что пациент, надо наде­яться, оставит зловещие планы и откажется от своих рискованных действий. Однако необходимость в таком активном вмешательстве со стороны аналитика возникает в основном в случаях пограничных психозов и в соответ­ствующих случаях тяжелого дефекта Эго, который выра­жается в необузданной им1гульсивности. Вместе с тем в слу­чаях истерического отыгрывания (которое представляет собой форму инфантильного драматизирующего выраже­ния) активность аналитика имеет иную, строго психоана­литическую цель, которую можно (и нужно) объяснить пациенту. Цель активности аналитика (его совет пациенту перестать драматизировать) — как и цель техники, о кото­рой Фрейд говорил Ференци в связи с анализом фобий (Ferenczi, 1919) — состоит здесь в том, чтобы канали­зировать бессознательные, вытесненные инцестуозные влечения и с ними связанные конфликты таким образом, чтобы произошла конфронтация с вторичным процессом Эго, то есть чтобы стимулировать во время аналитиче­ского сеанса формирование вербальных дериватов фанта­зий в виде свободных ассоциаций.

Все высказанные выше соображения, особенно те, что касаются непосредственного выражения аналитиком своего беспокойства, когда возникает опасность, отчасти также относятся к анализу отыгрывания у пациентов с нарциссическими нарушениями личности. В целом, однако, отыгрывание здесь следует понимать как форму

коммуникации в тотальном архаичном восприятии мира, которое пока еще не позволяет провести различие между мыслью и действием. Поэтому, хотя порой является необ­ходимым — и эффективным! — обратить внимание Эго пациента на то, что в интересах самосохранения ему нужно изменить свое поведение, не следует затрагивать никаких других тем, кроме практической и реальной проблемы, что с точки зрения царящих в настоящее время нравов пациент своими действиями подвергает себя опасности. Однако помимо необходимости выражения анали­тиком реального беспокойства, действия пациента нужда­ются в интерпретации, и — в отличие от содержания отыг­рываемых драматизации истерических или фобических пациентов — они предоставляют неоценимые возмож­ности для расширения сферы влияния Эго анализанда посредством инсайта. Так, например, когда во время разлу­ки с аналитиком пациент Д. возвращался к тому, что с рис­ком для себя подглядывал за мужчинами в общественных туалетах, или когда он чувствовал, что аналитик не пони­мает его, неморализирующие интерпретации, а именно то, что его потребности в зеркальном отражении, одобре­нии и понимании регрессивно выродились в стремление к архаичному визуальному слиянию, не только помогли ему обрести больший контроль над собой в ситуациях, когда он чувствовал себя отверженным или непонятым, но и способствовали более глубокому пониманию собст­венной личности и появлению важных соответствующих воспоминаний о своем детстве. Он вспомнил, например, что первый эпизод, связанный с подглядыванием в об­щественном туалете, случился на сельской ярмарке после того, как он попросил свою мать посмотреть и оценить, как ловко он умеет раскачиваться на высоких качелях. Когда его мать, которая к тому времени была уже серьезно больна (тяжелой формой гипертонии), не проявила ника­кого интереса к его желанию продемонстрировать свою удаль, он отвернулся от нее и направился в общественный туалет. Движимый силой, которая стала ему понятной только сейчас, но эмоциональный тон которой он все же сумел припомнить, он смотрел на гениталии мужчины и, сливаясь с ними, ощущал свое единение с властью

и силой, которые они символизировали. (Если говорить теоретически, то произошла регрессия от стадии, соответ­ствующей зеркальному переносу, на стадию слияния.)

Трансформация проявлений переноса, как правило, происходит в направлении от более архаичных форм (например, слияния) к более продвинутым позициям (к зеркальному переносу в узком смысле). Поведение пациента Д. при расставании с аналитиком на выходные дни представляло собой временное изменение этого на­правления в ответ на трансформацию отношений, связан­ных с переносом в терапевтической ситуации.

Другой пример такой временной регрессии от зеркаль­ного переноса к слиянию был предоставлен мне моим коллегой'"*. Описываемый эпизод в определенном смысле аналогичен поведению мистера Д. в выходные дни, однако здесь имеется также существенное отличие. Регрессия пациента Д. происходила на ранних этапах анализа, еще до того, как были достигнуты важные структурные изменения, и она включала в себя очевидные рискованные поступки. В случае мистера И. эпизод произошел па поздней стадии успешного в целом анализа нарциссического нару­шения личности и, как следствие важных положительных структурных изменений, которые уже были достигнуты благодаря предыдущей аналитической работе, регрессия не привела к реальному действию, а ограничилась тем, что выразилась в форме сновидения.

Мистер И., двадцатипятилетний рабочий, принес на аналитический сеанс свой старый детский дневник и прочитал его аналитику. Аналитик с интересом отнесся к содержанию дневника, но — хотя он и не осознавал своей эмоциональной сдержанности — пожалуй, отреагировал на чтение дневника без особого энтузиазма, возможно, чувствуя, что пациент пытался отгородиться этими за­писями от аналитика, то есть что чтение создавало пре­пятствие свободному и непосредственному изложению мыслей и воспоминаний пациента. Как бы там ни было, пациент был разочарован ответом аналитика, о чем мож-

но было судить по его последующей реакции. В эту же ночь ему приснился сон, состоявший из двух частей: (а) он по­шел на рыбалку и поймал большую рыбу; он с гордостью принес эту рыбу своему отцу, но отец, вместо того чтобы восхититься подарком, был недоволен; (б) пациенту снил­ся Христос, распятый на кресте, он вдруг затих, его мыш­цы расслабились, и он умер.

Анализируя сеанс, предшествующий этому сновиде­нию, в свете общего переноса развития, можно сделать вывод, что пациент временно отступил в нем от зеркаль­ного переноса in sensu strictiori⁶ к архаичному (мазохистски переживаемому) слиянию. Очевидно, аналитик недооце­нил того глубокого эмоционального значения, которое имело для пациента чтение дневника — на самом деле это было не сопротивлением коммуникации, а настоящим (то есть аналитически ценным) подарком. Пациент дейст­вительно достиг стадии, на которой мог теперь поделить­ся ранее державшимся в секрете материалом из своего детства. Пациент чувствовал, что аналитик (как и нарцис-сический отец пациента в детстве) негативно отреаги­ровал на прогресс пациента. (В аналогичных случаях я наблюдал тенденцию аналитиков к нарциссическому отдалению от пациента, сделавшего важный шаг в направ­лении эмоционального здоровья без непосредственной помощи аналитика.) Таким образом, пациент, ожидавший одобрения и принятия (зеркальный перенос на дифферен­цированном и сдержанном в отношении цели уровне) своего психологического достижения, почувствовал себя отвергнутым и обратился к фантазии о слиянии: умира­ющий Христос воссоединяется с Богом-отцом («Отче! в руки Твои предаю дух Мой! И сие сказав, испустил дух». Лука, 23, 46). Ситуация и в самом деле вскоре была исправ­лена, когда аналитик интерпретировал значение этой последовательности событий для пациента.

Предыдущий клинический эпизод относится к позд­ней стадии успешного анализа нарциссической личности. Несомненно, что в таких случаях для того, чтобы перенос

⁵ Этот анализ проводился моим коллегой, который регулярно консультировался со мной.

^ь В строгом значении (лат.). — Примечание переводчика.

вернулся на соответствующий базисный уровень, не тре­буется ничего, кроме корректной интерпретации, дава­емой, правда, с достаточной степенью теплоты. Вместе с тем вопрос об активности терапевта имеет огромное значение при лечении определенных типов нарцисси-ческих личностей. Айххорн (Aichhorn, 1936), использо­вавший разработанную им активную технику для создания терапевтически эффективной эмоциональной привязан­ности к аналитику при лечении делинквентных подрост­ков, как теоретик и практик стал одним из новаторов в этой области. Анна Фрейд описывала технику Айххорна следующим образом: «В силу особой нарциссической структуры своей личности мошенник неспособен сформи­ровать объектные отношения; тем не менее он может испытывать привязанность к аналитику по причине из­бытка нарциссического либидо. Однако его нарциссиче-ский перенос будет устанавливаться только в том случае, если терапевт способен представить мошеннику... воз­величенную копию его собственного делинквентного Эго и Эго-идеала» (A. Freud, 1951, р. 55).

Полагая, что аналитик должен активно подавать себя пациенту в качестве Эго-идеала, Айххорн и не проводил различия между Эго-идеалом и его предшественником, идеализированным родительским имаго, и не указывал на отдельное и особенное положение грандиозной само­сти. Тем не менее краткое изложение Анной Фрейд ис­пользования активной техники Айххорна в этих специ­фических случаях вполне сопоставимо с теоретическими формулировками, относящимися к условиям формирова­ния переноса, которые создаются при анализе широкого спектра нарциссических нарушений личности и не огра­ничиваются случаями подростковой делинквентности. Когда, например, она говорит, что терапевт предостав­ляет мошеннику «возвеличенную копию его собственного делинквентного Эго и Эго-идеала», эта формулировка отчасти напоминает разграничение переноса, основан­ного на терапевтической реактивации грандиозной само­сти (в частности, отношение к терапевту как близнецу или второму «я»), и переноса, основанного на реактивации идеализированного родительского имаго.

Рассмотрение работы Айххорна в свете приведенных выше рассуждений об активности терапевта может ока­заться для нас полезным с точки зрения лучшего теорети­ческого понимания этой технической проблемы.

Едва ли имеются сомнения в том, что активные техни­ки Айххорна, стимулирующие установление нарциссиче­ского переноса, незаменимы при терапии некоторых форм выраженной делинквентности в целом и подростковой делинквентности в частности; они представляют собой крайние средства, необходимые для того, чтобы создать эмоциональную связь с аналитиком — то есть напомина­ющую перенос фокусировку на нем грандиозной самости и/или идеализированного родительского имаго, — что в са­мом начале позволяет удержать пациента от прекращения терапии. Однако оценку активного формирования транс-ферентных связей в этих случаях следует начинать с вопро­са о том, с чем соотносится активно созданный перенос — с (делинквентной) грандиозной самостью или с идеализи­рованным родительским имаго. Способность делинквента испытывать привязанность к аналитику, открыто восхи­щаясь им, может указывать на то, что идеализированное родительское имаго и глубокое желание сформировать идеализирующий перенос уже (предсознательно) сущест­вовали, но были скрыты и отрицались. Некоторые подрост­ки (или взрослые, в определенном смысле продолжающие вести себя в жизни, как подростки) нередко демонстрируют свою полную преданность грандиозной самости (пред­сознательно, поскольку ощущают неловкость из-за того, что идеализирующие установки, как им кажется, свидетель­ствуют об их слабости, или поскольку боятся быть осмеян­ными за не свойственную мужчине сентиментальность). Однако за этими предсознательными страхами публичного унижения стоит бессознательный страх травматического отвержения идеализированным объектом их идеализи­рующей установки или предвосхищение травматического разочарования в идеализированном объекте — другими словами, опасность фрустрации в нарциссической области, которая может стать причиной невыносимого нарцис­сического напряжения, а также болезненного переживания стыда и ипохондрии.

Хотя психоаналитическое лечение связных синдромов юношеской делинквентности, которыми занимался Айх-хорн, выходит за рамки моего непосредственного клини­ческого опыта, определенные выводы о методах Айххор-на, использовавшихся им в этих случаях для установления нарциссического переноса, можно сделать на основе кли­нических описаний, принадлежащих самому Айххорну, и на основе опыта работы со аналогичными нарушениями. Я склонен считать, что своим успехом метод Айххорна обязан следующим обстоятельствам. Мы предполагаем, что базисной фиксацией делинквента является фиксация на идеализированном родительском имаго и на домини­рующей патогномоничной тенденции — связанной с этой констелляцией — к установлению идеализирующего пере­носа. Однако на эту ядерную потребность в идеализи­рованном объекте наслаиваются присущие личности де­линквента тенденции не только отрицать потребность в идеализированном объекте и идеализированном Супер-Эго, но и, наоборот, во всеуслышанье заявлять о своем презрении ко всем ценностям и идеалам. То есть, другими словами, здесь можно говорить о защитном гиперкатек-сисе грандиозной самости (возможно, исходно возникшем вслед за болезненным разочарованием в идеализирован­ном объекте или после его потери). Бравирование всемо­гущим, безудержным поведением и гордость делинквента своим умением безжалостно манипулировать окружа­ющими людьми служат подпорой его защит от осознания тоски по потерянному идеализированному объекту само­сти, а также от ощущения пустоты и недостаточности самооценки, которые сразу бы дали о себе знать, как толь­ко прекратилась бы — на словах и на деле — постоянная конкретизация делинквентной грандиозной самости. Если бы терапевт предложил себя такому делинквенту в каче­стве идеальной фигуры в этом мире ценностей, он не был бы принят. Только особые умения Айххорна и его способ­ность понять своего визави позволяли ему предлагать себя в качестве зеркального имаго грандиозной самости де-линквентного подростка. Поэтому ему удавалось иниции­ровать завуалированную мобилизацию идеализирующих катексисов в направлении идеализированного объекта

самости, не разрушая необходимого делинквенту прикры­тия, которое обеспечивалось сформированной в защит­ных целях грандиозной самостью. Однако как только устанавливалась связь и происходила мобилизация идеали­зирующих катексисов, становился возможным процесс переработки и происходил постепенный переход от все­могущества и неуязвимости грандиозной самости к более глубокой потребности во всемогуществе и неуязвимости идеализированного объекта (и достигалась необходимая терапевтическая зависимость от него).

Специфические проблемы, создаваемые активной мобилизацией грандиозной самости в процессе психо­аналитического лечения нарциссических делинквентов (в частности подростков), не являются главным предме­том данной работы. Здесь нас прежде всего интересует анализ типичных нарциссических нарушений личности, при которых делинквентные — в общепринятом значе­нии — формы поведения не являются доминирующими в клинической картине. Однако в процессе аналитиче­ского лечения таких пациентов нежелательно создавать ситуации, в которых регрессивная уступчивость анали-занда активно используется для того, чтобы добиться идеализации терапевта. Активное поощрение идеализа­ции аналитика ведет к возникновению сильной зависи­мости (которая аналогична привязанности, поощряемой организованными религиями), скрывая массивную иден­тификацию и препятствуя постепенному терапевтическо­му изменению существующих нарциссических структур. Мы можем также указать на соответствующее предосте­режение Фрейда, что у аналитика существует «соблазн играть в отношении больного роль пророка и спасителя души», то есть стремление поощрять пациента ставить аналитика «на место своего Я-идеала», — такому образу действия «правила психоанализа диаметрально противо­положны» (Freud, 1923, р. 50-51).

Но если искусственное вызывание идеализации анали­тика — в аналитическом отношении вещь опасная, то спон­танно возникающую терапевтическую мобилизацию идеа­лизированного родительского имаго или грандиозной самости, несомненно, надо приветствовать и ей не мешать.

Пожалуй, здесь будут уместны несколько общих заме­чаний по поводу так называемой пассивности психо­аналитика во время психоаналитического лечения, поскольку сопротивление аналитиков принятию роли лидера в отношениях с пациентами часто трактуется неверно, словно это моральная проблема (см., например, Hammet, 1965, р. 32), которую можно решить, проти­вопоставив одну систему ценностей (беспристрастность, сдержанность аналитика и т.п.) другой (в соответствии с которой аналитик обязан сознавать свою ответствен­ность в роли лидера для пациента, поскольку он действи­тельно должен знать ответы на некоторые жизненно важные вопросы больного). Выбор, однако, должен осно­вываться на нашем понимании того, какие элементы являются главными факторами в процессе психоана­литического лечения. Если аналитик активно предлагает роль «пророка и спасителя души», то он активно способ­ствует разрешению конфликта посредством грубой иден­тификации, но препятствует постепенной интеграции пациентом собственных психологических структур и по­степенному построению новых. Выражаясь метапсихоло-гически, активное предложение терапевтом роли лидера ведет либо к установлению отношений с архаичным (иредструктурным), нарциссически катектированным объектом (сохранение достигнутого пациентом прогрес­са зависит впоследствии от реального или вообража­емого сохранения этих объектных отношений), либо к массивным идентификациям, которые добавляются к уже существующим психологическим структурам. И на­оборот, психоаналитик позволяет переносу развиваться спонтанно (включая отношения к архаичным, нарцисси­чески катектированным объектам), а спроецированные или иным образом мобилизованные структуры транс­формируются и постепенно реинтернализируются (пре­образующая интернализация) благодаря процессу пере­работки. Таким образом, качественное различие между стимулирующей терапией и психоанализом в конечном счете можно рассматривать как количественное: первая основывается на активном формировании объектных от­ношений и массивных идентификаций, вторая — на спон-

танном формировании переносов и на едва заметных процессах (преобразующей) реинтернализации.

Предыдущее в принципе верное утверждение нужда­ется в корректировке, поскольку необходимо учитывать две стадии, на которых процессы интернализации в ходе анализа нарциссических личностей на самом деле на ка­кое-то время становятся не «едва заметными» и не «пре­образующими», как говорилось выше, а грубыми, массив­ными и неассимилированными. То есть процессы грубой идентификации можно наблюдать либо на относительно ранней стадии терапии (в качестве предшественников или предвестников мелкомасштабной преобразующей интер­нализации, ведущей к построению структуры), либо на бо­лее поздних стадиях, обычно на первом этапе заверша­ющей фазы анализа, когда необходимость окончательно отказаться от объекта нарциссического переноса произ­водит на анализанда квазитравматическое воздействие.

Таким образом, грубые идентификации с аналити­ком — его поведением, манерой говорить, установками, вкусами — часто наблюдаются на ранней стадии анализа нарциссических личностей. Они являются благоприят­ным признаком, особенно если возникают не сразу, а после периода систематической работы над обширными сопро­тивлениями, противодействующими установлению соот­ветствующего нарциссического переноса, и аналитик должен приветствовать их как первый шаг к достижению условий, обеспечивающих возможность осуществления структурообразующего процесса переработки. Особенно полезно исследовать это изменение паттерна идентифи­кации в процессе анализа, когда профессия анализанда облегчает — и помогает рационализировать! — принятие им профессионального поведения аналитика, которое он наблюдает во время собственного анализа.

Например, в процессе учебного анализа кандидатов в психоаналитики с нарциссической организацией личности или в процессе клинического анализа психиатров иногда воз­никает такая последовательность событий. В начальной фа­зе, по всей видимости, реактивированного переноса не про­исходит. Например, прерывание лечения, по всей види­мости, особой реакции со стороны анализанда не вызывает.

После этой стадии наступает период, когда анализанд реаги­рует на нарушение нарциссического переноса — например, на перерывы в работе — интенсивной, неассимилированной идентификацией с отдельными характерными особенно­стями аналитика. (Например, в период отсутствия аналитика он покупает какой-либо предмет одежды, который, как он впоследствии к своему великому удивлению обнару­живает, ничем не отличается от одежды аналитика). Но по­степенно, по мере того как происходит постоянная перера­ботка этих событий, характер процессов идентификации изменяется: они перестают быть грубыми и недифферен­цированными и становятся избирательными — усиливается фокусировка на чертах и качествах, которые действительно совместимы с личностью анализанда, и проявляются (доселе бездействовавшие) способности самого пациента. Таким образом, определенные избирательно совместимые, пози­тивные профессиональные качества и умения аналитика все более ассимилируются пациентом в процессе идентифика­ции; они уже представляют собой инородное тело (как, на­пример, часто встречающаяся идентификация с агрессором, формирующаяся в ответ на действия аналитика, которые переживаются пациентом как наносящие травму) и отбра­сываются после того, как они исполнили определенные вспомогательные функции. В конечном счете пациент наря­ду с постепенным внутренним отстранением от (нарцисси-чески катектированного) аналитика может со спокойной, но глубокой и настоящей радостью обнаружить, что приоб­рел прочные ядра автономного функционирования и ини­циативы в своей повседневной и профессиональной жизни, то есть в том, как он воспринимает и понимает своих пациен­тов, включая его собственную индивидуально-специфи­ческую форму общения с ними.

Некоторые признаки возобновленной тенденции к установлению грубых идентификаций можно встретить также в завершающей фазе (прежде всего на ее ранней стадии) анализа нарциссических нарушений личности. К этому феномену аналитик должен относиться без чрез­мерного беспокойства и воспринимать его как материал для аналитической работы, равно как и вышеописанные грубые идентификации на ранних стадиях терапии.

Мистер И., например, отобразил повторную конкре­тизацию (прежде адекватных, то есть мелкомасштабных) процессов преобразующей интернализации в заверша­ющей фазе анализа в сновидениях, которые приснились ему за несколько месяцев до предполагаемого окончания анализа. В этот период у анализанда попеременно возни­кали ипохондрические тревоги по поводу стабильности и достаточности своего психологического оснащения, с одной стороны, и уверенность в себе, то есть настрое­ние, в котором он с нетерпением ожидал окончательного расставания с аналитиком, предвкушая удовольствие от своего автономного функционирования, — с другой. В периоды беспокойства у него проявлялись признаки регрессивного восприятия им потребности в усилении своей психологической структуры посредством дальней­ших интернализации в форме (ресексуализированных) оральных и анальных инкорпоративных побуждений. Он переедал, и ему снились сновидения пассивно гомо­сексуального характера, в которых аналитик входил в него через анус. В процессе овладения этими новыми всплесками потребностей в интернализации он отобра­зил непригодность этой «авральной» попытки получить еще больше от аналитика (или, скорее, самого анали­тика) в следующих чуть ли не комических сновидениях (пациент и в самом деле в процессе анализа приобрел некую толику юмора, что является одним из самых надеж­ных показателей успешности анализа в этих случаях). В одном сновидении (в начале завершающей фазы) па­циенту снилось, что с помощью рентгеновских лучей аналитик был обнаружен во внутренностях пациента. В другом сновидении (в конце завершающей фазы) па­циенту приснилось, что он проглотил кларнет (пенис аналитика или, скорее, его голос, то есть инструмент, с помощью которого он оказывает свое влияние в анали­тической ситуации). Однако даже после того как му­зыкальный инструмент был проглочен, он продолжал играть внутри пациента. (Ср. это сновидение с фанта­зиями во время мастурбации пациента А. См. в этом контексте также главу 3, примечание 4.)

Цели процесса переработки в отношении активированной грандиозной самости

Нередко характер психологических трансформаций, вызы­ваемых аналитической терапией, удается лучше всего по­нять, фокусируясь на промежуточных, переходных стадиях соответствующего процесса переработки. При анализе нарциссических личностей, когда работа нацелена на по­степенную реалистич1гую интеграцию грандиозности и экс­гибиционизма грандиозной самости, мы часто и особым образом сталкиваемся со специфической стадией, на кото­рой, казалось бы, устраняется психологически истощающее вытеснение глубинных источников уверенности в себе и удовлетворенности собственной самостью и, таким обра­зом, вроде бы достигается победа реализма и преобладание Эго. Однако при тщательном исследовании вместо завер­шенного структурного изменения выявляется лишь частич­ное сохранение внешней уступчивости. Я проиллюстрирую эту важную переходную стадию с помощью двух клиниче­ских примеров.

Мистер К., творчески одаренный писатель, чуть стар­ше тридцати лет, некоторое время проходил у меня анализ и, казалось, отчасти научился контролировать свою стой­кую грандиозность и эксгибиционизм, которые вызывали серьезные нарушения его здоровья и работоспособности. На ранней стадии анализа во многих сновидениях его грандиозность находила свое выражение в образе супер­мена: он умел летать. В конце концов после того, как я при­вел убедительные доводы, что определенные элементы грандиозности пациента упорно сохраняются в его рабо­те, полеты исчезли из его снов, и мистер К. начал ходить в сновидениях по земле, как простой смертный. Однако несмотря на это очевидное изменение явного содержания его сновидений, грандиозность целей и методов его рабо­ты осталась без изменений, и я выразил свои сомнения в том, что пациент действительно ходит в сновидениях. Затем анализанд сумел осознать и признать, что, хотя в своих сновидениях он уже не летал, а вроде бы ходил, его ноги все-таки оставались чуть-чуть оторванными от земли. Любой сторонний наблюдатель решил бы,

что он ходит нормально, и только он знал, что на самом деле его ноги никогда не касались земли.

Другим феноменом, указывающим на наличие аналогич­ной переходной стадии в период процесса переработки, связанного с грандиозной самостью, является возникнове­ние сновидений, похожих на цветной кинофильм. Мис­тер А., человек интеллектуального труда, в возрасте около тридцати лет, с гомосексуальными наклонностями и выра­женными нарциссическими фиксациями, в процессе анали­за добился устойчивого прогресса и благодаря внутренним изменениям сумел существенно улучшить свою жизненную ситуацию. У него сформировалась привязанность к женщи­не, и он совершил ряд важных шагов к достижению незави­симости и успеха в своей профессиональной деятельности. Хотя причиной его психопатологии являлась фиксация на идеализированном отцовском имаго и хотя основная часть процесса переработки была посвящена непрекра­щающемуся поиску им идеализированного мужчины и же­ланию присоединиться к такому сильному идеализиро­ванному защитнику, описанный ниже эпизод произошел на поздней стадии процесса переработки, сфокусирован­ного на периферической области психопатологии пациен­та, то есть на фиксации на грандиозной самости и соответ­ствующем зеркальном переносе. Аналитический материал последних месяцев был связан с его попыткой справиться с реальными трудностями и неудачами в своей профес­сиональной жизни, не поддаваясь регрессивном)' наплыву грандиозных фантазий, которые относились к периоду его детства, когда ему приходилось заменять своего отца, чьи длительные отлучки из дома и реальная беспомощность в тяжелых жизненных ситуациях привели к возникновению потребности в оживлении всемогущего объекта самости и к усилению катексиса его грандиозной самости. В послед­нее время, однако, пациент действительно стал способен вести себя реалистично и, хотя по-прежнему он часто впадал в уныние и был слишком чувствителен к некоторым неизбежным неудачам, он сопротивлялся тенденции к про­должительному нарциссическому уходу в себя. Постепен­но внешняя ситуация изменилась к лучшему, и он понял, что его реализм был оплачен сполна.

Однажды, когда пациент явно получал удовольствие от ряда благоприятных событий в своей профессиональной жизни, он рассказал сон, в котором можно было увидеть намеки на его разнообразные успехи в последнее время, а также на то, что теперь он стал ответственным и взрослым мужчиной, включившимся в жизненные баталии и принима­ющим реальность этой роли со всеми ее плюсами и минуса­ми. К этому изображению своих успехов и реализма пациент добавил два запоздалых замечания: во-первых, в последнее время он испытывает некоторые сексуальные проблемы, то есть у него слишком быстро наступает эякуляция, и, во-вторых, он yi юмянул — на первый взгляд без какой-либо связи с жалобой на сексуальные проблемы, — что люди в сновидении чем-то были похожи на игрушечных солдат или кукол и что все сновидение было цветным.

Я опускаю здесь промежуточные звенья, которые поз­волили мне понять значение текущего психологического состояния пациента, и поделюсь только моим оконча­тельным выводом. В сущности, я объяснил пациенту, что восприятие себя взрослым в реальной жизни пока еще является для него новым переживанием, что отчасти он чувствует себя так, словно все это фантазии маленького ребенка, играющего во взрослого (фантазия, которая сразу разрушается, когда отец приходит домой), и что по­этому он реагирует на свои реальные достижения неко­торым тревожным возбуждением — второпях, словно они ненадежны и могут исчезнуть. Кроме того, я сказал, что его Эго еще не вполне справилось с задачей принятия этого нового образа его самого — спокойно, без спешки и опасений. Вероятно, торопливое совершение полового акта — всегда очень чувствительный индикатор равно­весия личности — явилось выражением этого внутреннего состояния, а нереалистичные детали сновидения и осо­бенно то, что сон был цветной, точно так же свидетель­ствовали о недостаточной способности Эго полностью интегрировать новое представление пациента о себе — нечто от прежней грандиозности и эксгибиционизма совершенно не изменилось и по-прежнему примешивалось к взрослому представлению о себе, не подвергаясь оконча­тельной трансформации. После недолгого размышления

пациент спокойно ответил, что я хорошо его понял, и до­бавил, что сон был не просто цветной — краски в нем были чересчур яркие и не совсем реальные, как в цветном кино­фильме.

Я хотел бы добавить здесь общее утверждение: цвет­ные сны часто похожи на цветной кинофильм. Нередко это означает вторжение прежнего материала в область Эго под маской реализма и неспособность Эго полностью его интегрировать. Можно сказать, что сны, похожие на цветной фильм, выражают переживаемое на подпоро-говом уровне тревожное гипоманиакальное возбуждение Эго из-за вторжений грандиозности и эксгибиционизма грандиозной самости.

Хотя метапсихология ejaculatio praecox, строго го­воря, к данной теме не относится, пожалуй, об этом симптоме здесь стоит сказать несколько слов, поскольку он нередко встречается при нарциссических нарушениях личности. В целом можно отметить, что неспособность в процессе полового акта усиливать сексуальные им­пульсы с помощью различных переживаний и действий и, таким образом, поддерживать сексуальное возбуж­дение, избегая моментальной разрядки, обусловлено дефектом базисной, контролирующей влечения струк­туры психики. Этот дефект возникает вследствие хрони­ческого недостатка структурообразующих переживаний оптимальной фрустрации в доэдипов период. Не так важно, объясняется этот недостаток базисной структуры влиянием патологической личности родителей (которое обычно и является главной причиной) или другими об­стоятельствами (такими, как отсутствие родителей или людей, которые их заменяют). Решающим здесь является то, что в таком случае создается дефицит возможностей для постепенного декатексиса детских доэдиповых объ­ектов, нехватка структурообразующих интернализаций психики, и, таким образом, способность ребенка десек-суализировать или каким-либо иным способом нейтра­лизовать свои импульсы и желания остается несовер­шенной. Иначе говоря, вторичный процесс у таких людей представляет собой лишь тонкий поверхностный слой психики, он не обеспечивает надежной психологической

разработки психических процессов, непосредственно связанных с влечениями, кроме того, он очень хрупок и (как в случае мистера А.) легко разрушается под воз­действием напряжения. Поэтому тенденция мистера А. к (гомо)сексуальному переживанию своих потребностей и желаний, а также его тенденция к преждевременной эякуляции обусловлены одним и тем же дефектом базис­ной нейтрализующей структуры психики.

Процесс переработки у таких личностей обеспечи­вает и довершает формирование приобретенных в ран­нем детстве недостаточных и непрочных удовлетвори­тельных интернализаций и, таким образом, не только усиливает влияние вторичного процесса, но и ослабляет тенденцию к сексуальному переживанию несексуального психического материала. Потребность в десексуализации (и в деагрессивизации) психической структуры иногда проявляется в сновидениях таких пациентов (например, у мистера Д.) в виде поиска символов вторичного про­цесса, таких, как книги или библиотеки, особенно в пе­риоды расставания с аналитиком, который начинает восприниматься анализандом в качестве внешней, вспо­могательной психической структуры, не только выпол­няющей функции барьера для внешних, вызывающих стресс раздражителей, но и позволяющей пациенту контролировать и модифицировать свои влечения по­средством их нейтрализации и психической перера­ботки.

Взрослые, обладающие надежной психической струк­турой, выполняющей функции нейтрализации и пере­работки влечений, могут временно отказываться от сво­их вторичных процессов, получая от этого удовольствие и не испытывая тревоги, поскольку они уверены в своей способности к ним вернуться. Поэтому сон и оргазм являются главным испытательным полигоном для про­верки способности человека к декатексису вторичных процессов. С другой стороны, люди с непрочной, хруп­кой или недостаточно сформированной базисной пси­хической структурой склонны бояться декатексиса вто­ричных процессов. Поэтому им бывает трудно заснуть, а их способность отдаваться наслаждению, получаемому

от оргазма, может нарушаться самыми разными спо­собами⁷.

Приведенный пример иллюстрирует специфические реакции, которые могут возникать в процессе перера­ботки зеркального переноса, когда еще не произошла надежная интеграция архаичной грандиозной самости со структурой Эго. Но какими бы ни были эти промежуточ­ные этапы, если не препятствовать процессу переработки, в конце концов грандиозная самость постепенно интегри­руется в структуру Эго. Вместе с тем более архаичные формы терапевтической мобилизации грандиозной само­сти обычно заменяются зеркальным переносом (в узком значении термина), при котором анализанд все более вос­принимает аналитика как отдельного человека (см. гла­ву 5). Но даже на этой стадии анализанд воспринимает объект только как источник одобрения, похвалы и эмпати-ческого участия: аналитик является удовлетворяющим потребности объектом (см. Hartmann, 1952; A. Freud, 1952) в сфере нарциссических требований пациента.

' Поучительный пример специфической тревоги, которую может вызывать переживание оргазма у человека, психическая струк­тура которого, выполняющая функции контролирования и пе­реработки влечений, не была полностью сформирована, предо­ставил Пол Толпин (Tolpin, 1969). Пациент Толнина изобразил переживание спящим Эго возрастающего сексуального напря­жения, приводящего к поллюции, в сновидении, где он видел себя едущим в скоростном поезде. Он встал со своего места и потел вперед, переходя из одного вагона в другой. Поняв, что он оставил свои книги на сиденье, пациент захотел было вернуться в свой вагон, но оказалось поздно: он с ужасом обнару­жил, что часть поезда, в которой он находился, отделилась от части, в которой он оставил книги. Этот сон отображает переживание нарастающего сексуального напряжения (переход из вагона в вагон) и тревожное осознание того, что Эго целиком охвачено сексуальными переживаниями, то есть того, что оно лишилось доступа к вторичным процессам, отвечающим за конт­роль над влечениями и их переработку (книги). То, что основ­ным симптомом пациента являлась преждевременная эякуля­ция, разумеется, полностью сопоставимо с недостаточностью структуры психики, нейтрализующей и перерабатывающей влечения.

И, наконец, в некоторых случаях к концу анализа зер­кальный перенос исчезает, и аналитик становится либо (а) нарциссически идеализированной фигурой (идеализи­рующий перенос), либо (б) объектом любви, на который пациент распространяет нарциссический нейтрализо­ванный катексис в форме сдержанного в отношении цели эксгибиционизма, возросшей самооценки и завышенной оценки объекта любви, которая является нормальным нарциссическим сопровождением (инфантильно-инцес-туозной и зрелой) любви.

Если зеркальный перенос в конечном счете замеща­ется идеализирующим переносом (либо в качестве третьей фазы в случаях вторичного зеркального переноса, либо в конце первичного зеркального переноса), то мы можем предположить, что часть нарциссического катексиса была изъята из грандиозной самости и теперь используется в катексисе идеализированного родительского имаго. Таким образом, часть нарциссического катексиса стано­вится в конечном счете доступной для усиления идеали­зации Супер-Эго.

Эти результаты процесса переработки зеркального переноса следует все же рассматривать как вторичные. Если первичная цель процессов переработки при идеали­зирующем переносе заключается в усилении базисной нейтрализующей структуры психики, приобретении и уси­лении идеалов, то первичная цель процессов переработки при зеркальном переносе состоит в трансформации гран­диозной самости, что выражается в усилении способности Эго действовать (благодаря возрастающему реализму устремлений личности) и в упрочении реалистичной самооценки.

Функции аналитика при анализе зеркального переноса

Как и при анализе неврозов переноса, основная актив­ность аналитика относится главным образом к когнитив­ной сфере: он слушает, пытается понять и интерпрети­рует. Его свободно парящее внимание должно следовать за потоком аналитического материала, когда он посвящает

себя задаче неторопливого, скрупулезного и, как правило, не стимулирующего его эмоционально анализа проявле­ний активированной грандиозной самости в фазе перера­ботки зеркального переноса, в которой анализанд наделя­ет его лишь одной функцией — служить эхом и отражением своей грандиозности и эксгибиционизма, или в которой (при слиянии и близнецовом переносе) анализанд ограни­чивает аналитика ролью анонимного существа, либо вклю­ченного в систему его грандиозной самости, либо явля­ющегося его точной копией⁸.

Потребности анализанда во внимании, восхищении и многих других формах зеркального отражения и эхопо-добных реакций на мобилизованную грандиозную самость, наполняющие собой зеркальный перенос в узком значении термина, обычно не создают аналитику сложных когнитив­ных проблем, хотя, возможно, ему придется всерьез моби­лизовать свое умение понимать другого, чтобы уследить за защитными отрицаниями пациентом своих потребно­стей и полным отступлением от них, когда не возникает немедленного эмпатического ответа. Но если аналитик действительно понимает, что требования грандиозной самости соответствуют ранним фазам развития пациента, и если сознает, что еще на протяжении долгого времени будет ошибкой указывать пациенту на нереалистичность его требований и что, наоборот, он должен демонстри­ровать пациенту их уместность в контексте всей ранней фазы, которая была реактивирована при переносе, и необ­ходимость их выражения, то тогда пациент постепенно проявит побуждения и фантазии грандиозной самости, и, таким образом, инициированный неторопливый про­цесс приведет — почти незаметными шагами и зачастую без каких-либо особых объяснений со стороны аналитика — к интеграции грандиозной самости в структуру реальности Эго и к адаптивной полезной трансформации его энергий.

⁸ См. в этой связи: Koff, 1957, в частности р. 403-404. Аналитик, становящийся «добровольным продолжением пациента», опи­сывается как служащий установлению «раппорта»,(Ср. обсужде­ние мною различия между «раппортом» и «нарциссическим переносом» в главах 1 и 8.)

Признание аналитиком того, что нарциссические тре­бования пациента соответствуют фазе его раннего разви­тия, противодействует хронической тенденции реальности Эго ограждать себя от нереалистичных нарциссических структур с помощью таких механизмов, как вытеснение, изоляция и отвержение⁹. С последним из упомянутых меха­низмов связано специфическое, хроническое структурное изменение, которое я бы назвал, заимствуя терминологию Фрейда (Freud, 1927, 1937b), вертикальным расщеплением психики. Идеаторные и эмоциональные проявления верти­кального расщепления психики — в отличие от таковых при горизонтальном расщеплении, возникающем на более низком уровне в результате вытеснения и на более высоком уровне вследствие отрицания (Freud, 1925), — связаны с сосущест­вованием по вертикали осознанных, но несовместимых психологических установок¹⁰.

Характер интервенций аналитика во многом опреде­ляется его пониманием метапсихологической основы психопатологии, которую он анализирует. С метапсихо­логической точки зрения психопатологию пациентов с нарциссическими нарушениями личности, у которых в основе расстройства лежит дефектная интеграция гран-

⁹ Для сравнения с аналогичными условиями, преобладающими
при идеализации объекта, см. главу 4, примечание 1. Баш (Basch,
1968), рассматривая отношения между внешней реальностью
и отвержением, исследовал то место, которое занимает отвер­
жение в ряду остальных защитных механизмов.

¹⁰ Фетиш фетишиста также следует понимать как психическое
содержание (вертикально) отщепленного сектора психики. Часть
этого отщепленного сектора психики фетишиста, относящаяся
к Эго, испытывает на себе воздействие части, относящейся к Ид,
с которой она находится в неразрывном контакте. (См. в этой
связи работу Шефера [Schafer, 1968, р. 99], который говорит
о «подструктурах, включающих в себя элементы систем Ид и Су-
пер-Эго, а также системы Эго».) Поэтому — в соответствии с су­
ществующими структурными отношениями — внешним выра­
жением не является открыто отстаиваемое убеждение в том,
что женщина обладает пенисом. Вместо этого фетишист пережи­
вает сознательные желания, созвучные его твердой вере в сущест­
вование женского фаллоса, которая сохраняется в более глубоких
(бессознательных) слоях отщепленного сектора психики.

диозной самости, следует разделить на две группы. К пер­вой, меньшей по численности, группе относятся люди, архаичная грандиозная самость которых находится пре­имущественно в вытесненном состоянии и/или отри­цается. Поскольку здесь мы имеем дело с горизонтальным расщеплением психики, лишающим реальность Эго нар-циссической подпитки из глубинных источников нарцис-сической энергии, основные симптомы связаны с нар-циссической недостаточностью (неуверенность, смутная депрессия, отсутствие интереса к работе, безынициа­тивность и т.д.).

