Дом колдуньи. Язык творческого Бессознательного
Автор: Ирина Черепанова
ВВЕДЕНИЕ
В этой Тайне заключено Зло?..
(Что такое суггестивная лингвистика)
— Я знаю этого Неведомого Бога, — сказал маленький священник со спокойным величием уверенности, твердой, как гранитная скала.
— Мне известно его имя, это Сатана. Истинный Бог был рожден во плоти и жил среди нас. И я говорю вам. где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто слишком ужасно для глаза, — взгляните. Если он говорит, что нечто слишком страшно для слуха, — выслушайте. . И если вам померещится, что некая истина невыносима, — вынесите ее.
Г. К. Честертон
По-настояшему боишься только того, чего не понимаешь
Ги де Мопассан
Вечность... Звезда... Тайна...
И тут же — Дом Такой родной, такой привычный. Дом, в который так необходимо вернуться после долгих странствий, найти уют и покой, счастье или горе. Дом у каждого свой. Комната в общежитии. Дворец Двухкомнатная «хрущевка». Замок. Лачуга. Юрта.
А есть еще один — универсальный и сокровенный «Домом колдуньи» назвал французский психоаналитик С. Леклер мир личностных смыслов, неподконтрольных сознанию.
«Дом колдуньи»—таинственная область психики, порождение совместной работы сознания и установки. «Есть странные, непредвиденные продукты сознания, которые установка уводит на периферию сознаваемого или вообще за его пределы. Она как бы "не
И. Черепанова. Дом колдуньи.
дает их осознать — и здесь разгадка пресловутого «вытеснения». Иногда эти химерические образования возвращаются нашему «я»: чаще в сновидениях, чем наяву, чаще при неврозе, чем при душевном здоровье. Но почему сознание не может востребовать подобный материал в любую минуту? Очевидно, потому, что так реализуется принцип психологической защиты: стремление избежать переживаний мучительного и унизительного характера. Стремление, разумеется, бессознательное, внятное для установки, а не для сознания. И оно не сводится к избеганию душевной боли. Это еще защита от иррационального, от того, что «ни в какие ворота не лезет», а в голову все-таки приходит.
Возникшее в сознании, а затем унесенное установкой за его пределы продолжает существовать в человеческой душе. Сатурново кольцо полусмыслов, полуобразов, получувств постоянно обращается вокруг всего, что мы способны осмыслить. Это окружение задает тон оркестру сознания, оно определяет ритмику и нюансировку исполняемой музыки, аранжирует "темп", а подчас кладет перед музыкантом незнакомые ноты. Хорошо ли это? Изумительно! И совершенно необходимо. Вопреки страхам Фрейда, "дом колдуньи" населен не одними чудовищами.
Появляются и чудовища. Они плохи не сами по себе. Они плохи тогда, когда непомерно усиливается или резко ослабевает психологическая защита. То есть когда под влиянием невзгод и неудач установка начинает слишком уж ограничивать поток сознания, либо слишком широко допускать в этот поток опасные примеси из сфер бессознательного» (Добрович, 1981, с. 116—117).
Вот то немногое, что нам известно о «доме колдуньи», о нашем собственном доме. Условной «дверью» в него А. Добрович считает психотерапию, которая восстанавливает нормальную психологическую защиту личности: смягчает, если механизмы защиты стали уродливо жесткими и деформируют сознание и поведение человека, или укрепляет, если они вконец расшатались. В идеале — это особое общение с человеком, которое возвращает ему всю полноту его душевной жизни, сознательной и бессознательной. «Сознание делается шире, гибче, утонченней — и бессознательное не мешает этому. Со своей стороны, бессознательное начинает естественнее выходить наружу, окрашивая в волнующие и значительные тона мысли, стремления, мечты — и сознание не пугается этого. Достигнута гармония между двумя сторонами психики: словно два надежных крыла взмахивают содружественно. Это вовсе не "слияние", а равновесие начал при сохранении автономии каждого. Бессознательное не вывернуто наизнанку перед сознанием — нет! Оно лишь частично подверглось "дренажу", поскольку так было необходимо для устранения невроза. Но оно для излеченного человека по-прежнему "дом колдуньи", кладовая тайн ("Только тайна дает нам жизнь Только тайна", — писал Гарсиа Лорка). Сознание не заковывается в цепи гипнотических внушений, которые были сделаны как бы "за спиной" у критической мысли. Никоим образом! Из этих внушений оно отобрало то, что сочло интимно-своим; слова, услышанные на сеансе гипноза, поистине превратились в часть собственных мыслей — предположений, убеждений. Психотерапия заново открыла человеку радость мышления, анализа, страстность поиска истины. Психотерапия увела его от бесплодного самокопания — к жизни, каждому яркому часу которой следует радоваться, как подарку» (1981, с 117).
Из этого гимна психотерапии становится ясно, что мало отыскать дверь, нужен еще и подходящий ключ с определенной, точной и причудливой формой. Во многом он сложен, в одном — прост: он открывает дверь.
Ключ к «дому колдуньи» — Язык, который несет в себе Тайну Суггестии.
Люди издавна осознали особую роль слова, «магичность» и всемогущество слова. М. М. Маковский в книге «Удивительный мир слов и значений» приводит множество примеров такого особого отношения к слову у разных народов: «Лексемы со значением "слово" (а также "говорить") могут, с одной стороны, соотноситься со значением "резать", а с другой — со значением "блестеть, сиять, гореть" ("вредить, портить, ругать"): заклинания обычно произносились над огнем» (1989, с. 177). По данным того же автора, лексемы «слово», «речь», «говорить» по происхождению связаны с такими значениями, как «храм», «рок», «гореть», «красный», «бить», «резать», «связывать» (завораживать человека), «брать в плен», «двигать», «крутить», «находить», «схватить», «звук», «копье», «снаряд», «чадить», «пламя», «лезвие», «молва», «репутация», «похвала», «слава», «учение», «свет», «молитва», «солнце», «раненый», «немой» (потерявший способность говорить в состоянии религиозного экстаза) (там же, с. 177—178).
И. Черепанова. Дом колдуньи.
Слово врачует, слово убивает, слово открывает дверь «дома колдуньи».
«А войти-то как? —
Выходом
А речи-то как? —
Выкрутом»,—
такой совет дает желающему войти в «дом колдуньи» героиня поэмы М.Цветаевой «Переулочки». Выкрутом — значит, найти ключ, который бы открывал дверь.
Возможно ли это? Веками люди пытались найти идеальные слова, породить лечебные тексты — заговоры, молитвы, мантры, формулы гипноза и аутотренинга Самые удачные из них запоминали, переписывали, передавали из поколения в поколение. Человек, профессионально владеющий языком, считался чародеем. Вербальная магия — наука и искусство — жива и поныне. Колдуны, экстрасенсы, психотерапевты, модные «нэлперы» — все они «ключники» бессознательного. И все-таки ближе всех к разгадке тайны «дома колдуньи» стоят лингвисты, филологи — люди, изучающие Тайны языка.
Кто такой филолог? «Как ни глубоко различны культурно-исторические облики лингвистов, от индусских жрецов до современного европейского ученого языковеда, филолог всегда и всюду — разгадчик чужих "тайных" письмен и слов и учитель, передатчик разгаданного или полученного по традиции. Первыми филологами и первыми лингвистами всегда и всюду были жрецы. История не знает ни одного исторического народа, священное писание которого или предание не было бы в той или иной степени иноязычным и непонятным профану. Разгадывать тайну священных слов и было задачей жрецов-филологов» (Волошинов, 1929, с. 88-89). Жрецы разгадывали, колдуны создавали, совсем как в одном из рассказов Г. К. Честертона об отце Брауне: «Преступник — творец, сыщик — критик. Когда вы знаете, что делает преступник, забегайте вперед. Но если вы только гадаете — идите за ним. Блуждайте там, где он; останавливайтесь, где он; не обгоняйте его. Тогда вы увидите то, что он видел, и сделаете то, что он сделал. Нам остается одно: подмечать все странное» (1980, с. 11).
По одному из определений современной философии, человек — это текст, следовательно, его задача — гармонично «вписаться» в другие тексты, найти свои заветные слова. Поможет ему в этом особая языковедческая наука — суггестивная лингвистика
Интересно, что максимальное количество упреков я, как автор работ в этой области, услышала по поводу «опасности» такого рода исследований и «спекуляции» на мифах населения.
Опасность действительно есть. Но еще опаснее — неведение. А что касается «мифов населения» — все равно существует устойчивое общественное мнение о том, что некие спецслужбы обладают «психотронными полигонами» и у них есть тайная власть, невидимая сила, способная причинить вред любому. И еще люди по-прежнему верят в ведьм, колдунов и сверхъестественные силы, изучают магию (под каким бы названием она не преподносилась), и защитные механизмы страха в них не ослабевают. Каждому хочется стать Победителем, быть счастливым и любимым, понять других и себя. Магия языка — вот дверь в подсознание, условие самосовершенствования Важным становится не только что говорить, но и как.
Появление «суггестивной лингвистики» и есть, по сути, попытка вынести невыносимую истину, сделать шаг не только к сознанию, но и к тайнам бессознательного. Влиять, воздействовать, управлять, манипулировать (действия, направленные на других)... А с другой стороны — оберегаться, защищаться, предостерегаться, огораживаться (служить собственной безопасности).
Если в Природе существуют Тайны, бесполезно делать вид, что их нет — точно так же как незнание закона не освобождает от ответственности. Только «человек толпы» пытается откреститься от ясного понимания закономерностей манипулирования и .. проигрывает.
Традиционно наука пытается обойти все, что так или иначе выходит за рамки объяснимого. Непонятные явления отрицаются и относятся к области суеверий или мистики: «В естественном состоянии все, кроме сумасшедших и сумасшествующих (колдуны, шаманы, заклинатели), говорят нормально, то есть понятно», — утверждает лингвист А. М. Пешковский (1959, с. 56).
И все-таки, самое странное в чудесах то, что они случаются. Облачка собираются вместе в неповторимый рисунок человеческого глаза. Дерево изгибается вопросительным знаком как раз тогда, когда вы не знаете, как вам быть. Нельсон гибнет в миг победы, а некий Уильяме убивает случайно Уильямсона (похоже на самоубийство!). Короче говоря, в жизни, как и в сказках, бывают совпадения, но прозаические люди не принимают их в расчет. Как заметил некогда Эдгар По, мудрость должна полагаться на непредвиденное.
Как войти в «дом колдуньи»? Действовать вопреки разуму, полагаться на непредвиденное, обратиться к тем источникам, которые доныне изучались под иным углом зрения. «Надо уметь использовать взаимосвязано все, что обретено человечеством на пути своего становления: рациональное и иррациональное, эстетическое и мистическое — не надо бояться этого слова, ведь им обозначается прием, которым издревле пользовалось человечество» (Налимов, 1993, с. 31).
Наука и мистика встречаются в той части исследований, которая посвящена бессознательному, подсознательному, постсознательному («дому колдуньи»), и связующим звеном между ними является суггестия.
«Суггестия — одна из самых таинственных проблем человечества. Под ней (под "внушением") понимается возможность навязывать многообразные и в пределе даже любые действия. Последнее предполагает возможность их обозначить Между этими предельными рубежами умещается (развивается) явление суггестии» (Поршнев, 1974, с. 416).
Понятие «суггестии» уместно связать с понятием «установка личности». Если определить установку как «неосознаваемую изготовку психики к определенному восприятию, решению, действию» (Добрович, 1980, с. 36), тогда «суггестию» можно представить как арсенал средств и приемов направленного воздействия на установки личности (установку на излечение, на улучшение самочувствия и пр.) и постсознательное («дом колдуньи»).
Суггестия является компонентом обычного человеческого общения, но может выступать и как специально организованный вид коммуникации, формируемый при помощи вербальных (слово, текст) и невербальных (мимика, жесты, действия другого человека, окружающая обстановка) средств. Вербальные структуры, выделенные по функциональному признаку (обладающие функциональной самостоятельностью), удовлетворяющие требованиям связности и цельности, в дальнейшем будут именоваться текстами, а тексты, специально созданные и используемые для воздействия на установку личности и общества, суггестивными текстами.
Необходимость вербальных средств для достижения суггестии ясно показывает, что эта проблема является в такой же степени лингвистической, как и медицинской (психологической) и требует своего разрешения Исследование лингвистических аспектов суггестии (т. е. средств и приемов изменения установок личности и общества, обеспечивающих эффективность суггестивных текстов) является предметом изучения суггестивной лингвистики.