Вторая, более многочисленная, группа включает в себя пациентов, у которых не подвергшаяся выраженным изме­нениям грандиозная самость оказалась вне сферы влияния со стороны реалистического сектора психики вследствие вертикального расщепления. Поскольку грандиозная са­мость, можно сказать, присутствует в сознании и оказыва­ет влияние на многие поступки этих людей, их симптома­тика отчасти отличается от симптоматики, встречающейся в первой группе. Вместе с тем внешние проявления этих пациентов противоречивы. С одной стороны, они само­довольны, хвастливы и чрезвычайно настойчивы в своих грандиозных требованиях. С другой стороны, поскольку (в дополнение к своей осознанной, но отщепленной гран­диозности) они скрывают в себе вытесненную грандиозную самость, которая, не имея к себе доступа, покоится в глу­бинах личности (горизонтальное расщепление), то обнару­живают симптомы и установки, напоминающие симптомы и установки первой группы пациентов, но совершенно не согласующиеся с открыто демонстрируемой грандиоз­ностью отщепленного сектора¹¹. Условия, преобладающие

¹¹ Нет надобности говорить, что существует и третий способ распределения нарциссизма, в целом соответствующий опти­мальным условиям, когда грандиозность и эксгибиционизм не отщепляются и не вытесняются в значительной — в психо­экономическом смысле — степени. В этих случаях глубинные источники грандиозности и эксгибиционизма — после того как были сдержаны в отношении цели, приручены и нейтрали­зованы — находят доступ к ориентированным на реальность внешним аспектам Эго и сливаются с ними.

в этой второй группе пациентов, вкратце будут проил­люстрированы примером из анализа пациента К. (см. также случай Е. в главе 11).

Тем не менее главный технический принцип, опреде­ляющий позицию аналитика, состоит в следующем. Анали­тик не обращается ни к части психики, в которой гранди­озность вытеснена (то есть аналитик не обращается к Ид), ни к части психики (включая компоненты Эго), которая отщеплена. Он всегда адресуется к реальности Эго (или к ее остаткам). Аналитик не должен пытаться воспитывать сознательный грандиозный сектор психики больше, чем он будет пытаться воспитывать Ид -- он должен сосре­доточить свои усилия на задаче объяснить реальности Эго отщепленные (вертикально и горизонтально) части психи­ки (включая защитные усилия Эго, направленные против них), чтобы открыть путь к достижению им окончательного господства. Только благодаря пониманию этих взаимосвя­зей разрешается кажущийся парадокс, что даже на открыто и порой громогласно предъявляемые нарциссические тре­бования анализанда следует отвечать не воспитательными запретами и увещеваниями, а наоборот, позицией приня­тия, в которой делается акцент — в контексте возникающей при переносе активации архаичного состояния — на соот­ветствии этих требований фазе развития. Тогда пациент окажется лицом к лицу с ранее неосознаваемыми защитами, которые помогали ему не видеть того, что, несмотря на внешне самоуверенное отстаивание нарциссических требований одним сектором психики, наиболее важный сектор его личности лишен притока нарциссического либидо, которое подкрепляет самооценку.

Реальные клинические условия часто являются очень сложными, поскольку искажения Эго (которые в таком случае какое-то время требуют определенного воспита­тельного давления [см. Kernberg, 1969]) в отдельные периоды могут также возникать и в центральном, наибо­лее близком к реальности секторе психики. В конечном счете, как отмечалось выше, мы имеем дело не только с нежеланием реальности Эго встретиться лицом к лицу с осознанными, хотя и отщепленными аспектами гран­диозности и принимать их психологическую релевант-

ность, но и с его (бессознательным) страхом перед требо­ваниями вытесненной архаичной грандиозной самости, которые несколько напоминают сознательно подкреп­ляемые претензии на величие и уникальность. Здесь, несомненно, находится область, в которой эмпатия и ин­дивидуальный клинический опыт аналитика должны со­единиться с огромным терпением, чтобы он сумел вы­явить те особые, но зачастую едва заметные точки опоры, которые позволят ему мобилизовать и устранить эндопси-хические препятствия, закрывающие проход к недоступ­ным — вследствие вытеснения или иных причин — сторо­нам архаичной грандиозной самости.

Например, в случае пациента К., грандиозность и экс­гибиционизм которого в отдельных областях были выра­жены в чудовищной степени, в течение долгого времени, казалось, не было никакого доступа к глубоколежащим аспектам его грандиозной самости, и аналитик испытывал большое искушение противопоставить его нереалистич­ным требованиям увещевания и другие методы воспи­тания. Однажды (этот эпизод произошел после эпизода, описанного выше) пациент случайно упомянул, что, когда бреется, всегда тщательно споласкивает помазок, чистит и сушит бритву и даже моет раковину, прежде чем умыться и вытереть лицо. Рассказ, казалось, не имел никакого отношения к делу; однако внимание аналитика привлекли едва заметное высокомерие и напряженность. Высоко­мерие, проявившееся у пациента, когда он рассказывал аналитику о том, как бреется, полностью отличалось от то­го откровенного высокомерия, с которым он выдвигал многие свои нарциссические требования. По своей эмо­циональной окраске это было защитное высокомерие (эта реакция, как вскоре стало понятно, была обусловлена внезапным осознанием того, что в психоаналитическом процессе оказался задействованным важный нарцисси-ческий перенос). Оно проявилось в форме надменности, сопровождавшейся растерянностью и напряжением.

Я не буду подробно останавливаться на клинических ас­пектах этого эпизода и, в частности, оставлю в стороне спе­цифические сопротивления, противодействовавшие ис­следованию несущественного на первый взгляд сообщения

пациента. Но ретроспективно его можно расценить как первый намек на наличие п)ти, приведшего к выявлению важного аспекта личности пациента и раскрытию генети­чески важной части истории его детства. До этого момента нам было известно только об очевидном тщеславии паци­ента и о части истории его детства, связанной с его высо­комерием — то есть о том, что он получал от своей матери (по-видимому, чрезмерную) похвалу за разные поступки, которыми она затем хвасталась, чтобы повысить свою собственную самооценку. Этот ярко выраженный грандиоз­но-эксгибиционистский сектор его личности на протяже­нии всей его жизни находился, так сказать, в сознательном центре психической сцены. Тем не менее он не был пол­ностью для него реальным, не обеспечивал длительного удовлетворения и оставался отщепленным от другого сек­тора его психики, расположенного еще ближе к центру, в котором он переживал ту смутную депрессию, сочетав­шуюся с чувством стыда и ипохондрией, которая и заста­вила его обратиться за помощью к психоаналитику.

Поначалу имелось искушение объяснить депрессии пациента, его склонность к стыду и ипохондрии, выдвинув гипотезу о наличии прямой динамической взаимосвязи между этими симптомами и откровенной грандиозностью пациента. Другими словами, можно было бы предполо­жить, что честолюбивые надежды, которые возлагала на него мать, интернализировались в Супер-Эго и сформи­ровали в нем недостижимо высокий, нереалистичный Эго-идеал (Saul, 1947, р. 92 etc.; Piers, Singer, 1953) или идеал самости (Sandier et al., 1963, p. 156-157), в сравнении с которым пациент чувствовал себя постыдным неудач­ником¹². Однако актуальная психологическая ситуация бы-

¹² Слабые (подпорогоные) сигналы стыда, играющие опреде­ленную роль в поддержании гомеостатического нарциссиче-ского равновесия между Супер-Эго и Эго, а также в базисных процессах, происходящих между Ид (бессознательной грандиоз­ной самостью) и Эго, которыми объясняется возникновение болезненного чувства стыда, могут вторично использоваться культурой в целом (Benedict, 1934) и отдельными воспитателями (родителями) (Sandier et al., 1963) при формировании ценно­стей, которые интегрируются в Супер-Эго. Представление

ла совершенно иной. Несущественный на первый взгляд симптоматический эпизод поведения пациента, то есть специфическая привычка бриться, явился первым указате­лем на существование неисследованной до сих пор обла­сти в личности пациента. Это дало анализу новое направ­ление, позволившее получить доступ к бессознательной (точнее, к недостаточно вытесненной) архаичной

о том, что чувство стыда, как правило, является реакцией Эго, которое терпит неудачу при удовлетворении (возможно, нереали­стичных) требований и ожиданий со стороны сильного Эго-иде-ала, следует отвергнуть не только по теоретическим сообра­жениям, но и прежде всего на основе клинических наблюдений. Многие индивиды, склонные к переживаниям чувства стыда, не обладают прочными идеалами — большинство из них являются крайне честолюбивыми людьми с выраженными эксгибиционист­скими потребностями, то есть характерный для них психический дисбаланс (переживаемый в виде чувства стыда) обусловлен переполнением Эго нснейтрализованпым эксгибиционизмом, а не относительной слабостью Эго при столкновении со слишком сильной системой идеалов. Интенсивные реакции этих людей на свои поражения и неудачи также — за редким исключением — не обусловлены активностью Сунер-Эго. После болезненных неудач при преследовании своих честолюбивых и эксгибицио­нистских целей такие люди сначала испытывают жгучее чувство стыда, а затем, сравнивая себя с более успешными соперника­ми, — сильнейшую зависть. Вслед за этим состоянием, в котором преобладают чувства стыда и зависти, в конечном счете могут возникнуть импульсы к саморазрушению. Их также надо пони­мать не как нападки Супер-Эго на Эго, а как попытки страдающего Эго разделаться с самостью, чтобы смыть обиды и разочарования от реальных неудач. Другими слонами, саморазрушительные импульсы здесь следует понимать не как аналог суицидальных импульсов депрессивного пациента, а как выражение нарцис-сической ярости. И, наконец, необходимо иметь в виду, что про­гресс при анализе пациентов, склонных к переживанию чувства стыда, обычно достигается не благодаря попыткам ослабить влияние излишне сильных идеалов — часто встречающаяся техни­ческая ошибка! — а благодаря смещению (помимо усиления Эго по отношению к требованиям грандиозной самости и, следова­тельно, достижения большего господства над эксгибиционизмом и грандиозностью) нарциссического катексиса от грандиозной самости к Сунер-Эго, то есть благодаря усилению идеализации этой структуры.

грандиозной самости. Вместе с тем именно вытеснение этой психологической структуры, а не требования идеали­зированного Супер-Эго, явилось причиной депрессивных настроений пациента и его склонности испытывать чувст­ва стыда и к ипохондрии.

Мазохистски окрашенная привычка бриться явилась следствием специфического отвержения его телесной самости; это была эндопсихическая копия взаимодейст­вия между его потребностью в отклике на определенные архаичные — но теперь вызывавшие тревогу, а потому вытесненные — грандиозно-эксгибиционистские жела­ния, связанные с принятием своей телесной самости и неспособностью его матери на них отвечать. Посте­пенно и вопреки сильному сопротивлению (вызванному глубоким чувством стыда, страхом гиперстимуляции и страхом травматического разочарования) нарцис-сический перенос стал концентрироваться вокруг по­требности пациента в подкреплении аналитиком его телесно-психической самости, который должен был ее с восхищением принимать. Постепенно мы начали понимать важнейшую динамическую позицию, которую занимают в переносе опасения пациента, что анали­тик— подобно его центрированной на себе матери, ко­торая могла любить лишь то, что принадлежало только ей и чем она могла полностью распоряжаться (драгоцен­ности, мебель, китайский фарфор, столовое серебро), — предпочтет пациенту предоставляемый им материал и будет дорожить пациентом только как средством сде­лать карьеру, что я не смог бы его принять, если бы он заявил о своем праве «выставлять напоказ» свое тело и разум и если бы он настаивал на получении своих соб­ственных независимых нарциссических выгод. И толь­ко после того, как пациент стал все больше осознавать эти аспекты своей личности, он начал испытывать глу­бочайшую потребность в принятии архаичной, не под­вергшейся изменениям грандиозно-эксгибиционист­ской телесной самости, которая так долго скрывалась за внешними проявлениями нарциссических требо­ваний через отщепленный сектор психики, а приве­денный в действие процесс переработки в конечном

счете позволил ему, как он пошутил, «предпочесть мое лицо бритве»¹³.

В целом можно сказать, что продолжительная работа, устраняющая защитный барьер, который препятствует интеграции «вертикально» отщепленного сектора, при­водит, как это показано на предыдущем примере, к устан­овлению у анализанда нового динамического равновесия.

В чем заключается аналитическая работа с подобными «вертикальными» барьерами? Какие действия аналитика способствуют соответствующим эндопсихическим транс­формациям? Несомненно, что суть психологической зада­чи не состоит в классическом «доведении до сознания» с помощью интерпретаций. Она напоминает устранение защитного механизма «изоляции» при анализе больных, страдающих неврозом навязчивости. Но, хотя условия здесь имеют определенное сходство с условиями при неврозе навязчивости, они все же не идентичны. При нар­циссических нарушениях личности (включая некоторые перверсии) мы имеем дело не с изоляцией одних ограни­ченных содержаний от других или с изоляцией мышления от аффекта, а с сосуществованием разделенных по верти­кали личностных установок, то есть с сосуществованием образующих единое целое личностных установок с раз­ными целевыми структурами, разными способами получе­ния удовольствия, разными моральными и эстетическими ценностями. В этих случаях цель аналитической работы состоит в том, чтобы привести центральный сектор лич­ности к осознанию психической реальности, то есть одно­временного существования (1) неизменных сознательных и предсознательных нарциссических и/или извращен­ных целей и (2) реалистичных целевых структур, а так­же эстетических и моральных норм, принадлежащих

¹³ Коммуникативная сила, присущая таким замечаниям, соответ­ствует их способности служить точкой ретроспективной фоку­сировки с трудом достигнутых настоящих инсайтов. Несмотря на постоянное их повторение, они не имеют характера пустого и защитного клише, а излучают тепло и глубокий смысл «семей­ной шутки». (См. прекрасное эссе Штейна [Stein, 1958] о роли «клише» в анализе. См. также Kris, 1956b.)

центральному сектору. Бесчисленное множество спосо­бов, которыми достигается постепенная интеграция от­щепленного сектора, не поддается описанию. Но в ка­честве конкретного и часто встречающегося примера я бы упомянул преодоление сильнейшего сопротивления — вызываемого в основном чувством стыда, — препятству­ющего «простому» описанию пациентом своего открытого нарциссического поведения, своих сознательных извра­щенных фантазий или поступков и т.п. Разумеется, сказать «простое» описание — означает совершенно неправильно понимать динамические взаимосвязи, преобладающие у этих людей. Опытный аналитик знает, насколько трудно пациенту принять отщепленный сектор как соприкаса­ющийся с центральным, и он может представить себе степень достигнутых эндопсихических изменений, когда пациент становится способным отбросить прежнюю вуаль двусмысленности и многоречивости и описать свои извра­щенные фантазии или осознанные грандиозные требо­вания и поступки без искажения. Как бы парадоксально это ни выглядело, настоящее принятие реальности отщеп­ленного сектора часто сопровождается чувством изумлен­ного отчуждения. «Неужели это и вправду я? — спрашивает пациент. — Как это во мне оказалось?» Или, например, пока он еще занят проигрыванием своих извращенных действий: «Что я здесь делаю?» Разумеется, эти чувства удивления и отчуждения нельзя путать с проявлениями прежнего отщепленного состояния. Напротив, они обу­словлены тем, что центральный сектор со своими собст­венными целями и своими собственными эстетическими и моральными ценностями впервые по-настоящему сопри­коснулся с остальными частями самости и теперь может видеть ее во всех ее проявлениях.

Однако в чем бы ни заключалась в этот период анализа сущность совместной работы аналитика и анализанда, наиболее важным ее результатом является все большее вовлечение центрального сектора психики в перенос и, сле­довательно, активация бессознательных нарциссических требований пациента, которые теперь становятся доступ­ными для систематической переработки. И только эта работа — а не воспитательные усилия, связанные с отщеп-

ленной, открытой грандиозностью пациента, — может привести к окончательной интеграции нарциссических требований пациента в пределах его реалистических потен­циальных возможностей. Наряду с возрастающим приня­тием своего архаичного нарциссизма и с возрастающим доминированием над ним его Эго пациент также поймет неэффективность прежних нарциссических проявлений в отщепленном секторе. Подобно тому, как истерический пациент в течение всей жизни может постоянно проигры­вать травматическую инфантильную сцену в бесчисленных истерических приступах, не достигая ни малейших благо­творных изменений структуры, точно так же обстоит дело и с выражением нарциссических требований человека посредством (вертикально) отщепленного сектора психи­ки. Вместе с тем постепенное принятие реальностью Эго глубинных нарциссических требований приводит к тем бла­гоприятным трансформациям в нарциссической сфере, ко­торые и являются целью процесса переработки при анали­зе пациентов с нарциссическими нарушениями личности.

Хотя схематическое изображение психологических взаимосвязей можно справедливо раскритиковать за неиз­бежные чрезмерные упрощения, в оправдание этой диа­граммы надо сказать, что она представлена для того, чтобы облегчить читателю понимание структурно-динами­ческих сложностей приведенного выше примера.

Построение психологической структуры, достигаемое благодаря освобождению инстинктивных энергий, кото­рые были связаны с архаичными нарциссическими конфи­гурациями, обсуждалось в связи с отказом от предструк-турного, архаичного объекта самости — идеализированного родительского имаго. Гипотеза, предложенная в этом кон­тексте, включает в себя также принципы структурообра-зования, имеющие непосредственное отношение к структу­рирующим трансформациям грандиозной самости.

Здесь я хотел бы высказать общее замечание по поводу структурообразования в аспекте архаичных нарциссиче­ских конфигураций, а также несколько специфических замечаний о различиях, существующих в данном контек­сте между ролями идеализированного родительского има­го и грандиозной самости.

Стрелки на диаграмме отображают поток нарциссических энер­гий (эксгибиционизма и грандиозности). В первой части анализа основные терапевтические усилия направлены (в точках, обозначен­ных ©) на разрушение вертикального барьера (поддерживаемого отвержением), в результате чего реальность Эго получает возмож­ность контролировать ранее неуправляемый инфантильный нарцис­сизм в отщепленном секторе психики. Нарциссические энергии, которым таким образом преграждается путь к выражению в верти­кально отщепленном секторе (левая сторона диаграммы), теперь начинают оказывать нарциссическое давление на барьер вытеснения (правая сторона диаграммы). Основные усилия на втором этапе анализа направлены (в точках, обозначенных ©) на устранение горизонтального барьера (поддерживаемого вытеснением), благода­ря чему реальность Эго (и относящаяся к ней репрезентация само­сти) теперь обеспечивается нарциссической энергией, устраняя тем самым низкую самооценку, склонность к стыду и ипохондрию, кото­рые преобладали в данной структуре, пока этой энергии она была лишена.

За исключением идеализации Супер-Эго, являющейся следствием эдиповой интернализации идеализированного родительского имаго, новые структуры относятся в целом к области прогрессивной нейтрализации, к сектору психи­ческого аппарата, в котором глубокие слои психики нахо­дятся в неразрывном контакте с поверхностными (см. диа­грамму: Kohut, Seitz, 1963, p. 136).

Те из структур в этой сфере, которые формируются в результате доэдиповых интернализации идеализиро­ванного родительского имаго, в основном выполняют функцию сдерживания влечений. В частности, в нашем контексте они оказывают модифицирующее влияние — выступая в качестве вертикального фильтра — на выраже­ние архаичных нарциссических требований и образуют элементы, отвечающие за способность психической струк­туры эти требования нейтрализовать. Вместе с тем, как уже отмечалось в главе 2, я полагаю, что эти нарцис­сические структурные элементы играют, кроме того, (вто­ричную) роль в нейтрализации направленных на объект сексуальных и агрессивных влечений. Аналогично их роли н Супер-Эго, нарциссические катексисы и здесь тоже слиты с противодействующими влечениям сексуальными и агрессивными катексисами (см. Hartmann, 1950b, p. 132), обеспечивая их той толикой абсолютной власти, которой — как и в случае Супер-Эго — объясняется их сила и действенность.

Структуры, приобретенные в доэдипов период в ответ на постепенную интеграцию архаичной грандиозной само­сти, также находятся в области прогрессивной нейтрализа­ции, то есть в секторе личности, где глубина и поверхность образуют непрерывный континуум и где ориентированные на реальность слои психики, таким образом, способны использовать глубинные источники энергии в собственных целях. (В противоположность состоянию автономии Эго [Hartmann, 1939] это состояние я бы назвал доминированием Эго. По аналогии с метафорой Фрейда [Freud, 1923] пер­вый случай можно метафорически представить как образ всадника без коня, второй — как образ всадника на коне.) Однако в отличие от структурообразований, возникающих вследствие постепенного декатексиса идеализированного

родительского имаго, структуры, построенные в ответ на требования грандиозной самости, по-видимому, связаны не столько со сдерживанием нарциссических требований, сколько с их канализированием и изменением. Структуры, заложенные в доэдипов период, специфическим образом способствуют здесь появлению многочисленных — соответ­ствующих фазам развития — базисных форм нарцисси­ческих побуждений, каждая из которых оставляет свой след во взрослой личности. Однако здесь невозможно устано­вить жесткого правила, поскольку многое зависит от спе­цифического взаимодействия ребенка с родителями. Един­ственное, что можно сказать: вероятно, сдерживающие влечения аспекты приобретенной в доэдипов период базис­ной структуры психики (включая их нарциссические компо­ненты) больше подвержены фрустрациям со стороны внеш­него мира, тогда как канализирующие влечения структуры (опять-таки включая их нарциссические компоненты) в большей мере зависят от наследственности ребенка, врожденных ресурсов его Эго и обеспечивающего суб­ститутами руководства родителей. Однако на вопрос о том, насколько специфическая культурная среда и врожденные факторы в психической структуре ребенка влияют на эти условия, невозможно ответить в контексте исследования (подобного этому), основанного прежде всего на изучении материала, полученного в психоаналитической ситуации.

В эдипов период одновременно и параллельно с дека-тексисом восхваляемого объекта самости под влиянием соответствующего фазе развития осознания иллюзор­ности не подвергшихся изменениям эдиповых фантазий о торжестве фаллического нарциссизма ребенок в конеч­ном счете отказывается от нереалистичного грандиозного представления о себе. Но именно этот заключительный массивный (но соответствующий фазе развития) декатек-сис не подвергшейся изменениям инфантильной гран­диозности снабжает теперь нарциссической энергией цельный катексис реалистичной самости, реалистичную самооценку и способность человека получать удовольствие от своих реалистичных функций и действий.

Хотя предыдущие рассуждения были представлены в аспекте психологии развития, они в равной степени

mutatis mutandis¹ * относятся и к аналитической ситуации, нацеленной, по существу, на то, чтобы вызвать процесс, в котором реактивируются первоначальные условия и вос­создаются прежние возможности развития. Однако достичь эмпатического понимания трансферентных проявлений ранних стадий развития грандиозной самости отнюдь не просто. Например, обычно аналитику трудно свыкнуться с мыслью, что сохраняющаяся в течение долгого времени относительная бессодержательность анализа — то есть бедность связанных с объектами образов, относящихся как к людям из настоящей и прошлой жизни пациента в целом, так и к самому аналитику в ситуации переноса в частности — представляет собой типичное проявление архаичных нар­циссических отношений. Если слияние с аналитиком произошло за счет расширения архаичной грандиозной самости, то ассоциативный материал может и не содержать видимых связей с аналитиком, а в случае близнецового переноса¹³ психологические связи с аналитиком системати­чески проявляются лишь в контексте архаичного пере­живания анализандом своей грандиозной самости, когда она постепенно освобождается от вытеснения (©на диа­грамме 3) или когда она признается реальностью Эго как релевантная, после того как был успешно устранен барьер отвержения (Ф на диаграмме 3), отделявший отщепленную грандиозность от реальности Эго.

Таким образом, зеркальный перенос в целом и терапев­тическую активацию наиболее архаичных стадий развития грандиозной самости в частности очень часто неправильно понимают как продукт интенсивного сопротивления уста­новлению объектно-инстинктивного переноса. Анализ нарциссических нарушений личности во многих случаях либо обрывается в этом месте (что приводит к сравни­тельно кратковременному поспешному анализу второ­степенных секторов личности, в которых развивается обычный перенос, тогда как главное — нарциссическое — нарушение остается незатронутым), либо анализ движется

¹⁴ С соответствующими изменениями {лат.). — Примечание переводчика.

^ь См., например, описание переноса по типу второго «я» у пациен­та В. далее в этой главе.

в ошибочном и невыгодном направлении, преодолевая диффузные, неспецифические и хронические сопротив­ления со стороны Эго анализанда.

Ограниченные сопротивления, разумеется, сущест­вуют, и порой они бывают стойкими и труднопреодо­лимыми. Но, в сущности, они обусловлены прежде всего специфическими страхами, вызванными необходимостью раскрыть фантазии и побуждения грандиозной самости, а не конфликтами, связанными с выражением направлен­ных на объект либидинозных или агрессивных импульсов. В любом случае отсутствие обращений к аналитику как объекту — это не проявление сопротивления, а выражение того, что патогномоничная регрессия привела к оживле­нию стадии, на которой объектные отношения являются нарциссическими. Поэтому точно также неверно (а) объ­яснять обращения к аналитику (например, требования, чтобы он служил отражающим, одобряющим и выража­ющим восхищение зеркалом) как проявление активных в настоящий момент требований к объекту (на которые надо отвечать как на оправданные запросы или интер­претировать как оживление при переносе детских объект­но-инстинктивных стремлений), как и (б) объяснять их от­сутствие нежеланием пациента установить текущий терапевтический раппорт или интерпретировать это как сопротивление развитию (объектно-инстинктивного) переноса. В случае нарциссических нарушений личности, как я уже пытался выразить это в предыдущей работе, «аналитик является не экраном для проекции внутренней структуры... а прямым продолжением ранней реально­сти... [которая не смогла] трансформироваться в прочные психологические структуры» (Kohut, 1959, р. 470-471). Однако эта «ранняя реальность» по-прежнему восприни­мается как сосуществующая с самостью.

Значение зеркального переноса как инструмента процесса переработки

Терапевтическая регрессия (к патогномоничной точке фиксации, то есть терапевтическая активация не подверг­шейся изменениям грандиозной самости), которая ведет

к установлению зеркального переноса, порой сопрово­ждается тревогой, выражающейся иногда в первые недели анализа в форме снов о падении. Но после того как дости­гается патогномоничный уровень регрессии, основные сопротивления постепенному терапевтическому раскры­тию грандиозной самости вызываются (1) страхом пациен­та, что присущая ему грандиозность.станет причиной его изоляции и долговременной потери объекта, и (2) его же­ланием избежать дискомфорта, обусловленного втор­жением нарциссического эксгибиционистского либидо в Эго, где дефектные паттерны разрядки могут вызывать состояние тревожной эйфории, чередующееся с перио­дами болезненной застенчивости, стыда и ипохондрии. Эго пытается отрицать эти болезненные эмоции громо­гласными контрфобическими заверениями в бесстрашии и беззаботности, пытается избежать их за счет повторного вытеснения и/или усиления вертикального расщепления психики или пытается связать и разрядить вторгающиеся нарциссические структуры, формируя критические симп­томы, главным образом в виде асоциальных действий.

При этом, однако, перенос служит здесь специфиче­ским терапевтическим буфером. При зеркальном пере­носе в узком значении термина пациент способен мобили­зовать свои грандиозные фантазии и эксгибиционизм, надеясь на то, что эмпатическое участие и эмоциональный отклик терапевта не позволят нарциссическому напря­жению достичь чересчур болезненного или опасного уровня. Пациент надеется, что его реактивированные грандиозные фантазии и эксгибиционистские требования не натолкнутся на травматическое отсутствие одобрения, эхоподобного отклика и отражения, которое ему при­шлось пережить в детстве, поскольку аналитик сообщит пациенту о своем принимающем, эмпатическом понима­нии роли, которую они играли в психологическом разви­тии пациента, и осознбет существующую у него в данный момент потребность в их выражении. При близнецовом переносе или слиянии аналогичная защита обеспечи­вается продолжительным распространением нарцисси­ческого катексиса на терапевта, который теперь становит­ся носителем инфантильного величия и эксгибиционизма

пациента. В этих формах зеркального переноса мобилизо­ванные нарциссические катексисы направляются на тера­певта, который — не будучи предметом идеализации, вос­хищения и любви — становится частью расширенной самости пациента. Таким образом, зеркальный перенос во всех его формах создает для пациента ситуацию относи­тельной безопасности, которая позволяет ему упорно решать болезненную задачу сопоставления грандиозной самости и реальности.

В генетическом аспекте позиция аналитика в ситуа­ции, где можно констатировать наличие состояния, напо­минающего перенос — в той или иной его форме, — вызван­ного реактивацией грандиозной самости (в частности, состояний, названных нами близнецовым переносом или переносом по типу второго «я»), может быть аналогична позиции, занимаемой у нарциссических детей вообража­емыми партнерами по играм (Е. Sterba, I960). Но в какой бы форме ни установился зеркальный перенос, то есть к какой бы стадии развития грандиозной самости — ран­ней или поздней — ни относилась мобилизация нарцис­сических катексисов, с точки зрения терапии важнее всего то, что в нарциссической сфере может быть достигнута реальная константность объекта. Другими словами, важ­нейшая функция зеркального переноса заключается в том, что он вызывает состояние, поддерживающее кинетиче­скую энергию терапевтического процесса.

Разумеется, мы не должны оставлять без внимания влияние сознательной мотивации пациента — желание избавиться от своих недостатков и своего недуга. И хотя анализанд не в состоянии сформулировать глубинные цели анализа, он может почувствовать, что аналитический процесс приведет его от ненадежного существования, где властвуют резкие эмоциональные колебания — между необузданными амбициями и ощущением неудачи и между грандиозным тщеславием и жгучим чувством стыда, — к возросшему самообладанию, внутреннему спокойствию и уверенности в себе, которые возникают благодаря транс­формации архаичного нарциссизма в заветные идеалы, реалистичные цели и устремления и устойчивую само­оценку. Однако сами по себе рациональные цели терапии

не могут убедить уязвимое Эго нарциссически фикси­рованного аиализанда отказаться от вытеснения, отвер­жения и отыгрывания, оказаться лицом к лицу с потреб­ностями и желаниями архаичной грандиозной самости. Чтобы привести в действие и поддержать болезненный процесс, приводящий к конфронтации грандиозных фан­тазий с реалистичным представлением о себе и к пони­манию того, что жизнь предлагает лишь ограниченные возможности для удовлетворения нарциссических эксги­биционистских желаний,необходимо,чтобы установился зеркальный перенос в той или иной его форме. Если же он не развивается или его установлению препятствуют отвержение со стороны терапевта или преждевременные интерпретации им переноса, то тогда грандиозность паци­ента остается сосредоточенной на грандиозной самости, и терапевт воспринимается как чужой и враждебный и, таким образом, не имеет возможности стать партнером. В этих условиях защитная позиция Эго остается ригидной и не может произойти расширения Эго.

Я завершу обсуждение роли зеркального переноса как инструмента процесса переработки фрагментом из ана­лиза одного пациента¹⁶. В приведенном ниже примере реактивация грандиозной самости произошла в форме переноса по типу второго «я».

Пациент В. проходил у меня анализ в течение четырех лет. Он был человеком интеллектуального труда, в возрасте около сорока пяти лет и, несмотря на то, что был женат, имел нескольких детей и добился определенных успехов в своей работе, во взрослом возрасте неоднократно под­вергался психотерапии (в том числе психоанализу). Неко­торые из этих попыток были недолговечными, другие продолжались около года, но ни одна, по его словам, не бы­ла успешной и не затронула его основного психического нарушения. И наоборот, пациент утверждал со все большей уверенностью по мере продвижения терапии, что на этот

^lfi Более подробное описание зеркального переноса (относяще­гося к случаю мистера А. [глава 3], которое служит примером мобилизации идеализированного родительского имаго при идеализирующем переносе) будет приведено в главе 9.

раз в фокусе анализа оказалась центральная область его психопатологии, и поэтому она приводила к постоянным, но ощутимым и прочным результатам. Хотя он жаловался на некоторые проблемы, связанные с ejaculatio praecox и недостаточной эмоциональной вовлеченностью во время полового акта, становилось очевидным, что (как это часто бывает в подобных случаях) его симптомы были размы­тыми, неопределенными и их трудно было передать слова­ми. Они заключались в ощущении пациента, что он не жи­вет полной жизнью (хотя он не был подавлен), в состояниях болезненного напряжения, относившихся к пограничной области между телесными и психическими переживани­ями, и в тенденции к постоянному беспокойству по поводу своих физических и психических функций.

Хотя в последующих фазах анализа он по разным пово­дам выражал свою теплую благодарность за непривычные для него помощь и понимание, которые он получал от ана­литика, он его не идеализировал, и хвалебные пациента не выходили за рамки (окрашенного позитивными чувст­вами) разумных и реалистичных оценок. Вместе с тем анализ, основанный на близнецовом переносе (переносе по типу второго «я»), продолжал развиваться следующим характерным способом. Каждый раз, когда во время анализа всплывала новая тема, ассоциации пациента в течение долгого времени относились сначала не к нему самому, а к аналитику; тем не менее эта фаза переработки, внешне относившаяся к аналитику, всегда вызывала у пациента важные психологические изменения. И только после завер­шения этой части работы пациент мог фокусироваться на самом себе, на своих собственных конфликтах, на дина­мическом и генетическом аспектах своей личности и исто­рии развития. Если же в первой части этого типичного цикла я намекал или открыто утверждал, что пациент «про­ецирует», то он реагировал эмоциональным отчуждением и чувством того, что его неправильно поняли. Даже в позд­них фазах анализа, когда он уже предвосхищал, что по­дошел к разговору о себе, он по-прежнему придерживался характерной последовательности: сначала в течение долго­го времени он видел во мне (обычно провоцировавшие тревогу) аффект, желание, стремление или фантазию,

которые его заботили, и только после того как он подобным образом прорабатывал активированный комплекс, пере­ходил к его рассмотрению в отношении себя самого.

Позвольте мне теперь проиллюстрировать процесс переработки в этом специфическом случае близнецового переноса с помощью характерных эпизодов, неоднократ­но возникавших в середине анализа. Пациент, например, начинал воспринимать меня как человека, лишенного честолюбия, эмоционально поверхностного, патологи­чески невозмутимого, отстраненного и пассивного, и — хо­тя этот образ не совпадал с некоторыми присущими мне чертами личности и формами поведения, известными пациенту, — его убежденность в истинности этих фантазий не была поколеблена даже наличием противоположной информации. За этим последовал длительный процесс переработки, в котором моя личность внимательно изуча­лась и воспринималась как разорванная на части конфлик­том. Чего боялся аналитик? Действительно ли у него нет честолюбия? Правда ли, что он никогда не завидовал? Или ему пришлось избегать своих честолюбивых стремле­ний и чувства зависти из-за страха, что они могут его разрушить? После длительного периода подобных сомне­ний и тревог восприятие меня пациентом постепенно изменилось, и он вспомнил теперь многие вещи — которые он всегда знал обо мне, — представлявшие меня в совер­шенно ином свете. (Непосредственное восприятие анали­тика пациентом на аналитическом сеансе точно так же изменилось в соответствии с новым образом, который появился у пациента.) И только после этих переживаний, относящихся к аналитику, пациент обратился к себе.

Этому поворотному пункту обычно предшествовало описание пациентом внешних событий, которые демон­стрировали то, что он уже достиг существенного прогрес­са в той конкретной области, в которой он пытался разо­браться посредством аналитика. Например, он рассказал о чувстве зависти к своему коллеге, сопровождавшемся желанием затмить его и получить свою часть признания за достижения, которые он до сих нор молчаливо припи­сывал другим. Затем в течение сравнительно короткого промежутка времени, который, однако, был наполнен

сильными чувствами, пациент не только целиком пережил в себе этот конфликт, но и сумел связать его с мучитель­ными воспоминаниями о событиях, произошедшими в детстве, и детскими эмоциями. Хотя эти события не яв­лялись генетически детерминирующими факторами в том смысле, в каком им являются события, которые можно вспомнить или реконструировать при неврозах переноса, тем не менее они играли важную роль предшественников нарушения личности в зрелом возрасте. Таким образом, он вспомнил свое детское одиночество, причудливые фантазии о величии и власти, в которые он надолго погру­жался, и опасения, что он не сможет вернуться из них в мир реальности. Он вспомнил, как ребенком он стал бояться эмоционально катектированного соперничества из-за страха перед (близкими к бредовым) фантазиям об обладании абсолютной садистской властью и как он сбе­рег толику человеческого участия и реализма, (а) развивая фантазии, связанные с воображаемыми товарищами но иг­рам, особенно в период, когда его страдавшая хрониче­ской депрессией мать была беременна, и как после рожде­ния брата, когда пациенту было шесть лет (как и в фан­тазиях пациента Л. [глава 9], еще не родившийся брат оказался центральной фигурой его тревог), (б) обратив­шись взамен эмоционально насыщенных желаний к бес­страстным и отстраненным интеллектуальным занятиям и (в) подчиняя все свои цели и устремления сознательной рациональности, исключая тем самым из своей жизни эмоции и воображение и отказываясь от любого спонтан­ного удовольствия.

Общие замечания о механизмах, вызывающих терапевтический прогресс в психоанализе

Эмпирическое содержание и основные свойства объекта центрального переноса существенно различаются в про­цессах переработки, вызывающих терапевтический про­гресс при классических неврозах переноса, с одной сто­роны, и в случае нарциссических нарушений личности — с другой. Однако, если рассматривать с психоэкономиче­ской и динамической позиций, преобладающие меха-

низмы, лежащие в основе движения к психологическому здоровью, в этих двух классах доступной анализу психо­патологии одни и те же. Основная констелляция факто­ров, которыми объясняется терапевтический эффект анализа неврозов переноса и нарциссических нарушений личности, заключается в следующем. (1) Аналитический процесс мобилизует инстинктивные энергии, связанные с теми детскими желаниями, которые не интегрировались (например, вследствие вытеснения) с остальной частью психики и поэтому не оказывали влияния на созревание и развитие остальной части личности. (2) Аналитический процесс (а) препятствует удовлетворению детских жела­ний на инфантильном уровне (оптимальная фрустрация, аналитическая абстиненция), (б) постоянно противо­действует (посредством интерпретаций) регрессивному уклонению от инфантильных желаний и потребностей (включая попытки их повторного вытеснения или иные формы их повторного исключения из аналитически установленного контакта с центрально расположенными (пред)сознательными областями психики). (3) Таким образом, для инфантильных влечений, желаний или по­требностей, которые, с одной стороны, постоянно реакти­вируются, но не удовлетворяются, а с другой стороны, лишены возможности регрессивного бегства, остается единственный путь — возрастающая интеграция со зрелы­ми и адаптированными к реальности секторами и сегмен­тами психики посредством добавления новых психоло­гических структур, которые овладевают влечениями, контролируют их проявления или трансформируют их в различные зрелые и реалистичные паттерны мышле­ния и поведения. Другими словами, аналитический про­цесс пытается активировать инфантильные потребности, одновременно перекрывая им все пути, кроме того, что ве­дет к зрелости и их реалистичному проявлению.

Приведенную динамическую формулировку терапев­тического воздействия процесса переработки полезно будет проиллюстрировать на конкретном примере. Хотя ее можно было бы легко продемонстрировать в контексте классического невроза переноса, этот пример будет ка­саться не детских эдиповых желаний, а инфантильных

потребностей в зеркальном отражении, поддержке или одобрении, особенно часто встречающихся при анализе нарциссических нарушений личности. В генетическом аспекте мы должны понимать, что травматическая фру­страция желаний или потребностей в родительском при­нятии, которые соответствуют определенной фазе разви­тия, немедленно ведет к их интенсификации, равно как и фрустрация любых других обусловленных процессами развития потребностей и желаний. Усилившееся желание в сочетании с сохраняющейся или даже возрастающей внешней фрустрацией (или с угрозой наказания) создает ощутимый психический дисбаланс, ведущий к исключе­нию желания или потребности из последующего аутентич­ного и последовательного участия во всей остальной пси­хической деятельности. В дальнейшем из-за страха нового травматического отвержения выстраивается стена защит, оберегающая психику от реактивации инфантильного желания — в данном примере от развития особого класса нарциссических нарушений личности: от реактивации потребности в родительском одобрении. В зависимости от психической локализации защит возникающий в лич­ности раскол представляет собой либо (1) «вертикальное» расщепление, то есть расщепление, которое отделяет весь сегмент психики от сегмента, относящегося к централь­ной самости, что проявляется в чередовании (а) состоя­ний грандиозности, в которых фрустрированная потреб­ность в одобрении отрицается, и (б) состояний, в которых преобладают ощущения внутренней пустоты и низкая самооценка, либо (2) «горизонтальное» расщепление, то есть расщепление, обусловленное возникновением барьера вытеснения, что проявляется в эмоциональной холодности пациента и в его настойчивом стремлении сохранять дистанцию с объектами, от которых ему хо­чется получить нарциссическую подпитку.

Первоочередной задачей процесса переработки может оказаться преодоление сопротивления установлению нарциссического переноса (в данном примере — зеркаль­ного переноса), то есть реактивация в сознании пациента инфантильного желания или потребности в родительском принятии. В следующей фазе анализа терапевтическая

задача состоит в сохранении активного зеркального пере­носа, несмотря на то, что инфантильная потребность, по существу, снова фрустрируется. Именно в этой продол­жительной фазе пациент постоянно сталкивается с пе­реживаниями, связанными с процессом переработки. Под воздействием новых фрустраций пациент стремится избежать боли, (а) пытаясь воссоздать равновесие, сущест­вовавшее до переноса, посредством вертикального рас­щепления и/или установления барьера вытеснения, или (б) с помощью регрессивного избегания, то есть от­ступления к уровням психического функционирования, которые являются более архаичными, чем уровень пато­генной фиксации (см. диаграмму 2 в главе 4, где приведено схематическое изображение этих регрессивных коле­баний). Однако интерпретации переноса и генетические реконструкции позволяют взаимодействующему сектору психики анализанда заблокировать эти два нежелатель­ных пути избегания и поддерживать инфантильную по­требность активированной, несмотря на создаваемый ею дискомфорт. (Опытный аналитик будет помогать па­циенту, сохраняя этот дискомфорт в допустимых преде­лах, то есть будет проводить анализ в соответствии с прин­ципом оптимальной фрустрации.)

Ввиду того, что все регрессивные пути заблокированы, а инфантильная потребность в зеркальном отражении активирована, но не может быть удовлетворена в своей инфантильной форме, психика вынуждена создавать но­вые структуры, трансформирующие и конкретизирующие инфантильные потребности в сдержанных в отношении цели реалистичных направлениях. Выражаясь на языке поведенческих и эмпирических фактов, происходит по­степенное повышение реалистичной самооценки, удовле­творенности реальным успехом, умеренное использо­вание фантазий о достижении (их слияние с планами возможного реалистичного действия) и образование в реа­листичном секторе личности таких сложных феноменов, как юмор, эмпатия, мудрость и креативность (см. главу 12).

ЧАСТЬ 3

КЛИНИЧЕСКИЕ И ТЕХНИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ,

ВОЗНИКАЮЩИЕ

ПРИ НАРЦИССИЧЕСКОМ

ПЕРЕНОСЕ

ГЛАВА 8. Общие замечания по поводу

НАРЦИССИЧЕСКИХ ПЕРЕНОСОВ

Теоретические рассуждения

Наиболее спорными среди вопросов, возникающих в свя­зи с последовательной терапевтической мобилизацией нарциссических структур, являются вопросы теории и терминологии. Надо ли последовательные реактивации идеализированного родительского имаго и грандиозной самости расценивать как перенос в метапсихологическом или в клиническом смысле слова и можно ли обозначать их термином «перенос»?

Вопрос о том, можно ли всестороннее включение аналитика в терапевтическую активацию нарциссически инвестированной психической структуры называть пере­носом, в принципе имеет такое же значение при рассмот­рении различных клинических форм, в которых становит­ся очевидной активация грандиозной самости, как и при рассмотрении активации идеализированного родитель­ского имаго при идеализирующем переносе. Но поскольку идеализирующий перенос иногда имеет внешние призна­ки, которые могут напоминать клинические проявления классических неврозов переноса, имеет смысл подчерк­нуть существенные моменты, отличающие данную кли­ническую ситуацию от собственно неврозов переноса, и осветить тот факт, что внешние трансферентные прояв­ления при идеализирующем переносе обусловлены моби­лизацией нарциссического катексиса, а не объектного либидо. Мобилизация относительно поздних стадий раз­вития грандиозной самости (зеркальный перенос в узком значении термина) тоже ведет к появлению клинической картины, внешне напоминающей перенос при анализе неврозов переноса, и поэтому здесь также следует под­черкнуть, что хотя аналитик и воспринимается на когни­тивном уровне как отдельный и автономный субъект,

тем не менее он имеет значение исключительно в контек­сте нарциссических потребностей анализанда; он притяга­телен и вызывает ту или иную реакцию лишь постольку, поскольку воспринимается как человек, выполняющий или фрустрирующий потребности анализанда в отклике, одобрении и подкреплении его грандиозности и эксгиби­ционизма. Ситуация, однако, является противоположной, когда речь идет о мобилизации ранних стадий развития грандиозной самости, то есть о близнецовом переносе (переносе по типу второго «я») и слиянии посредством расширения грандиозной самости. В этом случае внутрен­ние условия и, в частности, клиническая картина, по­рождаемая включением аналитика в терапевтическую мобилизацию грандиозной самости, кажутся настолько отличными от структуры и терапевтических проявлений неврозов переноса, что становится необходимым прежде всего сравнить эти два состояния и указать на их сходство. Только подчеркнув аналогии, можно продемонстриро­вать, что, несмотря на архаичную природу интерпер­сональных условий, которые воссоздаются в процессе терапевтической активации ранних стадий развития гран­диозной самости, аналитик и в самом деле вступает в ста­бильные, структурно обоснованные клинические отноше­ния с анализандом, в значительной мере способствующие поддержанию аналитического процесса.

При ответе на вопрос, следует ли идеализирующий и зеркальный перенос классифицировать как переносы, необходимо (а) учитывать метапсихологическую оценку клинической аналитической ситуации и (б) определиться с трактовкой понятия «перенос».

Я не буду здесь принимать чью-либо сторону в поле­мике по поводу того, является ли нарциссический пе­ренос таковым в строгом метапсихологическом зна­чении этого слова. Не отрицая того, насколько важна строгость используемых понятий, я продолжу говорить о разных проявлениях терапевтической активации идеализированного родительского имаго и грандиозной самости как о переносах. Неоспоримый факт того, что образ аналитика входит в долговременные, отно­сительно надежные отношения с мобилизованными

парциссическими структурами, благодаря чему обес­печивается поддержание систематического процесса переработки, служит достаточным оправданием для использования термина «перенос» в (традиционном) широком клиническом смысле независимо от нюансов метапсихологической оценки ¹.

Два вида нарциссического переноса будут рассмот­рены на фоне концептуальных тенденций, которые уже существуют в этой теоретической области, причем поня­тия, предложенные в данной монографии, будут срав­ниваться с прежними понятиями, чтобы более четко их разграничить. В частности, мы рассмотрим (1) отно­шение идеализирующего и зеркального переносов к со­стоянию, которое Фрейд часто называл спонтанно воз­никающим «позитивным переносом», который является движущей силой аналитической терапии и эмоциональ­ной основой эффективности терапевтического вмеша­тельства аналитика (см., например, Freud, 1912, р. 105-106), и (2) отношение идеализирующего и зеркального переноса к проективно-интроективным формам пове­дения, которым отдельные аналитики отводят важней­шую роль в клиническом переносе у всех анализандов, опираясь на гипотезу основоположника «английской школы» психоанализа М. Кляйн — которой принадлежит смелая и новаторская (но, к сожалению, теоретически не­достаточно обоснованная) попытка проникнуть в скры­тые глубины человеческого переживания — о сущест­вовании в младенческом возрасте двух универсальных первичных позиций: «паранойяльной» и «депрессивной» (см. Е. Bibring, 1947; Glover, 1945; Waelder, 1936).

' Анна Фрейд, комментируя данную работу и личной беседе, выразила эту мысль следующим образом: «В этих случаях па­циент использует аналитика не для оживления направленных на объект стремлений, а для включения его в либидинозное (то есть нарциссическое) состояние, до которого он регресси­ровал или на котором остановился. Одни могут называть это переносом, другие — разновидностью переноса... В действитель­ности это не имеет никакого значения, поскольку считается, что данный феномен не вызван катектированием аналитика объектного либидо».

Что касается базисного «позитивного переноса» (см. ра­боты Вельдера [Waelder, 1936] и особенно Криса [Kris, 1951], который указывает, что Фрейд «выделяет область сотрудничества между аналитиком и пациентом»²), то я хо­тел бы повторить ранее предложенную мною формули­ровку, а именно что мы должны «проводить различие между (1) нетрансферентным выбором объекта, сформировав­шимся в соответствии с моделями детства (...зачастую ошибочно называемым позитивным 'переносом'), и (2) на­стоящими переносами». Первый состоит «из стремлений к объектам, возникающих в глубине, но все же не пересе­кающих барьер вытеснения», и из «тех стремлений Эго, которые, будучи первоначально переносами, порвали затем связи с вытесненным и стали, таким образом, автономными объектными выборами со стороны Эго». Я же афористично обобщил эти различия в утверждении: «Хотя и верно, что все переносы суть повторения, но не все повторения — переносы» (Kohut, 1959, р. 472).

Безусловно, «область сотрудничества между анали­тиком и пациентом» (Kris, 1951) нужно оберегать, если аналитическая работа направлена на достижение проч­ных результатов. Без «вступления в союз с Я пациента» (Freud, 1937) анализ был бы всего лишь пассивным и ми­молетным переживанием, сопоставимым с гипнозом. Кроме того, не вызывает сомнений, что терапевтическое противопоставление наблюдающего и переживающего Эго (R. Sterba, 1934) сохраняется прежде всего тогда, когда наблюдающее Эго содействует аналитику в выполнении аналитической задачи на основе реалистичных связей, которые в свою очередь зиждутся на «нетрансферентном выборе объекта, сформировавшемся в соответствии с мо-

² «Как известно, аналитическая ситуация состоит в том, что мы вступаем в союз с Я пациента, чтобы подчинить необузданные части его Оно, то есть включить их в синтез Я... Я, с которым мы можем заключить такой пакт, должно быть нормальным. Но по­добное нормальное Я... — это идеальная фикция... Каждый нор­мальный человек нормален лишь в среднем, его Я приближается к Я психотика... а степень удаления от одного конца ряда и при­ближения к другому будет пока для нас мерой того, что мы... назвали 'изменением Я'» (Freud, 1937, р. 235).

делями детства», и на «автономных объектных выборах со стороны Эго» (Kohut, 1959), понимаемых, разумеется, в смысле «вторичной автономии» (Hartmann, 1950, 1952). Эти условия являются необходимыми и при психоана­литическом лечении нарциссических личностей, и при анализе классических неврозов переноса. Наблюдающая часть личности анализанда, которая в сотрудничестве с аналитиком активно берет на себя задачу анализа и при анализе нарциссических нарушений, и при анализе невро­зов переноса, в сущности, не меняется. В обоих случаях адекватная область реалистического сотрудничества, возникшая благодаря позитивным детским переживаниям (в объектно-катектированной и нарциссической обла­стях), является предпосылкой сохранения у анализанда терапевтического расщепления Эго, а также симпатии к аналитику, обеспечивающей поддержание достаточной веры в цели и возможности анализа в его напряженные периоды.

С другой стороны, идеализирующий и зеркальный переносы являются объектами анализа; то есть наблю­дающая и анализирующая части Эго анализанда в сотруд­ничестве с аналитиком противостоят им и путем посте­пенного понимания их в динамическом, экономическом, структурном и генетическом аспектах пытаются достичь контроля над ними и отказаться от связанных с ними требований. Достижение такого контроля является важ­ной и отдельной терапевтической целью анализа нарцис­сических нарушений.

«Позитивный перенос» (Фрейд) на основе «нетрансфе-рентного выбора объекта» (Кохут) в «области сотрудниче­ства между аналитиком и пациентом» (Крис) представляет собой лишь инструмент, используемый при выполнении этой задачи; и именно переработка и конечный отказ от зеркального переноса или идеализации архаичного объекта самости, который приводит к специфическим терапевтическим результатам, характеризует успешное завершение психоаналитической терапии в этих случаях.

Четкое разграничение нарциссических переносов и реа­листической связи, которая возникает между аналитиком и анализандом, является важным не только с теоретической

точки зрения, но и — в еще большей степени — по практи­ческим, клиническим соображениям. С теоретической точки зрения, как уже отмечалось, реалистическая связь между аналитиком и анализандом (позитивный перенос, раппорт, рабочий альянс, терапевтический альянс и т.д.) в метапсихо-логическом смысле является не переносом, а отношением, основанном на ранних благотворных интерперсональных переживаниях, которые, хотя и были постепенно нейтра­лизованы и, следовательно, сдержаны в отношении цели, продолжали влиять на все объектные инвестиции пациен­том взрослого объекта, включая его взаимодействие с анали­тиком. В рамках модифицированной структурной модели психики (Kohut, 1961; Kohut, Seitz, 1963) эта привязанность к объекту относится не к области переноса, а к области прогрес­сивной нейтрализации.

Вместе с тем с точки зрения техники, особенно в отно­шении некоторых аспектов нарциссических нарушений личности, способность аналитика не вмешиваться в про­цесс установления нарциссического переноса и не пред­принимать активных действий, способствующих раз­витию реалистической терапевтической связи, иногда может оказаться решающим фактором на пути к терапев­тическому успеху. Например, гиперкатексис архаичной грандиозной самости лишает реалистичное самовоспри­ятие либидинозной подпитки (Rapaport, 1950). Смутные ощущения своей нереальности, иллюзорности, отсутствия живости и т.д. существуют на нредсознательном уровне, однако анализанд, по-видимому, либо вообще не сознает наличия этих нарушений, либо сознает их нечетко и рас­плывчато, либо научается их скрывать (не только от внеш­него мира, но и от себя самого). Аналитик не должен отвечать на проявления неспособности таких пациентов сформировать реалистичную с ним связь активным вме­шательством, нацеленным на установление «альянса». Их необходимо беспристрастно исследовать как признаки нарушения в сфере катексиса самости и с ним связанного нарушения способности пациента ощущать себя живым и воспринимать мир как реальный.

Отдельные симптоматические действия в начале ана­лиза, которые могут показаться аналитику обусловлен-

ными дефектами Супер-Эго, на самом деле часто пред­ставляют собой проявления нарциссического нарушения личности. Неспособный четко осознать фундаменталь­ное нарушение самовосприятия и потому неспособный сообщить о нем аналитику, пациент может начать анализ со лжи, или с какого-либо обмана в оплате, или с чего-то еще, что выглядит как жульничество. Аналитик не может игнорировать эти первоначальные проявления отыгры­вания, но и не должен отвечать на них осуждением или активным вмешательством. Все, что нужно делать анали­тику в большинстве таких случаев, — это обратить внима­ние на случившееся (но не указывать пациенту на него с неодобрительными интонациями), обсудить, если необ­ходимо, реалистичные аспекты этого и подчеркнуть, что он пока еще не может определенно сказать, имеет ли это некий скрытый смысл, а если имеет, то надо объяс­нить, в чем он может заключаться. Любое активное вме­шательство, когда к симптоматическому действию отно­сятся как к совершенно реальному, может привести к тому, что основная причина нарушения пациента ока­жется вне фокуса аналитической работы, поскольку па­циент будет отвечать на осуждение со стороны аналитика сначала раздражением и возмущением, а затем угодли­востью и уступчивостью, — то есть изменение в Эго ана-лизанда произойдет без мобилизации основополагающих патогенных нарциссических конфигураций. Эпизоди­ческие ошибки, которые может допустить аналитик, реа­гируя на эти первоначальные симптоматические дейст­вия, будучи неподготовленным к ним, или из-за того, что поведение анализанда оказалось для него неожи­данным, не нанесут большого вреда, если впоследствии аналитик сможет вернуться к первоначальному инциден­ту и ретроспективно его переоценить. Если же чересчур реалистическая или морализаторская реакция аналитика поддерживается системой теоретических убеждений, в соответствии с которыми аналитик считает себя вправе отказаться от аналитической установки, столкнувшись с «действительным жульничеством», «действительным отсутствием честности» или «действительным наруше­нием обязательств», то в таком случае доступ к анализу

более глубокого нарциссического нарушения может стать заблокированным.

Как уже отмечалось выше, предсознательным цент­ром, из которого происходят эти характерологические нарушения, является чувство недостаточной реальности самости и — вторично — внешнего мира. Важно понимать не только то, что сама по себе психоаналитическая ситуа­ция специально предназначена для обнаружения скрытой патологии самовосприятия (и, таким образом, чувства реальности самости и окружения), но и то, что постепен­ное проявление этого состояния в процессе анализа позво­ляет анализанду осознать его динамический источник и структурные корни (то есть фиксацию на архаичном представлении о себе, дисфункцию и недостаточный ка-тексис [пред]сознательной самости), и тем самым откры­вается путь к устранению нарушения.

Специфическая особенность аналитической ситуации, которая делает возможным и стимулирует проявление патологической самости, заключается в следующем. В сво­их основных аспектах аналитическая ситуация не является реальной в обычном смысле этого слова. Она обладает особой реальностью, в определенной степени напомина­ющей реальность художественного переживания, напри­мер, реальность театра. Человек должен иметь толику стабильного катексиса самости, чтобы быть способным отдаться артистической реальности перевоплощения. Если мы уверены в реальности нас самих, мы можем на время отстраниться от себя и сопереживать трагиче­скому герою сцены, не подвергая себя опасности спутать реальность возникших у нас эмоций с реальностью повсе­дневной жизни. Однако люди, у которых чувство реаль­ности является ненадежным, часто оказываются неспо­собными с легкостью предаваться художественному переживанию; они должны защитить себя, например, убеждая себя, что то, что они видят, — «всего лишь» театр, «всего лишь» игра, «не реально» и т.д. Аналитическая ситуация создает сходные проблемы. Апализанды, у кото­рых чувство собственной реальности является в целом сохранным, проявляя некоторое сопротивление, реша­ются на необходимую в целях анализа регрессию. То есть

они способны переживать квазихудожественную дополни­тельную реальность возникающих при переносе чувств, которые когда-то относились к другой (в то время актуаль­ной и непосредственной) реальности из их прошлого³. Эта регрессия возникает спонтанно, точно так же, как при сопереживании героям театрального представления. И точно так же, как в театре, декатексис актуальной реаль­ности поддерживается за счет ослабления раздражителей, относящихся к непосредственному окружению. Кроме того, едва ли есть надобность учить анализанда, что такое анализ; он знает, как относиться к аналитической ситуа­ции, точно так же, как люди знают, как относиться к игре, которую они видят в театре.

Я не буду рассматривать здесь реальные вторичные маневры, которые предпринимаются для осуществления принципа, согласно которому адаптацию к незнакомым

³ Измененное состояние Эго, подобное тому, что возникает в от­вет на действие, происходящее на театральной сцене, то есть декатексис актуальной реальности и обращение к миру вообра­жения и художественно переработанных воспоминаний, пре­красно выражено в «Посвящении» — стихотворении, которым Гёте предваряет «Фауста», — величайшее и наиболее личностно значимое из всех его творений. Если оставить в стороне неко­торые несущественные несоответствия, можно сказать, что это стихотворение прекрасно описывает психическое состояние, которое возникает в результате смещения катексисов у анали­занда и — вследствие эмпатического резонанса — у аналитика. В частности, две последние строчки стихотворения (я обратил на них внимание благодаря доктору Рихарду Штербе, процити­ровавшему их в сходном контексте [Sterba, 1969]) относятся не только к психическому состоянию, вызванному восприятием художественного произведения и прежде всего игры на сцене, но и к психическому состоянию, характеризующему вовлечен­ность пациента в аналитический процесс, когда оживает про­шлое и отступает настоящее:

Was ich besilze seh' ich wie im weilen,

Und was verschwand wird mil zu Wirklichkeiten.

Все, чем владею, вдаль куда-то скрылось; Все, что прошло, — восстало, оживилось. [Гете. Фауст. Перевод Н. Холодковского.]

переживаниям можно облегчить соответствующими объяснениями. То есть, если человек никогда не бывал в театре, общие пояснения, касающиеся этой формы искусства, могут облегчить ему восприятие действия. Но не стоит пытаться учить важному психологическому процессу, который происходит у зрителей — научить ему невозможно. Несмотря на многочисленные существенные различия между художественным и аналитическим пере­живаниями, рассуждения, аналогичные предыдущим, применимы и к аналитической ситуации. Формированию необходимого психологического отношения к анализу можно содействовать соответствующими мерами, но ос­новному психологическому процессу, обеспечивающему переживание специфической реальности трансферент-ных чувств, научить невозможно.

Если имеется нарушение центральных функций, кото­рые должны способствовать восприятию пациентом ана­литической реальности, то ни воспитательные средства (пояснения), ни убеждение (моральное давление) непри­емлемы; вместо этого необходимо сделать так, чтобы дефект смог полностью проявиться, а затем приступить к его анализу. Другими словами, если (предсознательная) самость пациента недостаточно катектирована, то тогда его трудности, связанные с более или менее спонтанным созданием аналитической ситуации, сами могут стать центральным пунктом аналитической работы. Однако этот важный аспект психопатологии пациента окажется вне фокуса анализа, если неспособность пациента выдер­живать декатексис актуальной реальности и принимать неопределенность аналитической ситуации рассматри­вается аналитиком в рамках морали и если он реагирует в ответ на нее увещеванием, убеждением или утвержде­нием реальности и нравственности.

Теперь я вернусь к разграничению понятий идеализи­рующего и зеркального переносов и соответствующих им специфических процессов переработки, с одной сторо­ны, и понятий проективной и интроективной идентифи­кации (Klein, 1946) — с другой, а также к их терапевтиче­скому сопоставлению «английской школой» психоанализа. Возможно, зеркальный перенос имеет отношение к обла-

сти, которая, по крайней мере частично, пересекается с областью, называемой представителями кляйнианской школы «интроективной идентификацией»; аналогично идеализирующий перенос может отчасти перекрываться областью так называемой «проективной идентификации». Здесь нет надобности излагать характерную теоретическую позицию, отличающую подход, представленный в насто­ящей работе, от подхода английской школы, который также ведет к совершенно иной терапевтической установке. Достаточно будет сказать, что в соответствии с представ­ленной здесь точкой зрения зеркальный перенос и идеали­зирующий перенос являются терапевтически активирован­ными формами двух базисных позиций нарциссического либидо, которые формируются после стадии первичного нарциссизма. Поскольку эти позиции представляют собой здоровые и необходимые ступени развития, даже фиксации на них или регрессии к ним не должны пониматься в те­рапии как болезненные или неблагоприятные. Пациент сначала учится распознавать эти формы нарциссизма и их терапевтической активации — и в первую очередь он должен уметь принимать их как здоровые и необхо­димые для развития! — и только после этого он может приступить к задаче их постепенного изменения и пере­стройки в более высокую организацию взрослой личности, а также их использования для достижения и реализации своих зрелых целей и намерений. Таким образом, Эго анализанда не относится к его архаичному нарциссизму как враждебному или чужеродному элементу, идеаторные про­цессы, принадлежащие более высоким уровням дифферен­циации объектов (например, специфические фантазии, связанные с желанием уничтожить фрустрирующий объект, или страх уничтожения с его стороны), не совершаются в терапевтически мобилизованных областях, и не создается напряжение, обусловленное чувством вины. Разумеется, в ходе анализа может спонтанно возникать напряжение. Оно обусловлено приливом нетрансформированного нар­циссического либидо к Эго и воспринимается как ипохонд­рия, робость и чувство стыда. (Оно возникает не из-за конфликта с идеализированным Супер-Эго, структура кото­рого не существует на том уровне развития, с которым

мы имеем дело в этих случаях.) Если позиция аналитика основывается на предыдущих теоретических рассу­ждениях, то тяжелая работа, связанная с распознанием течения регрессии к стадиям меньшей дифференциации объектов и воспроизведением этой стадии — а также со­путствующего колебания между переживанием состояний довербального напряжения и вербализируемыми фанта­зиями — будет осуществляться в специально ориентиро­ванной на задачу атмосфере, в которой стимулируется сохранение автономии наблюдающей и интегрирующей частей Эго анализанда⁴.

Однако я не буду далее заниматься сравнением кляй-нианских теоретических и клинических представлений о психопатологии со специфическими теоретическими и клиническими формулировками, относящимися к нар-циссическим нарушениям личности. Эта задача выходит за рамки настоящего исследования, поскольку требует детального представления психопатологии паранойи и ма­ниакально-депрессивного психоза, с одной стороны, и нар-циссических нарушений личности — с другой⁰. Вместо этого я завершу теоретическое прояснение понятий зеркального переноса и идеализирующего переноса (1) в контексте прогрессивно-регрессивных направлений движения между (а) стадией ядер телесной самости и фрагментированной телесной самости (стадией аутоэротизма) и (б) стадией свя-

⁴ Анализ агрессивного компонента стадии развития психологи­ческой организации, называемой дообъектной дифференциа­цией, осуществляется сходным образом, то есть феномен «нар-циссического гнева» также можно объяснить с точки зрения развития, созревания и его последующего динамического и эко­номического значения, если помнить о его соответствии уровню созревания, его первоначальной цели и значении.

^э Последующее обсуждение различий между функционированием изолированных психологических механизмов и активностью связных психологических конфигураций имеет, однако, опреде­ленное отношение к теоретической системе Кляйн, в которой, на мой взгляд, это важное разграничение затушевывается.

См. в этой связи также основные положения, касающиеся диагностической дифференциации психозов и нарциссических нарушений личности в главе 1.

зной телесной самости (стадией нарциссизма)⁶ и (2) в кон­тексте соответствующего разграничения (а) изолирован­ных психологических механизмов и (б) связной и структу­рированной психической самости в целом.

Термины «зеркальный перенос» и «идеализирующий перенос» относятся к терапевтической активации не изо­лированных психологических механизмов (таких, напри­мер, как проекция и интроекция), а более или менее стабильных и прочных личностных конфигураций, не за­висящих от преобладающего психологического механизма или механизмов, которые ими используются или которые даже могут их характеризовать. Шаг в развитии от ауто­эротизма к нарциссизму (Freud, 1914) — это шаг в направ­лении возрастающего синтеза личности, обусловленного переходом от либидинозного катексиса отдельных частей тела ребенка или изолированных физических и психиче­ских функций к катексису (хотя поначалу грандиозной, эксгибиционистской и нереалистичной) связной самости. Другими словами, ядра телесной самости и психической самости срастаются и образуют единицу более высокого ранга. Озабоченность собственным телом, которая посто­янно встречается при соматических заболеваниях, есть проявление возросшего нарциссизма — даже тогда, когда предметом этой озабоченности является отдельный ор­ган, поскольку этот орган по-прежнему воспринимается 11 контексте всей телесной самости, которая испытывает страдания. Однако при психотической или иредпсихоти-ческой ипохондрии, то есть на ранних стадиях развития шизофрении, части тела индивида или отдельные физи­ческие или психические функции становятся изолирован­ными и гиперкатектированными. Имаго связной самости разрушается, а оставшаяся связной наблюдающая часть личности пациента может разве что попытаться объяс­нить продукты регрессии, которые она неспособна конт­ролировать (Glover, 1939, р. 183 etc.).

Различие между нарциссической регрессией, сопрово­ждающей соматическое заболевание, и донарциссической фрагментацией телесной самости, возникающей на ранних

стадиях развития шизофрении, затушевывается при сле­дующих особых условиях. Если у человека с выраженной донарциссической фиксацией развивается физическое забо­левание, то усиление телесного нарциссизма, которым оно сопровождается, может вызвать дальнейшую регрессию к стадии возникновения фрагментации телесной самости, и вместо здоровой заботы о самом себе человек будет реаги­ровать ипохондрической тревогой. Физические заболевания с диффузной симптоматикой (например, первоначальный неспецифический синдром, который проявляется в разно­образных инфекционных болезнях, включая обычную про­студу) особенно часто вызывают подобные ипохондрические реакции. С другой стороны, развитие четко очерченных симптомов с сильным нарциссическим катексисом конкрет­ного органа (например, боль в горле, насморк, чиханье и т.д.) обычно препятствует движению к донарциссическим точкам фиксации. По этой причине появление подобных симпто­мов, как правило, приветствуется людьми с ипохондриче­скими наклонностями и воспринимается с чувством облег­чения. Таким образом, заболевания ограниченных областей тела, которые сопровождаются сильной болью, даже если они поражают катектированные нарциссической энергией органы, например гениталии или глаза, ипохондрических реакций обычно не вызывают.

Регрессию, аналогичную регрессии от (1) стадии связ­ной телесной самости (стадии нарциссизма) к (2) стадии фрагментированной телесной самости, то есть к стадии психологически изолированных частей тела и их функций (к стадии аутоэротизма), можно также наблюдать и в пси­хической сфере. Иначе говоря, катексис общей психиче­ской установки человека (нарциссизм), даже если он пред­ставлен в патологически искаженной или преувеличенной форме, необходимо отличать от гиперкатексиса изолиро­ванных психических функций и механизмов (от аутоэро­тизма), который возникает в результате распада нарцисси-чески катектированной связной психической самости. Целенаправленный, адаптивный и, по существу, произ­вольный гиперкатексис психической самости происходит в процессе психоаналитического лечения; то есть психо­аналитическая ситуация способствует фокусировке внима-

ния анализанда на его собственной психической установке и на различных функциях его психики. Однако и здесь, как и при аналогичных условиях физического заболева­ния, отдельный симптом или отдельный психологический механизм, каким бы рельефным и чуждым Эго он ни был, по-прежнему воспринимается и переживается в контексте имаго целостной (то есть связной) подверженной страда­ниям психической самости. Вместе с тем гиперкатексис изолированных психических функций и механизмов, который возникает после фрагментации психической самости, часто является дополнением к соматической ипохондрии, присущей ранним стадиям психотической регрессии, и поэтому переживается подобно психологи­ческой ипохондрии (например, рационализируется в виде опасения потерять рассудок, страха сойти с ума и т.п.).

Иногда аналитику следует уделить особое внимание индивидуальным психологическим механизмам. Напри­мер, механизмы интроекции и проекции используются — II качестве защитных и незащитных (то есть адаптивных) средств — и анализандами, страдающими нарциссически-ми нарушениями личности, и анализандами с обычными неврозами переноса. Если эти механизмы изолируются к качестве составной части фрагментирующего регрессив­ного распада психической самости, то для психоанали­тической терапии они становятся недоступными; то есть открытыми для целенаправленного исследования оста­ются лишь близлежащие аспекты личности и психологи­ческие события, предшествующие регрессивной фрагмен­тации. Но до тех пор, пока они остаются функциями (хотя и бессознательно осуществляемыми) целостной, связной самости, они представляют собой законный объект интер­претаций аналитика. То есть именно благодаря интерпре­тациям анализанд все более осознает связи, существующие между его активной и реактивной самостью, и психологи­ческие механизмы, возникающие, казалось бы, непредска­зуемо и беспричинно. Благодаря аналитической работе эти механизмы все чаще вступают в контакт с инициати­вой Эго, и область господства Эго над ними расширяется.

К сожалению, эти различия (между изолированными ар­хаичными механизмами и механизмами, которые являются

важными составляющими целостного комплекса психи­ческих действий) становятся еще более сложными из-за тен­денции к персонификации психологических механизмов, встречающейся иногда в психоаналитической литературе. В частности, некоторые авторы наделяют проекцию и ин-троекцию личностными качествами; то есть механизм интроекции в их работах предстает как разгневанный пожирающий ребенок, а проекция — как плюющийся и из­вергающий. Если подобные теоретические установки при­вносятся в клиническую ситуацию, они не только вызывают у анализанда чувство вины, но и, что еще более важно, уничтожают существенное различие между (а) связными нарциссическими структурами, которые доступны анализу, поскольку способны к формированию переноса в клини­ческой ситуации, и (б) аутоэротическими структурами, которые не доступны анализу, поскольку в данном случае катектируются не связные нарциссические конфигурации (грандиозная самость, идеализированное родительское имаго), а изолированные физические или психические функции. В процессе временных или хронических ре­грессий развертывание либидо при зеркальном переносе и в самом деле может смениться изолированными интро-екциями, а связные инвестиции энергии, присущие идеа­лизирующему переносу, могут прекратиться и быть замене­ны изолированными проекциями. В последних двух случаях установить перенос невозможно, и, следовательно, патоген­ная область (по крайней мере временно) оказывается недо­ступной анализу.

Интересно сравнить используемые мной концептуаль­ные схемы (которые опираются на систематические пси­хоаналитические наблюдения за взрослыми пациентами с нарциссическими нарушениями личности) с концеп­туальными схемами Малер и ее коллег⁷, появившимися в результате систематического наблюдения за страда­ющими тяжелыми нарушениями детьми. Предложенные мною схемы согласуются с метапсихологическим подхо­дом психоаналитической теории (в частности, с динами-

ко-экономическим и структурно-топографическим подхо­дами), а широко активированные слои архаичного опыта (идеализирующий перенос, зеркальный перенос, колеба­ния в сторону кратковременной фрагментации самости) требуют эмпатической реконструкции соответствующих детских переживаний. Концептуальные схемы Малер основаны на тонких психоаналитических наблюдениях за поведением маленьких детей, и поэтому они соответ­ствуют теоретической системе, сообразной области ее на­блюдений. Таким образом, ее формулировки, касающиеся фаз аутизма-симбиоза и сепарации-индивидуации, отно­сится к социально-биологическому контексту непосред­ственного наблюдения за детьми.

В самом лаконичном изложении отличие теорети­ческого подхода, на основе которого проводятся, а затем переводятся в общие формулы соответствующие эмпи­рические наблюдения, пожалуй, является следующим. В системе понятий Малер ребенок представляет собой социально-биологическую единицу, взаимодействующую со средой. Малер концептуализирует последовательное психобиологическое развитие отношений ребенка с объ­ектом следующим образом: от (а) отсутствия отнесенности (аутизм) через (б) единство с ним (симбиоз) к (в) автоно­мии и взаимозависимости (индивидуация). Мой метапси-хологический психоаналитический подход, сообразный моему методу наблюдения, то есть оживление при пере­носе детского опыта, позволил мне выявить не только сосуществование двух линий развития (от архаичных уровней к высшим) — нарциссизма и объектной любви, по и двух важных ответвлений в развитии самого нарцис­сизма (грандиозная самость, идеализированное родитель­ское имаго). Эти различия концептуальных схем являются результатом двух разных исходных позиций, связанных с. наблюдением: Малер наблюдала поведение маленьких детей, я реконструирую их внутреннюю жизнь на основе реактиваций, возникающих при переносе.

Детальное сравнение формулировок психоаналитиче­ской метапсихологии и формулировок, полученных в ре­зультате непосредственного наблюдения за детьми, — в до­полнение к работам Малер, исследованиям Бенджамина

(Benjamin, 1950, 1961), Шпица (Spitz, 1949, 1950, 1957,1961, 1965) и многих других авторов, которых здесь следовало бы упомянуть⁸, — не относится к теме данной монографии. Особенно в последние два десятилетия понимание взаи­модействия между матерью и младенцем или маленьким ребенком углубилось благодаря многим важным исследова­ниям, проведенным психоаналитиками. Но именно Малер, которой принадлежат не только наиболее последователь­ные, но и наиболее интересные и важные работы, будет в дальнейшем рассматриваться в качестве главного пред­ставителя всей этой области исследования.

Формулировка Малер, касающаяся прогрессии от аутиз­ма через симбиоз к индивидуации, примерно соотносится с принадлежащей Фрейду классической концепцией либи-динозного развития от аутоэротизма через нарциссизм к объектной любви. Нарциссические переносы представ­ляют собой терапевтическую активацию стадий развития, которые, пожалуй, соответствуют прежде всего переход­ному периоду между поздней стадией симбиоза и ранней стадией индивидуации в понимании Малер. Но я хотел бы еще раз подчеркнуть, что мои собственные наблюдения привели меня к убеждению, что в соответствии с эмпи­рическими данными имеет смысл постулировать наличие двух отдельных и в значительной степени независимых линий развития: одна из них ведет от аутоэротизма через нарциссизм к объектной любви, другая — от аутоэротизма через нарциссизм к высшим формам и трансформациям

⁸ Попа горские исследования Бенедек (Bcncdek, 1949, 1956, 1959), хотя и не предпринимались п методических рамках непосред­ственного наблюдения за детьми, относятся, как и работы Малер, к концептуальной области психоаналитического интер-акционализма. Эта теоретическая система определяется пози­цией наблюдателя, который, будучи равноудаленным от взаимо­действующих сторон, находится на воображаемой точке вне переживающего индивида. Вместе с тем центральная область психоаналитической метапсихологии (см. Kohut, 1959) опреде­ляется позицией наблюдателя, который находится на вообра­жаемой точке внутри психической организации индивида, с интроспекцией которого он эмпатически идентифицируется (замещающая интроспекция).

нарциссизма. Что касается первой линии развития, то, разумеется, не будут сюрпризом утверждения некоторых аналитиков, что рудиментарные предварительные стадии объектной любви можно обнаружить уже в аутоэротиче-ской и нарциссической фазах, то есть что следует пред­положить наличие отдельной линии развития объектного либидо, началом которой являются самые архаичные и рудиментарные формы объектной любви. (См. в этой связи М. Balint, 1937, 1968, р. 64 etc.) Однако я предпочитаю оставаться верным классической формулировке и склонен считать, что приписывание очень маленькому ребенку способности к объектной любви, пусть даже и в самых рудиментарных формах (разумеется, ее не следует путать с объектными отношениями), основывается на ретроспек­тивных фальсификациях и адультоморфических ошибках эмпатии.

Клинические рассуждения

У некоторых пациентов установить различие между идеали­зирующим и зеркальным переносом не так просто, по­скольку либо чередование этих двух позиций происходит очень быстро, либо сам нарциссический перенос является переходным или смешанным и содержит признаки идеа­лизации аналитика и вместе с тем наличия потребностей в зеркальном отражении, восхищении или отношениях с ним по типу второго «я» или слияния. Однако подобные случаи встречаются не так часто по сравнению со случаями, и которых, по крайней мере в течение длительных перио­дов анализа, можно провести четкую дифференциацию. В промежуточных случаях — особенно когда быстрое чере­дование активации грандиозной самости и идеализирован­ного родительского имаго не допускает четкой фокусиров­ки интерпретаций — аналитику желательно не задержи­ваться ни на скоротечном катексисе грандиозной самости, ни на катексисе идеализированного родительского имаго, а сосредоточить свое внимание на смещениях, которые происходят между этими позициями, и на событиях, ко­торые их провоцируют. Наконец, в некоторых случаях быстрота таких колебаний, по-видимому, служит защитным

отрицанием пациентом своей ранимости. Протягивает ли пациент «чувствительный усик» идеализации в направле­нии аналитика или совершает робкую попытку продемон­стрировать свое любимое «я», или приглашает аналитика вместе полюбоваться собой, он быстро разворачивается к противоположной позиции и, как черепаха в басне, остается там все время, пока аналитик пытается «поймать его за хвост».

Еще одним практическим вопросом является форма интерпретаций, фокусируемых на нарциссическом перено­се, особенно на зеркальном. Помехами в процессе анализа нарциссических личностей могут стать две совершенно противоположные ошибки, допускаемые аналитиками. Первая связана с готовностью аналитика занять этическую или этически окрашенную реалистическую позицию по от­ношению к нарциссизм)' пациента; другая связана с его тен­денцией давать абстрактные интерпретации.

В целом можно сказать, что триада «оценочные сужде­ния, реальная этика (ср. введенное Гартманном понятие здоровой этики [Hartmann, 1960, р. 64]) и активность терапевта» (воспитательные меры, увещевание и т.д.), относящаяся к ощущениям аналитика, что он должен вый­ти за рамки базисной установки (то есть не ограничи­ваться интерпретациями) и стать лидером, учителем и ру­ководителем пациента, пожалуй, чаще всего возникает тогда, когда исследуемую психопатологию нельзя понять метапсихологически. Поскольку в этих условиях аналитик должен относиться с терпением к своему терапевтиче­скому бессилию и отсутствию успеха, едва ли его можно упрекать, если он отказывается от неэффективного ана­литического инструментария и обращается к суггестии (например, предлагая себя пациенту в качестве образца или объекта для идентификации), чтобы добиться тера­певтических изменений. Но если он проявляет терпение, сталкиваясь с постоянными неудачами в областях, кото­рые пока еще не поняты метапсихологически, не отка­зывается от аналитических средств и не проявляет тера­певтической активности, то тогда не создается помех для появления новых терапевтических инсайтов и можно добиться научного продвижения.