Суггестивная лингвистика — осознанный вход в подсознание и «дом колдуньи», возможность целенаправленного воздействия на установки личности. В заговорах, заклинаниях, молитвах, мантрах — ключ к «дому колдуньи» — тот, который естественно открывает дверь нашего подсознания.
Суггестивная лингвистика — это и философия, и набор теоретических знаний, и универсальные практические методы, основанные на мастерском (и осознанном!) владении языком. Кроме всего остального, это еще и удачно определенная «ниша» — само мгновенное распространение термина это доказывает «Работает» уже само словосочетание «суггестивная лингвистика», потому что каждый человек проводит свою жизнь в непрерывном общении и попытках манипулировать другими людьми. У кого-то это получается хуже, у кого-то лучше, а слово «гипноз» вызывает священный трепет. Таким образом, «суггестивная лингвистика» — это качественная лингвистическая теория, объясняющая воздействие языка на подсознание и... ежедневная практика. Оказывается, каждому из нас нужно хоть на какое-то мгновение стать Богом и найти свое Слово, изумиться собственной уникальности и неповторимости. Необходимо найти свою точку отсчета защитить себя от внешних воздействий и научиться добиваться поставленных целей Сейчас люди предоставлены сами себе; церковь не оказывает прежнего влияния, равно как и идеологические государственные структуры У людей опускаются руки и развиваются неврозы. Медики и педагоги увеличивают количество неврозов за счет ятрогении и дидактогении. Тут и приходит на помощь суггестивная лингвистика — защищает, успокаивает, совершенствует, помогает подняться в полный рост. Эти знания необходимы тем, кто занимается рекламой и политической рекламой, обучает детей и взрослых, врачует души. Вход в «дом колдуньи» открыт каждому...
Необходимость появления суггестивной лингвистики можно объяснить существованием настоятельного социального заказа на изучение лингвистических аспектов суггестии, связанного с тем, что общество нуждается в немедленной терапии.
Выделяют несколько моделей терапии, охватывающих, в сущности, все области профессиональной коммуникации: медицинскую, психологическую, философскую, социальную. Поэтому одной из задач суггестивной лингвистики можно считать разработку специальных методов лингвистической терапии для профессиональных коммуникаторов различных профилей.
Научить суггестивной лингвистике столь же сложно, как и научить языку, потому что в ней переплетаются и наука, и искусство, и точный расчет, и вдохновение. Ситуация, как в книге М. Анчарова: «Однажды в университете я заспорил со студентом-биологом, есть ли коренная разница между искусством и наукой или на каком-то уровне они сливаются. Студент, высокий и красивый, был уверен, что это так и есть, и спорил со мной, спорил.
И тогда я ему сказал, в чем разница.
— Вот я выхожу на улицу, тусклый, как дым в курилке, и вижу: серый асфальт, серый забор, серая ворона, серое небо... Муть... А на другой день я выхожу на улицу с предвкушением радости и вижу: серый асфальт!.. Серый забор!.. Серая ворона!.. Серое небо! — и прекрасные до слез... Что же изменилось?. Я... Может такое быть в науке? Она же объективна!» (1988, с. 35).
По-видимому, необходимо «включить» носителей языка в творческие языковые процессы, создать личностную положительную установку на овладение суггестивными тайнами языка, помочь увидеть динамическую сущность и магическое действие Текста. Речь идет о рационально-эмотивном подходе к языку и личности в целом.
Эта книга создавалась многими людьми во время учебных и терапевтических групп, бурных обсуждений после лекций и докладов: столкнувшись впервые с суггестивной лингвистикой в ее практическом проявлении, многие в буквальном смысле слова «ошарашиваются» внешней простотой метода «вербальной мифологизацией личности» и теми результатами, которые удается получить. «Нэлперы» называют достигнутое состояние «сверхресурсным». Что ж, им, инженерам человеческих душ, виднее.
Одной из серьезнейших проблем современного общества (как у нас, так и на Западе) является потеря идеалов. «Человек может даже не знать, что у него есть идеал, и не длмать об этом. Он это обнаруживает иногда случайно, если в том, что он прочел, или увидел, или услышал, его что-то неожиданно тронуло. Тронуло неожиданно для него самого — это и есть идеал. Тронуло неожиданно — и внезапно выбило, к примеру, слезу. Для этого, для выбивания слезы, тоже есть проверенные правила и рецепты. Но это все дела нервные, или, как выражаются, эмоциональные Однако тронуло "идеалом" — это нечто другое. Тронуло "идеалом" — это значит восхитило чем-то, иногда до слез — "над вымыслом слезами обольюсь". Восхитило — это значит похитило и вознесло куда-то ввысь, выше той нормы, в которой он живет. И человек радуется открывшейся неожиданно для него самого и в нем самом способности восхищаться. Это и есть — "затронуть душу"» (Анчаров, 1988, с. 26). Таков философ-ско-художественный подход к проблеме, тем более, что способом затронуть душу М. Анчаров считает искусство, то есть сочинение. А часто ли приходится творить современным людям, особенно — себя, свою личность? Нейро-лингвистическое программирование предлагает нам творчество по правилам, то есть по эталонам. В то же время лингвисты, этнографы, литературоведы озабочены «вымыванием» из языка народно-поэтического слова, пословиц, поговорок.
Потребность возвращения к фольклорным корням, к чистым истокам живого слова связывается с потребностью личностного осознания себя: личность — это тот, кто нашел свое место в жизни и занимает свое место в жизни, а не чужое. И это первый признак личности, а может быть, выяснится, что он главный. И тогда он занимает свое место, как нота на своей строке. И тогда он может быть кем угодно — и вождем, и ученым, и токарем — кто к чему предназначен своей природой и условиями, которые создались до его рождения, но для которых он годится лучше всего. И если он об этом догадался, то он все равно — крылоносец.
Интересно, что саму борьбу с «культом любой личности» М. Анчаров связывает с тем, что «где-то созрела достаточная злоба не на культ, а на личность», которая сейчас полетит, потому что личность. В понимании и лингвистов и философов личность и полет связываются через языковое выражение эстетического идеала (способом в данном случае является метафорическое наименование героя).
А как же быть с личностями реальными, особенно с теми, которые живут без идеалов, а потому не могут насладиться ни покоем, ни волей? Как быть с людьми, которые «такие же как все» — то есть совершенно не осознают своей уникальности, неповторимости, а значит, не уверены в своем праве на любовь, творчество, да и вообще существование? Помочь таким людям пытается общество: врачи-психотерапевты, учителя, массовая культура. Но общество предлагает в основном эталоны, а нужны идеалы, мифы. По А. Ф Лосеву «миф есть в словах данная личностная история. Он есть чудо, как чудом и мифом является весь мир». И еще: «это энер-гийное самоутверждение личности в выразительных функциях, это — образ личности, лик личности. Миф насыщен эмоциями и реальными жизненными переживаниями; он, например, олицетворяет, обоготворяет, чтит или ненавидит, злобствует» (1982). Настаивая на принципиальной словесности, бытийности (реальности) и эмоциональности мифа, А. Ф. Лосев вместе с тем утверждает в работе «Диалектика мифа», что «всякая живая личность есть так или иначе миф» (там же).
В рамках суггестивной лингвистики разработан групповой метод вербальной мифологизации личности (ВМЛ), позволяющий словесно закрепить результаты работы психотерапевта и группы при помощи «якорного» аутосуггестивного текста с интериоризо-ванными положительными коннотациями. Суть метода в том, что во время работы психотерапевтической группы создается личный «миф» пациента, который помогает закрепить благотворное состояние и периодически (по мере необходимости) в него возвращаться. ВМЛ (лингвосинтез) позволяет предельно использовать возможности родного языка в психотерапии, связывает слово, образ и текст-личность в единое целое.
Кроме этого, мифологические группы помогают изменить отношение к языку, общению, включить творческие резервы личности, дать толчок к преодолению различных барьеров. Побывавшие в такой ситуации люди отмечают не только изменение внутренних установок, но и улучшение общего состояния, эмоциональную приподнятость, чувство радости, гармонии. Не в этом ли смысл любой модели терапии — философской, медицинской, социальной, психологической? Ведь естественное стремление каждого человека оказывать воздействие на других есть ни что иное, как попытка доказать миру и людям свою самость, свою уникальность и проблема состоит в том, чтобы не нарушать при этом мировой гармонии, неких этических законов. Экологичность воздействия поэтому не только в наличии эталонов, но и в знании законов суггестии и ежедневном тренинге. Очень часто психотерапевт (а равно педагог, политик, коммерсант) в роли хорош, но стоит ему только переместиться в сферу обыденного житейского общения вдруг теряет всю свою привлекательность и становится серой, заурядной личностью. При этом рушатся межличностные связи, теряется вера в себя, наступает раздвоение личности, возникают неврозы Тяжело постоянно играть роль — это как парадный костюм, который хочется поскорее скинуть в жаркий день, или новые туфли, успевшие натереть ноги — красиво, но неудобно, и больно, и нестерпимо. . Создать свой миф, найти свое место и занять его — значит войти в гармонию с миром и людьми, а заодно и понять хоть часть тайн языковой суггестии. Так заключено ли зло в этой Тайне?
О чем эта книга?
О языке, вербальной магии, психотерапии. О суггестивной лингвистике — науке, пытающейся приоткрыть Тайну воздействия языка на установки личности и массовое сознание. О суггестии и языковых универсалиях. О том, что происходит в нашем «подвале сознания». О различных мифологических домах (от пещер до космоса). О мифах и суггестивной роли Божества О колдуне в каждом из нас, ведьмах, порче и психологической защите.
Поскольку данное исследование направлено, прежде всего, на изучение языковых аспектов суггестии, весь фактический материал преподносится преимущественно в лингвистической интерпретации.
В книге широко представлен фактографический материал (таблицы), исходные тексты мифов и писем, а также дается расшифровка фонограмм некоторых семинаров. Иначе говоря, делается попытка проанализировать процесс внушения наяву (так как состояние объекта воздействия метода ВМЛ можно отнести к особому виду транса) и результаты этого вмешательства. Что из этого получилось и как это все приложить на практике — судить Вам, уважаемый Читатель. Но лично у меня эта процедура вызывает трепетное состояние, приходится преодолевать внутренний барьер обыденности и входить в «дом колдуньи» на цыпочках, с величайшей осторожностью А вдруг в этой Тайне действительно кроется Зло? Что ж, увидим, услышим, почувствуем...
Путешествие по «Дому колдуньи» кому-то может показаться трудным, кому-то — легким как воскресная прогулка по набережной, может удивить, восхитить, испугать, но вряд ли оставит равнодушным. Каждый из нас в душе колдун: стоит только присмотреться к себе и к миру, прислушаться к языку, почувствовать свою силу. И тогда универсальное возродится в индивидуальном, неудачник станет Победителем и сможет зажечь свои звезды-тексты.
У каждого свой «дом колдуньи». Попытаемся войти в него. И да будет с нами удача!
В оный день, когда над миром новым Бог склонял лико свое, тогда Солнце останавливали словом, Словом разрушали города.
Н. Гумилев
То, что кажется странным, редко остается необъясненным.
Лихтенберг
Дом у каждого свой. Неожиданный образ «дома колдуньи» находим в поэме М. Цветаевой «Переулочки»:
«Две колдобины. Тень. Разваленный плетень, Без следочку — да в темь, Всех окошечек — семь».
Это странный и опасный дом, в котором
«Свет до свету горит, Должно требу творит Богу жертву кадит, С дуба требовать».
В этом доме звоньба, урчба и Тайна. А еще — колдунья, профессионально владеющая языком, задуряющая.
Страшен и притягателен «дом колдуньи» и нет спасения от этого совершенного зла, ведущего к смерти. Или к просветлению?
Поэма написана М. И. Цветаевой в апреле 1922 года по мотивам известной былины «Добрыня и Маринка». Цветаева переосмыслила фольклорный сюжет и сместила в нем акценты. По былине, живущая на киевской Игнатьевской улице Марина Игнатьевна — колдунья, чародейка и «распутница». Сжигая следы Добрыни, она пытается приворожить его, однако погибает от его справедливой карающей руки (см.: Н. М. Щербанов, 1990). В поэме Цветаевой герой безымянен, абстрактен и пассивен. Героиня (тоже безымянная) — мудрая, сильная, хотя и грешная женщина, одерживает победу. Она завораживает, заговаривает, «задуряет» «доброго молодца» не только и не столько земными соблазнами, сколько небесными, райскими. «"Переулочки"... история последнего обольщения (душою, в просторечии', высотою)», — писала Цветаева (Соч , 2, с. 532). Сама Марина Ивановна так объясняла свою поэму корреспонденту-критику Ю. Иваску спустя 15 лет. «Раскройте былины и найдите былину о Маринке, живущей в Игнатьевских переулочках и за пологом колдующей — обращающей добрых молодцев в ту-ровзадуряющей. У меня — словами, болтовней, под шумок которой все и делается: уж полог не полог — а парус, а вот и речка, а вот и рыбка и т. д. И лейтмотив один: соблазн, сначала "яблочками", потом речною радугою, потом огненной бездной, потом — седьмыми небесами... Она — морока и играет самым страшным.