Еще один родственный феномен можно наблюдать в областях, где метапсихологическое понимание хотя и не отсутствует полностью, но является неполным. Здесь аналитики имеют склонность дополнять свои интерпрета­ции и реконструкции суггестивным давлением, и влияние личности терапевта приобретает гораздо большее значе­ние, чем в случаях, являющихся в метапсихологическом отношении вполне понятными. Про некоторых аналити­ков можно сказать, что они обладают исключительным даром проведения анализа нарциссических нарушений личности, и в аналитических кругах повсюду рассказы­вают истории об их терапевтической работе⁹. Но подобно

⁰ Оценка влияния личности терапевта является исключительно важной при обсуждении результатов лечения в психотерапии психозов и так называемых «пограничных» состояний (Stern, 1938). Едва ли можно сомневаться в том, что квазирелигиозное рвение терапевта или его глубокое чувство внутренней святости (см., например, Schwing, 1940, р. 16) является сильнодейству­ющим терапевтическим средством при лечении взрослых и де­тей, страдающих серьезными нарушениями, чем и объясняются некоторые совершенно поразительные терапевтические успе­хи. Значительное влияние может исходить непосредственно от харизматической фигуры терапевта, или же оно может пере­даваться через коллектив терапевтов, в котором он является лидером. (В этой связи некоторые упоминают внушительную личность К. Г. Юнга, который, несомненно, оказывал глубокое влияние на своих коллег в терапевтическом сообществе и, таким образом, косвенно на больных с тяжелыми психическими нару­шениями.) В конечном счете мы имеем дело с лечением через любовь — хотя и в значительной степени через нарциссическую любовь! — в соответствии с подходом, против которого возражал Фрейд, когда он столкнулся с заключительными терапевтиче­скими экспериментами Ференци. (См.письмо Фрейда к Ферен-ци от 13 декабря 1931 года, цитируемое Джонсом [Jones, 1957, р. 113].) Однако не только мессианская или непогрешимая личность терапевта, но и история его жизни, по-видимому, играет важную роль в терапевтических успехах, и миф о воскре­шении из мертвых — подобно Христу — благодаря самообразу­ющейся, животворной любви, похоже, иногда является важной составляющей божье-го дара (см. в связи с этим работы Виктора Франкла [Frankl, 1946, 1958], выживание которого в концентра­ционном лагере — «лагере смерти»! — стало главным аспектом его личных терапевтических дарований и его терапевтической

тому, как хирург в героическую пору развития хирургии являлся харизматически одаренным человеком, совер­шавшим подвиги личного мужества и владевшим удиви­тельным мастерством, тогда как современный хирург — это скорее невозмутимый, хорошо вышколенный специа­лист, точно так же обстоит дело и с аналитиками. По мере углубления наших знаний о нарциссических нарушениях процедура лечения, прежде столь зависевшая от личных качеств аналитика, постепенно превращается в умелую работу проницательного и понимающего специалиста, который не опирается на какой-либо особый дар своей личности, а ограничивается использованием только тех инструментов, которые обеспечивают рациональный успех, — интерпретациями и реконструкциями.

Последствия склонности аналитика отвечать при контр­переносе на нарциссические фиксации анализанда раздра­жительностью и нетерпением — даже едва различимым — будут обсуждаться в главе 11. Здесь я лишь повторю то, что утверждалось мною ранее (Kohut, 1966a), а именно: желание терапевта заменить нарциссическую позицию паци-

9 (продолжение) _ПОЗиции). Разумеется, никто не будет оспаривать те­рапевтические успехи в работе с практически неизлечимыми на­рушениями лишь на основе того, что эти успехи были достигнуть! в результате непосредственного или косвенного влияния личности терапевта. Единственное, что можно оспорить, так это вторичные рационализации, с помощью которых пытаются придать научную респектабельность используемым процедурам. К решению вопроса о том, является ли эта специфическая форма терапевтического управления по своей сути научной или она — продукт вдохновения (то есть вопроса о том, находятся ли задействованные иррацио­нальные силы под рациональным контролем терапевта), можно подойти, лишь ответив на следующие вопросы: (1) есть ли у нас системное теоретическое понимание процессов, задействованных в терапии? (2) Можно ли передать метод другим людям, то есть можно ли ему обучиться (и в конце концов применять его) в отсут­ствие его изобретателя? И, наконец, наиболее важный вопрос (3): продолжает ли терапевтический метод оставаться успешным после смерти его создателя? Увы! Именно этот последний пункт слишком часто показывает, что терапевтическая методология не была научной и что успех зависел от реального присутствия отдельного, особо одаренного человека.

ента объектной любовью объясняется неуместным проник­новением альтруистической системы ценностей западной культуры, а не беспристрастными рассуждениями о зрелости развития или об адаптивной пользе. Иначе говоря, во мно­гих случаях воссоздание нарциссических структур и их ин­теграция в личность должны расцениваться как более реаль­ные и надежные результаты терапии, чем сомнительное согласие пациента с требованиями заменить свой нарцис­сизм объектной любовью. Разумеется, при анализе некото­рых нарциссических личностей бывают моменты, когда веские доводы оказываются вполне уместными в качестве последнего шага при убеждении пациента в том, что удовле­творение, получаемое им от неизменных нарциссических фантазий, является иллюзорным. Например, умелый анали­тик старшего поколения, как следует из провозглашаемой психоаналитической доктрины, выберет стратегическую позицию молчаливой передачи «короны и скипетра» своему ничего не подозревающему анализанду и не будет противо­поставлять ему еще одну вербальную интерпретацию.

В целом, однако, аналитический процесс значительно интенсифицируется, когда мы демонстрируем пациенту в правдивых и объективно приемлемых терминах роль его нарциссизма в архаичной вселенной, в которую, несмотря па все свое нежелание и сложности, он все же допустил аналитика. И нам лучше всего доверять спонтанным синте­тическим функциям Эго пациента, чтобы достичь посте­пенного контроля над нарциссическими частями лично-i ти в атмосфере аналитико-эмпатического принятия, а не побуждать анализанда к полной имитации презри­тельного отвержения аналитиком отсутствия реализма у пациента. В этом смысле аналитик особенно эффекти­вен, если может в значительной мере реконструировать архаичные состояния Эго и специфическую роль, которую играют в них нарциссические позиции, и если он может установить связь между переживаниями, возникающими при переносе, и соответствующими детскими травмами. Краткое указание Фрейда в последней работе по техни­ке психоанализа, касающееся стиля и формы таких рекон­струкций, хотя и не предназначено для иллюстрации их ро-ли при анализе нарписсических нарушений, пожалуй,

является особенно подходящим, чтобы проиллюстриро­вать в данном контексте тональность принимающей, пояс­няющей беспристрастности, которая должна доминиро­вать в этих вмешательствах. «'Вплоть до вашего такого-то года [Фрейд обращается к своему воображаемому пациенту] вы рассматривали себя как единственного и неограни­ченного владельца матери; затем появился другой ребенок, а с ним и ваше сильнейшее разочарование. Ваша мать на ка­кое-то время оставила вас, да и потом, после ее возвраще­ния, она уже никогда больше не посвящала себя исключи­тельно вам. Ваши чувства к матери стали амбивалентными, а отец приобрел для вас новое значение'... и т. д.» (Freud, 1937b, p. 261).

Относительная приемлемость или неприемлемость вос­питательного давления, оказываемого аналитиком на па­циента — либо при помощи беспристрастных взвешенных формулировок, либо в форме морализаторских увеще­ваний, — должна оцениваться с учетом метапсихологиче-ского понимания нереалистичных структур, находящихся в центре внимания терапевта. Разумеется, помимо нереа­листичных идеализации со стороны пациента, аналитик склонен автоматически отвечать воспитательными мерами (противопоставлением реальности) — то есть, если пере­фразировать Гартманна (Hartmann, I960), — с позиции реальности или зрелой морали, прежде всего на его нереа­листичную грандиозность (особенно если она открыто выражается в виде высокомерного превосходства или над­менности, а также в требованиях безграничного внимания, которые пациент предъявляет, явно не считаясь с правами и ограничениями других людей, например аналитика).

Однако способность выбрать подходящий ответ на яв­ную грандиозность анализанда предполагает понимание специфической структуры и, следовательно, специфи­ческого психологического значения его требований. Точ­нее говоря, открытые нарциссические требования при нарциссических нарушениях личности предъявляются в трех следующих формах, которые можно определить в структурных и динамических терминах. Каждая из этих форм должна вызывать терапевтические реакции со сто­роны аналитика, которые согласуются со специфическими

структурными и динамическими детерминантами пове­дения пациента.

1. Грандиозное поведение может быть проявлением вертикально отщепленного сектора психики (см. обсужде­ние случая К. и диаграмму 3 в главе 7). Я пришел к выводу, что противопоставление реальности — в форме воспи­тательного убеждения, увещевания и т.п. — открытым нар-циссическим проявлениям отщепленного сектора психики не способствует психоаналитическому прогрессу, то есть достижению здоровья посредством структурного изме­нения. Основная аналитическая работа должна совершать­ся на границе между бросающимся в глаза отщепленным сектором и центрально локализованной, но незаметной реальностью Эго, служащей связующим звеном для базис­ного нарциссического переноса. Вместе с тем сопротивле­ние на этой границе преодолевается не в результате борьбы с отщепленным высокомерием, а благодаря его разъясне­нию (посредством динамико-генетических реконструкций) центрально локализованному сектору личности с целью убедить его в необходимости допустить это высокомерие в свою область. Успешное осуществление этой попытки имеет два следствия: (а) моральные, эстетические и реали­стические адаптационные силы центрального Эго сами начнут трансформировать архаичные нарциссические требования и делать их более приемлемыми в социальном и более полезными в психоэкономическом отношении. И, что даже еще важнее, (б) смещение архаичных нарцис­сических катексисов от вертикально отщепленного сектора к центральному сектору сопровождается усилением склон­ности к установлению (нарциссического) переноса. Акцент делается на том, чтобы вызвать смещение с вертикально отщепленной части психики (которая не обладает потен­циалом для установления переноса) к горизонтально рас­щепленному сектору психики (который действительно способен сформировать [нарциссический] перенос). Я мог бы добавить здесь, что такие же условия преобладают в случае тех перверсий (причем они составляют подав­ляющее большинство), которые формируются на нарцис-сической основе. Извращенное поведение относится к вер­тикально отщепленному сектору психики и, прежде чем

лежащие в его основе инстинктивные силы будут кана­лизированы в нарциссический перенос и, таким образом, станут доступны для систематического процесса пере­работки, оно должно быть сперва интегрировано с цен­тральным сектором психики.

2. Вторую форму открыто проявляемых нарциссических
требований также можно определить в структурно-динами­
ческих терминах. В этих случаях мы имеем дело с ненадежно
огражденной (за счет горизонтального расщепления) гран­
диозной структурой центрального сектора личности, спазма­
тические прорывы которой прерывают на более или менее
короткое время преобладающую хроническую симптоматику
нарциссического истощения. Поскольку эти прорывы выли­
ваются в целом в нарушение психоэкономического равно­
весия (например, в гиперстимуляцию), их следует расце­
нивать как травматические состояния.

3. Очевидные нарциссические установки могут, нако­
нец, проявляться в форме защитного нарциссизма, нередко
подкрепляющего (постоянно или в качестве временной
крайней меры) защиты от требований гораздо более глу­
боко расположенных архаичных нарциссических конфи­
гураций. Сюда, например, можно отнести проявлявшееся
иногда высокомерие мистера К., когда при переносе акти­
визировались требования его архаичной грандиозно-экс­
гибиционистской самости и он рассказывал о своих
привычках во время бритья. Опять-таки наиболее под­
ходящим ответом аналитика является здесь динамическая
интерпретация и генетическая реконструкция. Но когда
на хроническую защитную грандиозность вторично насла­
ивается система рационализации (подобно тому, как ма­
скируется фобия при помощи рационализирующей систе­
мы идиосинкразических предпочтений и вкусов, а также
предубеждениями и т.д.), то тогда действительно необхо­
димо оказать некоторое воспитательное давление, чтобы
не допустить изменения Эго в этой области.

Обсудив неуместные этические или преждевременные реалистические (в смысле пропаганды успешной адапта­ции) реакции аналитика на нарциссизм анализанда, выра­жаемые, в частности, в форме открытого или завуалиро­ванного осуждения или морализаторства, я хочу обратить-

ся теперь к рассмотрению второй ловушки, в которую можно попасться при анализе этих расстройств, то есть когда интерпретации аналитиком нарциссического пере­носа становятся слишком абстрактными. Эту опасность можно значительно уменьшить, если не пасть жертвой широко распространенной путаницы понятий «объект­ные отношения» и «объектная любовь». Как я уже отмечал ранее, «антитезой нарциссизма являются не объектные отношения, а объектная любовь. Изобилие объектных отношений у человека, если говорить с позиции наблю­дателя социального поля, может скрывать нарциссическое восприятие им мира объектов; а кажущаяся изоляция и одиночество человека могут быть обрамлением для богатства его текущих объектных вложений» (Kohut, 1966а, р. 245). Поэтому мы должны иметь в виду, (а) что на­ши интерпретации, касающиеся идеализирующего пе­реноса и зеркального переноса, являются утверждениями об интенсивности объектных отношений, несмотря на то, что объекты инвестированы нарциссическими катексиса-ми; и (б) что мы объясняем анализанду, каким образом сам нарциссизм создает у него повышенную чувствительность к некоторым специфическим особенностям и действиям объекта, то есть аналитика, которого он воспринимает нарциссически. Если аналитик осознает, что в проявле­ниях развертывающегося психоаналитического процесса грансферентная мобилизация нарциссических психи­ческих структур происходит в форме нарциссических объектных отношений, то тогда он сможет продемон­стрировать пациенту на конкретных примерах не только то, как он реагирует, но и то, что его реакции в данный момент фокусируются на аналитике, чьи установки и дей­ствия он воспринимает как оживление важных нарцис-< ически переживаемых ситуаций, функций и объектов из проо!лого. Кроме того, поскольку мысли и действия пока еще недостаточно отделены от патогномоничных уровней регрессии, которые мобилизуются при анализе нарциссических нарушений, аналитик должен также на­учиться хладнокровно принимать то, что выглядит как по­вторяющееся «отыгрывание», и отвечать на него как на ар­хаичное средство коммуникации.

Если интерпретации аналитика не являются осужда­ющими, если он может объяснить пациенту на конкретных примерах смысл и значение его (часто отыгрываемых) сообщений, его внешне иррациональной гиперчувстви­тельности и постоянных приливов и отливов катексиса нарциссических позиций и, в частности, если он может продемонстрировать наблюдающему и анализирующему себя сегменту Эго пациента, что эти архаичные установки понятны, адаптивны и ценны в контексте всей стадии развития личности, частью которой они являются, то тогда зрелый сегмент Эго не отвернется от грандиозности нар-циссической самости или от внушающих благоговейный трепет особенностей переоцениваемого, нарциссически воспринимаемого объекта. Снова и снова в небольших, психологически легко управляемых порциях Эго будет бороться с разочарованием, вызванным пониманием того, что требования грандиозной самости нереалистичны. В ответ на это переживание Эго либо будет печально изы­мать часть нарциссического катексиса из архаичного обра­за самости, либо с помощью недавно приобретенной струк­туры будет пытаться нейтрализовать взаимодействующие нарциссические энергии или канализировать их в сдержан­ные в отношении цели действия. И снова и снова в неболь­ших, психологически легко управляемых порциях Эго будет бороться с разочарованием, вызванным пониманием того, что идеализированный объект самости является недоступ­ным или несовершенным. В ответ на это переживание оно будет изымать часть идеализирующего катексиса из объекта самости и усиливать соответствующие внутренние структу­ры. Словом, если Эго сначала научится принимать наличие мобилизованных нарциссических конфигураций, то затем оно постепенно будет интегрировать их в свою область, и аналитик станет свидетелем установления господства и автономии Эго в нарциссическом секторе личности.

Травматические состояния

Ввиду того, что у подавляющего большинства пациентов с нарциссическими нарушениями личности базисная ней­трализующая структура психики является недостаточно

развитой, эти больные не только склонны сексуализиро-вать свои потребности и конфликты, но и обнаруживают множество других функциональных дефектов. Их легко задеть и обидеть, они быстро возбуждаются, а их страхи и тревоги, как правило, распространяются на многие сферы жизни и не имеют границ. Поэтому неудивительно, что в процессе анализа (равно как и в повседневной жиз­ни) эти пациенты постоянно подвержены психическим травмам, особенно в ранних фазах лечения. На этих стади­ях в фокусе анализа временно — и чуть ли не исключи­тельно — оказывается перегруженность психики, то есть имеющееся нарушение психоэкономического равновесия. Разумеется, некоторые из этих травматических состоя­ний обусловлены внешними событиями. Поскольку эти провоцирующие факторы относятся ко всему, что вызывает тревогу, озабоченность, беспокойство и т.п. у каждого человека, здесь нет надобности обсуждать их отдельно; следует разве что подчеркнуть, что важными для этого психического состояния являются чрезмерность реакции, интенсивность душевного расстройства и временный пара-:ич психических функций, а не содержание самого прово­цирующего события. Есть, правда, одно специфическое провоцирующее событие, которое я должен кратко упомя­нуть, поскольку оно прекрасно иллюстрирует избыточ­ность нарушения и психологическую особенность пережи-нания — речь идет ofauxpas™. Нередко (особенно на ранних стадиях анализа нарциссических личностей) пациент при­ходит на сеанс исполненный чувств стыда и тревоги из-за, faux pas, который, как ему кажется, он совершил¹¹. Он, например, пошутил, но, как оказалось, совершенно не к месту, слишком много говорил о себе в компании, неподобающим образом был одет и т.д. При детальном

" Промах, оплошность (фр.). — Примечание переводчика.

'' Противоположную склонность к чрезмерной чувствительности и чрезмерной критичности к реальным или воображаемым недостаткам других людей (таким, как демонстративное пове­дение или вульгарный наряд) обычно можно встретить у людей с незавершенной интеграцией их собственной грандиозности и эксгибиционизма.

рассмотрении болезненность многих таких ситуаций мож­но понять, если выяснить, что пациент был отвергнут — внезапно и неожиданно — именно в тот момент, когда он был особенно чувствителен к непринятию, то есть когда он ожидал проявления симпатии и в своих фантазиях пред­вкушал овацию. (Чувство стыда, испытываемое человеком, который обмолвился или совершил какое-нибудь другое ошибочное действие, похоже на чувство, возникающее после совершения faux pas. Отчасти оно вызывается неожи­данным, нарциссически болезненным пониманием того, что нечто вышло из-под контроля в той самой области, в которой он считал себя бесспорным хозяином — в своей собственной психике [см. Freud, 1917b].) Нарциссический пациент склонен реагировать на воспоминание о faux pas чрезмерным чувством стыда и самобичеванием. В уме он снова и снова возвращается к болезненному моменту, пытаясь устранить реальность неприятного происшествия с помощью магических средств, то есть исправить сделан­ное. Вместе с тем пациент может в ярости желать покон­чить с собой, чтобы хотя бы таким способом стереть мучи­тельные воспоминания.

Эти моменты могут быть очень важными при анализе нарциссических личностей. Они требуют терпимости аналитика к постоянному возвращению пациента к болез­ненной сцене и к его мучительным переживаниям, часто вызываемым, казалось бы, тривиальными событиями. В течение долгого времени аналитик должен проявлять эмпатическое участие к пациент)', страдающему от психи­ческого дисбаланса; он должен демонстрировать пони­мание болезненных проблем пациента и его раздражения из-за того, что происшедшее нельзя отменить. Затем по­степенно можно будет подойти к динамическим аспектам ситуации и — опять-таки в приемлемых терминах — объяс­нить потребность пациента в восхищении и фрустри-рующую роль его детской грандиозности и эксгибицио­низма. Однако детскую грандиозность и эксгибиционизм также не следует осуждать. С одной стороны, аналитик должен показать пациенту, каким образом вторжение неизменных детских требований в этой сфере приводит его к реальным проблемам, но, с другой стороны, он дол-

жен также с сочувствием принимать оправданность этих стремлений, которые выявляются в эмпатически рекон­струированном генетическом контексте. Благодаря подоб­ным предварительным инсайтам становится возможным дальнейший прогресс в направлении к генетическому пониманию сильнейшего гнева пациента и отвержения им самого себя. Соответствующие воспоминания могут возни­кать наряду с желанием довершить и скорректировать предварительные реконструкции. Они часто относятся к ситуациям, в которых законные требования ребенка одобрения и внимания со стороны взрослых не нашли сво­его ответа и в которых ребенок оказался унижен и осмеян в тот самый момент, когда он был особенно горд собой и хотел себя показать.

Разумеется, в полном объеме аналитическую работу в этом секторе личности нельзя проделать в ответ на ка­кое-то определенное внешнее событие, такое, как специ­фический faux pas (пли в ответ на определенное сходное неприятное происшествие в контексте клинического переноса). Только благодаря постепенному систематиче­скому анализу повторяющихся травматических состояний подобного рода вопреки сильнейшему сопротивлению становятся понятными давние грандиозность и эксгиби­ционизм, которые лежат в центре этих реакций и к кото­рым теперь Эго может относиться терпимо, без чрезмер­ного чувства стыда и без страха оказаться отверженным пли осмеянным. Но только после того, как они находят доступ к Эго, оно становится способным создать те соот­ветствующие специфические структуры, которые транс­формируют архаичные нарциссические влечения и мы­слительные содержания в приемлемые устремления, адекватную самооценку и удовольствие, получаемое чело­веком от своих действий.

Существуют некоторые другие травматические состо­яния, обычно возникающие в середине и даже на поздних стадиях анализа нарциссических личностей, причем, как ни парадоксально, очень часто в ответ на правильные, основанные наэмпатии интерпретации, которые должны содействовать (и в конце концов содействуют) терапевти­ческому прогрессу. На первый взгляд эти реакции можно

было бы объяснить как проявление бессознательного чувства вины, то есть предположить, что они представ­ляют собой негативную терапевтическую реакцию (Freud, 1923). Однако в силу разных причин обычно такое объ­яснение не является верным. В целом нарциссические личности не склонны поддаваться чувству вины (то есть чрезмерно реагировать на давление, оказываемое их идеа­лизированным Супер-Эго). Их доминирующая тенденция заключается в том, что ими часто овладевает чувство стыда, то есть они реагируют на прорыв архаичных аспек­тов грандиозной самости, прежде всего на ее не подверг­шийся нейтрализации эксгибиционизм.

Следующий пример травматического состояния второ­го типа (возникающего в основном после начальных фаз ана­лиза) взят из аналитического лечения мистера Б. Как уже отмечалось, эти состояния психоэкономического дисба­ланса (зачастую тяжелого) и их психическая конкретизация (а) провоцируются корректными интерпретациями и (б) поддерживаются временной неспособностью анали­тика понять природу реакции пациента.

Сеанс анализа мистера Б., о котором здесь идет речь, состоялся сразу после выходных в конце первого года лечения. Мистер Б. спокойно говорил о своей возросшей способности выносить разлуку. Например, он мог заснуть, не успокаивая себя мастурбацией, даже во время расста­вания с аналитиком на выходные и несмотря на отсутствие доброй и понимающей любимой девушки, недавно уехав­шей в другую часть страны. Затем пациент начал размыш­лять об особых «потребностях маленького мальчика», что, по-видимому, являлось причиной его тревожного одиночества. Он говорил, что его мать, очевидно, не лю­била свое собственное тело и чувствовала отвращение от физической близости. И здесь аналитик сказала паци­енту, что его беспокойство и напряжение были связаны с тем, что из-за внутренней позиции своей матери он не на­учился воспринимать себя как «привлекательного, любя­щего и осязаемого». После небольшой паузы пациент ответил на утверждение аналитика следующими словами: «Черт побери! Вы попали в самую точку!» За этим воскли­цанием последовало уточнение некоторых деталей его

любовной жизни. Затем он снова вернулся к матери (и сво­ей бывшей жене), которая заставляла его чувствовать себя «подонком или подлецом». Наконец он замолчал; сказал, что все это его ужасно расстроило; его глаза наполнились слезами, и он безмолвно проплакал до конца сеанса.

На следующий день он пришел на сеанс в состоянии полного душевного смятения, которое сохранялось у него в течение всей недели. Он пожаловался, что аналити­ческие сеансы слишком короткие, сообщил, что не мог ночью заснуть и что, когда, наконец, он совсем обесси­ленный все же заснул, сон не принес ему успокоения — ему снились тревожные и возбуждающие сновидения. Ассо­циации привели его к гневным мыслям о лишенных эмпа-тии женщинах; у него появились неприкрытые сексуаль­ные фантазии об аналитике; ему грезились еда, женские груди, угрожающие орально-садистские символы (жужжа­щие пчелы); он сказал, что чувствует себя неживым, и срав­нил себя с радиоприемником, который не работает из-за того, что все провода перепутались. И — это насторажи­вало больше всего — он начал подробно рассказывать причудливые фантазии (подобные тем, что раньше встре­чались только в самом начале лечения), например о «груди в светлых впадинках» и т.п. Аналитик, которая была в пол­ной растерянности из-за травматического состояния па­циента, попыталась ему помочь, упомянув его не прояв­лявшую должной эмпатии мать, но безуспешно. И только по прошествии какого-то времени ретроспективно (но по­следовательно опираясь на аналогичные эпизоды) ана­литик пришла к пониманию важности этого события (и, таким образом, стала способной помогать пациенту быстро справляться со своим возбуждением, когда он вхо­дил в похожее состояние).

В сущности, травматическое состояние пациента было обусловлено тем, что он реагировал гиперстимуляцией и возбуждением на правильную интерпретацию аналитика. Его уязвимая психика не могла обеспечить удовлетворение потребности (или исполнение желания), которая суще­ствовала с детства — потребности в правильной эмпати-ческой реакции со стороны самой значимой фшуры из его окружения. Детское желание (или скорее потребность)

эмпатического физического ответа его матери внезапно оказалось интенсивно стимулированным, когда аналитик облекла его в слова. В частности, использование ею слов «любящий и осязаемый» пробило брешь в его хронических защитах. В результате его психику переполнило возбужде­ние, а внезапно усилившееся нарциссическое либидиноз-ное напряжение привело к резкому ускорению психической активности и явной сексуализации нарциссического пе­реноса. Однако в конечном счете возбуждение объяснялось базисным психологическим дефектом пациента: его пси­хика не обладала способностью к нейтрализации орального и (орально-садистского) нарциссического напряжения, которое было спровоцировано интерпретацией аналитика, и у него отсутствовали структуры Эго, которые могли бы позволить ему трансформировать это напряжение в более или менее сдержанные в отношении цели фантазии и жела­ния ласки, в романтические идеализации или даже в твор­чество и профессиональную деятельность.

Содержание этих зачастую очень болезненных реак­ций широко варьировало и, разумеется, определялось не только общей структурой личности пациента, но и кон­кретным событием, вызывавшим психоэкономический дисбаланс и беспомощность Эго (которая в свою очередь обусловливается относительной недостаточностью его регуляторных функций). Некоторые пациенты в таких условиях начинают вести себя так, словно являются «сума­сшедшими» — в том смысле, в котором истерик может внешне вести себя так, словно страдает странным невро­логическим заболеванием. У человека, наблюдающего подобные временные состояния психического дисбалан­са, возникает приводящее в замешательство впечатление, что пациент ведет себя, как душевнобольной, но при этом он и не сумасшедший, и не симулянт. Явно аномальное поведение пациента может включать в себя также опасные действия, совершаемые вне аналитической ситуации. В целом, однако, в самой психоаналитической ситуации эта острая форма психопатологии, как правило, проявля­ется только в вербальной сфере, то есть обычно пациент обладает достаточным чувством реальности, чтобы пред­отвратить социально опасное отыгрывание. Однако в ана-

литической ситуации это поведение является подчеркнуто и, по-видимому, нарочито эксцентричным, с регрессив­ным использованием языка, характерной регрессией юмора к каламбурам, близким к первичному процессу, и имеет выраженный анально-садистский или орально-са­дистский оттенок бессвязной речи.

В данном контексте можно провести литературную аналогию с некоторыми аспектами поведения Гамлета. I [оведение Гамлета также поставило бы перед эмпати-ческим наблюдателем, по-видимому, не имеющий ответа вопрос: действительно ли он страдает психическим забо­леванием или же — в той или иной мере сознательно — лишь притворяется сумасшедшим? Я полагаю, что загадка решается сама собой, точно так же, как это бывает в ана­логичных травматических эпизодах наших пациентов, как только начинаешь понимать относительный времен­ный дисбаланс Эго Гамлета, перегруженного сложнейшей задачей внутренней адаптации и изменения. То есть на ос­нове многочисленных показателей (включая, возможно, .любовь нации к принцу) мы можем предположить, что Гамлет был чрезвычайно идеалистичным молодым человеком, что он относился к миру и, в частности, к свое­му ближайшему окружению, в сущности, как к доброму и благородному. Случившееся событие, вокруг которого развертывается действие драмы (убийство отца его дядей и соучастие в этом злодеянии матери), потребовало от него полного изменения его видения мира, то есть, по существу, обесценивания всех его основных ценностей и создания нового образа мира, в котором признается реальность зла. То, что должно было быть достигнуто тотальное изменение в (нарциссической) области цен­ностей и идеалов, несмотря на наличие одновременного требования к Эго со стороны мобилизованных эдиповых \( тремлений¹², разумеется, в значительной мере содейст­вовало перегрузке психического аппарата. Однако сами по себе эдиповы конфликты не могут объяснить степень и природу травматического состояния, от которого

страдал Гамлет; психика Гамлета «свихнулась», ибо ей при­шлось предстать перед фактом, что мир, в который он ве­рил, «свихнулся». Сначала он ответил отрицанием новой реальности, разрушившей его прежнее идеалистическое видение. За отрицанием последовал частичный прорыв в сознание Гамлета глубоко травмирующей, нежеланной реальности в квазигаллюцинаторной форме (появление призрака отца). В этой фазе частичного принятия нового видения реальности частичное отрицание значения его открытия по-прежнему соседствует с осознанием правды. В психологическом отношении правда признается одной частью личности Гамлета, но обособляется от другой (вертикальное расщепление Эго). Далее следует фаза, в которой травматическое состояние предстает в своих наиболее типичных проявлениях; оно характеризуется (а) феноменом разрядки, ранжирующим от саркастиче­ских каламбуров до безрассудства, агрессивности и импуль­сивного поведения (убийство Полония), и (б) феноменом ухода в себя, ранжирующим от философических размыш­лений до глубокой меланхолической озабоченности.

Наши пациенты не сталкиваются с объективно возни­кающими задачами такого масштаба, как задача, которая встала перед Гамлетом после того, как полностью разру­шился его образ мира. Тем не менее относительный дисба­ланс, возникающий в хрупком или не обладающем надеж­ной структурой Эго нарциссически уязвимых личностей, может быть причиной временной клинической картины, во многом напоминающей картину, представленную вели­ким принцем Шекспира.

Вместе с тем присутствие аналитика и реакция анали­тика на травматическое состояние его пациента имеют огромное значение — не только потому, что они могут оказать помощь перегруженному психическому аппарату анализанда, но и прежде всего потому, что они способ­ствуют пониманию пациентом причин своего психическо­го дисбаланса и природы периодически повторяющихся травматических состояний.

Если, другими словами, аналитик научился распозна­вать эти травматические состояния, если он понимает, что они обусловлены переполнением пациента не под-

вергшимся нейтрализации (зачастую орально-садистским) нарциссическим либидо, и если он передает свое пони­мание в надлежащим образом сформулированных интер­претациях, то возбуждение пациента обычно стихает. 11аиример, аналитик должен сказать пациенту, что пони­мание и инсайт, полученные им на предыдущем сеансе, вызвали у него сильнейшее потрясение и что ему было трудно восстановить свое душевное равновесие. Не обра­щаясь снова к содержанию предыдущей интерпретации (например, в случае мистера Б. — к архаичной потреб­ности быть осязаемым) — или обращаясь к ней, но без особого акцента или лишь косвенно, — аналитик должен сказать пациенту, что иногда очень трудно осознать силу старых желаний и потребностей, что пациенту слишком сложно было сразу понять, каким образом он мог бы их реализовать, и что данное состояние представляло собой понятную попытку избавиться от возбуждения. Такие динамически важные тонкости, как ощущение мистера Б., что сеансы слишком короткие, можно объяснить с точки прения его внутреннего психического дисбаланса как осознание противоречия между возникшим у него напря­жением и способностью с ним справиться. Можно также произвести реконструкцию возникновения психического напряжения у ребенка и, таким образом, прояснить не только то, что в данных условиях ребенок нуждается в устраняющем напряжение взрослом, но и то, что па­циент временно вновь испытывает это прежнее состо­яние, поскольку личность его матери не обеспечивала ему подобных оптимальных переживаний в детстве.

Нее предыдущие утверждения следует рассматривать минь как примеры, предназначенные для описания общей установки аналитика, когда нарушается психическое рав­новесие пациента. По моему опыту, обычно не составляет груда справиться с возбуждением пациента, и, как пра­вило, пациент вскоре не только успокаивается, но и узнает многое о себе. И наконец, что, однако, не менее важно, начинается процесс построения психологических струк­тур. Достигнутые инсайты позволяют пациенту осознать i вон парциссические напряжения и, таким образом, кана­лизировать их в разнообразные идеаторные содержания.

Кроме того, он постепенно научается обращаться с этими все более привычными состояниями напряжения без помощи аналитика. (В переходный период некоторые пациенты, когда их переполняет возбуждение, например в выходные дни, представляют себе находящегося рядом аналитика. Они могут также повторять себе слова анали­тика. Однако эти явные идентификации рано или поздно исчезают и заменяются действительно интернализиро-ванными установками и даже особого рода независимо возникающими личностными новообразованиями, то есть у них проявляются качества [например, юмор], которые уже существовали в рудиментарной и латентной форме, но не имели возможности развиваться.)

ГЛАВА 9. Клиническая иллюстрация

НАРЦИССИЧЕСКИХ ПЕРЕНОСОВ

К исследовании, подобном этому, очень сложно одновре­менно продемонстрировать корректность выдвигаемых теоретических предположений и их согласованность и рамках психоаналитической метапсихологии (включая теорию развития) и вместе с тем показать их эмпири­ческую основу и клиническое значение. Едва ли здесь имеется возможность придерживаться единственной объ-;к пительной схемы, а потому мы вынуждены постоянно чередовать теоретические утверждения и клинические фрагменты, а также общие теоретические положения и описания случая. Только используя такой многосторон­ний подход, можно достичь желаемого результата, то есть целостного теоретического и клинико-эмпирического понимания рассматриваемых феноменов.

Помимо реализации главного принципа, согласно которому согласованность клинических наблюдений и тео­ретических формулировок должна лежать в основе науч­ного прогресса психоанализа, данное представление кли­нического случая имеет две особые и не связанные между ? обой цели.

1. Следующий клинический отчет предлагается в каче-

< тве примера клинических случаев, в которых терапев­
тическая мобилизация грандиозной самости соотносится

< доминирующей патологией пациента. В отличие от не-

I кольких предыдущих случаев, в которых клинический
материал приводился для иллюстрации той или иной
особенности зеркального переноса и психопатологии,
терапевтическим выражением которой он является, дан­
ное описание ряда клинических деталей и краткое изложе­
ние процессов, лежащих в основе психопатологии, имеет
целью дать всестороннее представление (в продольном

I1 поперечном срезе) об общей структуре, характерной для
Инной подгруппы нарциссических нарушений личности.

Поэтому в рамках настоящей работы этот случай следует рассматривать в аспекте проблемы зеркального переноса, подобно тому как случай А. (глава 3) мы рассматривали в аспекте проблемы идеализирующего переноса.

2. Помимо того, что приведенный клинический мате­риал послужит в качестве наглядного примера терапевти­ческой мобилизации грандиозной самости, он также ста­нет для нас отправной точкой для продолжения (начатого в главе 7) теоретического обсуждения некоторых основ­ных динамико-структурных условий, существующих при нарциссических нарушениях личности. Предыдущее ис­следование включало в себя рассмотрение отношений между (1) вертикальным расщеплением психики, которое часто наблюдается при нарциссических нарушениях лич­ности, и (2) горизонтальным расщеплением психики, которое, на мой взгляд, существует во всех случаях этого нарушения — либо само по себе (не так часто), либо в со­четании с вертикальным расщеплением (в большинстве случаев). Как уже отмечалось выше (в частности при изло­жении случая мистера К.), наличие горизонтального рас­щепления далеко не всегда бывает просто установить, и поэтому оно выпадает из поля зрения. Хотя последствия, вызываемые горизонтально отщепленными нарциссиче-скими конфигурациями, являются достаточно серьезны­ми, в целом они не привлекают к себе такого внимания, как грандиозность, которая открыто проявляется верти­кально отщепленным сектором. Ввиду того, что проявле­ния горизонтально отщепленных нарциссических конфи­гураций не столь очевидны, необходимо подчеркнуть, что, с одной стороны, тщательное и систематичное психо­аналитическое исследование всегда выявит наличие гори­зонтального расщепления психики и что, с другой сторо­ны, действительно встречаются пациенты, страдающие нарциссическими нарушениями личности, у которых вертикального расщепления психики, по-видимому, не су­ществует. В последнем случае архаичная нарциссическая конфигурация (например, архаичная грандиозная са­мость) оказывается под поверхностью и не интегрируется со зрелыми слоями личности. Сравнительно незаметным последствием такого дефекта развития может быть нали-

чие разнообразных личностных изъянов в нарциссиче-ской сфере. Некоторые из этих изъянов (например, отсут­ствие уважения к себе) обусловлены недостатком нар-циссической подпитки зрелых, близких к реальности конфигураций — например, сознательной репрезентации самости, — возникающим из-за того, что значительная часть нарциссического либидо осталось сконцентрирован­ной на более глубокой архаичной структуре. Другие на­рушения (например, ипохондрическая озабоченность и склонность к переживанию чувства стыда, а также вне­запное воздвижение хрупких стен защитного высокоме­рия, иногда сопровождающееся кратковременными при­ливами тревожного гипоманиакального возбуждения) обусловлены неконтролируемым, неожиданным втор­жением недостаточно огражденных архаичных структур в близкие к реальности слои психики.

Однако в большинстве случаев зеркального переноса именно вертикально отщепленная грандиозность зани­мает центральное место в картине поведения, а бессо­знательная, горизонтально отщепленная грандиозность в конечном счете вовлекается в процесс переработки только после того, как достигнут значительный прогресс на пути к интеграции вертикально отщепленного сектора с сектором реальности. (См. описание случая К. и диа­грамму 3.) Мотивация к созданию и сохранению верти­кального расщепления в целом понятна — оно объясняется тревогой, возникающей в связи с угрозой нарушения психоэкономического равновесия в нарциссической сфе­ре. Однако природа барьера между вертикально отщеп­ленным сектором психики и реальностью Эго, а также способ, которым достигается этот эффект, нуждается в дальнейшем исследовании. В чем метапсихологическая сущность сопротивления, оказываемого реальностью Эго, когда ей приходится сталкиваться с явным высокомерием и открытыми нарциссическими требованиями отщеплен­ного сектора? Почему «правая рука» психики (центрально расположенная реальность Эго с ее низкой самооценкой, отсутствием инициативы, склонностью к переживанию чувства стыда и ипохондрией) не знает, что делает ее «ле­вая рука» (грандиозный отщепленный сектор)? Является

ли этот барьер, как я склонен считать, родственным меха­низму отвержения, описанному Фрейдом (Freud, 1927) для аналогичных условий в случае фетишиста?

Какими бы важными ни были эти вопросы, в следующем описании клинического случая будет рассматриваться не барьер между вертикально отщепленными секторами психики, а барьер, с помощью которого поддерживается горизонтальное расщепление. Другими словами, мы будем исследовать феномены, которые во многих отношениях ближе к психологическим условиям, описанных Фрейдом (Freud, 1915b) как основы классических неврозов переноса. В связи с этим встает вопрос о природе горизонтального расщепления психики при нарциссических нарушениях личности: становится ли, как в случае мистера К., горизон­тальное расщепление очевидным лишь после того, как до­стигнут значительный прогресс в понимании вертикально отщепленной области, либо же (как в случае мистера Л., который будет обсуждаться ниже) патогенная грандиозная самость присутствует в основном в бессознательной форме, то есть скрыта в глубинах личности?