А конь (голос коня) — его богатырство, зовущее и ржущее, пытается разрушить чары, и — как всегда — тщетно, ибо одолела — она:
Турий след у ворот — то есть еще один тур и дур».
По оценке самой поэтессы, с одной стороны, «эту вещь из всех моих... больше всего любили в России, ее понимали, то есть от нее обмирали — все, каждый грамотный курсант» (Соч., 2, с. 532-533). А с другой стороны, Цветаева писала Б. Пастернаку о поэме 10 марта 1923 г.: «Очень хочу, чтобы Вы мне написали о "Переулочках", что встает? Фабула (связь) ни до кого не доходит, — только до одного дошла: Чаброва, кому и посвятила, но у него дважды было воспаление мозга! Для меня вещь ясна, как день, все сказано. Другие слышат только шумы, и это для меня оскорбительно. Это, пожалуй, моя любимая вещь, написанная, мне нужно и важно знать, как — Вам. Доходят ли все три царства и последний соблазн? Ясна ли грубая бытовая развязка?»
Иными словами, поэма представляет собой ярчайший образец вербальной магии, пример осознанной суггестии: Цветаевой «вещь ясна», тогда как обычная знахарка шепчет свои заговоры, не задумываясь над их смыслом.
Потрясает поэма также чувством «интереса к русской старине и единства с жизнью своих предков». Сам образ колдуньи неслучаен и весьма характерен для русского национального восприятия природы и женского естества. Недаром мы встречаемся с поэмой и ее героиней в романе И. Ефремова «Лезвие бритвы» (переполненного, кстати, рассуждениями о психиатрии, суггестии, ведовстве).
«Прежде Гирин не любил и не понимал поэзии Цветаевой, но Сима открыла в ее великолепных стихах глубокую реку русских чувств, накрепко связанных с нашей историей и землей.
Под аккомпанемент первобытных звуков льющейся воды, шелестящей травы и отдаленного плеска моря, в прозрачных, как газовая ткань, весенних сумерках, она читала ему "Переулочки" — поэму о колдовской девке Маринке, живущей в переулочках древнего Киева. Молодец Добрыня едет в Киев, и мать не велит ему видеться с этой девушкой, потому что она превращает добрых молодцов в туров. Конечно, Добрыня первым делом разыскивает Маринку. Той нравится Добрыня, и начинается заклятие. Сперва чарами природы, потом телом прекрасным, потом ликом девичьим... Мороком стелется, вьется вокруг него колдовство, и вот только две души — ее и его — остаются наедине, заглядывая в неизмеримую глубину себя. Сгущается морок, и, наконец, удар копытом, скок, и от ворот по тонкому свежему снегу турий след» (1992, с. 131-132).
Кстати, «переулок», по определению В. Даля, «поперечная ул-ка; короткая улица, для связи улиц продольных» (1994, т. 3, с. 235). «Переулочки» Цветаевой — тексты заговорные, используемые для соединения двух людей; для обострения всех чувств и доведения их до абсурда. Героиня — ведьма; ведает, что творит. По определению того же И. Ефремова, «Слово "ведьма" происходит от "ведать" — знать и обозначало женщину, знающую больше других, да еще вооруженную чисто женской интуицией. Ведовство — понимание скрытых чувств и мотивов поступков у людей, качество, вызванное тесной и многогранной связью с природой. Это вовсе не злое и безумное начало в женщине, а проницательность. Наши предки изменили это понимание благодаря влиянию Запада в средневековье и христианской религии, взявшей у еврейской дикое, я сказал бы — безумное, расщепление мира на небо и ад и поместившей женщину на адской стороне. А я всегда готов, образно говоря, поднять бокал за ведьм, проницательных, веселых, сильных духом женщин, равноценных мужчинам!» (там же, с. 125-126).
Произнесший эти слова герой романа Иван Гирин — врач, физиолог, психиатр — чрезвычайно много рассуждает о суггестии, гипнозе, тайнах подсознания. И это не случайно. Одна из основных движущих сил развития человеческого интеллекта — желание воздействовать на себе подобных — находит реальное воплощение в понятии «суггестия» (внушение).
Суггестия является компонентом обычного человеческого общения, но может выступать и как специально организованный вид коммуникации, формируемый при помощи вербальных (словесная продукция) и невербальных (мимика, жесты, действия собеседника, окружающая обстановка и т д.) средств.
Феномен суггестии традиционно относили к областям магии, религии, медицины и психологии, и именно представителям данных направлений принадлежит львиная доля работ, посвященных указанной проблеме.
Каковы же общепринятые традиционные представления о суг-гест ии?
Магия (религия) издавна прибегала к внушению как к способу воздействия людей друг на друга. Сначала такое воздействие применялось интуитивно и только с развитием науки колдуны также попытались дать явлению суггестии свое объяснение.
В V в. до н. э. Геродот сообщил, что в наиболее развитой ассиро-вавилонской медицине заклинания, магические формулы или сожжение фигурок демонов сопутствовали приему снадобий — этим изгонялись злые духи, которые были главными причинами болезни. В папирусе Эберса, составленном за 2000 лет до н. э. даны рецепты 900 снадобий от различных недугов, употребление которых предлагалось обязательно сочетать с заклинаниями, в которых слова следовало произносить четко и повторять их по нескольку раз.
Заклинаниями и возложением рук на голову больного врачевали халдейские и египетские жрецы, персидские маги, индусские брамины и йоги. Римские писатели Марциал, Агриппа, Апулей и Плавт поведали об усыплении прикосновением рукою, сопровождаемом заклинаниями.
Исцеляя некоторых больных внушением, служители религиозных культов демонстрировали свое могущество, чудодейственную силу. Исцеление проводилось жрецами в храмах, возведенных в честь бога медицины Эскулапа в Древнем Риме, Асклепия в античной Греции, Сераписа в эллиническом Египте. Больше других прославилось святилище Асклепия в Эпидавре, названное асклейпио-ном. Лечение в асклейпионе начиналось с разработанной системы внушения. Совершались пышные ритуалы, включавшие в себя жертвоприношения, курение благовоний, принятие ванн, читались молитвы. Больных укладывали на шкуру дикого кабана, принесенного в жертву, и усыпляли. Некоторым из них снилось, будто сам бог указывает им средства излечения — это и было предписанием для дальнейшего лечения (см.: Линецкий, 1983).
Можно выделить несколько положений, принимаемых служителями магических и религиозных культов за аксиомы:
1. Человек состоит из вечной души и бренного тела Апулей утверждал, что «прикосновением, заклинаниями и запахами можно так усыпить человека, что он освобождается от своей грубой телесной оболочки и возвращается к чистой, божественной бессмертной природе».
2. Всякое добро, помощь и содействие, а также всякое зло, вред и несчастье происходят от стихийных духов (богов).
3. Идея обладает динамическим свойством: «делая внушение на срок, мы закладываем в импульсивный центр субъекта зерно некоего динамического существа, точный момент появления которого на свет мы определяем текстом внушения. Это динамическое существо будет в свое время действовать изнутри наружу; следовательно, оно не чувство, ибо существенной особенностью чувства является действие снаружи вовнутрь. Это идея, которую воля гипнотизера озаряет специальным динамизмом и в виде зародыша вкладывает в импульсивное существо субъекта, чтобы она в определенный день активно проявила заключенную в ней энергию, приведя в действие соответствующий центр. Это род одержимости» (Папюс, т. 1, 1992, с. 52). Эфемерных динамических существ, создаваемых человеческой волей (субъектов суггестии) оккультисты и маги называют элементарными существами или элементалами (а также лярвами, астроменталами).
4. Люди, владеющие техникой внушения, обладают якобы особой, только им присущей «жизненной силой», «животным магнетизмом», который они способны передавать другим людям. Известный врач и химик XVI столетия Теофраст Бомбаст Парацельс (1490-1541) считал изначальным источником магнетизма планеты и звезды. Целебная сила магнитов в том, что они вытягивают болезнь.
5. Вся магическая сила в огромной степени зависит от веры. П. Хасон в «Учебнике белой магии» утверждает: «вера — это то, что отбрасывает все остальное и расчищает поле для мгновенного действия. Это одна из тех ценных опор, которая поддерживает Вас временно, в течение всего Вашего магического действия и позволяет Вам поверить в неизбежность успеха, который является его слугой.
Это средство достижения особого состояния внушения себе временной мании величия, без которой невозможно колдовство». Ту же мысль находим у Парацельса. «Пусть предмет нашей веры будет действительный или ложный — последствия для вас будут одни и те же. Таким образом, если вера моя в статую святого Петра будет такая же, как в самого святого Петра, я достигну тех же эффектов, как их достиг бы верой в самого святого Петра. Все равно истинная это вера или ложная, она будет чудеса творить всегда».
Таким образом, многие идеи, которые будут впоследствии разработаны учеными, были высказаны еще колдунами и религиозными деятелями, хотя церковь препятствовала развитию научных представлений о внушении, так как это мешало сакрализации религиозных таинств.
В первой половине XVII столетия умами передовых мыслителей овладело учение выдающегося французского философа Рене Декарта (см.: 1936), которому принадлежит открытие рефлекса. Он относил рефлекторные механизмы только к низшим формам нервной деятельности, а произвольное поведение связывал с наличием в теле души, которая побуждает к различным страстям
Но наряду с этим у Декарта есть и следующее утверждение: если в пище, которую едят с аппетитом, неожиданно встречается какой-нибудь очень грязный предмет, то впечатление, вызванное этим случаем, может так изменить состояние мозга, что после него нельзя будет смотреть на эту пищу иначе как с отвращением. Гениальный мыслитель предугадал здесь элементы внушения, хотя официальная медицина того времени еще не приемлет такого понятия (См.: Линецкий, 1983, с 8-9).
Суггестия в медицине
Во второй половине XVIII в. венский врач Франс Антон Месмер (1734-1815) создал учение о «животном магнетизме». По его воззрениям, человек обладает свойствами магнита (причем отдельные люди одарены магнетической силой в особой степени) и гипнотические феномены вызываются магнетическим «флюидом», способным передаваться от субъекта к субъекту, оказывая целебное воздействие. «В клинике Месмера "магнетизирование" первоначально осуществлялось при помощи пассов, вызывающих конвульсивные кризы, а в последующем в связи с увеличением количества пациентов проводились коллективные сеансы. Для усиления эффекта ожидания в помещении создавалась определенная атмосфера: полумрак, выразительно задрапированные окна и стены, курился ладан, звучала музыка. Неожиданно появляйся Месмер, облаченный в лиловые одежды, и величественно прикасался руками к ожидающим магнетического воздействия больным, которые для проведения магнетических "флюидов" держались за металлические стержни, исходящие из дубовой бочки, наполненной магнитами. У пациентов развивался истерический припадок с судорогами, после чего наступал сон с последующим выздоровлением» (Овчинникова О. В. и др., 1989, с. 10). Месмер полностью отрицал роль психологического фактора и речи, хотя в заключении комиссии Французской академии наук (1784 г.) отмечается: «Воображение без магнетизма вызывает конвульсии... Магнетизм без воображения не вызывает ничего» (см.: Линецкий, 1983, с. 9-14; Тремнер, 1991, с. 11-13).
Ученик Месмера — магнетизер-любитель маркиз Шастенэ де Пюисегур открыл сомнамбулическую стадию гипноза, описал явление постгипнотической амнезии и сообщил о возможности словесной связи с загипнотизированным человеком {раппорта). Пюисегур был пионером в проведении прямого словесного внушения, не опосредованного какими-либо ритуалами.
В 1819 г. португальский аббат Фариа, который несколько лет провел в Индии и там изучил методы индийских магов, сделал важное открытие, что достаточно нескольких слов, чтобы вызвать у восприимчивых людей состояние сомнамбулизма. Усыпление проводилось повелительным приказом: «Спите!». Сон был фоном других внушений. В опубликованных трудах Фариа доказал непричастность сторонних сил к внушению; причину явления он видел в самом субъекте, подвергаемом внушению,— в его воображении.
Английский хирург Дж. Брэд (1795-1860) ввел технику гипнотизирования с помощью зрительной фиксации и словесного внушения. В 1843 г. он выпускает книгу «Неврология, или Трактат о нервном сне, рассматриваемом в его отношениях к животному магнетизму, со включением многочисленных успехов применения его к лечению болезней». Внушенный сон Брэд назвал гипнозом (от греч. hypnos — сон). Термин быстро привился, вытеснив популярное слово «магнетизм».
«Но удивительное дело,— отмечает Л. М. Линецкий,— сам по себе термин сыграл и отрицательную роль. Сложилось так, что гипнозом начали называть не только внушенный сон, но и другие внушения, которые ничего общего со сном не имеют. Гипноз слился с внушением вообще, хотя является только одним из множества его проявлений. Известно, что внушать можно и в бодрствовании, между тем внушение больше исследуется в рамках гипноза. Если до Брэда научная история внушения была связана с врачеванием, то со времен Брэда она связалась еще с гипнозом. Это тем более удивительно, что сам Брэд проявлял интерес к внушению в бодрствовании» (1983, с. 17).
Во второй половине XIX столетия центром изучения внушения и гипноза становится Франция.
В небольшом университетском городке Нанси, близ Парижа, сельский врач Амвросий Август Льебо (1823-1904) применял прямое словесное внушение для лечения больных, а профессор из университета Нанси Ипполит Бернгейм (1840-1919) был твердо убежден в том, что все проявления гипноза сводятся только к внушению. Он признается главой нансийской школы, а «столько раз проклятая наука о внушении» (по выражению Льебо) усилиями Бернгейма получает права гражданства. Девизом нансийцев стала фраза: «Гипноза нет, есть только внушение».
Одновременно в Париже в стенах Сальпетриерской психиатрической больницы формируется сальпетриерская школа. Ее возглавил метр неврологии того времени, член Французской Академии наук Жан Мартен Шарко (1825-1893). Шарко выдвигал на передний план физические воздействия, а внушению отводил второстепенную роль, считал применение гипноза в клинической практике вредным и делал поспешный вывод о том, что люди, расположенные к гипнозу, страдают болезненными отклонениями нервной системы.
В конце XIX в. изучение гипноза и внушения в медицинских кругах приобретает все более научный характер, хотя филологи по-прежнему отстранены от решения задач такого плана. Тем не менее, представителям медицины с неизбежностью приходится признавать очевидные факты взаимозависимости языка и суггестии.
Неонансийская школа. Глава — аптекарь Эмиль Куэ (1857-1926) — решающее значение во внушении придавал воображению: «Нет внушения, есть только самовнушение». В начале 900-х годов в Нанси открылась клиника, в которой больные обучались приемам целебного самовнушения. Куэ называл своих больных учениками. Прежде всего «ученики» должны были поверить в возможность самовнушения. Для этого предлагалось внушить себе. «Я падаю вперед» или «Я падаю назад»; скрестив пальцы рук, внушать себе, что невозможно их разъединить и пр. Убедившись в том, что он овладел приемами самовоздействия, «ученик» с закрытыми глазами шепотом внушал себе избавление от беспокоящих явлений. Это внушение он повторял по нескольку раз в день — перед сном и тотчас после пробуждения, а также в других ситуациях (см.: Линецкий, 1983, с. 22-24). И хотя В. М. Бехтерев на четверть века опередил Куэ в лечении самовнушением (аутотренингом), он с большим интересом отнесся к самому Куэ и его методу и писал в статье «Самовнушение и куэизм как исцеляющий фактор»: «Нет надобности говорить, что популярности своей Куэ обязан и своей обаятельной личности, и своему бескорыстию, и всей той атмосфере, которая постепенно создавалась вокруг его имени, благодаря успешным результатам его лечения, состоящего столько же в самовнушении, сколько в массовом внушении во время самой его беседы, и во время его демонстраций, и во время последнего общего терапевтического внушения... Успех Куэ есть успех убежденного проповедника, и надо быть Куэ, чтобы достигать подобных же результатов».
В России изучение внушения и гипноза имеет свою историю.
Так, А. А. Токарский (1859-1901) в работе «Гипнотизм и внушение» (1888 год) писал: «Я не хочу этим приравнивать явления внушения к простым рефлекторным актам низших мозговых центров. Принимая ясно выраженный характер рефлексов, явления эти остаются, тем не менее, психологическими, так как в цепи развивающихся явлений находится также идея. Это условие резко отличает простой рефлекс от акта внушенного, хотя последний по неизбежности своего развития и не отличается от первого». По мнению А А. Токарского, в гипнозе происходит расстройство ассоциации. Это лишает человека возможности правильного, адекватного восприятия действительности»: оно становится ложным, галлюцинаторным, в результате чего кора головного мозга перестает сдерживать низшие (подкорковые) мозговые образования.
Профессор Харьковского университета В. Я. Данилевский (1852-1939) связывает гипноз не только с рефлекторными механизмами, но и с эмоциональным состоянием: гипнотизация человека, по его мнению, сводится к принуждению, сосредоточению внимания и угнетению воли.
В. М. Бехтерев по праву считается основоположником отечественной психотерапии. С 1890 года он разрабатывает систему самовнушения, которую особенно охотно применяет в лечении больных алкоголизмом. Больной должен был многократно перед сном и после пробуждения произносить вполголоса: «Я дал себе зарок не только не пить, но и не думать о вине; теперь я совершенно освободился от пагубного соблазна и о нем вовсе не думаю». В. М. Бехтерев заложил Фундамент исследования социально-психологического значения внушения. В 1897 г. он выступил в Военно-медицинской академии с речью «Внушение и его роль в общественной жизни», где впервые проанализировал роль внушения в межличностных отношениях и в происхождении психических эпидемий, обосновал принципы и преимущества коллективной гипнопсихотерапии и показал, что внушаемость личности в коллективе повышается.
Школа И. П. Павлова рассматривала гипноз как частичный сон, частичное торможение, переходное состояние между бодрствованием и сном, а также выделяла уравнительную, парадоксальную и ультрапарадоксальную фазы. В частности, в парадоксальной фазе, названной фазой внушения, на сильные раздражители реального мира отмечается либо слабая реакция, либо отсутствие ее, а слабые словесные воздействия вызывают сильную реакцию, что обеспечивает максимальную эффективность словесного внушения. Слово как универсальный специфический условный раздражитель (сигнал сигналов) может вызывать в соответствии с его сложным смысловым значением самые разнообразные реакции, связанные с воздействием любых физических стимулов, сигнализируя и заменяя их.
Параллельно 3. Фрейд изложил свою интерпретацию механизма внушения в работе «Массовая психология и анализ человеческого "Я"», где утверждал, что для гипнотической связи, представляющей собой подобие влюбленной самоотдачи, характерны уступчивость, снятие критики по отношению к гипнотизеру, отсутствие самостоятельности и инициативы, концентрация на личности гипнотизера, занимающего место идеала «Я» (всемогущего отца, вождя массы). Особенности массовой психологии 3. Фрейд объяснял механизмом филогенетической памяти, хотя отмечал, что даже при полной суггестивной податливости сохраняется «моральная совесть» загипнотизированного (см.: Фрейд, 1991, с. 71-138).
Резюмируя результаты изучения суггестии в медицинском и психологическом аспектах, выделим следующие важные для нашего исследования положения:
1. Внушение соотносилось с воображением и эмоциями.
2. Был обнаружен раппорт — возможность словесной связи с загипнотизированным человеком.
3. Выявили наличие прямого и косвенного словесного внушения.
4. Внушение рассматривалось в узких рамках гипноза, а в гипнозе видели много общего с обычным сном.
5. Открыты приемы целебного самовнушения (аутотренинга).
6. Отмечено влияние личности гипнотизера на процесс внушения.
7. Суггестивное воздействие связывали с расстройством ассоциации (диссоциацией) психики.
8. Внушение начали связывать с межличностными отношениями, происхождением психических эпидемий.
9. Установили, что внушаемость личности в коллективе повышается, хотя «моральная совесть» загипнотизированного сохраняется даже при полной суггестивной податливости.
10. Слово признано универсальным специфическим условным раздражителем — сигналом сигналов, способным заменять воздействие любых физических стимулов.
При этом, хотя «в построении теоретической концепции гипноза происходит освобождение от односторонности и все более начинает проявляться тенденция к междисциплинарному подходу (сближение и объединение физиологии, психоанализа, экспериментальной психологии» (Овчинникова О. В. и др., 1989, с. 16-17), лингвистика по-прежнему остается в стороне, не считая суггестию объектом, достойным внимания в связи с отсутствием специальных методов исследования латентных вербальных механизмов.
На эту особенность обратил внимание Б. Ф Поршнев, создавая теорию палеопсихологии, осмысливая начало человеческой истории: «О внушении написано много исследований, но, к сожалению, в подавляющем большинстве медицинских, что крайне сужает угол зрения. Общая теория речи, психолингвистика, психология, физиология речи не уделяют суггестии сколько-нибудь существенного внимания, хотя, можно полагать, это как раз и есть центральная тема всей науки о речи, речевой деятельности, языке» (1974).
Обратимся к традиционным определениям внушения. В. М. Бехтерев определяет суггестию как «оживление у испытуемого или прививание ему путем слова соответствующего внешнего или внутреннего раздражения» (1991, с. 336). К. М. Варшавский утверждает: «Не следует смешивать убеждение с внушением. Убеждение — это воздействие одного человека на другого доводами разума; это сознательное восприятие слова. Внушение — это также словесное воздействие, но воспринимаемое без критики» (1973, с. 4). «Внушение есть универсальное явление общественной жизни, неотъемлемое свойство любого нормального человеческого общения» (О. В. Овчинникова и др., 1989, с. 72). А. М. Свядощ приводит следующее определение: «Внушение (suggestio) — подача информации, воспринимаемой без критической оценки и оказывающей влияние на течение нервно-психических процессов. Путем внушения могут вызываться ощущения, представления, эмоциональные состояния и волевые побуждения, а также оказываться воздействие на вегетативные функции без активного участия личности, без логической переработки воспринимаемого» (1982, с 205). Иными словами, суггестия традиционно определяется как воздействие на человека (прежде всего, словесное), воспринимаемое им без критической оценки — латентное (скрытое) вербальное воздействие.
Наиболее часто суггестия целенаправленно и сознательно используется в медицине и изучается преимущественно в связи с вопросами психотерапии.
Часть исследователей (А Г. Иванов-Смоленский, К. И. Платонов и др.) называют психотерапию речевой терапией. Ряд других авторов (В. Н. Мясищев, А М. Свядощ) не согласны с таким определением, «так как информация может передаваться и безречевым путем, поскольку ее несут не только речь врача, но и сопутствующие ей мимика, жесты, интонация и весь внешний облик говорящего» (Свядощ, 1982, с. 199). Особенно настаивают на вторичности слова, как это ни странно звучит, представители направления, именуемого «нейро-лингвистическим программированием» (НЛП), утверждающие, что воздействие происходит преимущественно на невербальном, кинестетическом уровне.
Диалектически «примиряют» обе концепции мнение психотерапевта А. Б. Добровича, предлагающего рассматривать речь и все сопутствующие ей компоненты как «пучок языков» (1981). Это вполне соответствует исследованиям современных психолингвистов, посвященным изучению невербальных компонентов коммуникации (см., напр.: Горелов, 1980; 1987; 1991). Вполне естественно поэтому, что с какой бы точки зрения ни изучалось явление суггестии, специалисты различных профилей приходили к выводу о необходимости комплексного подхода для ее описания.
Об отношении к языку и суггестии магов и представителей медицины мы уже писали выше. Добавим только, что принимающим аппаратом признаны лобные доли коры головного мозга: «Очевидно, можно даже сказать, что лобные доли есть орган внушаемости» (Поршнев, 1974, с. 187).
При этом упрощенное отношение к проблемам вербальной суггестии не всегда позволяет медикам объяснить полученные в ходе экспериментов результаты. Конечно, в случае задач низшего порядка, связанных с простейшими физиологическими реакциями организма, все достаточно просто: выработав сосудистый рефлекс на тепло или холод (фиксируемый специальным прибором — плетизмографом) — можно наблюдать аналогичные реакции и на соответствующие вербальные команды (см.: Рожнов, Рожнова, 1987, с. 197-198).