Конкретная проблема, которую я попытаюсь про­яснить, относится к двум взаимосвязанным вопросам: (а) можно ли сказать, что нарциссические структуры су­ществуют в вытесненном виде (независимо от того, какие иные вторичные защиты использует Эго, чтобы подкре­пить вытеснение)? и если мы отвечаем на этот вопрос утвердительно, то (б) заключается ли метапсихологиче-ская сущность (пред)сознательных и поведенческих про­явлений, соответствующих вытесненной нарциссической конфигурации (у мистера Л. прежде всего соответству­ющих грандиозной самости), в слиянии активированной бессознательной структуры с подходящим (пред)созна-тельным психическим содержанием, для обозначения которого Фрейд (Freud, 1900) использовал термин «пере­нос». С тех пор как Фрейд дал в 1900 году структурно-ди­намическое определение этого термина, его значение постепенно менялось, и в настоящее время он имеет широ­кое клиническое применение. Таким образом, это понятие постепенно теряет свою прежнюю метапсихологическую точность. Вместе с тем, как я утверждал в другой работе

(Kohut, 1959), прежнее — фрейдовское — понимание пере­носа отнюдь не утратило своего фундаментального, осно­вополагающего значения.

Не забывая о предыдущих вводных замечаниях, мы мо­жем теперь перейти к клинической иллюстрации. Она ос­нована главным образом на анализе материала сновиде­ний мистера Л., инженера в возрасте чуть больше сорока лет, у которого после непродолжительного периода идеа­лизации сформировалось относительно стабильное, спо­койное нарциссическое отношение к аналитику. В начале анализа перенос находился на границе между слиянием и близнецовым переносом и характеризовался слабовыра-женной конкретизацией особенностей объекта; в даль­нейшем все больше проявлялась потребность в отклике, одобрении и поддержке со стороны аналитика, то есть постепенно установился зеркальный перенос в узком значении термина.

Клинический материал, на котором я хотел бы сосре­доточиться, относится к некоторым реакциям пациента на перспективу разлуки со мной или на изменения в распи­сании встреч. В этих случаях он не только замыкался в себе, становился эмоционально выхолощенным и несколько депрессивным — у него резко менялся также характер сно­видений. Обычно ему снились многие люди; но когда ему приходилось разлучаться со мной, ему постоянно снились сложные механизмы, электрические провода и вращающи­еся колеса. Вначале он не осознавал того, что его эмо­циональная реакция (резкое снижение самооценки) была связана с тем, что мы расставались, а интерпретация на уровне объектного либидо и объектной агрессии не ока­зала существенного влияния. Например, крутящиеся колеса в его сновидениях не выражали, как я думал в начале, жела­ния помешать мне уйти, воспрепятствовав моей способ­ности передвигаться; они отображали регрессию к телес­ному напряжению и сильнейшей обеспокоенности собой, то есть к переживаниям, аналогичным ипохондрической озабоченности в детском возрасте, вызванной состояниями нарциссического напряжения, возникшего после ряда серьезных травм. Провода, колеса и прочие механизмы в его сновидениях в дальнейшем удалось понять — причем

во многих деталях — как относящиеся к частям его тела, которые в детстве порождали у него беспокойство и раз­ного рода фантазии, когда он чувствовал себя заброшенным и отверженным.

В самых общих словах мы можем сказать, что в случаях, подобных представленному, нарциссическая травма может сопровождаться появлением особого рода бессознательных нарциссических и аутоэротических конфигураций — то есть ранних стадий развития самости и ее фрагмен-тированных предшественников, — анализ которых ведет к воскрешению в памяти нарциссических и аутоэроти­ческих детских реакций. На основе эмпирических фактов, получаемых благодаря наблюдению за такими последова­тельностями, можно выдвинуть предположение, что осо­бый нарциссический или донарциссический центр, сущест­вующий в психике пациента, остается бессознательным до тех пор, пока не становится гиперкатектированным приливом нарциссического либидо, которое вследствие недавно полученной нарциссической травмы было отве­дено от аспектов нынешней самости и направлено на вытес­ненные архаичные репрезентанты самости.

Данная клиническая иллюстрация демонстрирует су­ществование бессознательных нарциссических структур, то есть специфических вытесненных представлений и фан­тазий о самости, которые катектированы нарциссической энергией. Однако само по себе существование бессозна­тельных структур еще не является переносом, а служит лишь предпосылкой к нему; кроме того, мы должны убе­диться, что прежняя репрезентация самости (в ее активи­рованном состоянии) оказывает свое влияние на мысли­тельные содержания, относящиеся к нынешней реально­сти, и что прежняя репрезентация самости в свою очередь чувствительна к текущим факторам (то есть что она реакти­вируется в ответ на текущие события, выступающие в ка­честве психологических пусковых механизмов). В нашем клиническом примере мы действительно можем выявить эти два типа отношений между терапевтически активи­рованным прошлым и настоящим: (1) проявляющемся в сновидениях в слиянии ранних образов тела и самости с дневными остатками в форме нредсознательных мыс-

лительных представлений, связанных с механическими устройствами и электрическими системами (вызванных нынешним интересом пациента к технике), и (2) в эквива­лентности событий, вызывающих регрессию в процессе лечения (таких, например, как отмена назначенной встре­чи), и событий, вызывавших аналогичные смещения катек-( иса в детстве (замкнутость родителей).

Вначале мы обратим наше внимание на сновидения о механических устройствах, вращающихся колесах и электрических проводах. Метапсихологическое объяс­нение сновидений о механических устройствах не отлича­ется от интерпретации переноса в строгом метапсихоло-[ ическом значении термина (Freud, 1990, р. 562; см. также Kohut, 1959; Kohut, Seitz, 1963). Однако недостаточно констатировать, что предсознательные дневные остатки (текущие мысли по поводу различных механических устройств) становятся носителем вытесненного бессо­знательного содержания (архаичной телесной самости), поскольку можно было бы утверждать, что я продемон­стрировал лишь внешнюю регрессию репрезентативной

<имволики. Другими словами, можно было бы утверждать,
что я показал не более того, что пациент обращается

<бессознательным содержанием не с помощью вербаль­
ного мышления, а с помощью становящегося доступным
во сне языка образов, подобно тому, как это происходит
при гипнагогических регрессиях, описанных Зильбе-
рером (Silberer, 1909).

Однако не подлежит никакому сомнению, что механи­ческие устройства в сновидениях пациента представляли собой нечто большее, чем общедоступные универсальные символы тела, поскольку на протяжении всей жизни па­циента они являлись важным сознательным аспектом его расширенного самовосприятия. Механические игрушки, санки и трехколесные велосипеды в его детстве являлись главными средствами преодоления специфических ар­хаичных нарциссических и особенно аутоэротических напряжений (ипохондрического беспокойства о своем челе), а различные навыки при использовании механиче­ских приспособлений и, в частности, его удивительная способность обращаться со сложными двигательными

аппаратами (например, он был превосходным пилотом планера) играли решающую роль в поддержании его само­оценки во взрослой жизни и оставались важными состав­ляющими его представления о себе. Учитывая эти факто­ры, мы можем сказать, что механические приспособления в его сновидениях появлялись не только из-за их пригод­ности для образной репрезентации — их появление можно понимать (по аналогии с переносами в сновидениях, отно­сящимися к объектным стремлениям при неврозах пере­носа) как результат слияния текущих и архаичных аспек­тов репрезентации самости и образования компромисса между ними. После удара по самооценке пациента (потери нарциссически воспринимаемого аналитика) (пред)созна-тельная репрезентация самости становиласьдекатектиро-ванной, а бессознательные архаичные, детские представ­ления о себе, находящиеся на границе между грандиозной самостью и ее аутоэротической фрагментацией, стано­вились гиперкатектированными и стремились выразить­ся, чтобы устранить болезненное нарциссическое напря­жение в телесной самости. В результате в сновидении возникал компромисс, в котором старое и новое переме­шивалось, и благодаря ему временно устанавливалось душевное равновесие.

Данный метапсихологический анализ демонстрирует определенное сходство между некоторыми нарциссиче-скими образованиями и аналогичными трансферентными конфигурациями при неврозах переноса. В обоих случаях вытесненная структура сначала гииеркатектируется ин­стинктивной энергией, изъятой из предсознательной репрезентации и подвергшейся регрессивной трансфор­мации; затем гиперкатектированная структура вторгается в предсознательное Эго, чтобы слиться в компромиссных образованиях с подходящими содержаниями этой психо­логической области. Является ли это сходство достаточ­ным для того, чтобы позволить нам говорить о таких сновидениях как о трансферентных феноменах? Сначала такая возможность вызывает большие сомнения, посколь­ку объектно-инстинктивный катексис — один из главных элементов переноса в его метапсихологическом понима­нии — здесь отсутствует. Более того, даже если не прини-

мать в расчет нарциссическое качество активированных инстинктивных сил, необходимо признать, что здесь нет ни одного объекта, определяемого хотя бы в когнитивном, идеаторном значении, — ни репрезентанты телесной самости в бессознательных фантазиях, ни репрезентанты механических устройств в предсознательном воображе­нии, по-видимому, не имеют объектных свойств.

Но если мы теперь перейдем от метапсихологической оценки сновидений к рассмотрению психологических событий, вызывающих регрессию нарциссического либи­до, у нас сразу же возникнет ощущение, что мы оказы­ваемся на знакомой почве, то есть что мы имеем дело с трансферентной реакцией — быть может, и не в самом строгом метапсихологическом значении термина, но во всяком случае в его широком клиническом смысле. И действительно, значительная часть информации, полу­ченной при анализе, подтверждает это первоначальное впечатление. После устранения многочисленных поверх­ностных сопротивлений становится вполне очевидным, что эмоциональный уход пациента возникал в ответ на из­менение аналитиком расписания или отмену встреч из-за предстоящих праздников, выходных и т.п. Кроме того, удалось выяснить, что сходные реакции возникали у па­циента до начала лечения (особенно в его отношениях с женой — они продолжали возникать наряду с реакциями на аналитика) и в детстве, когда уезжали его родители. Наконец, все новые факты позволили создать реконструк­цию, подкрепленную многочисленными воспоминаниями пациента о том, что беременность матери, рождение брата, когда пациенту было три года, и последующий отход от него матери явились для него основным центром нарциссических фиксаций, которые не только во многом определили его дальнейшее личностное развитие, но и, несомненно, стали ядром некоторых его реакций на аналитика.

Необходимо подчеркнуть, что рождение брата нельзя считать главной причиной нарушений развития детского нарциссизма. Пожалуй, именно нарциссической личностью матери и в целом патогенными отношениями ребенка с ней — как до рождения брата, так и после — объясняются

травматическое воздействие и патологические последствия этого события. Мы можем даже допустить, что нарцисси-ческие фиксации возникли бы у него, даже если бы не было другого ребенка, и поэтому можем предположить, что зна­чение воспоминаний, связанных с рождением брата, было обусловлено тем, что на них сфокусировалась тенденция к наложению аналогичных (ранних и поздних) пережива­ний. Собственно говоря, рождение брата в некотором смыс­ле даже могло способствовать психическому развитию па­циента, в частности в сфере его нарциссизма. Оно прервало тесные отношения с его амбивалентной матерью и побудило пациента совершить две определенные попытки вырваться из тупика развития, одна из которых, к сожалению, не уда­лась, а другая оказалась лишь частично успешной. Неудача, по-видимому, произошла в отношениях ребенка с отцом, к которому он повернулся — совершенно типичный шаг в подобных условиях, — пытаясь найти объект, чтобы изба­виться от своего нарциссического напряжения. Хотя к тому времени он уже был достаточно зрел для подобного шага (ему было три с половиной года), попытка привязаться к отцу как вызывающему восхищение, идеализированному родительскому имаго (образу мужского совершенства) не уда­лась по трем причинам: (1) вследствие незаметного, но весь­ма эффективного противодействия со стороны его матери, (2) из-за того, что все его предыдущее развитие, характери­зовавшееся тесными, приносившими удовлетворение от­ношениями с матерью, оставило его неподготовленным к неожиданно потребовавшемуся изменению, и, что пред­ставляется даже еще более важным, (3) из-за того, что недо­оценивавшийся отец (который, например, скрывал свое более низкое социальное происхождение по сравнению с аристократической семьей матери) не смог выдержать сыновней идеализации и отошел от него.

Гораздо более успешной оказалась попытка ребенка разрядить нарциссическое напряжение посредством фи­зических упражнений. Хотя они всегда находились на гра­ни грандиозности и нереалистичности (и поэтому нередко подвергали опасности его жизнь и здоровье), они содер­жали некоторые сублимационные возможности и явля­лись для него сценой, на которой можно было достичь

реалистичного удовлетворения его грандиозных фанта­зий и эксгибиционизма.

Оправдали ли мы использование термина «перенос» в отношении тех нарциссических феноменов, которые позволили мистеру Л. совершить подобные благотворные терапевтические трансформации? На мой взгляд, ответ на этот вопрос не является очевидным и во многом зави­сит от личных предпочтений теоретика в области психо­анализа. Я не буду здесь заниматься этими теоретическими проблемами, оставлю терминологический вопрос откры­тым и вместо этого вернусь к клиническому материалу, перечислю наиболее важные факторы, связанные с той специфической ролью, которую аналитик играл для па­циента в процессе анализа.

1. В ранней фазе анализа пациент продемонстрировал восхищение аналитиком и его профессиональными уме­ниями. Эта установка (идеализирующий перенос) сформи­ровалась очень быстро, сохранялась несколько недель ипостеиенно сменилась более спокойной, но вместе с тем более сильной привязанностью. Нарушением этой связи и объяснялось изменение содержания его сновидений, ко­торое обсуждалось на предыдущих страницах. Эта транс-ферентная связь включала в себя несколько конкрети­зации объекта. Вместе с тем имевшийся незначительный материал указывал на то, что пациент либо ощущал себя (литым с аналитиком, либо воспринимал аналитика как свое второе «я», то есть как себе подобного, с которым он мог поделиться своими мыслями и переживаниями. Это нарциссическое отношение позволило ему постепен­но оживить свои выраженные нарциссические потребно­сти, в частности свои эксгибиционистские и грандиозные стремления в сфере физической ловкости. Этот материал относился главным образом к периоду, когда его мать, ранее обеспечивавшая ему интенсивное, но вместе с тем патологически затянувшееся, безоговорочное, неизбира-тельпое нарциссическое удовлетворение, от него отвер­нулась. Тогда ребенок попытался канализировать свое нарциссическое либидо в идеализирующие отношения с отцом; но после того как эта попытка не удалась, он, но всей видимости, погрузился в фантазии об отношениях

с товарищами по играм ' (представлявшими его второе «я»), которые чередовались с депрессивно окрашенным задумчивым одиночеством (в котором он, должно быть, реактивировал некоторые из прежних чувств слияния со своей матерью). Эти стадии развития грандиозной самости были оживлены в процессе анализа после завер­шения первоначальной фазы идеализации и стали осно­вой для вторичных близнецового переноса и переноса-слияния, которые преобладали в анализе. Однако но мере продвижения анализа эти формы переноса постепенно сменились зеркальным переносом в узком значении тер­мина, то есть пациент стал лучше осознавать свои требова­ния одобрения, отклика и поддержки со стороны ана­литика. Но и теперь основной акцент пациента делался не на аналитике, а на самом себе и своих нарциссических требованиях. И только в последний год длительного ана­лиза у пациента, по-видимому, еще раз установился — но те­перь уже более целостный — идеализирующий перенос. Это привело к заключительной стадии переработки, кото­рая, в частности, была связана с его идеализирующими попытками (относившимися к тому времени, когда он по­вернулся к отцу после того, как был отвергнут матерью). К сожалению, из-за внешнего события анализ здесь при­шлось прекратить, а потому дать надежную оценку этого последнего периода не представляется возможным. Одна­ко кратковременные вспышки возобновленной идеализа­ции встречались иногда и в середине анализа, хотя верх все же брали близнецовый перенос и перенос-слияние. Эти непродолжительные периоды идеализации вполне можно расценивать как проявление определенных скоро­течных переходных стадий в движении нарциссического

¹ Пациент В., упомянутый в другом контексте (см. главу 7), также рассказал об аналогичном периоде своего детства, когда он представлял себе, что новый ребенок в семье (в его антиципиру­ющем воображении — близнец) мог бы стать ему товарищем по играм и в дальнейшем сыграть определенную роль в восста­новлении его нарциссического равновесия, тяжело нарушен­ного беременностью матери, с которой прежде существовала теснейшая нарциссическая связь и которая теперь от него отвернулась.

либидо, в частности в те периоды, когда пациент был на пути к восстановлению базисной мобилизации своей грандиозной самости при переносе-слиянии и близнецо­вом переносе на аналитика после того, как эти отношения временно прерывались. Значение раннего кратковремен­ного периода реактивации идеализированного родитель­ского имаго как мимолетного предшественника длитель­ной реактивации грандиозной самости в основной части анализа обсуждалось нами при рассмотрении вторичного зеркального переноса (глава 6). Здесь меня прежде всего интересует относительно стабильный перенос, который создал основу для важнейшего процесса переработки во время анализа. Поэтому в дальнейшем я вернусь к этой долговременной связи и, в частности, к некоторым ее трансформациям в ходе лечения.

2. Как уже отмечалось, в ходе анализа преобладали более или менее спокойные отношения в рамках перено­са-слияния и близнецового переноса без каких-либо прояв­лений или с незначительными проявлениями открытого пли скрытого восхищения аналитиком, а также без какой-либо конкретизации свойств, присущих объекту. Аналитик принимался в качестве молчаливо присутствующего чело­века или — на более поздней стадии зеркального перено­га — в качестве эха того, что выражал пациент. Успешные интерпретации аналитика в основном касались само­оценки пациента (в настоящем и в прошлом), а также его настоящих и прошлых стремлений и амбиций. Хотя эти интерпретации иногда вызывали у пациента сильное со­противление ', присутствие аналитика, который воспри­нимался либо слитым с грандиозной самостью, либо как ее копия, выполняло важную функцию буфера, и оценка себя пациентом происходила в рамках контролируемых колебаний напряжения (где крайними точками являлись тревожное оптимистическое возбуждение и сменявший его уход от гиперстимуляции через самоуспокоение и по­творство пациента своим желаниям). В целом, однако, благодаря аналитическому процессу пациент стал более

? Обсуждение сопротивлений, встречающихся в процессе перера­ботки, см. в главе 7.

реалистичным, у него повысилась работоспособность и возросла способность брать на себя ответственность.

3. Каждый раз, когда перед пациентом вставала пер­
спектива разлуки с аналитиком (или любого другого ана­
логичного события), угрожавшей сохранению гомеоста-
тической функции буфера, которая обеспечивалась
присутствием второго «я», то есть аналитика, или сли­
янием с ним, аналитическая работа останавливалась.
Б такие периоды пациент чувствовал себя отвергнутым,
опустошенным и подавленным, и за исключением снови­
дений о механических устройствах, которые регулярно
снились ему в это время, у него не возникало никаких
других ассоциаций, кроме тех, что касались его настро­
ения, а также его физического и психического состояния.
Характерно, что в эти периоды он никогда не обращался
к аналитику, за исключением отдельных случаев на более
позднем этапе анализа, которые свидетельствовали о воз­
росшем (пред)сознательном понимании того, что его на-
пр5гжение было обусловлено расставанием с аналитиком.

4. Интерпретации, сформулированные с точки зрения
чувств к аналитику, не имели большого эффекта и терпели
неудачу независимо от того, к чему они относились —
к выражению нежных чувств или к раздраженному него­
дованию и деструктивности. Генетические интерпретации
также не вели к существенному прогрессу, пока эти рекон­
струкции выражались в терминах объектно-либидипозных
и объектно-агрессивных стремлений к детским имаго,
в частности к его матери.

5. Однако заметный прогресс был достигнут (в снови­
дениях пациента колеса перестали вращаться и появилась
сила трения), как только его реакции (на настоящее и про­
шлое) вышли на нарциссический уровень. В частности,
мы пришли к пониманию того, что в ранних фазах анализа
пациент воспринимал аналитика не как отдельного, само­
стоятельного человека, которого он любил или ненавидел,
а как безмолвную копию или продолжение его собствен­
ного инфантильного нарциссизма, что присутствие анали­
тика помогало пациенту не поддаваться чувствам, которые
порождала крайне низкая самооценка, а также связанным
с нею апатии и безынициативности, точно так же, как вы-

ступавшие в качестве его второго «я» товарищи по играм (либо полностью воображаемые, либо, главным образом позже, реальные, к которым относились его фантазии) частично защищали его и позволяли сохранять минимум физической активности, подкреплявшей самооценку (глав­ную роль здесь играла езда на трехколесном велосипеде), даже когда его мать неожиданно отстранилась от него, перестав реагировать на его физическое присутствие и пре­увеличенно восхищаться его достижениями (прежде эти реакции были чересчур интенсивными и не соответство­вали фазе развития). В поздних фазах анализа — в значи­тельной мере в результате процессов переработки, относив­шихся к статусу аналитика (второго «я») — перенос-слияние и близнецовый перенос отчасти сменились зеркальным переносом in sensu stricliori, содержание интерпретаций изменилось, и пациент стал понимать, что его самооценка снижалась и что он испытывал типичную для себя болез­ненную апатию из-за того, что переживал предстоящее отсутствие аналитика (или какое-нибудь другое событие, которое, несмотря на внешние отличия, имело для пациен­та такое же эмоциональное значение) как отвод нарцисси-ческих катексисов от грандиозной самости, которые были 11ужны, чтобы демонстрировать трюки перед восхищавшей­ся матерью. Но в любом случае — лишался ли он аналитика как продолжения себя самого (в роли его второго «я») или аналитик переставал выполнять свои функции отклика­ющегося, восхищающегося и одобряющего зеркала — нар­циссический катексис регрессировал с уровня, который поддерживался, пока нарциссический перенос не был нарушен, и это вызывало катексис менее дифференциро­ванного с точки зрения мыслительных содержаний пред­шественника связной грандиозной самости — архаичной фрагментированной телесной самости. Вместе с тем гипер-катексис архаичной телесной самости вызывал состояние болезненного аутоэротического напряжения, которое пациент переживал в форме ипохондрической озабо­ченности своим физическим и психическим здоровьем. Мы можем сказать, что в области грандиозной самости происходила регрессия от нарциссизма к аутоэротизму и от связности самости к ее фрагментации.

Влияние, которое оказала личность матери на форми­рование тяжелой нарциссической фиксации пациента, не поддается детальному исследованию. Как уже отме­чалось, ряд соответствующих воспоминаний, связанных с рождением брата, когда пациенту было три с половиной года, указывает на то, что это событие стало новоротным моментом в его отношениях с матерью. Однако главным внешним причинным фактором (отличающимся от гене­тических факторов, связанных с эндопсихической перера­боткой ребенком внешних воздействий и его реакциями на них), объясняющим нарциссическую фиксацию ребен­ка, явилось то, что его нарциссическая мать, по-видимому, была способна одновременно поддерживать отношения только с одним, ребенком.

Подобную эмоциональную ограниченность матери нередко можно выявить в истории детства пациентов, страдающих нарциссическими нарушениями личности, воспоминания которых, казалось бы, указывают на рожде­ние брата или сестры как на первопричину их нарушения. Но в этом стоит винить не рождение брата или сестры — большинство детей переносят это события без каких-либо выводящих из строя фиксаций в нарциссической сфере, — а внезапным и полным переходом от нарциссической увлеченности матери старшим ребенком к проявлению точно такого же одностороннего интереса к новорожден­ному. Точнее сказать, такие матери, по-видимому, могут испытывать настоящие чувства только к маленькому до-эдипову мальчику (отец чаще всего обесценивается, а стар­шие дети либо эмоционально опустошаются, либо амбива­лентно ею инфантилизируются); но пока эти отношения сохраняются, они действительно весьма интенсивны. Доэдипов мальчик катектирован нарциссическим либидо матери, а восхваление ребенка распространяется за преде­лы того периода, когда такое отношение матери соот­ветствовало фазе развития и отвечало нуждам ребенка. Но когда ожидается появление нового ребенка, мать пере­мещает на него нарциссический катексис, который с трав­матической внезапностью она отнимает у старшего.

Здесь можно добавить, что, хотя объективная оценка патогенной личности родителей пациента и бывает такти-

чески полезной в процессе анализа, поскольку такое прояв­ление интеллектуального превосходства может оказать поддержку Эго пациента, она, строго говоря, психоаналити­ческой задачей не является. Ее надо рассматривать как важную ветвь психоанализа и как его приложение к со­циальной психологии — психоаналитически ориентирован­ному исследованию окружающей среды ребенка³. Здесь я вынужден ограничиться повторением того, что в боль­шинстве случаев затянувшееся нарциссическое восприятие ребенком родителя, по-видимому, возникает в ответ на сход­ную установку в отношении ребенка нарциссически фикси­рованного родителя. Нарушения у родителей могут варьи­ровать от легкой нарциссической фиксации до скрытого пли явного психоза. По моим ощущениям, скрытая форма психоза родителя обычно вызывает более обширные и глу­бокие фиксации в нарциссической и особенно в донарцис-сической (аутоэротической) области, чем явный психоз. В последнем случае (явный психоз родителя) ребенка обыч­но избавляют от вредоносного родительского влияния, и даже если родитель не госпитализирован, тот факт,

³ Поскольку я предпочитаю рассматривать здесь факторы внеш­ней среды, доступные объективному выявлению, как не относя­щиеся к области психоанализа в самом строгом его опреде­лении, я должен пояснить, что это предпочтение не является произвольным, а основывается на полезном, по моему мнению, разграничении между (а) генетическими представлениями, одним из наиболее важных подходов психоаналитической мета-психологии (см. Hartmann, Kris, 1945), и (б) этиологическими исследованиями (в которых используются концептуальные и технические инструменты, принадлежащие различным смеж­ным дисциплинам, таким, как биология, генетика, социология, социальная психология, — назовем лишь некоторые). Генетиче­ский подход в психоанализе связан с исследованием тех субъек­тивных психологических переживаний ребенка, которые прояв­ляются в постоянном перераспределении и дальнейшем раз­витии эндонсихических сил и структур. С другой стороны, этиологический подход связан с исследованием доступных объек­тивному выявлению факторов, которые во взаимодействии с психическими структурами ребенка, имеющимися в данный момент, могут — или не могут — вызвать важное в генетическом отношении переживание.

что его поведение, без сомнения, является ненормальным, признается окружающими людьми. Тем самым ребенок получает поддержку в своем стремлении развивать автоном­ные ядра телесно-психической самости.

О том, какое влияние оказывал страдавший тяжелой патологией родитель — который не только был способен с помощью рационализации скрывать проявления своего психоза, но и умел заручаться поддержкой окружающих, находя приверженцев своих идей, — можно узнать, ознако­мившись с данными, собранными Нидерландом (Nieder-land, 1959b, I960) и Баумейером (Baumeyer, 1955) об отце Шребера. Из сведений, представленных этими авторами, можно сделать вывод не только о том, что личность отца оказала огромное патогенное влияние на ребенка, но и что его мать, подчинявшаяся своему мужу и оказавшаяся неспо­собной противостоять натиску его личности, не смогла уберечь сына от столкновения с его патологией. В чем же состояла патология отца Шребера? У нас нет для нее диа­гностической категории, но я думаю, что она представляла собой не тяжелую форму психоневроза, а особого рода психотическую структуру характера, в которой функция проверки реальности оставалась в целом сохранной, хотя и служила психозу, главной idee fixe. Вероятно, это был своего рода скомпенсированный психоз, аналогичный, возможно, скомпенсированном)' психозу Гитлера (см. Erik-son, 1950; Bullock, 1952), который вышел из фазы одиноче­ства и ипохондрии с навязчивой идеей, что евреи захватили Германию и поэтому должны быть уничтожены. Абсолют­ная убежденность, с которой отец Шребера отстаивал свои идеи, и несомненный фанатизм, с которым он преследовал свои мессианские цели, выдают, как мне кажется, их абсо­лютный нарциссический и донарциссический характер; и я бы предположил, что за его открытой борьбой с мастур­бацией, проводившейся в форме хорошо известных уроков физкультуры, стоит страх ипохондрического напряжения. Эта фанатическая деятельность, хотя и была представлена публике в его книгах (см., например, «Das Buch der Erzie-hung an Leib und Seele» — «Книга о воспитании души и те­ла», 1865) и затронула его собственного сына, является выражением скрытой психотической системы. Другими

словами, сын воспринимался отцом как часть его психоти­ческого мира самости, а не как отдельная личность. Я ду­маю, что именно здесь находится главный источник глубин­ных донарциссических фиксаций сына. Стимулируемый и подавляемый и вместе с тем включенный в скрытую донарциссическую бредовую систему стимулирующего и подавляющего взрослого, ребенок не имел возможности развивать свои объектао-либидинозные сексуальные фанта­зии или направленные на объект фантазии о мщении, и это стало причиной предрасположенности к нарциссическому и донарциссическому (аутоэротическому) распределению сексуальных и агрессивных влечений.

Разумеется, предыдущие рассуждения об истоках пара­нойи Шребера к вопросу об этиологии нарциссических нарушений личности имеют лишь косвенное отношение. В большинстве случаев нарциссических нарушений пато­логией родителей является не психоз, а характерологиче­ский дефект нарциссического свойства, который опреде­ляет установку родителя по отношению к ребенку и, таким образом, вызывает у него нарциссические фиксации. Однако я также сталкивался с несколькими случаями нар­циссических нарушений личности, в которых имелись веские доказательства того, что основной патологией у родителей являлся скрытый психоз (например, матери пациентов В. и Г., по всей видимости, страдали латентной шизофренией; у матери пациента К. в старости развилась система открытого бреда преследования, связанного с ее собственностью, — важный характерный симптом, если иметь в виду специфическую психопатологию мис­тера К.).

Однако я не буду далее останавливаться на проблеме, связанной с ролью психосоциальных факторов в этиологии нарциссических нарушений личности, и попытаюсь обоб­щить предыдущие рассуждения в кратком описании психо­патологической структуры мистера Л. — и соответству­ющего процесса анализа, — нарциссическое нарушение личности которого здесь будет служить примером терапев­тической активации грандиозной самости. После неудав­шейся попытки восстановить нарциссическое равновесие посредством идеализации отца ребенок регрессировал

к реактивации своей грандиозной самости, то есть, по су­ществу, к патологической разновидности нарциссической позиции, которую он занимал, когда его мать от него еще не отвернулась. Сопутствующие процессы фиксации на не подвергшихся изменениям требованиях ранней ста­дии развития грандиозной самости и на архаичном эксги­биционизме телесной самости, а также вытеснение части этих структур (другая их часть была сублимирована в физи­ческих упражнениях пациента) создали постоянное пато­генное ядро его психической организации. В период уста­новления нарциссического переноса в процессе анализа ход событий был совершенно противоположным. Он на­чался с кратковременного идеализирующего переноса (возобновляющего попытку идеализировать отца), кото­рый вскоре сменился продолжительной вторичной актива­цией грандиозной самости, то есть нарциссическим пере­носом отношений с матерью, принявшим вначале форму слияния и близнецового переноса. В конечном счете слия­ние и близнецовый перенос постепенно сменились зеркаль­ным переносом в узком значении, сопровождавшимся ин­тенсивно переживавшимися требованиями восхищения и желанием продемонстрировать себя и свою ловкость аналитику, который привел к реактивации некоторых очевидных аспектов его прежних тесных отношений с ма­терью. Идеализирующий перенос еще раз установился к концу анализа (в форме реактивации базисного нарцис­сического переноса отношений с отцом), после того как был завершен процесс переработки вторичного зеркаль­ного переноса.

Таким образом, основные патогенные психологиче­ские структуры данной психопатологии пациента явля­лись нарциссическими, а некоторые из наиболее важных динамических изменений в процессе анализа (проявляв­шихся, например, в сновидениях о механических устрой­ствах) представляли собой психологические смещения не от объектной любви к нарциссизму, а от одной нарцис­сической позиции (от слияния и зеркального переноса) к другой (на границе между архаичной стадией нарцис­сизма и архаичной стадией аутоэротической, фрагменти-рованной телесной самости). Таким образом, реакти-

вацию пациентом грандиозной самости при зеркальном переносе следует понимать не как восстановление точки фиксации на пути к полноценной объектной любви (собст­венно говоря, существовали иные секторы личности паци­ента, в которых он достиг значительной глубины и широ­ты своих объектных катексисов), а как реактивацию точки фиксации на пути развития одной из основных форм нарциссизма. Патологические отношения с матерью, ее внезапная потеря интереса к нему и неудачная попытка идеализировать отца воспрепятствовали не столько разви­тию объектной любви, сколько приобретению им зрелых стремлений и целей Эго. С этим фактом вполне согласу­ется то, что основная внешняя психопатология пациента относится не к области способности к любви и его межлич­ностных отношений, а к его способности последовательно заниматься своей работой и увлеченно преследовать дол­госрочные цели. Вместо трансформации грандиозной самости в реалистичные цели и использования своих инстинктивных катексисов для обретения здорового чув­ства собственной ценности архаичная грандиозная са­мость оставалась неизменной, а значительная часть нар­циссического либидо продолжала инвестироваться не только в эти структуры, но иногда даже в аутоэроти-ческую, фрагментированную телесную самость. В резуль­тате этого из его жизни были исключены целенаправ­ленная работа и достижения в сфере взрослой реальности; вместе с тем пациент имел возможность избавляться от аутоэротического телесного напряжения и от угрожа­ющих грандиозных фантазий, причем весьма успешно, с помощью физических упражнений и благодаря занятиям разными видами спорта, особенно включающими быст­рые движения. Ненадежность этого способа регуляции явилась причиной постоянных социальных конфликтов, и он не смог предотвратить появления состояний депрес­сии и внутреннего истощения.

ГЛАВА 10. Некоторые реакции аналитика

НА ИДЕАЛИЗИРУЮЩИЙ ПЕРЕНОС

По всей видимости, основные реакции аналитика (включая его контрпереносы) при анализе нарциссических наруше­ний обусловлены его собственным нарциссизмом и, в част­ности, его собственными неустраненными нарциссическими нарушениями. Эти феномены, по существу, не отличаются от феноменов, возникающих у анализанда, и они будут здесь рассматриваться лишь постольку, поскольку они возникают у аналитика в ответ на имеющие четкие рамки трансфе-рентные констелляции нарциссического пациента. Поэтому разнообразные реакции, проявляемые аналитиком, когда он сталкивается с активацией у пациента идеализированного родительского имаго при идеализирующем переносе, будут рассматриваться отдельно от реакций, которые возникают в том случае, когда грандиозная самость пациента оказы­вается в фокусе аналитической работы при зеркальном переносе (см. главу 11).

Я начну обсуждение реакций аналитика на идеализи­рующий перенос анализанда с конкретного примера.

Не так давно я консультировал коллегу по поводу затя­нувшегося тупикового положения в анализе молодой жен­щины (мисс М.), которое, по-видимому, существовало с самого начала лечения и сохранялось на протяжении двух лет работы. Несмотря на то, что он предоставил мне информативный обзор того, как складывалась жизнь па­циентки и проходил анализ, первое время я не мог опре­делить причину этого тупика, и поскольку у пациентки, эмоционально выхолощенной, бездеятельной и нераз­борчивой в знакомствах женщины, выявилось тяжелое серьезное нарушение способности к установлению глубо­ких объектных отношений, а в анамнезе было установлено наличие тяжелых травм в детском возрасте, первоначаль­но я был склонен согласиться с аналитиком в том, что зна­чительно выраженные иарциссические фиксации препят-

ствовали установлению того минимума переносов, без ко­торых проведение анализа было невозможно. Вместе с тем симпатия к аналитику и заинтересованность в лечении противоречили такой пессимистической оценке; и тем не менее тупиковое положение, по всей видимости, воз­никло уже в самом начале лечения. Поэтому я попросил аналитика рассказать мне о первых часах анализа, обратив особое внимание на действия, которые могли быть вос­приняты пациенткой как отвержение.

К числу наиболее ранних трансферентных проявлений относилось несколько сновидений пациентки (которая была католичкой), содержавших образ вдохновенного, идеалистичного священника. Хотя эти ранние сновидения не были интерпретированы, аналитик вспомнил — вопреки некоторому сопротивлению, — что сказал пациентке, что он не католик. По всей видимости, он сказал об этом не в ответ на ее сновидения, а для того, чтобы хоть как-то ознакомить ее с актуальной ситуацией, поскольку, на его взгляд, чувство реальности у пациентки было слабым. Это событие, должно быть, оказалось очень важным для пациентки. Позднее мы поняли, что в качестве первого пробного шага при установлении переноса пациентка воссоздала установку идеализирующей религиозной преданности, существовав­шей в начале подросткового возраста, которая в свою очередь представляла собой реактивацию смутного благо­говейного страха и восхищения, пережитого в раннем детстве. Последующий материал из анализа пациентки привел нас к выводу, что эти ранние идеализации представ­ляли собой попытку избежать угрозы причудливых фанта­зий и напряжений, вызванных травматической стимуля­цией и фрустрацией со стороны ее страдавших тяжелой патологией родителей. Однако неосторожное замечание аналитика о том, что он не католик, то есть что он не такой человек, как священник из ее сновидений, что он не яв­ляется идеализированным благополучным и здоровым вариантом своей пациентки, — было воспринято ею как отвержение и привело к той тупиковой аналитической ситуации, которую после нескольких консультаций по по­воду пациентки и реакций на нее аналитика в дальнейшем удалось во многом преодолеть.

Я не фокусируюсь ни на специфическом значении исходного (идеализирующего) переноса, ни на специ­фическом воздействии ошибки аналитика — в данном случае она могла быть отчасти спровоцирована пациент­кой — в процессе анализа; мне бы хотелось здесь объяс­нить симптом контрпереноса. Отдельное наблюдение не позволяет сделать надежного вывода, однако сочетание факторов (среди них и то, что я наблюдал аналогичные эпизоды; один из них, произошедший со студентом, кото­рый проводил анализ под моим наблюдением, был почти идентичным) позволяет мне предложить следующее впол­не убедительное объяснение. Аналитически неоправдан­ное отвержение идеализирующих установок пациента обычно обусловлено защитным отражением болезненного нарциссического напряжения (переживаемого как сму­щение, застенчивость, стыд и даже приводящего иногда к ипохондрической озабоченности), которое возникает у аналитика, когда вытесненные фантазии его грандиоз­ной самости стимулируются идеализацией со стороны пациента.

Особенно часто чувство неловкости у аналитика, идеа­лизированного пациентом, возникает тогда, когда идеали­зация происходит рано и быстро, то есть когда она оказы­вает для аналитика неожиданной, и у него нет времени, чтобы эмоционально подготовиться к своим собственным реакциям на внезапный прорыв нарциссического идеализи­рующего либидо пациента. Разумеется, некоторый диском­форт, когда человек оказывается объектом явной и грубой лести, является универсальным феноменом (что вошло в поговорку: «Лесть в глаза унижает»), и поэтому даже те аналитики, которые не страдают чрезмерной нарцис-сической уязвимостью, могут испытывать искушение про­тиводействовать восхищению со стороны своих пациентов. Если такой чрезмерной уязвимости не существует, то эти реакции будут находиться под контролем и постепенно заменятся реакциями и установками, которые в большей мере соответствуют надлежащему развертыванию идеали­зирующего переноса (и внутреннему сопротивлению ему со стороны пациента), а также развитию аналитического процесса. Если же аналитик недостаточно осознает свою

неспособность терпеть нарциссическое напряжение и, в частности, если у него (вследствие идентификации и подражания или сама по себе) сформировалась стабиль­ная контртрансферентная установка, обусловленная его квазитеоретическими убеждениями или особыми харак­терологическими защитами, или (как это чаще всего и бы­вает) обусловленная и тем, и другим, то его эффективность в лечении некоторых групп нарциссических нарушений личности заметно снижается.