Однако по мере усложнения коммуникативных задач появляются противоречия, снять которые можно только на уровне согласования параметров текстов в соответствии с определенными коммуникативными целями. Так, Н. И. Чуприкова отмечает' «Известно, например, что в ряде случаев подчинить поведение высшим социальным требованиям представляет трудную задачу, с которой люди не всегда в равной степени успешно справляются» (1967, с 3-5). Прямая словесная инструкция не всегда обеспечивает точную и однозначную реакцию личности и нуждается в дополнительном (часто также вербальном) подкреплении. В. С. Мерлин показал, что словесная инструкция затормозить проявление ранее выработанной оборонительной реакции на условный раздражитель действует у одних испытуемых с хода, у других с заметными затруднениями. В последнем случае на помощь привлекались поощряющие мотивы: например, экспериментатор говорит, что опыт проводится не просто в научных целях, но имеет задачей выяснить профпригодность испытуемых, — и теперь они успешно справляются с задачей затормозить движение. Значит, эта мотивировка устранила, сняла некое противодействие инструкции, которое имело место. У некоторых испытуемых В. С. Мерлин обнаружил, наоборот, ярко выраженную преувеличенную («агрессивную») реакцию после получения словесной инструкции на торможение: вместо отдергивания пальца при появлении условного сигнала (которое инструкция требовала затормозить) они с силой жмут рукой в противоположном направлении. Значит, к инструкции приплюсовался некоторый иной стимул: либо гетерогенный, либо просто негативный, антагонистический (см.: Поршнев, 1974, с. 185).
Суггестия в лингвистике
Постижение сущности человека, его сознания, души, смысла существования также производилось в соотношении с проблемами воздействия языка: «Каждая серьезная философская концепция сопряжена со своим особым, только ей присущим, языком Отчетливо разными вырисовываются перед нами языки философий Канта, Гегеля, Ницше, Гуссерля, Витгенштейна, Хайдеггера. Серьезные философски ориентированные разделы науки — квантовая механика, теория относительности — это также построения, обладающие своими собственными языками. ...Разные религиозные системы оказываются порожденными разными языками. Разные языки обладают разной выразительной силой. Но измерять выразительную силу языка мы не умеем. И важнее, может быть, даже другое — одни языки навсегда остаются эзотерическими (эзотеризм здесь гарантируется трудностью восприятия), другие становятся mass media» (Налимов, 1989, с. 10-11). Философ, по мнению В. В. Налимова, это тот, кто владеет всей полифонией философских языков. А поскольку философы пытались объяснить мир, им приходилось, наряду с лингвистами, постигать и тайны языка.
В статье Д. Мосса и Э. Кинга (Moss and Keen, 1981), посвященной экзистенциально-феноменологическому подходу к пониманию сознания, утверждается: «Человек лингвизирует свой мир, и лингви-зация в этом смысле есть творческий процесс. Человек живет в мире, пересотворяемом непрерывно с помощью его собственного языка. Более всего центральные места и моменты в его мире оказываются обозначенными собственными именами. Наша открытость миру не просто структурируется языком, но также трансформируется с его помощью» (с. 115).
Л. Витгенштейн в своем логико-философском трактате утверждает: «5.6 Границы моего языка означают границы моего мира. ...4002. Человек обладает способностью строить язык, в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, что означает каждое слово—так же, как люди говорят, не зная, как образовались отдельные звуки» (1958).
Х.-Г. Гадамер — современный немецкий герменевтик считает, что «принцип герменевтики просто означает, что мы должны стараться понять все, что можно понять. Именно это я имел в виду, когда говорил: "Бытие, которое можно понять, —это язык"» (1977, с. 31). И далее: «Сегодня наука и присущий человеку опыт о мире встречается при решении философской проблемы языка» (там же, с. 127).
Вплотную подошли к осознанию проблемы языковой суггестии также нейрофизиологи и психобиологи.
Так, биоантрополог М Коннер в конце книги «Спутанное крыло. Биологические ограничения человеческого духа» (Коппег, 1982) пишет: «мы хотим снова ощутить человеческую душу как душу, а не как биоэлектрический гул; человеческую волю как волю, а не как громадную волну гормонов; человеческое сердце не как волокнистый влажный насос, а как метафорический орган понимания. Мы 29
не нуждаемся в том, чтобы верить в них как в метафизические сущности — они реальны, как тело и кровь, из которых они сделаны Мы должны верить в них как в сущности; не как в анализируемые фрагменты, а как целое, сделавшееся реальным в нашем созерцании их, с помощью слов, которые мы употребляем, говоря о них, с помощью способа, которым мы обращаем их в речь... Для нас, со всем нашим спотыканием и среди нашего ужасного смущения, надо попробовать освободить спутанное крыло» (с. 435-436).
Следует упомянуть также статью П. Д. Мак-Лина «Воля к власти, уходящая корнями в мозг» {Me Lean, 1983), в которой говорится о влиянии биологической предыстории человека на его устремленность к власти.
Предвосхитил труды этих ученых Б. Ф. Поршнев, попытавшийся соединить новейшие открытия в области археологии, антропологии, лингвистики для объяснения глубоких эволюционных слоев в психике, мышлении, языке современного человека (см.: 1964, 1968, 1974, 1979).
Раскрывая действие механизма суггестии, Б. Ф Поршнев по сути присоединяется к концепции социального происхождения высших психологических функций человека, развитой известным советским психологом Л. С. Выготским применительно к психическому развитию ребенка (Выготский Л. С, Лурия А. Р., 1993). Согласно Выготскому, все высшие психические функции суть инте-риоризованные социальные отношения: человек и наедине с собой сохраняет функции общения.
По мнению Б. Ф Поршнева, зарождение второй сигнальной системы и появление языка напрямую связано с явлением суггестии: «Вначале, в истоке, вторая сигнальная система находилась к первой сигнальной системе в полном функциональном биологическом антагонизме Перед нашим умственным взором отнюдь не "добрые дикари", которые добровольно подавляют в себе вожделения и потребности для блага другого: они обращаются друг к другу средствами инфлюации, к каковым принадлежит и суггестия, для того чтобы подавлять у другого биологически полезную тому информацию, идущую по первой сигнальной системе, и заменить ее побуждениями, полезными себе» (1974, с. 417). «Вторая сигнальная система родилась как система принуждения между индивидуумами: чего не делать, что делать» (там же, с. 422).
Б. Ф. Поршнев утверждает, что человек в процессе суггестии интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, выступая как бы другим для себя самого, контролирующим, регулирующим и изменяющим благодаря этому собственную деятельность. Этот процесс уже не может осуществляться в действиях с предметами, он протекает как речевое действие во внутреннем плане. Механизм «обращения к себе» оказывается элементарной ячейкой речи-мышления. Дипластия—элементарное противоречие мышления—трактуется Б. Ф. Поршневым как выражение исходных для человека социальных отношений «мы — они». Развитие феномена суггестии, по Б. Ф. Поршневу, в целом укладывается между двумя рубежами: «возникает суггестия на некотором предельно высоком уровне интердикции, завершается ее развитие на уровне возникновения контрсуггестии» (1974, с. 429).
Здесь мы сталкиваемся, как минимум, с двумя проблемами, над которыми долгое время размышляют лучшие лингвистические умы. Это проблема происхождения языка и проблема функций языка.
Проблема возникновения языка занимала и философов и лингвистов, и решение ее, еще со времен античности, сводилось к двум основным вариантам: появился ли язык «по установлению» (thesei) или «по природе» (physei) вещей? Античная философия высказала почти все возможные точки зрения, которые впоследствии главным образом углублялись и комбинировались. Если философ считал, что язык создан «по установлению», то он должен, естественно, отвечать на вопрос, кто его «установил», и здесь возможны следующие ответы, бог (боги), выдающийся человек или коллектив людей (общество). Возможны комбинации этих ответов: человек, наделенный божественной силой, человек совместно с коллективом людей. Если же философ полагал, что язык создавался главным образом «по природе», то его гипотеза утверждала или то, что словам соответствуют свойства вещей, или то, что им соответствуют свойства человека (его поведение), или то и другое вместе (см.: Якушин Б. В., 1985, с. 6).
Б. Ф. Поршнев выдвигает суггестивную теорию происхождения языка, подтверждая свою гипотезу данными нейрофизиологов о том, что из всех зон коры головного мозга человека, причастных к речевой функции, т. е. ко второй сигнальной системе, эволюционно древнее прочих, первичнее прочих — лобная доля, в частности префронтальный отдел. Этот вывод отвечает тезису, что «у истоков второй сигнальной системы лежит не обмен информацией, т. е. не сообщение чего-либо от одного к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого — особое общение еще до прибавки к нему функции сообщения» (Поршнев, 1974, с. 408).
Проанализировав практически все основные гипотезы происхождения языка, Б В. Якушин приходит к выводу о неуклонном росте мощности информационных потоков, обусловленных тяжестью борьбы за существование через стрессируемость организма, которая «расшатывала генетический фонд первобытных людей, делая его многообразным. Соответственно разнообразными становились и их индивидуальные способности, расширялся диапазон выраженности инстинктов и потребностей и, прежде всего, инстинктов роста, познания и свободы. Все это приводило к усложнению иерархии сообщества, к частному перемещению индивидов по уровням и к трудностям управления коллективом. Возрастает роль доминирующих индивидов и лидеров. Для контроля над сообществом и управления им необходимо оптимизировать сбор и обработку информации о его состоянии.
Усложняющиеся формы труда и борьбы, взаимодействующие с развивающимся мышлением, требовали более тонкого и информированного управления» (1985, с. 135).
В данном случае напрямую связываются язык, информация и управление, что соотносится с гипотезой Б. Ф. Поршнева об особой роли суггестии в процессе становления и развития языка, а также с данными психолингвистов, посвященных онтогенезу речевой деятельности.
По определению «Лингвистического энциклопедического словаря», функции языка представляют собой проявление его сущности, его назначения и действия в обществе, его природы, т. е. они являются его характеристиками, без которых язык не может быть самим собой. Двумя главнейшими, базовыми функциями языка являются: коммуникативная — быть "важнейшим средством человеческого общения" (В. И. Ленин), и когнитивная (познавательная, гносеологическая, иногда называемая экспрессивной, т. е. выражения деятельности сознания) — быть "непосредственной действительностью мысли" (К. Маркс)» (1990, с. 564).
Волюнтативная функция (функция воздействия) считается частной, производной коммуникативной функции. По-видимому, это связано с попыткой найти механизмы развития языка внутри самого языка, рассматривать язык как саморазвивающуюся систему. Действительно, можно предположить, что в языке действуют две тенденции: тенденция к экономии произносительных усилий и тенденция к наибольшей выразительности, взаимодействие которых и способствует развитию языка на самых различных уровнях. Но тогда для теоретического удобства подобной трактовки следует представить себе и услужливых дикарей, отдающих соперникам последнюю кость или женщину. В противном же случае следует признать наличие суггестивной (волюнтативной) функции языка как одной из ведущих (базовых), потому что даже сбор информации происходил с целью оптимального управления человеком, сообществом людей или обстоятельствами. Обратившись же к современным психологическим теориям, описывающим отнюдь не первобытных людей с потребностями первой сигнальной системы (см., напр.: Шост-ромЭ., 1992; Джеймс М., ДжонгвардД., 1993; Литвак М. Е., 1992; ЛитвакМ. Е., 1994; КарнегиД., 1989; БернЭ., 1991; ИгнатенкоА., 1994 и др.), мы заметим, что потребности манипулировать себе подобными не только не исчезли, но и возросли неимоверно.
По-видимому, именно объективности и непредвзятости не хватало лингвистическим исследованиям для того, чтобы изучить суггестивные аспекты языка. Любопытен такой пример. В статье «Объективная и нормативная точка зрения на язык» А. М. Пешков-ский пишет: «Объективной точкой зрения на предмет следует считать такую точку зрения, при которой эмоциональное и волевое отношение к предмету совершенно отсутствует, а присутствует только одно отношение — познавательное. ..Такова точка зрения наук математических и естественных. Если подходить к науке о языке с этим различением субъективного и объективного, то языковедение окажется наукой не гуманитарной, а естественной» (1959, с. 50).
Однако, когда речь заходит о реализации этого объективного подхода при анализе явлений языка, то часть явлений действительно оценивается объективно- «Прежде всего, по отношению ко всему народному языку... у лингвиста, конечно, не может быть той наивной точки зрения, по которой все особенности народной речи объясняются порчей литературного языка» (там же, с. 51), а другая часть явлений того же, по сути, происхождения, исключается (по-видимому, в силу отсутствия необходимых объяснений) из этого ряда: «В естественном состоянии все, кроме сумасшедших и сумасшествующих (колдуны, шаманы, заклинатели), говорят нормально, т. е. понятно» (там же, с. 56). И так происходило повсеместно: непонятные явления отрицались и относились к области суеверий или мистики, хотя, по мнению естествоиспытателя А. М. Бутлерова «несомненно, что в отрицание, как и в допущение, легко вкрадывается предвзятость и можно сказать суеверие. ...Подозревать и упрекать взаимно друг друга могут здесь обе стороны, и уж конечно, при господствующем направлении философского познания, легче впасть в суеверие отрицающее, чем наоборот» (1889, с. 13).