Не так уж важно, является ли отвержение идеализации пациента резким, что случается редко, или едва заметным (как в указанном случае), что случается довольно часто, или — что случается чаще всего — оно завуалировано корректными, но преждевременными генетическими и динамическими интерпретациями (например, преждевременным привле­чением внимания пациента к идеализированным фигурам из его прошлого или указанием на его враждебные импульсы и высокомерие, которые, возможно, лежат в основе идеали­зирующих представлений). Отвержение может выражаться в едва заметном излишнем стремлении аналитика к объек­тивности или в его голосе, в котором не чувствуется тепла; оно может также проявляться в тенденции к подшучиванию над восхищающимся пациентом или в высмеивании нарцис-сической идеализации в добродушной и шутливой манере. (См. в этой связи Kubie, 1971.)

Здесь можно добавить, что именно нарциссическая уязвимость побуждает многих чересчур веселых людей использовать эти специфические характерологические защиты, то есть они постоянно пытаются справиться со своим нарциссическим напряжением (включая напря­жение, порождаемое нарциссическим гневом) с помощью обесценивающих ситуацию и самоуничижительных шуток. (О различиях с точки зрения метапсихологии нарциссизма между веселостью и сарказмом, с одной стороны, и насто­ящим чувством юмора — с другой, см. Kohut, 1966a.)

И, наконец, чтобы завершить рассмотрение различ­ных способов, которыми аналитик может защищаться от открытой идеализации со стороны пациента, чувствуя себя подавленным своим собственным нарциссическим напряжением (или из-за которых он может не заметить

защиты, которыми пациент маскирует проявления тера­певтической реактивации идеализированного родитель­ского имаго), укажем на то, что нецелесообразно и даже опасно подчеркивать достоинства пациента в то время, когда он предпринимает попытку идеализирующего рас­ширения прочно укоренившихся нарциссических по­зиций и чувствует свою незначительность в сравнении с терапевтом — каким бы привлекательным ни казалось выражение аналитиком своего уважения к пациенту. Таким образом, на стадиях анализа нарциссических нару­шений личности, когда начинает зарождаться идеали­зирующий перенос, существует только одна правильная аналитическая установка — принятие восхищения.

Обусловлены ли эти ошибки, совершаемые аналитиком в ответ на проявления идеализирующего переноса, эндо-психическими констелляциями его психического аппарата, которые следовало бы назвать контрпереносами? Этот вопрос, который, надо добавить, может возникнуть также в связи с аналогичными феноменами, возникающими в про­цессе анализа реактивированной грандиозной самости при зеркальном переносе, приводит нас к ряду сложных, но те­перь уже знакомых проблем. Я опять-таки не буду останав­ливаться на тех моментах, которые связаны со значением термина «перенос», то есть на том, примем ли мы этот термин как относящийся к клиническому феномену, пони­маемому в его динамическом и генетическом аспектах, или в дополнение к тому, о чем говорилось выше, мы будем настаивать на более строгом метаисихологическом опреде­лении в рамках топографического, структурного и психо­экономического подходов (главы 8 и 9). Здесь я рассмотрю лишь более узкий вопрос: вызваны ли реакции аналитика прежде всего текущим напряжением или же его ошибочные реакции обусловлены особой постоянно существующей уязвимостью, которая связана с опасной мобилизацией специфических вытесненных бессознательных констел­ляций. Поскольку, по моему мнению, реакции аналитика мохуг объясняться каждым из вышеупомянутых причинных факторов, на этот вопрос нельзя дать общего ответа — к нему можно прийти лишь в результате аналитического исследования индивидуальных случаев.

Материал, полученный из анализа моих коллег, зани­мавшихся психоаналитическим лечением нарциссических личностей, а также мой собственный опыт самоанализа убе­дили меня в том, что эти ошибочные реакции могут быть связаны с любой из точек широкого спектра — от (а) от­дельных защитных реакций на ситуацию кратковременно возникшего напряжения до (б) реакций, являющихся со­ставной частью глубоко укоренившихся установок, связан­ных с контриереносом. В первом случае объяснение супер­визора или консультанта либо собственный самоанализ аналитика, проведенный по горячим следам, обычно помо­гают исправить ситуацию, если аналитик понимает значе­ние идеализирующего переноса и не препятствует спонтан­ному развертыванию аналитической ситуации. Временные затруднения в его работе объясняются в этих случаях тем, что, как отмечалось выше, определенная степень нарцис-сической уязвимости является универсальным феноменом и что открытая похвала и восхищение (особенно предвос­хищаемое напряжение, когда ожидается нарциссическая стимуляция) вызывают у большинства воспитанных людей дискомфорт и заставляют их защищаться. Однако специ­фическое глубоко укоренившееся сопротивление проявле­нию целостной идеализирующей установки можно распо­знать не только благодаря тому, что простые объяснения оказываются недостаточными для изменения вредоносной позиции аналитика, но и нередко благодаря характерным особенностям и ригидности ответов аналитика. Например, он может быть убежден, что за желанием пациента восхи­щаться аналитиком всегда скрывается враждебность; он мо­жет считать, что поддержание благоприятного раппорта с пациентом требует, чтобы аналитик проявлял скромность п реализм, и т.д. Поскольку одно из двух этих предполо­жений действительно может быть верным, если аналитик не имеет дела с идеализирующим переносом, его ошибку нельзя продемонстрировать, не указав на то, что она была совершена из-за ослабления профессиональной воспри­имчивости и эмпатической чувствительности. Обычно :>ти чувства становятся особенно явными, когда аналитику не удается постичь очевидное значение выражения па­циентом того, что аналитик его не понял. Если опытный

аналитик путает преувеличенную похвалу со стороны па­циента, сопровождающуюся намеками на бессознательную враждебность, с робкими попытками идеализации, кото­рые предпринимает анализанд (например, в своих сновиде­ниях), когда начинает устанавливаться идеализирующий перенос, то в этом случае, несомненно, должны быть за­действованы вызывающие нарушение (бессознательные) факторы. Столь же очевидно, что автоматический акцент в самом начале анализа на реализме аналитика при идеали­зации со стороны пациента нельзя объяснить ни чем иным, как желанием аналитика возразить в ответ на первые при­знаки проявления эдиповых стремлений у пациента, что он не является его родителем.

В письме Бинсвангеру (от 20 февраля 1913 года) Фрейд высказался о проблеме контрпереноса, которую он считал «одной из самых технически сложных в психоанализе», следующим образом. «То, что мы даем пациенту, — писал Фрейд, — должно предоставляться сознательно, а затем по мере необходимости проявляться в большей или мень­шей степени. Иногда в очень большой...» Далее Фрейд формулирует важнейший принцип: «Давать кому-то слиш­ком мало из-за того, что слишком сильно его любишь, означает — быть несправедливым к пациенту и совершать техническую ошибку» (Binswanger, 1956, р. 50).

Предыдущие рассуждения позволяют провести парал­лель между анализом нарциссических нарушений лич­ности и приведенным утверждением Фрейда по поводу контрпереносов при анализе неврозов переноса. Если при анализе невроза переноса реактивированные инцестуоз-ные объектно-либидинозные потребности пациента вы­зывают у аналитика сильное ответное чувство, которое им не осознается и не понимается, то он может формально и равнодушно отнестись к желаниям пациента, либо от­вергнуть их любым другим способом, либо даже их не за­метить. Во всяком случае его Эго не будет свободным в выборе ответа, соответствующего требованиям анализа, и он не будет способен, как это выразил Фрейд, созна­тельно предоставлять то, что он дает пациенту «по мере необходимости... в большей или меньшей степени...» Аналогичная ситуация может возникнуть при анализе

нарциссических нарушений личности, когда реактивация идеализированного родительского имаго вынуждает ана-лизанда воспринимать аналитика как воплощение идеали­зированного совершенства. Если аналитик не приходит к согласию со своей собственной грандиозной самостью, то он может отреагировать на идеализацию сильнейшим возбуждением своих бессознательных грандиозных фанта­зий. Под их давлением может произойти усиление защит, которые будут подкрепляться и конкретизироваться в от-нержении аналитиком идеализирующего переноса па­циента. Если защитная установка аналитика становится хронической, то возникает препятствие к установлению необходимого идеализирующего переноса и, как следст-ние, постепенного процесса переработки, сопровожда­ющегося преобразующей интернализацией в области идеализированного родительского имаго, не происходит. (-ужение свободы «рабочего Эго» аналитика (Fliess, 1942) обусловлено его неспособностью выдерживать специфи­ческие нарциссические требования пациента. Если пере­фразировать Фрейда, он не может позволить себе быть идеализированным «по мере необходимости... в большей пли меньшей степени».

Постепенное аналитическое устранение идеализиру­ющего переноса, происходящее на протяжении долгих периодов переработки (обычно на поздних стадиях ана­лиза), подвергает аналитика еще одному эмоциональному испытанию в этой области. Как уже отмечалось, в началь­ной фазе аналитик может почувствовать себя задавленным «пойми активированными нарциссическими фантазиями; мл завершающей стадии он может испытывать чувство |>биды из-за того, что пациент, который прежде его идеа-шзировал, теперь стал относиться к нему с меньшим пиететом.

Чрезмерная придирчивость и принижение аналитика иногда также встречаются на ранних этапах анализа в ка­честве защит против установления идеализирующего пере­носа. 11роницательному аналитику обычно нетрудно распо-шдть гонко замаскированное восхищение, которое в этих i i\ чаях скрывается за критическим отношением пациента. Разумеется, эти защиты требуют иного технического

подхода и вызывают у аналитика иные реакции, нежели нападки на него, предшествующие и сопутствующие отводу идеализирующего либидо. Понимание того, что он имеет дело с защитами пациента против установления идеализи­рующего переноса, как правило, предохраняет аналитика от развития неблагоприятных реакций, способных нару­шить его аналитическую позицию.

Однако нападки пациента на аналитика, встречающи­еся в периоды переработки на поздних стадиях анализа, и в самом деле подвергают его тяжелым эмоциональным испытаниям, поскольку большинство пациентов (в связи с их болезненным разочарованием в период проверки реальности, предшествующей отводу нарциссического либидо от аналитика) могут фиксироваться на некоторых действительных эмоциональных, интеллектуальных, фи­зических и социальных недостатках аналитика. Тем не ме­нее, по моему опыту, серьезные трудности в этой области (то есть реакции аналитика, ставящие под сомнение успех анализа) возникают нечасто. Относительная безвредность реакций, возникающих у аналитика в ответ на нападки пациента в процессе переработки последним своих идеа­лизации, объясняется рядом причин. Если нарциссиче-ская уязвимость аналитика велика (и особенно если его умения и опыт аналитического лечения нарциссических расстройств недостаточны), то у его пациентов не будет возможности достичь стадии, на которой можно систе­матически проработать идеализирующий перенос, и, сле­довательно, не наступит фаза, в которой происходит постепенный отвод нарциссического либидо от аналити­ка. Но если систематический процесс переработки в этой области приведен в действие, то сочетание двух факто­ров — (а) ослабления к этому времени склонности па­циента отвечать на ошибки аналитика чем-то большим, чем кратковременное нарциссическое и донарциссиче-ское эмоциональное отстранение, и (б) способности аналитика восстанавливать психическое равновесие па­циента после того, как он отыграл свое раздражение, вызванное эмоциональной холодностью или неверными интерпретациями аналитика, — смягчает вредное воз­действие реакций аналитика, которые могут вызывать

затруднения. Кроме того, отвод пациентом идеализиру­ющего катексиса происходит не так быстро, как происхо­дила первоначальная временная идеализация, и придир­чивость пациента обычно перемежается со спонтанным возвращением к прежней идеализирующей установке. Таким образом, аналитик начинает осознавать эти чередо­вания восхищения и презрения и становится способным с оптимальной объективностью относиться к нападкам на него пациента, поскольку может понять их в контексте потребностей аиализанда, возникающих во время анали­тического процесса. Он поймет динамическую взаимо­связь между нападками на него пациента, ослаблением идеализирующих катексисов и постепенным усилением определенных интернализированных нарциссических структур (например, идеалов пациента). Удовлетворение от достигнутого прогресса в решении трудной терапевти­ческой задачи и интеллектуальное удовольствие от пони­мания того, каким образом он был достигнут, представ­ляет собой эмоциональное вознаграждение, которое поддерживает аналитика в те моменты, когда аналити­ческий процесс становится для него особенно напря­женным.

ГЛАВА 11. Некоторые реакции аналитика

НА ЗЕРКАЛЬНЫЙ ПЕРЕНОС

То, что относилось к переживаниям аналитика и его пове­дению при реактивации идеализированного родитель­ского имаго, относится и к его эмоциональным реакциям на требования терапевтически мобилизованной грандиоз­ной самости пациента: эти реакции обусловлены не только профессиональным опытом аналитика, относящимся к анализу нарциссических нарушений, но и — зачастую в решающей степени — его личностью и текущим психи­ческим состоянием. Кроме того, мы не должны забывать, что терапевтическая мобилизация грандиозной самости имеет разные формы проявления и что соответствующие состояния, по своей форме похожие на перенос, пред­ставляют собой отличающиеся друг от друга клинические картины, которые ставят перед аналитиком разные эмо­циональные задачи.

Так, например, при зеркальном переносе в строгом значении термина аналитик является четко обозначенной мишенью для удовлетворения потребностей пациента в отражении, восхищении и одобрении его эксгибицио­низма и величия. Но если терапевтическая реактивация грандиозной самости пациента приводит анализанда к вос­приятию аналитика в качестве второго «я» или близнеца и — тем более — если распространившаяся грандиозная самость анализанда начинает воспринимать репрезента­цию аналитика как часть себя (слияние), то тогда эмоцио­нальные требования к аналитику имеют совершенно иную природу. При зеркальном переносе в узком значении слова пациент признает присутствие аналитика лишь в опреде­ленных пределах: он осознает аналитика постольку, по­скольку тот выполняет свои функции с точки зрения нар­циссических потребностей пациента; пациент настаивает па том, чтобы действия аналитика были сосредоточены целиком на этих потребностях, и отвечает разными эмо-

циями на приливы и отливы эмпатии аналитика по от­ношению к его требованиям. Однако при реактивации iрандиозной самости в форме близнецового переноса (переноса по типу второго «я») и слияния аналитик как независимый индивид, как правило, полностью исчезает из ассоциаций пациента, а затем лишается даже мини­мального нарциссического удовлетворения, которое пре­доставляется ему при зеркальном переносе — признания пациентом его отдельного существования '.

Но даже при зеркальном переносе в узком значении термина требования пациента подвергают аналитика i яжелому эмоциональному испытанию и могут вызывать реакции, способные помешать развитию и сохранению переноса, а также процессу переработки. На протяжении долгого времени, когда анализанд начинает реактиви­ровать давние нарциссические потребности и, зачастую Гюрясь с сильным внутренним сопротивлением, демон-( грируетсвой эксгибиционизм и свою грандиозность в те­рапевтической ситуации, он наделяет аналитика ролью >\а и зеркала для своего проявляемого вопреки собст­венному желанию инфантильного нарциссизма. Помимо тактичного принятия эксгибиционистской грандиозности пациента, вклад аналитика в установление и развертыва­ние зеркального переноса ограничивается двумя формами действий, к которым он должен относиться со всей осто­рожностью: он (1) интерпретирует сопротивление паци­ента раскрытию своей грандиозности и (2) демонстрирует

См. н этой связи замечания о возможной аналогии между воспри­ятием взрослым своего тела и психики, а также их функций и восприятием нарциссического объекта при слиянии как раз­новидности зеркального переноса (глава 5). Здесь можно доба­вить, что подобно тому как человек обычно относится к своему телу и психике — и их функциям - как к чему-то естественно данному, точно так же обстоит дело и с восприятием аналитика при переносе-слиянии. В целом только тогда, когда возникает нарушение физического или психического функционирования (или. соответственно, когда при переносе-слиянии аналитик \^гходит или не проявляет эмпатии). человек с раздражением осознает, что то, что, безусловно, должно функционировать, откалывается это делать.

пациенту не только то, что его грандиозность и эксги­биционизм когда-то играли некую роль, соответствующую фазе развития, но и то, что теперь они должны быть допущены в сознание. Однако на протяжении долгого времени аналитику опасно подчеркивать иррациональ­ность грандиозных фантазий пациента или делать акцент на реальной необходимости для него обуздать свои эксги­биционистские требования. Реалистичная интеграция инфантильной грандиозности и эксгибиционизма па­циента произойдет сама собой и не привлекая к себе внимания (хотя и очень медленно), если благодаря эмпа-тическому пониманию аналитиком зеркального переноса пациент будет способен поддерживать мобилизацию гран­диозной самости и допускать к своему Эго ее требования (см. обсуждение процесса переработки при зеркальном переносе в главе 7).

Однако из-за собственных нарциссических потреб­ностей аналитику бывает трудно выносить ситуацию, в которой его участие сводится к пассивной роли зеркала для отражения инфантильного нарциссизма пациента, и поэтому он может — неуловимо или открыто, через явные ошибочные и симптоматические действия или через рационализируемое и теоретически обосновывае­мое поведение — препятствовать установлению или сохра­нению зеркального переноса.

Большинство суждений по поводу реакций и контрпе­реносов аналитика, связанных с идеализирующим перено­сом, относятся и к зеркальному переносу, а многие предыду­щие выводы применимы и к данной ситуации. В частности, мы снова вспомним изречение Фрейда, что аналитик, осо­знавая потребности пациента и свои собственные реакции, должен уметь контролировать, сколько он дает пациенту, «иногда даже в очень большой степени»². На пути к интегра­ции инфантильной грандиозности и эксгибиционизма пациента аналитик должен в течение долгого времени демонстрировать свое сочувственное понимание требо­ваний пациента служить отражением его осторожных попыток реактивировать ранние формы любви к себе.

² Это утверждение было цитиронапо выше (с. 288).

Но, кроме того, он и в самом деле должен стать таким «увеличительным» зеркалом, отражающим эти потреб­ности через неотвергающие интерпретации зачастую едва заметных проявлений реактивированного инфантильного нарциссизма пациента. Однако аналитик сможет справить­ся с этой задачей только в том случае, если без чувства оби­ды и с терпением отнесется к тому, что, в сущности, ему от-ведено более чем скромное место и что пациент требует от него исполнения весьма ограниченного набора функций.

Проблемы аналитика и, соответственно, потенциаль­ные помехи аналитической реактивации грандиозной самости являются совершенно иными, когда он сталки­вается с такими разновидностями терапевтической реак­тивации грандиозной самости, как слияние и близне­цовый перенос (перенос по типу второго «я»). Будучи объектом зеркального переноса, аналитик может ока­заться неспособным понять нарциссические потребности пациента и ответить на них соответствующими интер­претациями. Самыми распространенными опасностями, которым подвергается аналитик при близнецовом перено­ге и слиянии, являются скука, отсутствие эмоциональной вовлеченности в отношения с пациентом и недостаточная концентрация внимания (включая такие вторичные реак­ции, как открытое проявление недовольства, увещевания, постоянное стремление интерпретировать сопротивле­ния и другие формы рационализируемого отыгрывания напряжения и нетерпимости).

В большинстве случаев склонность аналитика испы­тывать скуку и трудности сосредоточения внимания на па­циенте в случае переноса по типу второго «я» (близне­цового переноса) и слияния объясняются относительно простым набором причинных факторов. Краткий мета-психологический анализ процессов внимания поможет нам понять возникновение специфической тенденции аналитика к невнимательности, когда он сталкивается с переносом-слиянием или близнецовым переносом.

Настоящая бдительность и концентрация внимания в период продолжительного наблюдения может сохра­няться только тогда, когда наблюдатель глубоко вовлечен в этот процесс. Направленные на объект стремления.

как правило, вызывают эмоциональную реакцию у того, на кого они направлены. Таким образом, даже если анали­тик по-прежнему пребывает в полной растерянности отно­сительно значения того, о чем говорит пациент, наблю­дение за (объектно-инстинктивными) проявлениями переноса обычно не вызывает}' него скуки.

Разумеется, иначе обстоит дело, если скука аналитика является защитной. Хотя в этих случаях аналитик вполне понимает траисферентное значение того, о чем говорит пациент, но не желает этого делать. Он может, например, бессознательно стимулироваться либидинозными транс-ферентными проявлениями пациента и поэтому защи­щаться, демонстрируя отсутствие интереса, от попыток пациента его соблазнить. Во всех этих случаях мы имеем дело не с настоящей скукой, а с отвержением эмоцио­нальной вовлеченности (включая предсознательное вни­мание), которая на самом деле присутствует под поверх­ностным слоем личности аналитика.

Таким образом, в случаях защитной скуки глубинные слои психического аппарата становятся недоступными из-за защитной активности поверхностного слоя. Однако когда внимание аналитика является равномерно парящим, то есть когда базисная установка аналитика на наблюдение не нарушена, глубинные слои его психики открыты для стимулов, порождаемых сообщениями пациента, тогда как интеллектуальная деятельность высших когнитивных уровней временно в значительной мере — но вместе с тем избирательно! — приостанавливается. Пока неразрешен­ные конфликты аналитика, связанные с его собственными бессознательными либидинозными и агрессивными реак­циями, не нарушают его восприимчивость к (объектно-ин­стинктивным) трансферентным сообщениям пациента, аналитик будет способен в течение долгого времени оста­ваться внимательным слушателем и не будет спасаться бегством ни с помощью установки незаинтересованности и эмоционального отстранения, ни с помощью преждевре­менной интерпретации поведения пациента с (пред)со-знательной целью прекращения дискуссии.

Однако вербальное и невербальное поведение анали-зандов, страдающих нарциссическими нарушениями лич-

ности, не затрагивает бессознательной настроенности и внимания аналитика так, как ассоциативный материал при неврозах переноса, который состоит из направлен­ных на объект инстинктивных стремлений. Правда, при идеализирующем переносе пациент может распоря­жаться аналитиком как переходным объектом несколько более высокого уровня, и, таким образом, как отмечалось выше, собственный нарциссизм аналитика вызывает либо стимуляцию, либо разочарование, а потому его внимание легко оказывается поглощенным.

Все это относится и к зеркальному переносу в узком значении термина, хотя и по несколько иным причинам. Несмотря на то, что аналитик важен здесь пациенту лишь в качестве зеркала и эха для его реактивированной гран­диозной самости, к нему по-прежнему обращаются или от него защищаются, или от него отгораживаются в связи с активированными нарциссическими потребностями пациента. Таким образом, у аналитика стимулируется разнообразные эмоциональные реакции в ответ на эти

обращения, и они привлекают к себе и поддерживают его
внимание.

Однако когда активация грандиозной самости проис­ходит в форме ее слияния с психическими репрезентанта­ми аналитика (отчасти это относится и к переносу по типу второго «я»), то никакого объектного катексиса не су­ществует, и привязанность пациента к аналитику имеет

специфический архаичный характер. Таким образом, хотя
внимание аналитика активируется когнитивной задачей
понимания загадочных проявлений архаичных нарцис-

сических отношений — и несмотря на то, что он может
чувствовать себя угнетенным очевидными, хотя и не выска-
чанными требованиями пациента, которые с точки зрения
цели переноса-слияния равносильны полному порабоще­
нию, — отсутствие объектно-инстинктивных катексисов
часто не позволяет ему оставаться по-настоящему внима-
тельным в течение долгого времени.

Хотя данные рассуждения относятся к естественным и универсальным особенностям человеческих реакций, обученный психоаналитик должен уметь справляться со склонностью к отводу своего внимания от пациента.

который не стимулирует его распространением объект­ного катексиса. Другими словами, аналитик должен быть способен мобилизовать и сохранять эмпатию и когни­тивную вовлеченность в терапевтически активированные нарциссические конфигурации своих нарциссических анализандов. Если судить по частоте, с которой встре­чаются неудачи подобного рода, едва ли можно говорить, что они обусловлены специфическими бессознательными конфликтами и фиксациями аналитика, а потому их нель­зя квалифицировать как контрпереносы. Эта точка зрения подтверждается также тем, что подобные трудности ана­литика, как правило, существенно нивелируются, когда он достигает более глубокого и всестороннего понимания этой области психопатологии и когда он начинает более ясно осознавать сущность специфических психологи­ческих задач, с которыми сталкивается.

Однако бывают случаи, когда объяснения (даваемого, например, учителем, супервизором или консультантом или полученного каким-то другим путем) и последующего более глубокого (пред)сознательного понимания аналитиком особого рода психологических проблем, возникающих при лечении нарциссических нарушений личности, оказыва­ется недостаточно и когда склонность аналитика к невнима­тельности, скуке и защитным действиям сохраняется без изменений, несмотря на все разъяснения консультанта или супервизора и даже вопреки собственным добросовестным и настойчивым попыткам аналитика себя исследовать. В таких случаях, когда хроническая неспособность ана­литика мобилизовать и поддерживать свое внимание, эмпа­тию и понимание, по-видимому, обусловлена его бессозна­тельными фиксациями (в основном в сфере его собственно го нарциссизма), использование термина «контрперенос» действительно будет оправданным. Потребность аналитика избегать напряжения, вызываемого постоянным вовлече­нием в сложные интерперсональные отношения, лишен­ные важных объектно-инстинктивных катексисов, здесь, по-видимому, обусловлена вызывающим тревогу чувством того, что его пытаются оплести нарциссической паутиной психологической организации другого человека, где он бу­дет вести анонимное существование.

Трудно определить, как часто встречаются эти специ­фические точки фиксации в структуре личности аналити­ков, в частности из-за того, что даже если они и имеются, то могут не создавать помех профессиональной деятель­ности в областях, не имеющих отношения к анализу нар­циссических нарушений личности. Таким образом, они могут оставаться невыявленными, поскольку аналитик будет отказываться от лечения таких пациентов. Вместе с тем я считаю, что некоторая нарциссическая уязвимость не­редко встречается среди аналитиков, поскольку специфи­ческое развитие эмпатической чувствительности часто способствует появлению мотивации стать аналитиком, и она остается действительно ценным профессиональным качеством, пока находится под контролем Эго. Хотя необ­ходимо признать, что сознательное Эго не играет актив­ной роли в психологической деятельности, ведущей к эм-патическому восприятию, тем не менее оно контролирует ее разными способами: оно решает, инициировать или нет шпатический модус восприятия, контролирует глубину регрессии в состоянии свободно парящего внимания и заменяет эмпатическую установку соответствующими вторично-процессуальными действиями, чтобы оценить эмпатически воспринятые психологические данные, кото­рые нужно ввести в реалистический и логический кон­текст и на которые нужно найти надлежащий ответ — молчание, интерпретацию или широкие аналитические построения.

Однако особый дар эмпатического восприятия, а так­же склонность получать удовольствие от осуществления .пой психологической функции в основном приобрета­ются в детском возрасте. И потенциальный талант, и удо­вольствие от осуществления функции возникают в тех же самых ситуациях, которые формируют ядро обсуждаемой здесь уязвимости к страху архаичного вовлечения. Если, например, нарциссический родитель — в большинстве случаев, но не всегда им является мать, влияние которой в этом смысле доминирующее — относится к ребенку как продолжению себя самого в период, когда такая установка уже не является соответствующей, или такая установка будет чересчур интенсивной, или селективность его

реакций будет нарушена, то незрелая психическая орга­низация ребенка окажется излишне ориентированной на психологическую организацию матери (или отца). Последствия такого психологического влияния могут быть самыми разными. Оно может привести к развитию чувствительной психологической надструктуры с необы­чайно выраженной способностью к восприятию и понима­нию психологических процессов у других людей. Или на­оборот, чрезмерная психологическая близость в детском возрасте может привести к защитному отвердению или притуплению перцептивных структур, позволяющему защитить психику от травматизации провоцирующими тревогу патогенными реакциями родителей.

В оптимальных условиях взрослый, находящийся вэмпатическом слиянии с маленьким ребенком, будет воспринимать его тревогу и соответствующим образом реагировать на его напряжение. Например, интенсивное тревожное напряжение ребенка моментально будет вызы­вать эмпатическую сигнальную тревогу у взрослого. Одна­ко после оценки реальной ситуации взрослый может уви­деть, что опасности не существует, и избавится от тревоги. Затем он приобщит ребенка к своему собственному спо­койствию с помощью соответствующих фазе развития ребенка действий, в которых делается акцент на слиянии и эмпатической передаче эмоционального состояния, например, взяв ребенка на руки, прижав его к себе, и т.д/ Такое взаимодействие стимулирует развитие полезной и сбалансированной эмиатической способности ребенка. Но если мать, вместо того чтобы выполнять функцию буфера для переживаний напряжения у ребенка, склонна отвечать — диффузно или избирательно — на возника­ющую умеренную тревогу ребенка ипохондрическим уси­лением и усложнением болезненной эмоции и угрожает заразить ребенка своей паникой, то ребенок попытается

¹ Подобия таких благоприятных ситуаций слияния встречаются, конечно, и среди взрослых. Когда человек кладет руку на плечо другу, который пребывает в расстроенных чувствах, он не толь­ко выражает заботу, но и позволяет ему посредством доброволь­ной регрессии временно слиться с его спокойствием.

защитить себя от развития травматического состояния, проявляя стремление от нее отстраниться и преждевре­менную автономию, или — что здесь является особенно важным — попытается защититься с помощью несоответ­ствующего фазе развития (то есть преждевременного) замещения эмпатического восприятия другими способами оценки реальности.

В специфических, отчасти благоприятных условиях даже такая ранняя травматизация не исключает последу­ющего проявления талантов в психологической области, и хотя это в общем-то редкость, действительно есть некото­рые выдающиеся аналитики, чьи умения и научный вклад в психоанализ, по-видимому, являются следствием недоста­точной эмпатической способности, вместо которой в ран­нем возрасте развилась способность к оценке психологи­ческой реальности на основе вторичного процесса. Если большинство аналитиков собирают свои данные благодаря эмпатическому восприятию многочисленных сложных конфигураций у других людей (это напоминает распознава­ние человеческого лица посредством единичного когни­тивного акта), то психологи, относящиеся к этой группе, не пытаются определить комплексное психологическое состояние одним когнитивным усилием, а собирают и со­поставляют отдельные психологические факты, пока не смогут подобным образом достичь понимания сложных психологических конфигураций других людей. В этом процессе они приходят к осознанию многих нюансов, которые ускользают от эмпатического наблюдателя; по с другой стороны, они часто теряют массу времени, воспринимая то, что и гак сразу видно. Иногда они стано­вятся жертвами нелепых недоразумений и нередко явля­ются скучными собеседниками, поскольку имеют обыкнове­ние втолковывать очевидное.

Приведенная классификация типов личности психо­аналитиков, полученная на основе исследования их уста­новок и реакций в сфере эмпатической чувствительности, разумеется, является чересчур упрощенной. На самом деле эти чистые формы встречаются гораздо реже, чем смешан­ные, и поэтому едва ли можно создать простую типологию личностной организации глубинных психологов. Однако

опыт учит нас, что многие из тех, кто выбирает карьеру, в которой эмпатическая озабоченность другими людьми составляет ядро профессиональной деятельности, пере­жили травму (в допустимых пределах) в ранних фазах развития эмпатии и стали затем отвечать на чувство тре­воги, связанное с угрозой новой травматизации, двумя взаимодополняющими реакциями: (а) у них развилась гииерчувствительность перцептивных структур, и (б) они ответили на необходимость справляться с угрожающим наплывом стимулов необычайным усилением вторичных процессов, нацеленных на понимание психологических данных и упорядочение психологического материала.

Исследование разных особых дарований и специфи­ческих нарушений в сфере эмпатии не входит в задачи настоящей работы. В контексте специфических контрпе­реносов, возникающих в процессе анализа нарцисси-ческих нарушений личности, достаточно будет повторить, что аналитики, обладающие прекрасной и даже выда­ющейся способностью к эмпатическому восприятию структурных конфликтов при неврозах переноса, тем не менее могут оказаться избирательно и специфиче­ски неспособными к эмпатическому восприятию струк­турных дефектов, травматических состояний и нарцис-сических фиксаций, которые встречаются при анализе нарциссических нарушений личности. Архаичный страх оказаться беззащитным под напором тревожных реакций матери (или иных иррациональных или чрезмерных эмо­циональных реакций) может привести некоторых анали­тиков к сдерживанию своей эмпатии, потому что они боятся того, что не смогут устоять перед потребностью в слиянии своих анализандов, и потому что они должны защищаться от образа вторжения архаичной матери, подавляющей ребенка своей тревогой. Поэтому аналити­ки с подобной организацией личности часто оказываются неспособными эмпатически относиться к пациентам, от которых исходит угроза впутать их в свои нарцис-сические архаичные связи. Скрывая эту свою неспособ­ность за рационализирующими утверждениями, которые выражают общий терапевтический пессимизм в отно­шении таких пациентов, они будут, защищаясь, избегать

специфической задачи, связанной с пониманием моби­лизации грандиозной самости пациента при близнецовом переносе и особенно при переносе-слиянии.

Я не знаю, как часто такие глубинные страхи слияния мешают работе, которую должен проделать аналитик при лечении нарциссических личностей, но, на мой взгляд, возникновение стойких тревог, негативно сказывающихся на переносе-слиянии, не представляет собой повсемест­ного явления. Тем не менее если отсутствие понимания, скука, эмоциональный уход аналитика или его защитная терапевтическая активность не поддаются сознательному осмыслению, если объяснения и сознательная рефлексия не вызывают никаких изменений и если причина затруд­нений связана со старыми страхами травматической ги­перстимуляции из-за потери границ и неконтролируемого наплыва чувств, порождавшихся матерью, то тогда такие реакции следует квалифицировать как контрперенос в ши­роком клиническом значении этого термина.

Школы психоанализа, в которых подчеркивается глав­ная или даже исключительная роль ранних стадий разви­тия и примитивных психических организаций в развитии неврозов, склонны рассматривать специфический фено­мен, обсуждаемый в данной работе, как универсальное явление. Поскольку объяснительные понятия, использу­емые представителями этих школ — например, «интерпер­сональной» школы Г. С. Салливена (Sullivan, 1940), — проистекают из типичного для них одномерного подхода, различные формы и вариации психопатологии пони­маются ими как количественные и качественные особен­ности психоза или защиты против него.

С этих позиций можно рассмотреть сходство и различие is подходах разных психоаналитических школ к нарцисси-ческим нарушениям. Например, Леон Гринберг (Grinberg, 1956) описывает технические сложности, имеющие опре­деленное сходство с проблемами, которые рассматриваются к данной работе. Однако в теоретической системе Гринберга господствующей в Южной Америке и испытывающей сильное влияние теории Кляйн, — похоже, не проводится различия между нарциссически катектированным объектом и объектом, инвестированным объектно-инстинктивными

катексисами, а проекция и интроекция считаются преоб­ладающими психическими механизмами, которые активи­руются у анализанда, когда он сталкивается с объектом⁴. В результате стирается важное различие между формами психопатологии, основанными на структурных конфликтах дифференцированного психического аппарата (неврозами переноса), и психическими расстройствами, в которых главную роль играет слияние с архаичным объектом самости и отделение от него (нарциссическими нарушениями лич­ности). Вследствие такой теоретической позиции неврозы переноса объясняются на основе архаичных конфликтов между матерью и младенцем, тогда как нарциссическим нарушениям приписываются механизмы — втги^шчнаяпроек­ция и интроекция, — возникающие только после полного структурирования психического аппарата и окончательной дифференциации самости и объекта (включая инвести­рование последнего объектно-инстинктивными катекси­сами). С нашими предыдущими рассуждениями о теоретиче­ском подходе Гринберга согласуется также и то, что он рас­сматривает контрпереносы, мобилизованные на основе страхов слияния, как универсальные феномены. Однако на самом деле эти феномены встречаются не очень часто. Они возникают вследствие специфической уязвимости некоторых аналитиков, которые сталкиваются со специфи­ческой психологической задачей. Другими словами, они воз­никают тогда, когда мобилизованные — специфически нар-циссические — требования пациентов, страдающих нарцис­сическими нарушениями личности, вторгаются в психику аналитика, чья собственная тенденция к недостаточной дифференциации объекта самости не была полностью или надежно трансформирована в способность отвечать на по­пытки слияния контролируемой эмпатией.

Реакции аналитика на терапевтическую мобилизацию грандиозной самости анализанда представляют собой сложный комплекс. Иногда бывает проще описать их раз­личные формы метапсихологически, нежели понять и классифицировать соответствующие промахи анали­тика в конкретных клинических случаях. Следующее опи-

¹ См. обсуждение «английской школы» психоанализа и главе 8.

сание временных эмпатических затруднений аналитика в процессе анализа специфического случал мобилизации инфантильной грандиозной самости анализанда, возмонс-11о, поможет нам прояснить эту проблему с клинической точки зрения.

Мисс Е., 25-летняя пациентка, обратилась за помощью к аналитику в связи с многочисленными жалобами неопре­деленного характера на неудовлетворенность собственной жизнью. Несмотря на то, что мисс Е. была активна в своей профессиональной деятельности, легко устанавливала социальные контакты и не раз вступала в любовные отно­шения с мужчинами, ей казалось, что она не такая, как дру-гие люди, и она чувствовала себя одинокой. Хотя у нее было много друзей, она считала, что никто не был ей бли­зок; и несмотря на то, что у нее было несколько любовных связей и серьезных поклонников, она отвергала брак, поскольку знала, что такой шаг был бы притворством. В процессе анализа постепенно выяснилось, что она стра­дает внезапными переменами настроения, которые были связаны с полной неуверенностью в реальности собст­венных мыслей и чувств. Выражаясь метапсихологически, ее нарушение было обусловлено дефектной интеграцией грандиозной самости в психический аппарат и вызванной этим тенденцией к колебаниям между (1) состояниями тревожного возбуждения и эйфорией по поводу скрытой -утонченности», которая делала ее лучшей из всех людей (в периоды, когда Эго не могло справиться с грандиозной подструктурой, то есть интенсивно катектированной грандиозной самостью), и (2) состояниями эмоциональ­ного истощения, слабости и бездействия (которые отра­жали периодическое ослабление Эго, когда оно всеми < пойми силами пыталось отгородиться от нереалистичной

I рандиозной подструктуры). Пациентка устанавливала
объектные отношения в первую очередь не потому,
что ее привлекали люди, а для того, чтобы избежать болез­
ненного нарциссического напряжения. Хотя и в позднем
детстве, и во взрослой жизни ее социальные отношения

Iв целом нарушены не были, они не могли смягчить боль,
которую вызывало лежавшее в ее основе нарциссическое
расстройство.

В генетическом отношении — как нам удалось рекон­струировать с достаточной степенью достоверности — тот факт, что в детстве пациентки ее мать в течение долго­го времени находилась в депрессии, воспрепятствовал постепенной интеграции нарциссических эксгибицио­нистских катексисов грандиозной самости. В самые важ­ные периоды детства присутствие и действия девочки не вызывали у матери удовольствия и одобрения. Более того, всякий раз, когда она пыталась говорить о себе, мать незаметно смещала фокус внимания на свою собственную депрессивную озабоченность собой, и, таким образом, ребенок лишался того оптимального материнского приня­тия, которое трансформирует грубый эксгибиционизм и грандиозность в адаптивно полезные высокую само­оценку и получение удовольствия от своих действий. Хотя травматическая фиксация девочки на инфантильной фор­ме грандиозной самости не была абсолютной, поскольку депрессивное состояние матери не являлось крайне тяже­лым, патологическое состояние мисс Е. усилилось ее отно­шениями с единственным братом, который, будучи на три года старше ее и будучи сам лишен надежного родитель­ского одобрения, садистским образом обращался с сест­рой, при любой возможности пытался оказаться в центре внимания и использовал свой превосходный интеллект для того, чтобы отвлечь родительское внимание от всего, что с гордостью рассказывала или делала сестра, и, таким образом, стал еще одной помехой реалистичному удовле­творению ее нарциссических потребностей.

В дальнейшем я сосредоточу внимание лишь на той части клинического материала, которая иллюстрирует специфические проблемы аналитика в процессе анализа терапевтически активированной грандиозной самости. На протяжении долгого времени, когда я еще не понимал генетическую подоплеку личностных нарушений у па­циентки и имел лишь смутное представление о главных причинах ее психопатологии, во время аналитических сеансов события нередко развивались следующим обра­зом. Пациентка приезжала в дружелюбном настроении, какое-то время молчала, собираясь с мыслями, а затем начинала рассказывать о том, что думала и чувствовала

в связи с различными ситуациями — отношениями на ра­боте, в семье или с мужчиной, который за ней ухаживал, о своих сновидениях и соответствующих ассоциациях, включавших в себя едва заметные, но вместе с тем несо­мненные указания на перенос, а также о самых разных инсайтах (возникавших вопреки тому, что выглядело как сопротивление), касавшихся взаимосвязи прошлого и на­стоящего, с одной стороны, и переносов на аналитика и аналогичных стремлений, направленных на других лю­дей, — с другой. Словом, в первой части аналитических сеансов в этой фазе терапевтический процесс напоминал успешно продвигающийся самоанализ.