Подлинную объективность и непредвзятость в оценке непонятных явлений можно найти в работах В. Н. Волошинова, П. А. Флоренского: «Слово магично и слово мистично. Рассмотреть, в чем магичность слова, это значит понять, как именно и почему словом можем мы воздействовать на мир» (Флоренский, т. 2, 1990, с. 252-253). И далее: «И речь, как ни считают ее бессильной, действует в мире, творя себе подобное. И как зачатие может не требовать лично-сознательного участия, так и оплодотворение словом не предполагает непременно ясности сознания, раз только слово уже родилось в общественную среду от слово-творца или, точнее, слово-культиватора, бывшего ранее. Вот почему магически мощное слово не требует, по крайней мере, на низших ступенях магии, непременно индивидуально-личного напряжения воли, или даже ясного сознания его смысла. Оно само концентрирует энергию духа» (там же, с. 273).
Те же факты отмечают и практики-гипнотизеры: «Слово гипнотизера имеет власть над психикой человека и над его телом» (Мессинг, 1989, с. 62). Но они же отмечают, что гипноз — еще малоизученное явление. Его не так-то просто объяснить только торможением участков коры больших полушарий: «Вот льется кровь из глубокой раны, явно перерезана какая-нибудь крупная артерия. Над раной склоняется знахарь. Шепчет какие-то слова. И — кровь останавливается! И не играет в этом случае роли, кто ранен — верящий ли в заклинания человек или не верящий никаким знахарям. Кровь останавливается... Но ничего чудесного здесь нет Это тоже, вероятно, одна из форм гипноза. Я говорю с такой убежденностью и знанием дела, потому, что и сам умею не хуже знаменитых знахарей "заговаривать зубы" и изгонять головную боль. Делал я это тысячи раз. Конечно, я обхожусь без заклинаний и нашептываний. Они не нужны. Я просто смотрю на моего пациента и представляю при этом свою, не беспокоящую меня челюсть, свой здоровый зуб. И разговариваю при этом с человеком о его болезни. Зуб перестает болеть. Занимает это столько же времени, сколько вы затратили, чтобы прочитать эти строки» (1989, с. 62).
Здесь В. Мессинг явно противоречит себе: «Обхожусь без заклинаний», но «разговариваю». По сути, он приводит иллюстрацию использования именно вербальных средств внушения. Хотя сама по себе мысль о том, что «дело не в словах» достаточно распространена. Любит это повторять А. М. Кашпировский в своих лечебных сеансах, а Август Форель еще в 1928 году писал: «Советую образованным скептикам открыто заявить: "Я обращаюсь не к вашему сознательному Я, не к вашему рассуждающему разуму, а к вашему подсознанию, которое одно является виновником ваших страданий. Поэтому не обращайте внимания на то, что я говорю, и не вдумывайтесь в это"» (с. 147).
Веками люди пытались найти идеальные слова, породить лечебные тексты — заговоры, молитвы, мантры, формулы гипноза и аутотренинга. Самые удачные из них запоминали, переписывали, передавали из поколения в поколение Человек, профессионально владеющий языком, считался чародеем. Вербальная магия — наука и искусство — жива и поныне. Колдуны, экстрасенсы, психотерапевты, модные «нэлперы» с разной степенью успешности представляют ее.
И все-таки ближе всех к разгадке тайны суггестии стоят лингвисты, филологи — люди, изучающие Тайны языка.
На почве эзотерических лингвистических знаний жрецов «родилась и древнейшая философия языка: ведийское учение о слове, учение о Логосе древнейших греческих мыслителей и библейская философия слова... Согласно ведийской религии священное слово — в том употреблении, какое дает ей "знающий", посвященный, жрец — становится господином всего бытия, и богов, и людей. Жрец — "знающий" определяется здесь как повелевающий словом,—в этом все его могущество. Учение об этом содержится уже в Риг-Веде», — слова эти написаны М. М. Бахтиным в начале XX века, когда язык вновь оказался для философов реальностью, скрывающей тайну бытия (по мнению В. В. Налимова, в XVII-XIX вв. такой реальностью считалось мышление). И если еще в конце XIX в. (в 1871 г.) И. А. Бодуэн де Куртенэ писал: «Языковедение вообще мало применимо к жизни: с этой точки зрения в сравнении, например, с физикою, химией, механикой и т. п. оно является полнейшим ничтожеством. Вследствие того оно принадлежит наукам, пользующимся весьма малою популярностью, так что можно встретить людей даже очень образованных, но не понимающих или даже вполне отрицающих потребность языковедения» (1963, т. 1, с. 50). И только «маленькая горсточка чудаков в квадрате признает язык в качестве предмета, достойного исследования, а языкознание, таким образом, как науку, равноправную с другими науками» (там же, с. 221).
Как выяснилось позже, именно развитие точных и естественных наук приведет к повышенному интересу к философии языка и языковым проблемам. «Если мы теперь хотим говорить о смыслах нашего Мира в целом, то его природе надо будет приписать тек-стово-языковую структуру. Здесь мы перекликаемся с герменевтической философией Хайдеггера: его теория познания исходит из представления о Мире как о своеобразном онтологизированном тексте Соответственно, сознание человека, раскрывающее смыслы через тексты, выступает перед нами как языковое начало — нам становится понятной метафора Хайдеггера-Рикера' Человек есть язык», — пишет доктор технических наук, физик В. В. Налимов (1989, с 118).
По большому счету, для языкознания эта идея привычна, потому что еще великий Гумбольдт писал; «Язык — это объединенная духовная энергия народа, чудесным образом запечатленная в определенных звуках, в этом облике и через взаимосвязь своих звуков понятная всем говорящим и возбуждающая в них примерно одинаковую энергию. Человек весь не укладывается в границы своего языка; он больше того, что можно выразить в словах; но ему приходится заключать в слове свой неуловимый дух, чтобы скрепить его чем-то, и использовать слова как опору для достижения того, что выходит за их рамки. Разные языки — это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее» (1984, с. 349).
Поразившая впоследствии умы гипотеза лингвистической относительности Сепира-Уорфа, восходящая к идеям В. Гумбольдта, состояла в том, что язык навязывает человеку нормы познания, мышления и социального поведения: мы можем познать, понять и совершить только то, что заложено в нашем языке (Сепир, 1934; Уорф, 1960). В. А. Звегинцев по-своему преобразовал эту идею: «Лингвисты, пожалуй, даже несколько неожиданно для себя обнаружили, что они фактически еще не сделали нужных выводов из того обстоятельства, что человек работает, действует, думает, творит, живет, будучи погружен в содержательный (или значимый) мир языка, что язык в указанном аспекте, по сути говоря, представляет собой питательную среду самого существования человека и что язык уж во всяком случае является непременным участником всех тех психических параметров, из которых складывается сознательное и даже бессознательное поведение человека» (1969, с. 19).
Теоретическое осознание необходимости динамического подхода к языку стало в настоящее время нормой. Начиная с Гумбольдта, писавшего: «Каждый язык заключается в акте его реального порождения. Расчленение языка на слова и правила — это лишь мертвый продукт научного анализа» (1974, с. 70), и кончая современными лингвистами, проблема функционального, человеческого подхода обсуждалась неоднократно. Так, Ю. Н. Караулов отмечает: «В силу общей бесчеловечности современной лингвистической парадигмы место подлинно антропного фактора в ней, место антропного характера создаваемого ею образа языка занимает антропоморфический, человекоподобный, порождаемый стремлением уподобить — одушевить, оживить, очеловечить — мертвый образ. Это стремление, естественно, приводит к фетишизации языка-механизма, языка-системы и языка-способности, к мифологическому его переживанию. ...Так или несколько иначе понятая система, отождествленная с языком (образом языка), представляет собой на деле объект идеальный, поскольку она есть продукт рефлектирующего ума лингвиста, но, тем не менее, такая система в лингвистической парадигме рассматривается без опосредования ее человеком» (1987, с. 20-21).
В чем же выход? «Выход видится в обращении к человеческому фактору, во введении в рассмотрение лингвистики, в ее парадигму языковой личности как равноправного объекта изучения, как такой концептуальной позиции, которая позволяет интегрировать разрозненные и относительно самостоятельные свойства языка» (Караулов, 1987, с. 21).
Б. Ф. Поршнев связывал лингвистическое изучение суггестии, прежде всего, с прагматикой — одним из аспектов нарождающейся в то время семиотики и писал по этому поводу: «Один из основателей семиотики—Ч. Моррис выделил у знаков человеческой речи три аспекта, три сферы отношений: отношение знаков к объектам — семантика; отношение знаков к другим знакам — синтаксис; отношение знаков к людям, к их поведению — прагматика. Все три на деле не существуют друг без друга и составляют как бы три стороны единого целого, треугольника. Но, говорил Моррис, специалисты по естественным наукам, представители эмпирического знания преимущественно погружены в семантические отношения слов; лингвисты, математики, логики — в структурные, синтаксические отношения; а психологи, психопатологи (добавим, нейрофизиологи) — в прагматические. Из трех частей семиотики прагматика наименее продвинута, так как наиболее трудна» (1974, с. 188).
Сегодня появилось множество работ, посвященных лингвистической прагматике, и уже можно с достаточной очевидностью сказать, что опасения, высказанные Б. Ф. Поршневым: «возможна ли в рамках "семиотики" "прагматика" как особая дисциплина'.'» оказались обоснованными. «По своему положению, как составная часть семиотики, носящей довольно формализованный характер, она обречена заниматься внешним описанием воздействия знаков речи на поступки людей, не трогая психических, тем более физиологических, механизмов этого воздействия, следовательно, ограничиваясь систематикой» (1974, с. 193). По сути, так и получилось. Сейчас уже ясно, что прагматика, в большинстве случаев, представляет собой область лингвистических исследований без всяких границ, и, самое главное, в ней отсутствуют особые метод и приемы исследований, так что считаться самостоятельной дисциплиной она не может.
Сосредоточение внимания большинства исследователей-прагматиков на описании правил и условий успешной коммуникации, которые, к тому же, выводятся чаще всего на основании придуманных примеров, приводит к тому, что, с одной стороны, функционирующий реально язык максимально схематизируется, а с другой, приходится вводить множество дополнительных параметров, «реставрирующих» реальный (или предполагаемый) контекст высказывания («пресуппозиция», «иллокутивный акт», «каузатив» и др.).
Теоретический выход из этого противоречия предложил еще Б. Ф. Поршнев: «Но если двинуться к психологическому субстрату, если пересказать круг наблюдений прагматики на психологическом языке, дело сведется к тому, что с помощью речи люди оказывают не только опосредованное мышлением и осмыслением, но и непосредственное побудительное или тормозящее (даже в особенности тормозящее) влияние на действия других» (1974, с. 193).
Позже ту же идею высказал Г. В. Колшанский: «К сфере прагматического воздействия относится использование языка в психотерапии, в процессе которой слово используется не просто в его прямом и переносном значении, но и в целях внушения пациенту реальности той картины, которая создается врачом для исцеления больного. В этом случае особенно наглядно проявляется некоторая относительная семантическая свобода языка, которая используется для создания целебно воздействующей идеальной картины (успокоение, снятие страхов и т. д.)» (1990, с. 101).
И поскольку «прагматика» является, по существу, термином, Дублирующим термин «языкознание», хотя в несколько расширенном значении («нестандартное языкознание; языкознание, выходящее за свои рамки») возможно предположить, что реальным путем к изучению суггестивных механизмов языка является:
1) выход за несуществующие фактически рамки лингвистической прагматики: доведение ее постулатов до логического конца;
2) использование всего рационального, что накоплено в языкознании;
3) подлинно комплексный подход к проблеме (включая разработку особых методов исследования, ориентирующихся не только на вербальные реакции информантов, но и объективные психофизиологические параметры).
«Прагматическая направленность любого текста оказывается весьма существенным признаком определенной организации текста, поскольку она ведет к достижению конкретного результата для коммуниканта, т. е. имеются в виду все виды воздействия на них. ...При этом воздействие отправителя текста может выступать либо как непосредственное побуждение к действию, либо как скрытое воздействие для формирования определенного умственного состояния получателя текста. Но в каждом конкретном случае воздействие на получателя информации осуществляется при активизации различных сторон психологического механизма восприятия текста получателем. ...Прагматика может рассматриваться как авторская работа над текстом» (Мецлер, 1990, с. 29-30).
Отсюда следует, что для постижения суггестивных свойств языка нужно изучать тексты, а тексты осуществляют явное (семантическое) и скрытое (латентное) воздействие на адресата.