Однако этот период анализа пациентки отличался от стадии настоящего самоанализа, когда аналитик действи­тельно во многом похож на заинтересованного наблюда­теля, готового встретить следующую волну сопротивления, тремя особенностями. (!) Данная стадия продолжалась гораздо дольше, чем периоды настоящего самоанализа у других пациентов. (2) Кроме того, я заметил, что не мог сохранять заинтересованное внимание, которое обычно возникает само собой и без каких-либо дополнительных усилий, когда выслушиваешь свободные ассоциации па­циента в период относительно беспрепятственного само­анализа; мое же внимание нередко запаздывало, мои мысли уносились вдаль, и требовались специальные усилия, чтобы фокусировать внимание на сообщениях пациентки. Эта тен­денция к невнимательности была для меня непонятной, поскольку пациентка рассказывала о том, что ее заботило в аналитической ситуации и вне ее, в прошлом и в насто­ящем, и эти ее беспокойства имели объектную направлен­ность. Однако когда она рассказывала о катектированных в настоящее время объектах, включая фантазии обо мне, я постепенно стал понимать, что моя невнимательность обусловлена тем, что сами по себе ее сообщения, по-види­мому, не были направлены на меня, а потому мои объект-ио-либидинозные реакции, связанные с вниманием, не бы­ли спонтанно мобилизованы. (3) После долгого периода неведения и недопонимания, когда я не только часто бо­ролся со скукой и невнимательностью, но и был готов спорить с пациенткой о правильности моих интерпретаций

и подозревал наличие стойкого скрытого сопротивления, я пришел к важному пониманию того, что пациентка нужда­лась в особой реакции на свои сообщения и полностью отвергала любой другой ответ.

В отличие от анализандов в период настоящего само­анализа, мисс Е. не выдерживала моего молчания и не удо­влетворялась моими неопределенными замечаниями; примерно в середине сеанса она вдруг начинала раз­дражаться из-за моего молчания и упрекала меня за то, что я не оказывал ей поддержки. (Можно добавить, что ар­хаичную природу ее потребности выдавала внезапность, с которой она проявлялась — это напоминало внезапный переход от ощущения сытости к чувству голода и от чувст­ва голода к ощущению сытости у младенца.) Однако я по­степенно узнал, что она сразу становилась спокойной и довольной, если я в такие моменты просто подытоживал или повторял то, что уже было ею сказано (например: «Вы снова пытаетесь сделать так, чтобы, подобно вашей матери, не относиться с подозрением к мужчинам». Или: «Вы прошли сложный путь к пониманию того, что фантазии о навещающем вас англичанине являются отражениями фантазий обо мне»). Но если я хотя бы чуть-чуть выходил за рамки того, что уже сказала или об­наружила пациентка (например: «Фантазии о навеща­ющем вас иностранце являются отражениями фантазий обо мне, и, кроме того, я думаю, что они восстанавливают опасное возбуждение, которое вы испытывали, когда отец рассказывал о вас выдуманные истории»), она опять на­чинала злиться (хотя я добавил лишь то, что, наверное, ей и так было известно) и напряженным, надменным голосом обвиняла меня в том, что я ее не понимаю, что мое замечание разрушило все, что было ею построено, и что я загубил анализ.

Полной убежденности можно достичь только на собст­венном опыте, и поэтому я не смогу во всех деталях про­демонстрировать правильность моих выводов о значении поведения пациентки и типичных тупиковых ситуаций (включая специфические аспекты контрпереноса), кото­рые возникали во время этих сеансов. В этой фазе анализа пациентка пыталась благодаря моей поддержке, одобре-

нию и отзывчивости (зеркальный перенос) интегрировать архаичную нарциссически катектированную самость с остальной частью своей личности. Этот процесс начался с осторожного восстановления чувства реальности ее мыс­лей и эмоций, а затем постепенно продвигался в направ­лении трансформации ее интенсивных эксгибиционист-ских потребностей в Эго-синтонное чувство собственной ценности и удовольствия от своих действий. В качестве важной промежуточной деятельности (которой, правда, она занималась недолго) она начала брать уроки танцев. Эти уроки (а также ее участие в различных общественных мероприятиях) явились своего рода амортизатором для избытка ее нарциссических эксгибиционистских потреб­ностей, которые не могли быть удовлетворены в аналити­ческой ситуации и которые она не могла сублимировать в своей повседневной деятельности.

Постепенно я начал понимать, что пациентка наделяла меня особой ролью в своем детском восприятии мира. К этой фазе анализа она начала реактивировать архаич­ный, интенсивно катектированный образ самости, кото­рый до этого находился в состоянии частичного вытесне­ния. Одновременно с реактивацией грандиозной самости, на которой оставалась фиксированной, возродилась по­требность в архаичном объекте (предшественнике пси­хологической структуры); этот объект должен был вы­полнять психологическую функцию, которую пока еще нe могла осуществлять психика пациентки, — эмпатически отвечать на ее нарциссические проявления и давать ей нарциссическую подпитку через одобрение, зеркальное отражение и эхоподобный отклик.

Из-за того, что в то время я не был достаточно бди­телен по отношению к ловушкам, связанным с такими возникающими при переносе требованиями, многие мои интервенции являлись помехой работе структурообразо-кания. Но я знаю, что препятствия, возникавшие на моем пути к пониманию, относились не только к когнитивной сфере, и я могу подтвердить, не нарушая правил приличия и не поощряя некоторых нескромных саморазоблачений, которые в конечном счете больше скрывают, чем раскры-иают, что в самой моей личности имелись особого рода

преграды, мешавшие пониманию. У меня сохранялось стремление, связанное с глубинными и давними точками фиксации, находиться в самом центре нарциссической сцены, и хотя на протяжении долгого времени я боролся с соответствующими детскими заблуждениями и полагал, что в целом достиг господства над ними, какое-то время я не мог справиться с когнитивной задачей, которая воз­никла передо мной, когда я столкнулся с реактивирован­ной грандиозной самостью моей пациентки. Поэтому я отказывался принять во внимание возможность того, что я не являлся объектом для пациентки, не имел отноше­ния к ее детской любви и ненависти, а выполнял, вопреки моему желанию, лишь безличную функцию, не имевшую никакого значения за исключением того, что она относи­лась к сфере ее собственной реактивированной нарцис­сической грандиозности и эксгибиционизма.

Поэтому в течение долгого времени я считал, что упре­ки пациентки были связаны со специфическими транс-ферентными фантазиями и желаниями эдипова уровня, но не мог добиться никакого прогресса в этом направ­лении. В конечном счете именно надменные интонации пациентки, как мне кажется, вывели меня на верный путь. Я понял, что они выражали ее полную убежденность в соб­ственной правоте — убежденность маленького ребенка, — которая прежде не имела возможности проявиться. Стои­ло мне сделать нечто большее (или меньшее), чем просто выразить одобрение или поддержку в ответ на сообщения пациентки о ее собственных открытиях, я тут же становил­ся для нее депрессивной матерью, которая (садистским образом, как это воспринималось пациенткой) отводила нарциссический катексис от ребенка и направляла его на себя или не служила необходимым для него нарцисси-ческим эхом. Или же я становился ее братом, который, как ей казалось, искажал ее мысли и стремился быть в центре внимания.

Здесь для нас так важен ответ на вопрос, действи­тельно ли мать (или брат, который в данном контексте воспринимался пациенткой как действовавший заодно с матерью, то есть как ее продолжение или ее замена) сознательно, предсознательно или бессознательно вела

себя садистским образом, на чем в течение долгого вре­мени настаивала пациентка. Архаичный объект восприни­мается как всемогущий и всезнающий и, таким образом, последствия его действий и упущений всегда расцени­ваются детской психикой как нечто преднамеренное. Поэтому пациентка предполагала — совершенно справед­ливо, если иметь в виду ее психическую организацию, — что отсутствие вначале у меня понимания было обуслов­лено не моими интеллектуальными или эмоциональными ограничениями, а моими садистскими намерениями. Я не думаю, что это искаженное восприятие можно объяс­нить лишь возникшей при переносе путаницей. Скорее его следует понимать как следствие терапевтической регрессии к уровню основной патогенной фиксации, то есть к нарциссическому представлению об объекте и, таким образом, к анимистической путанице между при­чиной и следствием, с одной стороны, и между намере­нием и поступком — с другой.

Какой бы ни была, однако, сознательная или бессозна­тельная мотивация матери (и брата), оценивая психологи­ческое развитие пациентки с метапсихологических пози­ций, можно сказать, что их поведение способствовало вытеснению архаичной, интенсивно катектированной грандиозной самости. Будучи вытесненной, она не могла измениться под влиянием реальности и была недоступной для Эго как источника приемлемой нарциссической моти­вации. Здесь можно добавить, что отец пациентки, к кото­рому она обратилась скорее в поисках нарциссического одобрения, которого она не получила от матери, а не как к эдипову объекту любви, еще больше травмировал ребен­ка постоянным изменением своего отношения к девочке от проявлений огромной любви до полного эмоциональ­ного безучастия. Его поведение стимулировало прежние нарциссические интересы ребенка, не помогая интегри­ровать их с реалистичным представлением девочки о себе посредством оптимальной избирательности его реакций при проявлении постоянного интереса к ней. Таким образом, он по-нлиял на установление прочного барьера вытеснения и своим непоследовательным и соблазняющим поведени­ем усилил ее склонность к ресексуализации потребностей,

что отчасти напоминает условия, приведшие к ресек-суализации потребности в нарциссическом гомеостазе в случае мистера А.

Клиническая ситуация, описанная на предыдущих страницах, и, в частности, терапевтические реакции аналитика нуждаются в дальнейшем объяснении, несмот­ря на то, что последующее обсуждение аналитического процесса напрямую не относится к вопросу, который мы в настоящий момент рассматриваем, — контрпереносу при зеркальном переносе.

На первый взгляд может показаться, будто бы я утвер­ждаю, что в случаях подобного рода аналитик должен потворствовать желанию, проявляемому анализандом при переносе, что пациентка не получала от депрессивной матери необходимого эмоционального отклика и одобре­ния и что аналитик должен дать его теперь, чтобы обеспе­чить «корректирующий эмоциональный опыт» (Alexander etal., 1946).

Действительно, есть пациенты, для которых такого рода потворство является не только временной тактиче­ской вынужденной мерой в определенных напряженных фазах анализа — без этого они даже не могут совершить шаги, ведущие к усилению господства Эго над детскими же­ланиями, что является одной из целей психоаналитической работы. Кроме того, нет сомнений в том, что иногда по­творство важному детскому желанию — особенно если оно обеспечивается чувством уверенности в терапевтической атмосфере, в которой подразумевается квазирелигиозное магическое значение силы любви — может иметь стойкие благоприятные результаты в смысле избавления от симпто­мов и поведенческих изменений у пациента. Подобно Жану Вальжану из «Отверженных» В. Гюго, получившему рукопо­жатие епископа, пациент уходит после терапевтического сеанса изменившимся человеком. (Яркий пример внезап­ного исцеления, последовавшего за благотворным пережи­ванием вне запланированной психотерапии, см. в описа­нии, приведенном К. Р. Эйсслером [Eissler, 1965, р. 357 etc.], лечения одного из пациентов Юстина [Justin, I960].)

Однако в доступных анализу случаях, как в случае мисс Е., терапевтический процесс развивается несколь-

ко по-другому. Преодолев некоторые когнитивные и эмо­циональные затруднения, я понял, что основные трансфе-рентные проявления пациентки связаны не с содержа­нием материала (который относился к поздним фазам развития и касался ее эмоционально поверхностных ин­терперсональных отношений, использовавшихся ею в за­щитных целях), а с взаимодействиями, которые проис­ходили во время аналитического сеанса. В частности, мне стало понятно, что пациентка воспринимала меня как депрессивную, страдавшую ипохондрией мать из своего раннего детства, которая лишила ее необходимой нарцис-сической подпитки. Хотя из тактических соображений (например, с целью добиться кооперации с сегментом Эго пациента) аналитик может в подобных случаях временно пойти на то, что можно назвать вынужденной уступкой детскому желанию, настоящей целью анализа является все же не потворство, а господство над детскими желаниями, основанное на инсайтах, достигнутых в условиях (пере­носимого) аналитического воздержания.

Как в случае неврозов переноса, где речь идет об объект­но-инстинктивных влечениях, так и при анализе нарцис-

сических нарушений личности, где речь идет о нарцис-
сически катектированном объекте, аналитик не должен
препятствовать (преждевременными интерпретациями
пли иным образом) спонтанной мобилизации трансферент-
пых желаний. Как правило, он начинает работу, связанную

с интерпретацией переноса, только тогда, когда из-за не­
исполнения трансферентных желаний нарушается коопе­
рация пациента и аналитика, то есть когда перенос пре­
вращается в сопротивление⁵. И опять-таки, как в случае
неврозов переноса, так и при анализе нарциссических

Интерпретации, относящиеся к переносу, особенно на ранних стадиях анализа, которые не нацелены на реактивацию движу­щих сил аналитического процесса, заблокированных сопроти­влениями, оказываемыми при переносе, будут справедливо восприниматься пациентом как запреты. Как бы дружелюбно и доброжелательно ни высказывался аналитик, анализанд будет слышать: «Не надо так делать — это нереалистично, по-дет­ски!» — или что-нибудь в этом роде.

нарушений личности — но здесь даже в еще большей степе­ни — аналитику не следует ожидать, что как только началась интерпретативная работа, будет достигнуто господство Эго над интенсивными детскими желаниями в тот самый мо­мент, когда пациент совершит первые шаги к тому, чтобы сделать их доступными сознанию. Напротив, аналитик знает, что предстоит долгий период переработки, в кото­ром пациент — по крайней мере вначале — будет оказывать сопротивление, не столько настаивая на исполнении своих инфантильных желаний, сколько постоянно пытаясь отсту­питься от них, как правило, громогласно требуя удовле­творения потребностей отщепленного сектора психики, тогда как основные потребности и желания снова утаива­ются. Но ни воспрепятствование аналитиком проявлению трансферентных желаний, ни его основанное на здравом смысле принятие постепенности и сложности процесса переработки не следует путать с отказом от аналитической работы, который заключает в себе понятие «корректи­рующий эмоциональный опыт», или с подменой ее воспи­тательными мерами (и иными действиями со стороны аналитика), которые можно считать оправданными только в том случае, если они служат цели установления и сохране­ния терапевтического альянса.

В случае мисс Е. мое понимание того, что пациентка вновь проявляла свое специфическое детское требование, послужило только началом процесса переработки, касав­шегося ее грандиозной самости. Справившись со своим сопротивлением,вызванным контрпереносом,которое какое-то время заставляло меня считать, что пациентка боролась с объектно-инстинктивным переносом, я, нако­нец, мог ей сказать, что ее раздражение на меня было вызвано нарциссическими процессами, а именно возник­шим при переносе смешением меня с депрессивной ма­терью, которая переносила нарциссические потребности ребенка на себя. За этими интерпретациями последовал ряд аналогичных воспоминаний, касавшихся наступления у ее матери состояния депрессивной сосредоточенности на себе в последующие периоды жизни пациентки. В конце концов она отчетливо вспомнила основные мучительные события, на которые, по-видимому, наложились более

ранние и более поздние воспоминания. Они относились к эпизодам, когда она возвращалась домой из детского сада и школы. Она как можно быстрее мчалась домой, радостно предвосхищая, как будет рассказывать матери о своих успехах в школе. Она вспомнила, как мать открывала дверь, но вместо радости на лице она видела безразличие, и когда девочка начинала рассказывать о школе, своих играх, успе­хах и достижениях за время своего отсутствия дома, мать, казалось, слушала и принимала участие в разговоре, но не­заметно тема разговора менялась, и мать начинала говорить

о себе, своей головной боли, усталости и прочих недомога­
ниях, которые ее беспокоили. Все, что могла вспомнить
пациентка о своих реакциях, — это то, что она внезапно
начинала чувствовать себя лишенной энергии и опусто­
шенной; долгое время она не могла припомнить, чтобы
чувствовала какое-либо раздражение на свою мать в таких
ситуациях. И только после длительного периода перера­
ботки она постепенно смогла увидеть связь между раздра­
жением, которое она испытывала ко мне, когда я не пони­
мал ее потребностей и чувств, и чувствами, возникавшими
и ответ на нарциссическую фрустрацию, от которой она
страдала в детстве.

Таким образом, мои интерпретации привели пациент­ку к постепенно возросшему осознанию интенсивности ее требований и потребности в их исполнении, то есть к тому пониманию, которому она активно сопротивлялась, поскольку теперь она не могла уже отрицать наличия в этой области крайне выраженных потребностей, которые в течение долгого времени скрывались за демонстрацией самостоятельности и самодостаточности. Эта фаза — если
к общих чертах охарактеризовать дальнейший ход со­
бытий — сменилась постепенным, сопровождавшимся
чувством стыда и тревогой разоблачением ее стойкой
инфантильной грандиозности и эксгибиционизма. Про­
цесс переработки, завершившийся в этот период, в ко­
нечном счете привел к возросшему господству Эго над
давней грандиозностью и эксгибиционизмом и, таким
образом, к большей уверенности в себе и другим благо­
приятным трансформациям нарциссизма в этом сегменте
се личности.

В завершение этой клинической иллюстрации я пере­числю когнитивные и эмоциональные задачи, стоящие перед аналитиком в процессе анализа, в котором последо­вательность ранних стадий развития грандиозной самости пациента терапевтически реактивируется в различных формах зеркального переноса. Чтобы надлежащим обра­зом проводить анализ таких нарушений личности, анали­тик должен уметь сохранять интерес и внимание к реак­тивированным психологическим структурам, несмотря на отсутствие важных объектно-инстинктивных катек-сисов. Кроме того, он должен мириться с тем, что его позицией в терапевтически реактивированном нарцис-сическом видении мира пациентом (соответствующем уровню главной точки фиксации) является позиция ар­хаичного предструктурного объекта, то есть что его функ­ция заключается в том, чтобы служить поддержанию нар-циссического равновесия пациента. Аналитик не только должен уметь с терпением относиться к вышеупомянутым психологическим фактам (то есть проявлять выдержку, не мешать установлению нарциссического переноса по­средством преждевременных интерпретаций, проявлять внимание и эмпатию), но и оставаться позитивно вклю­ченным в нарциссический мир пациента со всей своей творческой восприимчивостью, поскольку многие пере­живания пациента в силу их довербальной природы долж­ны постигаться аналитиком эмпатически, а их значение должно быть реконструировано, по крайней мере прибли­зительно, прежде чем пациент сможет воскресить в памя­ти (через «наложение») аналогичные более поздние воспо­минания и связать текущие переживания с прошлыми.

В выполнении задач, встающих перед ним при анализе реактивированной грандиозной самости, аналитику в зна­чительной степени помогает теоретическое понимание состояний, с которыми ему приходится сталкиваться. Кроме того, он должен осознавать потенциальное влия­ние его собственных нарциссических требований, восста­ющих против хронической ситуации, в которой он не вос­принимается пациентом как таковой и даже смешивается с объектом из его прошлого. И, наконец, в особых случаях аналитик должен быть свободным от активного воздейст-

вия архаичных страхов растворения через слияние. Он не должен отгораживаться от потребностей в слиянии некоторых пациентов, а должен с терпением относиться к их активации без излишней тревоги и оставаться вос­приимчивым к попыткам и сигналам слияния в форме контролируемого эмпатического понимания нарцисси­ческих требований пациента и необходимых ответов на них, то есть интерпретаций и реконструкций, ведущих к постепенной интеграции нарциссических структур па­циента в зрелую, ориентированную на реальность лич­ность. Стоит, однако, повторить, раз уж мы здесь вновь вкратце описываем аналитический процесс при лечении этих расстройств, что в самом начале и на протяжении долгого времени анализанд, как правило, обладает недо­статочной толерантностью к собственным нарциссиче-ским требованиям и что он должен научиться принимать и понимать их, прежде чем его Эго постепенно достигнет господства над ними.

ГЛАВА 12. Некоторые терапевтические

ТРАНСФОРМАЦИИ ПРИ АНАЛИЗЕ НАРЦИССИЧЕСКИХ ЛИЧНОСТЕЙ

Мобилизация архаичных нарциссических позиций в про­цессе анализа обеспечивает переработку нарциссических переносов и выражается в специфических и неспецифиче­ских позитивных изменениях. Самым заметным неспеци­фическим изменением является усиление и расширение способности к объектной любви; специфические изме­нения происходят в сфере самого нарциссизма.

Усиление и расширение объектной любви

1. Усиление способности к объектной любви, которое
постоянно встречается при анализе нарциссических лич­
ностей, следует расценивать как важный, но вместе с тем
неспецифический и вторичный результат лечения. В целом
вновь возникающая объектная любовь становится доступной
пациенту вследствие реактивации объектно-либидинозных
инцес туозных аффективных связей, которые прежде скры­
вались за стеной регрессивного нарциссизма, вследствие
чего были недоступны для пациента. Поэтому возрастающая
в ходе анализа доступность объектно-инстинктивных катек-
сисов обычно не означает преобразования мобилизованного
нарциссизма в объектную любовь; скорее она обусловлена
высвобождением ранее вытесненного объектного либидо,
то есть является результатом успешной терапевтической
работы в секторах вторичной психопатологии (невроз пере­
носа) у пациента, первично страдающего нарциссическим
нарушением личности.

2. Вместе с тем определенные аспекты возрастающей
способности к объектной любви нарциссического пациента
непосредственно связаны с процессом переработки именно
в первичной области психопатологии. Они характеризуются
не только усилением объектных катексисов пациента,
но и большей тонкостью и эмоциональной глубиной уже су-

ществующих (или вновь мобилизованных) объектных стрем­лений благодаря тому, что становится более доступным идеализирующее либидо. В результате систематической переработки идеализирующего переноса излишки идеа­лизирующего либидо могут объединиться с объектно-либи-динозным катексисом. Присоединение идеализирующих катексисов к объектной любви выражается в более глубоких и утонченных переживаниях любви пациентом, будь то со­стояние влюбленности, длительная привязанность к другому человеку или посвящение себя любимому делу. В этом случае парциссический компонент общего любовного пережива­ния является, в сущности, второстепенным. Нарциссические катексисы добавляют силу и свой колорит переживанию побви пациентом; однако основной инстинктивный катек-сис является объектно-либидинозным.

3. И наконец, важным неспецифическим результатом систематического анализа нарциссических позиций являет-ся усиление способности к объектной любви, обусловлен­ное консолидацией самовосприятия и соответствующим повышением связности самости и более четким установле­нием ее границ. С усилением связности самости возрастает способность Эго к выполнению разного рода задач (напри­мер, профессиональных); это относится и к функциониро­ванию Эго как исполнительного центра объектной любви. Формулируя этот очевидный факт в поведенческих, фено­менологических и динамических терминах, можно сказать: чем больше уверенность, с которой человек способен себя принимать, чем определеннее его представление о себе и чем надежнее интроецированы его ценности, тем уверен­ней и эффективней он будет выражать и предлагать свою побовь (то есть распространять свой объектно-либидиноз-i |ый катексис), не испытывая чрезмерного страха оказаться отверженным и униженным.

Прогрессивные и интегративные преобразования в нарциссической сфере

Первичные и основные результаты психоаналитического ле­чения нарциссических личностей связаны с нарциссической сферой, а произошедшие здесь изменения в большинстве

случаев представляют собой наиболее существенные и реша­ющие в терапевтическом отношении достижения. Посколь­ку основная часть этой работы посвящена рассмотрению этих прогрессивных и интегративных терапевтических преобразований в нарциссической сфере, я могу ограни­читься здесь кратким изложением того, о чем говорилось ранее, останавливаясь лишь на вновь приобретаемых комп­лексных психологических качествах, которые не были в до­статочной мере рассмотрены выше.

1. В области идеализированного родительского имаго следу­ющие терапевтические результаты достигаются благодаря функциональной интеграции этой нарциссической кон­фигурации с Эго и Супер-Эго.

(а) По мере постепенного отказа от ранних доэдиповых
(по-прежнему архаичных) аспектов родительского имаго
они интернализируются в нейтрализованной форме и ста­
новятся частью базисной структуры Эго, контролирующей
и канализирующей влечения. Иначе говоря, психика па­
циента постепенно (и незаметно) берет на себя функции
контролирования, нейтрализации и канализирования
влечений, которые вначале пациент мог осуществлять
только тогда, когда ощущал себя слитым с идеализирован­
ным аналитиком.

(б) По мере отказа от поздних доэдиповых и эдиповых
(теперь уже более дифференцированных) аспектов идеа­
лизированного родительского имаго они интернализи­
руются и осаждаются в Супер-Эго, что приводит к идеа­
лизации этой психической структуры и, таким образом,
к упрочению ценностей и норм, носителем которых она
является. Другими словами, Супер-Эго пациента начинает
все больше функционировать как источник целенаправ­
ленного внутреннего руководства и стимулирующего одоб­
рения, благотворно влияя на интеграцию Эго и дости­
жение нарциссического гомеостаза, которые прежде были
доступны ему тогда, когда он ощущал себя связанным
с идеализированным аналитиком и чувствовал его отклик.

2. В области грандиозной самости следующие терапевти­ческие результаты достигаются благодаря постепенной функциональной интеграции с Эго двух главных аспектов этой нарциссической конфигурации.

(а) Инфантильная грандиозность постепенно встраи­вается в цели и устремления личности, не только снабжая энергией зрелые стремления человека, но и поддерживая позитивное ощущение его права на успех. Таким образом, при благоприятных обстоятельствах это «чувство завоева­теля» (Freud, 1917c, р. 26, или «feeling of a conqueror», как это было переведено Джонсом (Jones, 1953, р. 5]) становится полностью контролируемым, но вместе с тем активным дериватом прежнего солипсического абсолю­тизма инфантильной психики.

(а) Архаичное эксгибиционистское либидо, опять-таки будучи контролируемым (то есть нейтрализованным), по­степенно отводится от инфантильных целей, связанных с достижением непосредственного удовлетворения в ис­ходной форме, и вместо этого стимулирует адаптированное к реальности и социально значимое поведение взрослой личности. Таким образом, эксгибиционизм, провоцировав­ший ранее чувства стыда, становится главным источником самооценки пациента и получения им Эго-синтонного удовольствия от своих успехов и действий.

3. Хотя переработку нарциссического переноса следует расценивать как достижение личности в целом, тем не ме­нее она зависит от терапевтической мобилизации архаич­ных нарциссических позиций. Она ведет к приобретению некоторых ценнейших социокультурных качеств (таких, как эмнатия, креативность, юмор и мудрость), которые, однако, настолько отдалились от своих истоков, что кажут­ся совершенно автономными свойствами наиболее зрелых уровней психики. В завершение данной работы я хотел бы остановиться на этих четырех качествах, поскольку пони­мание их роли и функций, их сдерживания и нарушения, а также их проявления в терапевтическом процессе имеет первостепенную важность для оценки терапевтических целей при анализе нарциссических нарушений личности.

Эмпатия

Эмпатия — это способ познания, при котором человек особым образом настроен на восприятие сложных психо­логических конфигураций. В оптимальных условиях Эго

будет использовать эмпатическое наблюдение, сталкиваясь с задачей сбора психологической информации, и неэмиати-ческие способы восприятия — когда собираемые сведения не относятся к внутреннему миру человека¹. Существует множество патологических нарушений использования эмпатии, однако возникающие в результате искажения восприятия реальности можно разделить на две группы.

1. К первой группе относится неадекватное использо­
вание эмпатии при наблюдении феноменов вн^сферы комп­
лексных психологических состояний. Такое использование
эмпатии при наблюдении непсихологических областей приво­
дит к неправильному, дорациональному, анимистическому
восприятию реальности и в целом представляет собой прояв­
ление перцептивного и когнитивного инфантилизма.

В научной психологии эмпатия также понимается лишь как рабочий инструмент для сбора психологических данных; сама по себе она не дает им объяснения. Другими словами, эмпатия является способом наблюдения. За сбо­ром данных должно следовать их упорядочение, тщатель­ное исследование (например, причинных) взаимосвязей наблюдаемых феноменов в терминах, не имеющих непо­средственного отношения к самому наблюдению (Hart-mann, 1927). Поэтому, если эмпатия вместо того, чтобы ограничиться сбором данных, начинает подменять фазы объяснения в научной психологии (которая в таком случае является лишь понимающей [см. Dili hey, 1924; Jaspers, 1920], а не объясняющей), то мы становимся свидетелями разру­шения научных норм и сентиментализирующей регрессии к субъективности, то есть когнитивного инфантилизма в сфере научной деятельности.

2. Перцептивные нарушения, относящиеся ко второй
группе, основываются на ошибках использования эмпатии
при наблюдении феноменов в психологической сфере,
в частности в области сложных психологических конфи­
гураций. Замена эмпатии в этой области другими спосо­
бами наблюдения приводит к механистическому и безжиз­
ненному пониманию психологической реальности.

¹ Обсуждение границ между психологической и непсихологиче­ской сферами см. в работе Фрейда (Freud, 1915c).

Наиболее серьезные изъяны в использовании эмпатии, которые относятся к этой группе, имеют первичный характер, то есть они обусловлены нарциссическими фиксациями и ре­грессиями и, в частности, непосредственно связаны с ар­хаичными стадиями развития самости. Их можно свести к ранним нарушениям отношений между матерью и ребен­ком (обусловленным эмоциональной холодностью матери, отсутствием постоянного контакта с матерью, врожденной эмоциональной холодностью ребенка, неприятием матерью неотзывчивого ребенка и т.д.). Эти нарушения, по-видимому, являются одновременно причиной неудачи в формировании идеализированного родительского имаго (сопровождающей­ся задержкой появления важных начальных этапов эмпати-ческого взаимодействия ребенка с матерью), гиперкатексиса примитивных стадий развития (аутоэротической) телесной самости и архаичных (пред)стадий развития грандиозной самости с последующей фиксацией на них. Дальнейшее развитие грандиозной самости также приостанавливается из-за отсутствия у ребенка необходимых ему реакций восхи­щения со стороны матери.

Часто встречающиеся менее серьезные нарушения эмпатии — такие, как неспособность некоторых студентов психоаналитических учебных заведений добиться необхо­димого эмпатического отношения к своим анализандам, — по-видимому, имеют вторичный характер; они представ­ляют собой реактивные образования, возникшие из-за недостатка эмпатии, при этом подавление эмпатии обыч­но обусловлено защитой от тенденции к анимистическому восприятию мира. Эти помехи в использовании эмпатии в большинстве случаев следует понимать как часть общего личностного нарушения обсессивно-компульсивного типа, при котором подавление обусловлено стойкими реак­тивными образованиями, которые сохраняют магические верования и анимистические тенденции либо вытеснен­ными, либо (что бывает гораздо чаще) изолированными, либо отщепленными.

Иногда эмпатия рассматривается как эквивалент интуиции, что ведет к ложному противопоставлению (а) сентиментальных и субъективных (то есть ненаучных) интуитивно-эмпатических реакций на чувства других

людей и (б) разумной и объективной (то есть научной) оценки психологических данных.

Однако интуиция в принципе не связана с эмпатией. Реакции, суждения, распознавание или восприятие и т.д., которые стороннему наблюдателю кажутся интуитивны­ми, скорее всего не отличаются в сущности от неинтуитив­ных реакций, мнений и т.д. за исключением скорости, с которой совершаются умственные операции. Например, удивительное умение одаренного и опытного клинициста ставить диагноз может показаться наблюдателю интуитив­ным. Но на самом деле этот результат обусловлен тем, что тренированная психика одаренного врача с большей скоростью (и во многом предсознательно) собирает и ана­лизирует многочисленные нюансы и, словно специали­зированный компьютер, оценивает различные сочетания. Поэтому то, что мы называем интуицией, в принципе можно разложить на быстро выполняемые умственные операции, которые сами по себе не отличаются от тех умственных операций, не кажущихся нам необычными в этом конкретном смысле. Следует, однако, добавить, что вера в магию и у того, кто совершает интуитивные умственные действия (возникающая из его желания сохра­нить неизменное всеведение архаичной грандиозной самости), и у того, кто наблюдает за ним со стороны (воз­никающая из его потребности во внушающем благогове­ние идеализированном родительском имаго), разумеется, может способствовать возникновению сопротивления, противодействующего реалистичному разложению интуи­тивных действий на их компоненты.

Талант, тренировка и опыт могут иногда сочетаться и давать в разных областях результаты, которые кажутся нам интуитивными; таким образом, мы можем обнаружить интуицию не только в эмпатическом наблюдении в сфере сложных психологических состояний (проводимом, напри­мер, психоаналитиком), но и, как отмечалось выше, в поста­новке клинического диагноза или в стратегических реше­ниях чемпиона по шахматам, или в планировании научных экспериментов физиком. С другой стороны, медленные и скрупулезные неинтуитивные психические процессы не ограничиваются неэмпатическим исследованием физи-

ческого мира, а могут использоваться также при эмнати-ческом наблюдении. В принципе можно сказать, что одним из достижений психоанализа явилась трансформация ин­туитивной эмпатии художников и поэтов в инструмент наблюдения обученного научного исследователя, хотя некоторые суждения опытного психоаналитика-клиници­ста могут показаться наблюдателю такими же интуитив­ными, как и, скажем, постановка диагноза терапевтом.

Ученые-психологи в целом и психоаналитики в част­ности должны не только обладать свободным доступом к эмпатическому пониманию — они должны также уметь отказываться от эмпатической установки. Если они не мо-гут быть эмиатическими, то и не могут наблюдать и соби­рать необходимые данные; если они не могут отказаться от эмпатии, то и не могут выдвигать гипотезы и создавать теории и, таким образом, в конечном счете не могут дать объяснения полученным фактам.

Если ненадолго обратиться к более широкому контексту, то я мог бы добавить здесь, что различие между эмпатией, нацеленной на собирание данных, и психическими процес­сами, используемыми в поисках объяснений, соотносится (но не соответствует в полной мере) с часто встречающим­ся противопоставлением теории и практики. Даже клини­ческая работа даст лишь эфемерные результаты, если не бу­дет включать в себя возрастающее понимание (то есть инсайт), выходящее за пределы эмпатии. А теоретическая работа без постоянного контакта с материалом, который можно получить лишь благодаря эмпатии, вскоре станет бесплодной и бессодержательной, тяготеющей к чрез­мерному увлечению нюансами психологических механиз­мов и структур и потеряет контакт с разнообразием и глуби­ной человеческих переживаний, на котором в конечном счете и должен основываться психоанализ.

Таким образом, принимая во внимание эти факты, спе­цифической задачей учебного анализа является ослабление нарциссических позиций студента-анализанда в тех сек­торах его личности, которые связаны с эмпатическими спо­собностями. Об успешности процесса переработки в этой области можно говорить лишь тогда, когда мы видим сви­детельства установления власти Эго, то есть когда студент

достигает свободной (автономной) способности использо­вать эмпатическую установку или отказываться от нее в за­висимости от стоящих перед ним профессиональных задач.

Ряд специфических нарушений эмпатической способ­ности аналитиков и некоторые генетические факторы, обусловливающие (а) значительное развитие эмпатии (и, таким образом, косвенно выбор профессии, предпола­гающей использование эмпатии), а также (б) задержку или отклонения в ее развитии, уже обсуждались (глава 11), и мы не будем здесь к ним возвращаться. Однако необходи­мо сделать некоторые замечания, касающиеся усиления, совершенствования и углубления эмнатической способ­ности, достигаемых в результате терапевтической мобили­зации скрытого архаичного нарциссизма анализанда. Как правило, успешный анализ нарциссической личности (будь то учебный анализ или терапевтический анализ в чистом виде) усиливает эмпатическую способность ана­лизанда, но вместе с тем нередко происходит ослабление его прежней способности к интуиции. Действительно ли происходит подобное ослабление интуитивной способ­ности или оно представляет собой лишь субъективное переживание, оценить сложно, поскольку психологи­ческое изменение, лежащее в основе уменьшения склон­ности прибегать к интуитивным выводам и решениям, заключается в замене магического мышления и желания всеведения (индуктивной) логикой, эмпиризмом и при­знанием реальных ограничений знаний и умений как в психологической, так и в непсихологической сферах деятельности. Во многих случаях отказ от интуитивных психических действий обусловлен просто-напросто ослаб­лением потребности в них, а также новоприобретенной способностью не делать поспешных выводов, а с терпе­нием относиться к задержкам, обусловленным вниматель­ным наблюдением и тщательной оценкой данных.

Бывают, однако, и исключения. В частности, у людей, у которых сформировались сильнейшие реактивные образо­вания против магического мышления и веры в собственное всеведение — психологических тенденций, связанных с фик­сациями на двух основных архаичных нарциссических кон­фигурациях, —возрастание рациональности в процессе ана-

лиза мобилизованного нарциссизма может привести к боль­шей свободе, связанной не только с наблюдением феноменов и оценкой их смысла и значения, но и — если условия содей­ствуют таким когнитивным процессам — со способностью наблюдать и оценивать феномены быстро и на предсозна-тельном уровне без чрезмерной траты времени и сил и без использования воображения, как это было раньше.

Но в каком бы направлении ни развивалась интуитив­ность, расширение эмпатии при успешном анализе всегда является настоящим. Мобилизация архаичных нарцис­сических структур и их переработка в сферах идеали­зированного объекта и грандиозной самости приводит к усилению эмпатической способности. В случае моби­лизации и переработки идеализированного объекта речь скорее идет об эмпатии, касающейся других людей, в слу­чае мобилизации и переработки грандиозной самости — прежде всего об эмпатии к самому себе (например, об эм­патии анализанда к своим прошлым и различным нынеш­ним переживаниям или об антиципирующей эмпатии, касающейся того, что ему может понравиться, что он мо­жет почувствовать и как он будет реагировать в будущем). Хотя пациенты всегда воспринимают свою возраста­ющую эмпатию как нечто доставляющее удовольствие и часто выражают глубокую удовлетворенность этим результатом анализа, существуют определенные сопро­тивления, способные заблокировать движение анализа в этом направлении или временно нивелировать то, что было достигнуто.

Поскольку генетические факторы, вызывающие нару­шение эмпатии, чрезвычайно варьируют (см. главу 11), соответствующие формы сопротивления обретению этой способности также значительно различаются. Если, как это чаще всего бывает, нарушение эмпатии в первую очередь связано с отсутствием эмпатии у родителей (или с их недо­статочной или ненадежной эмиатией), ребенок формирует защитные механизмы, оберегающие его от травматического разочарования в том, что он оказался неправильно понятым и не получил надлежащего отклика. (Ср. эти замечания с обсуждением защит шизоидной личности в главе 1.) Когда в процессе анализа реактивированных нарциссических

конфигураций снова открывается доступ к эмиатическим откликам, существует двоякого рода опасность, которую ощущает пациент в этой области. (1) Несмотря на возни­кающее у анализанда сознательное желание находиться в эмпатическом контакте с другими людьми и непосред­ственное удовольствие от эмпатического понимания душев­ного состояния другого человека, это удовольствие часто сменяется чувством болезненного возбуждения и тревогой в связи с угрозой регрессивных переживаний слияния, которые иногда проявляются в форме временных иллюзий телесной идентичности с другим человеком и ведут к попыт­кам связать или разрядить напряжение посредством откро­венной сексуализации (см. общее обсуждение травматиче­ских состояний в главе 8). (2) В отличие от сопротивлений, обусловленных вышеупомянутым психоэкономическим дисбалансом, сопротивления, соответствующие более высо­кому уровню психического функционирования, связаны со страхом пассивности, нередко воспринимаемым мужчи­нами как угроза оказаться в присущей женщинам роли пови­нующегося. Такие страхи с чаще всего возникают в ответ на новоприобретенное эмпатическое понимание того, что аналитик тоже является человеком, способным реаги­ровать на анализанда эмоционально и эмпатически.