С другой стороны, «текст всегда в буквальном смысле парадоксален» (Барт, 1989, с 416). Есть ли какие-то универсальные моменты в противоречивых и изменчивых текстах? Интересные мысли высказал по этому поводу А. М. Пешковский в статье «Объективная и нормативная точка зрения на язык». «Затрудненное понимание есть необходимый спутник литературно-культурного говорения. Дикари просто "говорят", а мы все время что-то "хотим" сказать... "Непонятность" литературного наречия для самых говорящих на нем обусловливается обшей сложностью культурной жизни. ...Можно даже сказать, что точность и легкость понимания растут по мере уменьшения словесного состава фразы и увеличения ее бессловесной подпочвы. Чем меньше слов, тем меньше поводов для недоразумений. Это прямо приводит нас к "непонятности" литературной речи. Чем литературнее речь, тем меньшую роль играет в ней общая обстановка и общий предыдущий опыт говорящих. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить два полюса этой стороны речи: разговор крестьянина с женой об их хозяйстве и речь оратора на столичном митинге. Первые говорят только о том, что или перед их глазами, или переживается ими сообща в течение всей жизни ежедневно, второй говорит обо всем, кроме этого Обстановка в его речи совершенно отсутствует, а предыдущий опыт распадается на индивидуальные опыты тысячи съехавшихся со всего света лиц, объединенных только общностью человеческой природы. Во сколько же раз ему труднее быть понятым, и во столько раз больше он, поэтому должен стараться говорить понятно! ...Трудность языкового общения растет прямо пропорционально числу общающихся, и там, где одна из общающихся сторон является неопределенным множеством, эта трудность достигает максимума» (1959, с. 57-59).
Конечно, кроме объективности и непредвзятости подхода существовал еще и ряд объективных причин, не позволявший лингвистам вскрыть истинные механизмы суггестивного воздействия. И основной из этих причин можно считать недостаточность собственно лингвистических познаний и методов в конкретных разделах языкознания, ограничение возможностей самой филологии рамками своего времени.
Особый интерес к воздействующим текстам и «волевому языку» проявили такие ученые как Ж Вандриес (1990); В. фон Гумбольдт (1985); А. С. Бархударов (1973); Н. В. Крушевский (1881); В. Вундт (1990); А. Белый (1988), А. М. Пешковский (1959); Р. Роллан, (1936), Л П. Якубинский (1986), Э.Сепир (1993), К. Бюлер (1993), Ф. деСоссюр (1977), А. А. Потебня (1993), Е. Д. Поливанов (1991), В. Н. Волошинов (М. М. Бахтин) (1993).
Так, Ж. Вандриес в работе «Язык» писал о том, что «человек говорит не только для того, чтобы выразить мысль. Человек говорит также, чтобы подействовать на других и выразить свои собственные чувства. ...Волевой язык еще почти не изучался. Однако же он имеет свое значение, которое становится особенно ясным при изучении проблемы происхождения человеческого языка. ...При рассмотрении этого языка в исторической перспективе обнаруживаются его собственные законы. В грамматике ему принадлежит область повелительного наклонения в глаголе и звательного падежа в имени. Эти категории имеют специальные формы и функции. Когда ...мы соединяли в одном представлении глагольную форму, как "молчи", именуемую, как "молчание!" и междометие, как "те...", это смешение частей речи было возможно только потому, что мы имели дело с языком волевым, в котором четкие различия между глаголом и именем стушевываются» (1990, с. 147).
Понимание того, что язык динамичен по своей природе, заставляет лингвистов искать новые способы описания языка. Осмысленная динамизация лингвистики заставляет ее с неизбежностью выйти за собственные рамки, обратиться к исследованиям психологов, социологов, психиатров, а прагматические задачи вербального воздействия на личность и общество в целом, выдвигаемые смежными науками, не позволяют лингвистам оставить в стороне основной предмет своего исследования — функционирующий язык, который не только до Киева доведет, но и до собственного «дома колдуньи». И позволит вернуться обратно...
ГЛАВА 2 ЗАВЕТНАЯ ТРОПА КОЛДУНОВ
(ВЕРБАЛЬНАЯ МИФОЛОГИЗАЦИЯ)
Нелегок путь от земли к звездам
Сенека-младший
Миф есть сама жизнь, само конкретное бытие, в словах данная личностная история. Он есть чудо, как чудом и мифом является весь мир.
Л. Ф. Лосев
Итак, мы вышли на опасную тропу колдунов, пытаясь постичь тайну суггестии.
Представители племени азанде ищут колдовскую субстанцию в теле мага, верят в возможность передачи ее по наследству. Однако настоящим «философским камнем» во все времена был язык, «изготовленный» по особому лингвистическому рецепту...
Традиционно лингвистика «нацелена» на изучение реальных явлений языка, так или иначе обработанных сознанием. Напротив, явления, связанные с областью бессознательного (не имея в виду патологические реакции), ориентированные на операции с установками личности, оставались пока в стороне от столбовой дороги лингвистики.
Суггестивная лингвистика изучает феномен суггестии как комплексную проблему; «увязывает» древние знания и современные методы, традиционный и нетрадиционный подходы. В качестве постулатов (принципов) суггестивной лингвистики можно выделить следующие положения:
1. Язык в целом может рассматриваться как явление суггестивное, поэтому основное внимание в данном исследовании уделяется коммуникативно-волюнтативной (суггестивной) функции языка.
2. Единицей анализа признается текст в широком смысле слова.
3. Суггестивная лингвистика по предмету своего исследования динамична (изучает процессы), по методам — комплексна, междисциплинарна.
4. Языковая суггестия вероятностна по своей природе, ориентирована на преодоление сз'ществующих в каждом синхронном срезе языка норм. Суггестивные механизмы имеют правополушарную ориентацию, воздействуют на установки личности и общества.
5. Универсальный, интегративный, диалектический метод познания, описания и обучения — вербальная мифологизация — методологическая основа суггестивной лингвистики.
Сложность взаимоотношений между субъектом и объектом изучения динамической суггестивной лингвистики (личность-текст — тексты мифов, представляющие собой пересекающиеся мифологические поля личности и общества) обусловливает комплексный, междисциплинарный подход этой науки: изучение лингвистических аспектов суггестии невозможно без выхода за рамки языкознания.
Наряду с ведущей ролью языка, важной особенностью суггестии как сущности является ее непосредственная связь с областью бессознательного. Проблема бессознательной (неосознаваемой) психической деятельности своими историческими корнями уходит к началу психологии и философии. На Западе изучение бессознательного привело к созданию глубинной психологии и психоанализа (Фрейд, 1989), трансактному анализу (Берн, 1988), трансперсональной психологии (Ф. Капра) и др.
Школа грузинских психологов, созданная Д. Н. Узнадзе, разработала теорию установки, позволяющую по-новому взглянуть, например, на проблему суггестии. Установка — экспериментальное понятие, знание особенностей которого необходимо для того, чтобы иметь возможность заранее предусмотреть, какое направление примут отдельные акты поведения и чем завершится их формирование.
По Д. Н. Узнадзе, взаимоотношение между объективной действительностью и живым существом трехчленное: среда — субъект (установка) — поведение. Согласно теории установки воздействие объективной действительности (среды) на сознание, поведение не непосредственное, оно опосредовано установкой. «Поэтому объяснение содержаний сознания самими же содержаниями сознания невозможно; сознание не является обоснованной в самой себе действительностью. Для объяснения сознания необходимо выйти за его пределы — содержание сознания следует объяснить на основе установки, на основе бессознательного психического» (Баиндурашвили, 1986, с. 65).
Большая научная ценность экспериментального классического метода исследования установки Узнадзе при изучении человеческой психики заключается и в том, что он прост и доступен для использования. Вот простейший вариант этого метода: «Если человеку дать в руки несколько разновеликих шаров, окажется, что у него выработалась установка восприятия разных по величине объектов, в результате равные шары будут казаться ему неравными. Такая установка возникает и действует в том случае, если испытуемый ничего не знает о ее существовании. Подобное положение наблюдается и тогда, когда установка вырабатывается в гипнотическом сне и испытуемому ничего не известно об опыте. Помимо того, даже в случае, если испытуемый знаком с методикой эксперимента и знает, что в опытах после разных шаров ему даются одинаковые, эти последние воспринимаются им иллюзорно, установочно. Роль установки в восприятии реальных объектов значительнее, чем роль сознания, которому известно, что в опыте сравниваются равные шары» (см.: Надирашвили, 1978, с. 13).
Сейчас представители грузинской школы установки предпочитают говорить уже не о первичной установке, а о «целостной установке личности (установке на целевой признак): «Там, где под эгидой сознания сложилась личность со всеми ее ценностями, установка принимает свои бессловесные решения до их осознания нашим "говорящим Я", иногда вовсе без осознания, но это все же решения в духе данной личности, а не в духе безличных и мрачных инстинктов, населяющих фрейдовское "Оно"» (Добрович, 1980, с 36).
Как связана теория установки с психоанализом? С точки зрения грузинских психологов эта «кишащая тайнами» область бессознательного является не до-, а постсознательным: «Именно анализируя бессознательное и его функцию в деятельности человека, мы приходим к позитивной характеристике бессознательного как уровня психического отражения, в котором субъект и мир представлены как одно неделимое целое. Установка же выступает как форма выражения в деятельности человека того или иного содержания — личностного смысла или значения, которое может быть как осознанным, так и неосознанным. Функция установки в регуляции деятельности — это обеспечение целенаправленного и устойчивого протекания деятельности человека» (Асмолов, 1994, с. 59; см. также: Анри, 1994; Шашин, 1994, Шерток, 1994, Симонов П. В., 1994; Зин-ченко, Мамардашвили, 1994 и др.).
Однако, по мнению ряда психологов, установкой бессознательное не исчерпывается' «Нельзя закрыть глаза на мир личностных смыслов, неподконтрольных сознанию». Один из участников Тбилисского симпозиума, французский психоаналитик С. Леклер удачно назвал эту таинственную область психики «домом колдуньи».
Установку можно закрепить (легкая задача), создать (задача средней трудности) и изменить (трудная задача). В случае суггестии речь идет, прежде всего, об изменении установок общества или личности, так как «суггестия добивается от индивида действия, которого не требует от него совокупность его интеро-рецепторов, экстеро-рецепторов и проприо-рецепторов. Суггестия должна отменить стимулы, исходящие от них всех, чтобы расчистить себе дорогу. Следовательно, суггестия есть побуждение к реакции, противоречащей, противоположной рефлекторному поведению отдельного организма. Ведь нелепо "внушать" что-либо, что организм и без этого стремится выполнить по велению внешних и внутренних раздражителей, по необходимому механизму своей индивидуальной нервной деятельности. Незачем внушать и то, что все равно и без этого произойдет. Можно внушать лишь противоборствующее с импульсами первой сигнальной системы» (Поршнев, 1974, с. 199).
Установки не могут быть преобразованы под влиянием тех или иных односторонних вербальных воздействий. И это естественно, так как коммуникативный акт предполагает наличие, по крайней мере, двух участников, на чем и настаивают лингвисты, рассматривая «диадическую коммуникацию, диалогическое общение, просто диалог — как вид речевой деятельности двух или более партнеров, которые совместно решают определенные задачи при помощи своих речевых действий или диалогических шагов» (Романов А. А., 1992, с. 44).
Неэффективность методов психотерапии сами психотерапевты объясняют двумя основными причинами:
1. Ограничением чисто вербальными односторонними воздействиями, т. е. той терапией, которую столь ядовито высмеял еще 3. Фрейд в своей работе «О "диком" психоанализе» (1923) так как «по самой своей природе смысловые образования нечувствительны к вербальным воздействиям, несущим чисто информативную нагрузку. Не случайно, поэтому Жак Лакан, выдвинувший лозунг "Назад к Фрейду", перекликается в этом пункте с основоположником психоанализа, замечая: "Функция языка заключается не в информации, а в побуждении. Именно ответа Другого я ищу в речи Именно мой вопрос констатирует меня как субъекта" (Ж. Лакан). Иными словами, только общение, выражающее смыслообразующие мотивы и служащее основой для эмоциональной идентификации с Другим, может изменить личностные смыслы пациента» (Асмо-лов А. Г., 1994, с. 55).
2. Ограничением количественным. В диалоге «врач» — «пациент» отсутствует социальное подтверждение полученных вновь смысловых установок личности. Отсюда — явно наметившийся сдвиг от индивидуальных к групповым методам психотерапии, как, например, психодрама, Т-группы и т. д., в которых реконструируются личностные смыслы и смысловые установки.
Третьей причиной можно было бы назвать отсутствие информации о собственно суггестивных резервах языка.