Защита, которую дает личности нарциссическая изоля­ция, и угроза отказа от этой безопасности, возрастающая, когда анализ предоставляет возможность эмпатического контакта с другим человеком и соприкосновения с миром, драматически отображена в сновидении пациента С. Этот мужчина в раннем детстве потерял мать и вслед за этим еще нескольких женщин, обладавших качествами матери. Ему приснилось, что он находится один в своем доме, смотрит в окно, а рядом лежат его рыболовные снасти. За окном он видит плавающих рядом многочисленных рыб, больших и маленьких, очень красивых, и ему хочется отправиться на рыбалку. Но он понимает, что его дом находится на дне озера и что, как только он откроет окно, вода хлынет в дом и затопит его самого.

Сопротивления подобного рода нередко принимают более мягкую форму отвержения покровительственного, по мнению пациента, отношения аналитика. Эмпатия,

особенно если она связана с желанием исцелять непосред­ственно благодаря заботливому пониманию, может и в са­мом деле стать властной и назойливой, то есть она может основываться на неустраненных фантазиях терапевта о всемогуществе. Но даже если аналитик в значительной степени справился со своим желанием исцелять непосред­ственно, используя волшебство своего заботливого пони­мания, и действительно не ведет себя покровительственно по отношению к пациенту (то есть использует эмиатию как инструмент наблюдения и соответствующей коммуни­кации), сам факт того, что пациент перестал защищаться от возможности быть эмпатически понятым и получить обратную реакцию, вызывает у него архаичный страх ранних разочарований. На некоторое время он может стать подозрительным, ему будет казаться, что аналитик им манипулирует, что аналитик руководит им, чтобы затем садистским образом его разочаровать и т.д. Такие вре­менные паранойяльные установки встречаются довольно часто, но какими бы настораживающими они ни казались, обычно их век недолог, и их можно устранить с помощью корректных динамических и генетических интерпре­таций. Тем не менее, какова бы ни была судьба сопротив­лений, при надлежащим образом проведенном анализе нарциссических личностей с большим постоянством мож­но наблюдать постепенное усиление способности к эм-патическому пониманию других людей и постепенно креп­нущую надежду, что и другие люди тоже будут способны понять чувства, желания и потребности пациента.

Креативность

Креативность, варьирующая от новоприобретенной спо­собности увлеченно и с энтузиазмом выполнять ряд опре­деленных задач до возникновения блестящих художест­венных замыслов и проницательных научных решений, также может проявляться — внешне спонтанно — в процессе анализа нарциссических личностей. Ее проявление опять-таки специфически связано с мобилизацией ранее сдержи­ваемых нарциссических катексисов в областях грандиозной самости и идеализированного родительского имаго.

Вначале я хотел бы обратиться к весьма деликатной проблеме и ответить на вопрос, следует ли научную и ху­дожественную деятельность рассматривать как творче­скую, по какой бы причине человек к ней ни обращался — спонтанно или вследствие психоэкономических, динами­ческих и структурных изменений, возникающих в процес­се анализа. Мы должны рассмотреть этот теоретический вопрос, поскольку художественная и научная деятельность возникает и прекращается в процессе анализа нарцис-сических нарушений личности в одном и том же важней­шем контексте, то есть та и другая представляют собой трансформации архаичного нарциссизма анализанда.

Если рассматривать объективно, то строгое разграни­чение науки и искусства prima facie¹ является оправданным. Оно основывается на представлении о том, что целью науки является открытие уже существующего, тогда как искусство привносит в мир нечто новое (Eissler, 1961, р. 245-246). Но даже в объективном смысле (то есть без учета психологических процессов, происходящих при совершении научного открытия и создании художест­венного произведения) это принципиальное разграни­чение не является таким четким, как кажется на первый взгляд. Великие научные открытия не просто описывают уже существующие феномены, но и дают миру новый способ видения их значения или их взаимосвязи с другими явлениями. Великий ученый, совершивший фундамен­тальное открытие, может направить развитие науки в осо­бое русло, точно так же как гениальный художник, со­здающий новый стиль, может определить направление, в котором будет развиваться данная область искусства. Вера в то, что наука может идти только в том направлении, в котором она до сих пор развивалась, пожалуй, является следствием завышенной оценки актуального состояния научного мировоззрения³. С другой стороны, мы также

² На первый взгляд (лат.). — Примечание переводчика.

³ Детальное обсуждение квазихудожественных процессов при
совершении некоторых великих открытий в физике см. в работах
Александра Койра, в частности л его эссе «Метафизика и изме­
рение: очерки о научной революции XVII века» (Коугё, 1968).

не должны забывать, что некоторые из величайших худо­жественных произведений являются не созданием чего-то нового, а отражением уже существующего и становятся бессмертными благодаря (творчески избирательному) использованию художником красок на полотне или слов на печатной странице. И тем не менее если мы будем оценивать и сравнивать научные и художественные рабо­ты в объективных, непсихологических рамках, мы будем склонны закрепить атрибут креативности за последними и почувствуем, что говорим метафорически, относя его к первым.

Если от объективной оценки мы перейдем к сравне­нию личности ученого и художника и к исследованию психологического отношения ученого и художника к сво­ей деятельности (в частности, к рассмотрению проявле­ний нарциссического катексиса в специфическом кон­тексте данной работы), то мы сможем увидеть нечто новое в данном проблемном поле и провести дальнейшую диф­ференциацию.

Вообще говоря, нарциссические катексисы художника, как правило, менее нейтрализованы, чем нарциссические катексисы ученого, а его эксгибиционистское либидо, по-видимому, более плавно, чем у ученого, перемещается между ним самим и его нарциссически катектированным произведением. Выражаясь иначе — и опять-таки пол­ностью отдавая себе отчет в том, что существуют много­численные исключения, — можно сказать, что, с одной стороны, слишком строгий контроль над эксгибициониз­мом художника, как правило, препятствует его продуктив­ности, тогда как, с другой стороны, вторжения не подверг­шихся изменению грандиозных и эксгибиционистских требований архаичной грандиозной самости являются помехой для эффективной научной деятельности.

Сравнение восхитительной самонадеянности и эксги­биционизма молодого Фрейда в письмах к Гизеле Флюсе⁴ с его все более усиливавшимся контролем над всяким

¹ Эти письма написаны в 1872-1874 годах (см. Freud, 1969). См. также проницательное обсуждение этой переписки в работе Гедо и Вольфа (Gedo, Wolf, 1970).

потворством своим эксгибиционистским желаниям (его настороженность по поводу смеси лицемерия и прояв­лений магического мышления в адресованных ему поздра­вительных посланиях, его отказ от участия в торжествах, организованных с целью его публичного чествования) является прекрасной иллюстрацией типичной жизненной кривой в развитии личности ученого. Другими словами, великий ученый, пример которого являет собой Фрейд, с течением времени становится все менее терпимым к не­посредственной стимуляции своего подавляемого эксги­биционизма и ограничивается проявлением сдержанных в отношении цели и нейтрализованных нарциссических катексисов в своей работе.

Таким образом, в целом можно сказать, что работа ученого обычно включает в себя гораздо более нейтрали­зованные нарциссические катексисы и бульшую примесь объектных катексисов, чем создание произведений искус­ства. Это различие становится особенно очевидным, если обратить внимание на тот факт, что законченное произве­дение искусства (созданное композитором, скульптором, живописцем, поэтом или романистом) становится не­прикосновенным и в принципе не может быть изменено кем-то другим, какие бы несовершенства и какие бы потен­циальные возможности улучшения оно ни имело. Худо­жественное произведение бессознательно воспринима­ется как неразрывно связанное с личностью его создателя, и в него не позволено вмешиваться другому. Отличие научного творчества в этом смысле очевидно. Если один ученый сформулировал новую теорию, а другой ученый обнаруживает в ней слабые места и изменяет предыдущую формулировку, то он не оскорбляет этим предшествующую работу. На самом деле он с благодарностью признает, что новое открытие или усовершенствование было бы невозможно без предыдущей работы, какой бы неполной и несовершенной она ни была. Другими словами, работа ученого более отдалена от его личности и касается более независимого объекта, нежели работа художника.

Хотя приведенные выше общие положения, возможно, нуждаются в небольших изменениях, я полагаю, что они верно выражают основную тенденцию. Я оставляю в сто-

роне исключительные случаи, когда открытие ученого появляется на свет в форме, напоминающей произведение искусства, и поэтому мы реагируем на него так, словно оно представляет собой продукт художественного творчества. Однако необходимо добавить, что в сфере искусства на са­мом деле существуют великие произведения, которые созданы неизвестными мастерами (или группой, или поко­лениями художников), что, казалось бы, противоречит принципу внутренней неотъемлемой связи произведения искусства с его создателем. Соответствующими примера­ми являются скульптуры и средневековые соборы, в част­ности относящиеся к раннему готическому периоду, созда­тели которых нам не известны. Что касается скульптур, то легко увидеть, что мы все равно реагируем на творение неизвестного автора как на не подлежащее изменениям выражение его творческого акта: никому, например, не приходит в голову мысль заменить несовершенное по форме ухо или нос средневековой мадонны на достав­ляющее большее эстетическое удовольствие. Что же каса­ется поколений строителей великих готических соборов, то здесь ситуация более сложная. Действительно ли они представляют собой художественные творения, в которых нарциссические катексисы творца являются нейтрали­зованными, а конечный продукт не зависит от творца, как в случае научной работы? Или, быть может, величие задачи, которая ab initio' зависит от самозабвенных усилий нескольких поколений строителей, создает здесь исключи­тельные условия, не позволяющие провести сравнение с другими художественными стремлениями человека?

Однако мы не можем здесь подробно останавливаться па этих вопросах. Достаточно будет сказать, что по сравне­нию с ученым художник в целом вкладывает в свой труд менее нейтрализованное нарциссическое либидо и в боль­шей степени идентифицируется со своим произведением. Тем не менее не стоит придавать чрезмерное значение этим различиям. Они основаны не на качественных критериях, а на оценке степени нейтрализации нарциссических энер­гий и степени нарциссического инвестирования работы.

Изначально (лат.). - Примечание, переводчика.

Кроме того, как уже отмечалось, нет сомнений в том, что научная и художественная деятельности, возникающие на определенных стадиях анализа нарциссических наруше­ний личности, являются сходными феноменами и занимают аналогичные позиции в аналитическом процессе. Поэтому в дальнейшем клиническом обсуждении эти два вида деятель­ности будут рассматриваться не отдельно, а вместе — как важнейший способ проявления нарциссических катексисов, возникающий благодаря их трансформации в процессе терапевтического психоанализа нарциссических личностей.

Активизация художественной и научной деятельности, нередко встречающаяся в качестве вспомогательной меры на стадиях процесса переработки при анализе нарцисси­ческих личностей, когда относительно неподготовленное Эго пациента сталкивается с внезапным наплывом ранее вытесненного нарциссического либидо, как правило, явля­ется кратковременной. Если процесс переработки осущест­вляется последовательно, грандиозно-эксгибиционистское или идеализирующее либидо обычно инвестируется в раз­ного рода новые устойчивые образования (например, в повышение самооценки или в формирование идеалов), которые уже нами упоминались, а обращающая на себя внимание временно мобилизованная художественная и на­учная деятельность постепенно сходит на нет (см., напри­мер, кратковременное увлечение танцами мисс Е.).

Разумеется, ситуация совершенно иная, когда сублими­рованная деятельность не возникает de novo^b в процессе анализа нарциссического нарушения личности, а высвобо­жденное нарциссическое либидо перетекает в уже заранее сформированные паттерны научной или художественной деятельности. В определенной степени такие заранее сформированные паттерны имеются у всех пациентов, которые используют эту отдушину для проявления своей нарциссической энергии, поскольку, наверное, каждый человек в подростковом возрасте испытывает свои твор­ческие способности. Однако между теми, кто перестал заниматься творческой деятельностью по прошествии подросткового возраста, и теми, кто продолжил эти заня-

^f> Внове, впервые (лат.). — Примечание переводчика.

тия, имеется существенное количественное различие, независимо от того, в чем состоят их эмоциональные проблемы и торможения. В этих случаях часто можно отчетливо наблюдать, как реактивированные нарцис-сические катексисы постепенно начинают усиливать едва поддерживавшийся прежде сублимированный интерес и как несущественное на первый взгляд хобби превраща­ется в приносящую глубокое удовлетворение деятель­ность, которая — словно неожиданная, но желанная на­града — может даже усилить извне самооценку пациента благодаря общественному признанию его достижений. К сожалению, обязанность сохранять инкогнито пациен­тов не позволяет нам продемонстрировать на конкретных примерах то, как прежде асоциальная нарциссическая конфигурация в конечном счете может трансформиро­ваться в значительные художественные и научные до­стижения.

Например, художественное творчество мистера Д. поначалу казалось лишь вспомогательным средством, позволявшим ему поддерживать себя во время мучитель­ного расставания с аналитиком на выходные (см. главу 5). Но в процессе анализа этот пациент все более увлеченно и успешно стал заниматься творческой деятельностью — она выполняла функцию вышеупомянутого вспомогатель­ного средства, но не была ему идентична, — несомненно, представлявшей собой реорганизацию тех же самых нар­циссических катексисов, которые ранее побуждали его совершать опасные вуайеристские действия. Эта первер­сия выражала потребность в архаичном слиянии, впервые проявившуюся у него в позднем детстве в связи с фрустри-рованными эксгибиционистскими побуждениями (см. гла­ву 5). Сублимированные действия, в которые он все боль­ше вкладывал свои силы, дали приемлемый выход его потребности в контактах, интенсивность которой легко понять, если взглянуть на историю его жизни. Он родился недоношенным ребенком и какое-то время провел в инку­баторе. Даже после того как его привезли домой, родители почти никогда к нему не прикасались. В позднем детстве его мать тяжело заболела и стала для него недоступной; в конце концов, когда ему было шестнадцать лет.

мнстера Д. впервые появились в позднем детстве, когда его мать была неспособна должным образом отвечать на эксгибиционистские желания мальчика. Когда она не проявила никакого интереса к его желанию показать, как он ловко умеет раскачиваться на качелях, он обратился к подглядыванию в мужских туалетах. Эта же последова­тельность в течение долгого времени воспроизводилась в процессе анализа. Каждый раз, когда аналитик не пони­мал потребности пациента в отклике иэмпатическом | одобрении или фрустрировал эту потребность каким-либо иным образом, сублимированная деятельность пациента прекращалась, и он пытался вернуться к своей перверсии. Тесную связь между фрустрированными потребностями в контакте и стойким желанием слияния, которое, однако, постепенно трансформируется в сублимированное эмпати-ческое слияние с окружающим миром и в конечном счете приводит к возникновению необычайно сенситивного отношения к миру, можно наблюдать у некоторых худож­ников, особенно у поэтов. Например, склонность Джона Китса идентифицироваться с наблюдаемыми объектами (далее с неодушевленными предметами — например, с бил­лиардным шаром) могла бы показаться патологической, если бы она не сочеталась с удивительной способностью передавать свое чувственное понимание, которая сохраня-лась у него, пока он ощущал поддержку благодаря прояв­лению внимания и одобрения со стороны своих друзей). Когда поэт заявляет, что идентифицируется с биллиардным шаром, он приводит свидетельства нарциссического, ' по существу, характера отношения творческого человека к соответствующему аспекту окружающего его мира. Однако нет надобности опираться исключительно на такие явные примеры, чтобы найти доказательства нарциссической природы творческого акта. Часть творческого потенциала — каким бы узким ни был его диапазон — относится к сфере переживаний многих людей, и нарциссическую природу творческого акта (а именно то, что предмет интереса твор­ческой личности катектирован нарциссическим либидо) можно выявить с помощью обычного самонаблюдения и эмпатии. Например, нерешенные интеллектуальные

и эстетические проблемы создают нарциссический дис­баланс, который в свою очередь подталкивает человека к нахождению решения, будь то разгадывание кроссворда или поиск в комнате наилучшего места, чтобы разместить новый диван (ср. Zeigarnik, 1927). Вместе с тем решение интеллектуальной или эстетической проблемы, особенно если правильный ответ находится за сравнительно короткое время, всегда ведет к возникновению чувства нарцисси-ческого удовольствия, которым сопровождается внезапно восстановленное нарциссическое равновесие⁷.

Феномен, отдаленно связанный с тем, что для сохране­ния новоприобретенной способности к художественной сублимации необходим эмпатический контакт с аналити­ком, можно также наблюдать — вне сферы патологии — у не­которых творческих личностей, которые, по-видимому, нуждаются в особого рода отношениях (подобных нар-циссическому переносу) в периоды интенсивной творче­ской деятельности. Эта потребность особенно выражена, когда открытия приводят творческий ум в уединенные области, которые до этого не были исследованы⁸. Чувство изоляции творческого человека и возбуждает, и пугает его — пугает потому, что это переживание травматическим образом повторяет ранний детский страх одиночества, отвержения, отсутствия поддержки. В такой ситуации даже гений пытается выбрать человека из окружения, которого он может расценивать как всемогущего, как фигуру, с кото­рой он может временно слиться. Некоторые нарцисси-чески фиксированные личности определенного типа (даже граничащие с паранойей), внешне абсолютно уверенные

и себе и ни в чем не сомневающиеся, особенно подходят для этой роли⁹. Такие переносы, устанавливаемые творческими людьми в периоды их интенсивной творческой деятель­ности, имеют гораздо более тесную связь с переносами, возникающими при анализе нарциссических личностей, чем с переносами, возникающими при анализе неврозов переноса. Другими словами, мы имеем дело либо с экспан­сией активной творческой самости (напоминающей одну ил разновидностей зеркального переноса), либо — что бывает значительно чаще — с желанием получить силу от идеализированного объекта (идеализирующий перенос), а не с оживлением фигуры из прошлого, которая катектиро-вана объектным либидо. Воплощением такого нарцисси-ческого переноса для Фрейда в наиболее важный период творческой деятельности стал Флисс; и Фрейд вполне мог обходиться без иллюзорного чувства величия Флисса и, сле­довательно, без нарциссических отношений — в отличие от устранения переноса посредством инсайта — когда он вы­полнил свою великую творческую задачу.

Разумеется, отношения, подобные только что описан­ным, могут развиваться не только у ученого в критические моменты на его пути к новаторскому открытию, но и у худож­ника в наиболее важные периоды его творчества. Напри­мер, в письме Мелвилла Хоуторну¹⁰ сам выбор метафоры свидетельствует о сильнейшей потребности в одобрении со стороны идеализированной фигуры и о нарциссическом слиянии с ней: Хоуторн, — говорит он, — пьет из чаши его жизни. «И когда я подношу эту чашу к своим i-убам, — продол­жает Мелвилл, — о чудо, я чувствую, что это ваши губы, а не мои. Я чувствую, что Тело Господне разламывается,

⁷ Аналогичное «Ahal-Erlebnis» [«Ага-переживание» (нем.). — Приме­
чание переводчика.}, описанное гештальт-психологами (см. Buhler,
1908; Maier, 1931; Duncker, 1945), вполне можно интерпрети­
ровать в соответствии с предыдущими рассуждениями. См. так­
же противоположный подход Хендрика (Hendrick, 1942), кото­
рый при объяснении ряда сходных переживаний постулирует
наличие у человека «инстинкта преодоления».

⁸ См. в этой связи глубокие по своему содержанию работы Шекели
(Szekely, 1968, 1970), в которых рассматривается боязнь нового
и неизвестного у ученых.

См. в этой связи примечания в главе 9 по поводу мессианской хариз­мы отца Шребсра и других мессианских лидеров, таких, как Гитлер. "' На этот документ обратил мое внимание доктор Чарльз Клигер-ман, который, рассуждая о «нарциссическом переносе-слиянии», процитировал его в своем выступлении во время дискуссии, посвя­щенной нарциссическому сопротивлению (Kligerman, 1969, р. 943).Более подробное обсуждение нарциссических отношений между Мелвиллом и Хоуторном и их влияния на творчество Мелвилла см.: Kligerman, 1953.

как хлеб за трапезой, и мы — его части». И после изобра­жения своей жизни и творчества как бесконечного письма к великому другу (и второму «я»?) он завершает его фразой, окончательно убеждающей нас в существовании фантазии о слиянии: «Божественный магнит находится в вас, и мой магнит ему вторит! Какой из них больше? Глупый вопрос: они — единое целое».

Предыдущее обсуждение касалось случаев проявления творческой научной и художественной деятельности в се­редине анализа. Далее я рассмотрю проявление аналогич­ной сублимированной деятельности в завершающих фазах лечения. И здесь тоже творческая художественная и науч­ная деятельность, как правило, является недолговечной. Но иногда эти завоевания оказываются прочными (см., на­пример, описание пациента 3. в моей работе 1957 года [с. 399-403], который, как я случайно обнаружил, по-преж­нему активно занимается музыкой, хотя прошло уже боль­ше десяти лет после завершения его анализа).

Креативность психоаналитиков представляет собой еще одну проблемную область, заслуживающую специаль­ного рассмотрения. Мне кажется, что к концу успешного учебного анализа трансформация нарциссических позиций может привести не только к развитию эмпатической спо­собности и к незащитному смещению внимания на пси­хологические проблемы, не относящиеся непосредственно к анализанду, но иногда также к несомненному повышению его креативности. Было бы весьма интересно исследовать взаимосвязь между специфическими остатками индиви­дуальной психопатологии и особыми областями научных интересов творческого психоаналитика. Как и в других сферах научной деятельности, креативность психоанали­тиков стимулируется многими факторами и имеет много­численные источники, включая присущие ему потенциаль­но патогенные конфликты. Однако связь между научным творчеством аналитика и его психопатологией иногда является гораздо более специфической, чем в случае анало­гичной творческой деятельности вне сферы психоанализа. Я полагаю, что настоящая креативность психоаналитиков может обусловливаться стремлением к исследованию опре­деленных психологических областей, которые остались

недостаточно проясненными во время личного анализа. Чем бы ни объяснялась незавершенность учебного анали­за — внутренними сопротивлениями анализанда, которые не удалось преодолеть в процессе анализа, или препятстви­ями со стороны обучающего аналитика (например, контр­переносами) — результатом будет попытка разрешить тупи­ковую ситуацию с помощью повторного анализа (см. Freud, 1937а) или самоанализа (опять-таки см. Freud, 1937a и Kra­mer, 1959). Но если незавершенность аналитической рабо­ты обусловлена тем, что сама по себе психоаналитическая паука еще не совершила соответствующих открытий (в ка­честве яркого примера см. утверждение Фрейда в «Конеч­ном и бесконечном анализе» по поводу того времени, когда он еще не знал о существовании негативного переноса), то она может стать побудительной силой к нахождению надындивидуального, творческого решения.

Однако нужно добавить, что потенциально плодо­творная сила творческого психологического исследова­ния, которую проявляют остаточные состояния психоло­гического напряжения, сохранившиеся по окончании учебного анализа, может быть заблокирована, если неза­вершенность учебного анализа утаивается. Как ни пара­доксально, такая явная ошибка чаще всего не преграждает путь к последующим креативным попыткам углубить пони­мание, но здесь, как и везде, оно оказывается полуправдой, которая, как известно, злейший враг истины. Таким обра-лом, если в конце учебного анализа остаточная психопато­логия маскируется усилиями Эго анализанда — в соот­ветствии с желаниями обучающего аналитика, который вследствие неверного или нарциссически обусловленного искажения восприятия передает анализанду свою ошибоч­ную уверенность в том, что достигнуто важное в психоана­литическом отношении преобладание Эго, хотя на самом деле это не так, — то по его завершении не будут предпри­ниматься какие-либо активные поиски научных решений в пока еще неисследованных психологических областях".

" Обсуждение этих вопросов см.: Kohut, 1970b; а также: «Прото­колы собрания Специального комитета по научной деятель­ности от 4 мая 1967 года».

Я бы хотел здесь только добавить, что у некоторых потенциально творческих аналитиков определенные не­разрешенные аспекты нарциссического переноса на обу­чающего аналитика могут на поздних стадиях анализа или после его завершения переместиться на образ Фрейда, основателя нашей науки. Творческие усилия таких анали­тиков могут затем оказаться вовлечены в разного рода конфликты, сфокусированные на отцовском образе Фрей­да. Страхи, порождаемые потерей нарциссического пере­носа, могут блокировать, например, усилия к совершению действительно оригинальных открытий, которые по сво­ему значению выходят за рамки открытий Фрейда. Или, что, по-видимому, случается еще чаще, страхи потери нарциссического слияния с архаичным образом отца (или потери одобряющего отклика со стороны недоста­точно интернализированного архаичного имаго) стано­вятся причиной появления контрфобических бунтарских установок. Однако они ведут не к развитию креативности, расширяющей границы знания за пределы открытий Фрейда, а к появлению критического (зачастую чрезмерно критического) отношения к работе Фрейда. Внешние ее проявления — соответствующие примеры нетрудно найти в психиатрической и психоаналитической литера­туре — нередко можно наблюдать в виде бесконечных теоретических споров, которые, однако, никогда не при­водят к настоящему внутреннему освобождению и не спо­собствуют углублению нашего психологического пони­мания человека, здорового или больного.

Обычно аналитики лишь изредка имеют возможность во время терапевтического сеанса наблюдать сублими­рованную деятельность своих пациентов во всех ее про­явлениях, и на мой взгляд, интенсивная и длительная фокусировка на такой деятельности в начале и середине анализа, как правило, выполняет защитные функции. Увлечение пациентом научной или художественной де­ятельностью на ранних стадиях анализа может быть со­ставной частью защитных маневров, которые принято называть «бегством в здоровье». С другой стороны, чрез­мерный акцент аналитика на творческой деятельности анализанда может указывать на его тенденцию подменить

усилия по расширению сферы влияния Эго с помощью интерпретаций попытками достичь изменения Эго воспи­тательными и суггестивными мерами, которые, как прави­ло, оказываются успешными благодаря механизму массив­ной идентификации пациента с аналитиком (см. главу 7). Однако в заключительных фазах анализа нарциссических личностей, когда пациент действительно разрешает свои запутанные отношения с аналитиком, обусловленные нарциссическим переносом, мы часто сталкиваемся с раз­ного рода сублимированной творческой деятельностью, которая не используется в защитных целях. Нередко она представляет собой воспроизведение аналогичных попы­ток, предпринимавшихся в латентный период и в подрост­ковом возрасте.

Как правило, аналитики очень мало узнают о глубин­ных движущих силах этих действий, основываясь на непо­средственном аналитическом наблюдении материала, которым сопровождается их временное появление в завер­шающих фазах анализа. Но иногда ретроспективно можно установить, что нарциссические силы, направленные теперь на новый объект самости, то есть на творческую деятельность, были активированы гораздо раньше, но они сдерживались некреативной конкретизацией состояний нарциссического напряжения в рамках нарциссического переноса. В частности, предшественниками художест­венного творчества порой могут служить сновидения нарциссических пациентов.

Следующее сновидение можно рассматривать как при­мер такого предшественника художественного творчест­ва. Его рассказал пациент Р., одаренный, тонко чувст­вующий, несколько паранойяльный мужчина в возрасте около тридцати пяти лет, начавший к концу своего продол­жительного лечения писать небольшие рассказы, причем некоторые из них произвели на меня неизгладимое впе­чатление. Эти истории (я знаю о них лишь потому, что па­циент рассказывал мне о них во время сеансов; некоторые из них, возможно, были опубликованы позднее) были связаны с переживаниями подростка или юноши. В них описывались его одиночество, отчужденность от мира, ранимость и погруженность в себя, боязнь нарушения его

психического равновесия чрезмерной сексуальной стиму­ляцией (подобной той, с которой герой его рассказов сталкивается в ночных клубах, стриптиз-барах и аналогич­ных местах), а также его поиски друга, который, по су­ществу, похож на пациента и, таким образом, благодаря эмпатическому пониманию защищает его от опасности травматической гиперстимуляции. Специфическое транс-ферентное значение этих историй, написанных в то вре­мя, когда пациент действительно столкнулся в процессе анализа с предстоящей потерей переноса по типу второго «я», не является для нас важным в данном контексте. Здесь мы сосредоточим свое внимание на связи между этими последними художественными произведениями и ран­ними аутопластическими переработками аналогичных проблем в сновидении. Хотя сновидение на ранней стадии анализа являлось непосредственным выражением реакти­вированного страха перед опасным нарушением сущест­вующего психического равновесия (страха, возникшего в связи с началом его анализа), он рассказал о нем по ас­социации с другим сновидением, упомянутым им до этого, которое теперь становилось понятным по аналогии. Его пациент видел более двадцати лет назад, и оно сопро­вождало его первую эякуляцию. Однако воспоминание пациента о нем было ярким, а его рассказ, казалось, имел отношение к недавнему сильному переживанию.

В этом сновидении пациенту виделся мирный, удиви­тельно красивый пейзаж. Там были холмистые светло-зе­леные и темно-зеленые луга, струились извилистые ручьи, наполненные весело бегущей водой, в которой отражалась синева безоблачного неба. Небольшие заросли деревьев окружали человеческие жилища, построенные в деревен­ском стиле, и, хотя людей не было видно, там ощущалась жизнь: паслись коровы и, в частности, виднелись белые пятна щиплющих траву овец, отчетливо выделявшихся на зеленом фоне лугов. Внезапно спокойствие нарушилось доносившимся издалека грохотом. Пациент оглянулся и обнаружил, что пейзаж, который он созерцал, представ­лял собой долину у подножия высокой дамбы. Угрожа­ющий грохот, по-видимому, исходил оттуда, и тут пациент вдруг заметил глубокие трещины в дамбе. Все краски

существенно переменились¹². Небо и вода почернели. Трава приобрела резкий, неестественный зеленый цвет, деревья потемнели. Трещины в дамбе расширились, и на долину внезапно обрушился водоворот отвратитель­ных, грязных, разрушительных потоков воды, опустошав­ших округу, сметая деревья, дома и животных. Последним незабываемым впечатлением перед тем, как он в ужасе проснулся, был вид белых овец, превращавшихся в крутя­щиеся белые пятна на гребнях волн, затоплявших долину.

Объяснение сложного механизма сгущения, содержа­щегося в этом удивительном сновидении, выходит за рам­ки данного обсуждения. Достаточно будет сказать, что оно являлось квазихудожественным отображением пережи­вания, связанного с нарушением блаженного нарцисси-ческого состояния поглощенности собой (пейзаж симво­лизировал собственное тело пациента) из-за вторжения садистских сексуальных элементов, которыми сопрово­ждалась эякуляция. Таким образом, в сновидении можно было распознать ряд указаний на нарциссические и ауто-эротические переживания, относящиеся к раннему детст­ву пациента.

Как я уже отмечал, поэтические силы художествен­но одаренного Эго, которые трансформировали эти (до)нарциссические состояния напряжения пациента в прекрасный, но пока еще аутопластический образ снови­дения, оказались в дальнейшем в достаточной мере высво­бождены, чтобы участвовать в создании художественных произведений (небольших рассказов), то есть теперь они были вложены в объекты самости более высокого порядка. Смещение креативности пациента от создания сновиде­ний (связанных с его переживаниями, вызванными транс­формациями аутоэротического и нарциссического катек-сисов его телесной самости) к созданию художественных

'- То, что сновидение было цветным (а п последней части было окрашено в яркие, неестественные цвета), является выраже­нием того факта, что Эго сновидца не могло достичь полной интеграции новых переживаний и что оно не могло полностью поглотить ни интенсивности, пи содержания требований влече­ния. (Обсуждение значения цветных снов см. в главе 7.)

произведений (связанных с его переживаниями одино­чества в подростковом возрасте, поглощенностью собой и поиском второго «я» или друга) свидетельствует о значи­тельном прогрессе в развитии его нарциссизма. Благодаря высвобождению креативной способности было достигну­то приспособление его нарциссизма к социальным усло­виям, и — самое главное, если оценивать терапевтический успех — это изменение позволило надежно (благодаря сублимации) избавить пациента от нарциссического на­пряжения, которое прежде представляло собой серьезную угрозу его эмоциональному здоровью и вело к возникно­вению опасных состояний эмоционального дисбаланса.

Хотя необходимо считаться с исключениями, я пола­гаю, что многочисленные случаи возникновения творче­ской деятельности в завершающих фазах анализа нарцис-сических личностей (аналогично развитию эмиатической способности в завершающих фазах некоторых учебных анализов) представляют собой благоприятный результат предшествовавшей аналитической работы и являются следствием действительной трансформации ранее пато­генных нарциссических позиций. По этой причине они не представляют собой материал, нуждающийся в психо­аналитических интерпретациях в обычном смысле. (Даль­нейшие замечания, касающиеся технических проблем, которые возникают при появлении сублимированной и творческой деятельности в завершающих фазах анализа, см.: Kohut, 1966b, p. 203-204.)

Юмор и мудрость

Сначала я хотел бы выразить свое убеждение в том, что воз­никновение способности к настоящему юмору является еще одним важным — и желанным — признаком того, что в про­цессе анализа нарциссических личностей произошла транс­формация архаичных патогенных нарциссических катекси-сов. Я верю, что юмор, к которому становится способным нарциссический пациент, является дополнением к еще одному благоприятному результату, достигаемому в про­цессе анализа таких больных, — к усилению их ценностей и идеалов. Сам по себе юмор (особенно если он содержит

орально-садистские нотки сарказма) может оставаться защитным, и в таком случае он не указывает на трансфор­мацию нарциссических катексисов; а изолированный, ин­тенсивный катексис новоприобретенных идеалов (подобно «причинам» паранойи) может означать не успешную пе­реработку нарциссических позиций, а лить появление их в новом облике. При оценке прогресса пациента анали­тику крайне важно удостовериться, что преданность па­циента своим ценностям и идеалам не является фанатич­ной, а сопровождается чувством меры, которое может выражаться с помощью юмора. Сосуществование идеа­лизма и юмора свидетельствует не только об изменении содержания и психологического местоположения нарцис­сизма, но и том, что теперь нарциссические энергии ус­мирены, нейтрализованы и сдержаны в отношении цели. Ксли, с одной стороны, ценности пациента начинают те­перь занимать более важную психологическую позицию, становятся интегрированными с реалистичной структурой целей Эго и придают новый смысл его жизни, а с другой стороны, пациент способен теперь с юмором восприни­мать саму область, в которой он прежде всеми силами цеплялся за нарциссические позиции, то аналитик действи­тельно может считать, что процессы переработки были успешными, а то, что было достигнуто, не исчезнет.

Только детальные клинические описания могут проде­монстрировать постепенную трансформацию грандиозных фантазий пациента или его эксгибиционистских стремле­ний и отказ от веры в магическое совершенство нарцис-сически воспринимаемого объекта, а также появление вместо них сбалансированного сочетания идеалов и юмора.

Во многих случаях, пожалуй, даже в большинстве юмор возникает неожиданно и представляет собой отсроченное внешнее проявление незаметно усилившегося господства Эго пациента над внушавшей ранее сильнейший страх грандиозной самостью и идеализированным объектом. Внезапно, словно луч солнца прорвался сквозь облака, аналитик, к своему великому удовольствию, становится свидетелем того, как подлинное чувство юмора пациента сообщает о том, что его Эго способно видеть теперь в реальных пропорциях силу стремлений инфантильной

грандиозной самости или прежние притязания на неогра­ниченную власть и совершенство со стороны идеали­зированного родительского имаго и что Эго может теперь взирать на эти старые конфигурации с иронией, которая и является выражением достигнутой им свободы.

Существуют, однако, поучительные примеры того, как в переходные периоды Эго пациента словно задержи­вается на границе между сохраняющимся страхом перед пока еще непобежденными нарциссическими структурами и своей недавно приобретенной смелостью, которая поз­воляет ему совершать пробные попытки занять по отноше­нию к ним юмористическую позицию. Я пришел к выводу, что в такой ситуации правильнее всего — не смеяться вместе с пациентом, а помогать ему, продолжая интерпре­тировать появляющийся материал и эмпатически объяс­няя переходное состояние Эго анализанда. (Клиническую иллюстрацию переходной стадии между попытками юмо­ра и сохраняющимися опасениями см. в главе 7, где опи­сывается сновидение мистера В., увиденное им в то время, когда его уже окрепшее Эго внезапно подверглось угрозе усиления архаичной грандиозности.)

Однако я не буду далее углубляться в обсуждение темы проявления юмора в его разных формах в процессе анализа и ограничусь тем, что процитирую замечание мисс Е., по-детски непосредственной и поглощенной собой женщи­ны, которая к концу своего продолжительного анализа приобрела достаточное чувство юмора, позволившее ей ре­троспективно сформулировать свою проблему переноса в следующих адресованных мне словах: «Я думаю, что пре­ступление, которое вы совершили и которому не может быть прощения, заключается в том, что вы — это не я».

И, наконец, несколько слов по поводу мудрости — когни­тивной и эмоциональной позиции, приобретение которой можно расценивать как достижение одной из вершин человеческого развития, причем не только в частном случае анализа нарциссических нарушений личности, но и с точки зрения развития и реализации человеческой личности в целом.

Если возросший реализм устремлений нарциссическо-го пациента, упрочение его идеалов, его креативности

и, в частности, развитие чувства юмора часто отчетливо проявляются к концу успешного анализа, то утверждение о возможности достижения в процессе терапии даже то­лики мудрости может показаться преувеличенным. И тем не менее последовательное движение от накопления ин­формации через обретение знания к мудрости, которое характеризует развитие когнитивной сферы в успешно прожитой, парадигматической жизни, можно также на­блюдать и в процессе анализа. В начале лечения аналитик и анализанд собирают информацию о пациенте и его био­графии. Постепенно, к середине анализа, собранные сведения упорядочиваются и складываются в более деталь­ное и глубокое знание о целостном функционировании психики пациента и неразрывной связи между прошлым и настоящим. И, наконец, в завершающей фазе успешного анализа знание аналитика и понимание пациентом себя самого приобретают качество мудрости. Чтобы достичь этого переживания, пациент должен вначале справиться (о своим не подвергшимся изменениям инфантильным нарциссизмом независимо от того, к чему в первую оче­редь относились его фиксации — к архаичной грандиозной самости или к архаичному, нарциссически возвеличен­ному, идеализированному объекту самости.

Однако установление власти Эго в сфере двух основ­ных нарциссических конфигураций представляет собой лишь предпосылку для возникновения общей жизненной позиции, которую мы называем мудростью, — само но себе преобладание Эго еще не является мудростью. Дости­жение мудрости — это подвиг, которого мы не вправе ожи­дать ни от наших пациентов, ни от самих себя. Поскольку се полное достижение предполагает эмоциональное принятие бренности индивидуального существования, мы должны допустить, что, наверное, ее могут достичь лишь некоторые и что ее надежная интеграция выходит за рамки психологических возможностей человека.

Однако толика мудрости, особенно если она связана с отношением пациента к себе, к аналитику и к результа­там аналитической работы, — на самом деле не редкость. Аналитик не должен ни стремиться к ней, ни ожидать ее появления, и он не должен подталкивать анализанда

к ее достижению, оказывая на него — даже самое незаметное — давление. Как я уже отмечал, такое давление и ожи­дания со стороны аналитика ведут лишь к возникновению небезопасной полной идентификации либо с реальной личностью аналитика, либо с фантазией пациента об ана­литике, либо с той личностью, которую аналитик может попытаться предъявить пациенту.

Вместе с тем спонтанное проявление мудрой позиции анализанда часто можно наблюдать к концу успешного анализа, хотя, как уже отмечалось, в умеренной и ограни­ченной степени. Эта толика мудрости, которая действи­тельно проявляется в завершающих фазах анализа (спустя некоторое время после завершения лечения она может проявиться еще в большей степени), позволяет пациенту сохранять самооценку, несмотря на осознание своих несо­вершенств, и испытывать уважение и благодарность к ана­литику, несмотря на понимание внутренних конфликтов и недостатков, которые могут быть у аналитика. И, нако­нец, пациент и аналитик по окончании лечения могут признаться друг другу в том, что в силу обстоятельств анализ остался незавершенным. Благодаря совместно поддерживаемой позиции мудрости и рассудительности, без сарказма и пессимизма аналитик и пациент могут согласиться друг с другом при расставании, что не все было решено и что сохранились отдельные конфликты, запреты, симптомы и некоторые прежние стремления к самовозвеличению и инфантильной идеализации. Но те­перь эти недостатки известны, и к ним можно относиться с терпением и спокойствием.

Новое сообщение
	Предварительный просмотр
	Добавить сообщение как ответ для:  от
Имя*:
* Поля обязательные к заполнению