Еще Ф. де Соссюр и Ч. Моррис подчеркивали тесную связь семиотики с психологией. Ярким примером плодотворной разработки теории знаков в психологии служат исследования Л. С. Выготского и Ч. Морриса о роли знаков в регуляции поведения, В. Н. Волоши-нова (М. М. Бахтина) о семиотической организации сознания, Ч. Осгуда в любой части экспериментальной психосемантики. Осмысление языка как знаковой системы заново открыло для лингвистов предмет их науки и послужило мощным стимулом к развитию структурной лингвистики, а в психоанализе было совершено открытие Фрейда — семиотика.
Открытие это принадлежит французскому психоаналитику Жаку Лакану. В 50-х годах Лакан и группа его последователей (Лап-ланш, Понталис, Леклер и др.) провозглашают, что модель языка лежит в основе всей теории Фрейда.
Уже в своих первых психоаналитических трудах Фрейд показывает, что следами и проявлениями бессознательного являются невротические симптомы и сновидения, ошибочные и симптоматические действия, остроты, а также свободные ассоциации. Своим важнейшим открытием Фрейд считал то, что ему удалось обнаружить смысл этих явлений.
Из всех знаковых систем наибольшее внимание основатель психоанализа уделил языку. Еще в период неврологических исследований в своей первой монографии «Афазия» (1891) он даже предпринял попытку развить собственную теорию языка. Лакан утверждает, что в полном собрании сочинений Фрейда на каждой третьей странице затрагиваются филологические проблемы, причем «...анализ вопросов языка становится тем подробнее, чем ближе обсуждение касается бессознательного». Интерес Фрейда к языку объясняется той особой ролью, которую слово, речь играет в психоаналитическом методе. «При психоаналитическом лечении, — пишет он, — происходит только словесный обмен, разговор между анализируемым и врачом».
Психоанализ — это «talking cure» — «лечение разговором», как метко заметила знаменитая пациентка психоаналитика Брейера (то же можно отнести и ко всей психотерапии в целом). Работы Фрейда показывают, что те переживания пациента, которые в результате вытеснения не могут быть выражены им во внешней и внутренней речи (т. е. не осознаются), находят искаженное выражение в невротических нарушениях. «Отсюда — задача психоаналитика: реконструировать на основании имеющихся текстов это вытесненное и бессознательное "означающее", помочь пациенту понять смысл его невротических проявлений. Возвращение }траченного дискурсивного "означающего" на свое место, т. е. на место замещающих его симптомов, это и есть осознание вытесненного содержания». В одном из своих докладов Фрейд сравнивает психотерапевтический эффект осознания патогенных переживаний с магическим заклятием духов: «болезненные состояния не могут существовать, когда их загадка разрешается и разрешение их принимается больными. Едва ли найдется нечто подобное в медицине, только в сказках говорится о злых духах, сила которых пропадает, как только называешь их по настоящему имени, которое они содержат в тайне».
Поиски утраченного в речи пациента смысла составляют самую суть созданного Фрейдом психоаналитического метода. Ведь главным инструментом этого метода является интерпретация — анализ знаковых структур и в первую очередь структур языковых, поскольку как данное (жалобы, пересказ сновидений, ассоциация), так и искомое (вытесненные мысли) являются дискурсивными текстами. По мнению Ж. Лакана, специфика психоанализа заключается именно в том, что: «его средства — это речевые средства, поскольку речь придает функциям индивида смысл; его область — область конкретной речевой ситуации как трансиндивидуальной реальности субъекта, его приемы суть приемы исторической науки...» Как заметил П. Рикер, «далеко не все в человеке — речь, но в психоанализе— речь и язык»...
Наиболее общий вывод Лакана из его работ состоит в том, что бессознательное — это не вместилище хаотических инстинктивных влечений, а «та часть конкретной речи в ее трансиндивидуальном качестве, которой не хватает субъекту, чтобы восстановить целостность (континуальность) его сознательной (т. е. дискретной) речи» (цит. по: Цапкин, 1994, с. 81-87). Понятие бессознательного в теории Лакана совпадает, по существу, с «символической функцией» К. Леви-Стросса, который определяет эту категорию как универсальный набор правил, организующих индивидуальный лексикон и позволяющий субъекту превратить его в речь. Таким образом, бессознательное, согласно Лакану, структурировано как язык, а важнейшими его правилами являются конденсация и смешение. Подтверждения этому положению Лакан находит в работах лингвиста Р. Якобсона, посвященных проблемам афазии.
«Маршалл Эделсон, один из наиболее ярких представителей "лингвистического" психоанализа США, в своих работах проводит параллель между лингвистической трансформационной моделью, разработанной Хомским, и деятельностью бессознательного в том виде, как ее описывает Фрейд в своих ранних трудах. Согласно теории Хомского, в речевой деятельности определенными трансформационными правилами происходит преобразование глубинных семантических структур (абстрактных "ядерных" предложений) в поверхностные (фонетические) структуры. Подобным образом в деятельности сновидения "скрытые мысли" — глубинные семантические структуры — трансформируются в пиктографические тексты сновидения — поверхностные структуры. В результате трансформационных операций любое предложение, образ сновидения или симптом, имеющие одну поверхностную структуру, могут репрезентировать собой несколько смыслов (глубинных семантических структур). Это — эффект семантической конденсации. В то же время несколько различных поверхностных структур способны выражать один и тот же смысл. Это — синтаксическое смешение. Таким образом, задача психоаналитика, согласно М. Эделсону, идентична по сути задаче лингвиста: восстановить "вычеркнутые связи между поверхностными и глубинными структурами" или, другими словами, деконденсировать и реконтекстуализировать поверхностные структуры.
Наибольший интерес для построения семиотической модели взаимодействия сознания и бессознательного представляет концепция Фрейда о двух принципиально различных "языках" и формах мыслительной деятельности "первичного» и "вторичного" процессов. Фрейд отождествляет бессознательное с первичным процессом, характеризующимся свободой циркуляции энергии, а систему пред-сознательного-сознательного с вторичным процессом, где происходит задержка, "связывание" энергии. Язык и мышление первичного процесса характеризуется следующими особенностями:
1) оперирование предметными представлениями, т. е. мнемиче-скими следами визуальных, тактильных, слуховых и других восприятий, отличающихся слабой дифференцированностью, семантической расплывчатостью, смещенностью и конденсированностью;
2) континуальный характер мышления, пренебрежение к логическим противоречиям;
3) вневременность, или ориентация только в настоящем времени;
4) обращение со словами как с предметными представлениями. Особенности вторичного процесса таковы: оперирование преимущественно словесными представлениями; дискретность операций; абстрактно-логическое мышление» (Цапкин, 1994, с. 87-88).
Социальными психологами (прежде всего, американскими) разработаны различные методы измерения установки личности. Так, Берт Ф. Грин описывает прямые и косвенные методы измерения установки (1966, с 227-287). Наиболее известными из них являются вопросник Терстоуна (высказывание суждений о мнениях с помощью анкеты), метод суммарных оценок Ликкерта и др.
Все эти методы предполагают фиксацию реакции, опосредованной сознанием. Нужно, однако, иметь в виду, что «психическая деятельность, где бы она ни проявлялась, не может быть оцениваема только с точки зрения тех или иных субъективных переживаний Будучи возбуждаема к своей деятельности внешними импульсами, она является фактором, закономерным образом возбуждающим деятельность органов тела, изменяющих внешнюю среду, вследствие чего ее проявления во внешнем мире вполне доступны объективному исследованию» (Бехтерев, 1991, с. 7). В. М. Бехтерев вводит в связи с этим обстоятельством термин «объективная психология», которая «в нашем смысле совершенно оставляет в стороне явления сознания» (там же, с. 8).
Говоря об установках личности и индивидуальном бессознательном невозможно игнорировать феномен массового сознания (МС) — общественных установок — как особого типа общественного сознания, «общественное сознание являет собой удивительный мир. Объективируемое, с одной стороны, в весьма осязаемых продуктах человеческого труда — физического и умственного, в том, что обычно называют материальной и духовной культурой человечества, оно, с другой стороны, реализуется во множестве едва уловимых, проявляющихся лишь в "текущих" поступках людей образований, вроде традиций и настроений, нравов и верований, социальных симпатий и предрассудков. В значительной своей части созданное вереницей предшествующих поколений, оно вместе с тем в каждый момент существования общества рождается буквально "на глазах", в потоках мыслей и чувств живущих поколений. Устойчиво зафиксированное в бесконечном ряду разнообразных текстов — книг, документов, произведений искусства, оно одновременно отличается подвижностью, постоянно меняется в своих очертаниях. Поистине, это — целая Вселенная, со своими галактиками, созвездиями, звездами первой, второй и — тут же, совсем рядом — сотой, тысячной величины, Вселенная живая, развивающаяся...
Удивительный, сложнейший мир! Однако и познание его сопряжено с гигантскими трудностями» (Грушин, 2987, с. 24-25)
Французский социолог Ле Бон в книге «Психология масс» обсуждает изменение индивида в психологической массе: «какого бы рода ни были составляющие ее индивиды, какими схожими или несхожими ни были бы их образ жизни, занятие, их характер и степень интеллигентности, но одним только фактом своего превращения в массу они приобретают коллективную душу, в силу которой они совсем иначе чувствуют, думают и поступают, чем каждый из них в отдельности чувствовал, думал и поступал бы. Есть идеи и чувства, которые появляются или превращаются в действие только у индивидов, соединенных в массы. Психологическая масса есть провизорное существо, которое состоит из гетерогенных элементов, на мгновение соединившихся, точно так же, как клетки организма своим соединением создают новое существо с качествами совсем иными, чем качества отдельных клеток. Главные отличительные признаки находящегося в массе индивида таковы: исчезновение сознательной личности, преобладание бессознательной личности, ориентация мыслей и чувств в одном и том же направлении вследствие внушения и заряжения, тенденция к безотлагательному осуществлению внушенных идей Индивид не является больше самим собой, он стал безвольным автоматом» (цит. по: Фрейд, 1991, с. 75-77).
3. Фрейд, анализируя взгляды Ле Бона, Зигеле, Мак Дугалла, объединяет состояния влюбленности, гипноза, массообразования и невроза собственной теорией либидо (1991, с. 137-138).
Существует также иной подход к надындивидуальным подсознательным явлениям во всех направлениях, затрагивающих передачу опыта человечества из поколения в поколение или пересекающуюся с ней проблему дискретности — непрерывности сознания. Для решения этой фундаментальной проблемы привлекались такие понятия как «врожденные идеи» (Р. Декарт), «архетипы коллективного бессознательного» (К Юнг), «космическое бессознательное» (Судзуки), «космическое сознание» (Э. Фромм), «бессознательное как речь Другого» (Ж. Лакан), «коллективные представления» (Э. Дюркгейм, Л Леви-Брюль) и «бессознательные структуры» (К. Леви-Стросс, М. Фуко).
Иной ход для решения этой проблемы предлагается в исследованиях В. И. Вернадского (1988, 1993 и др.), который видит источник появления нового пласта реальности в коллективной бессознательной работе человечества. Он называет этот пласт реальности ноосферой.
Б. А. Грушин настаивает на существовании в обществе некоторого особого, отличного от уже описанных наукой, типа общественного сознания, а именно: сознания масс. «Массы — это ситуативно возникающие (существующие) социальные общности, вероятностные по своей природе, гетерогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования)» (Грушин, 1987, с. 234-235) Следовательно, массовое сознание (МС) — сознание, которым оперирует субъект, которое именно ему присуще. Вербальные тексты, по мнению Б. А. Грушина,— одна из возможных форм МС.
Повышенный интерес к массовому сознанию возник, прежде всего, с появлением средств массовой коммуникации. Интерес социологов к текстам массового сознания не случаен Ш. А. Надирашвили отмечает: «В последние годы вследствие мощного развития социальной психологии было возможным выделить и систематизировать целый ряд социально-психологических закономерностей, обусловливающих формирование общественного мнения, взаимное влияние людей друг на друга. Подобные социальные взаимодействия стали многообразными и сложными в современных условиях, когда такие средства массового воздействия, как пресса, радио, телевидение и пр., превращаются в совершенно привычные и существенные детали нашего быта. Между тем, следует отметить, что хотя эти мощные средства коммуникации сравнительно хорошо выполняют задачу передачи и распространения информации, однако они не могут с таким же успехом вырабатывать взгляды, убеждения и установки людей. Еще американский психолог Клеппер указывал на то, что, изучая общественные воззрения, социологи долго выражали удивление по поводу того, насколько ничтожно в условиях столь гигантского использования средств коммуникации их влияние на взгляды и установки американского общества» (1978, с. 8).
Б А. Грушин предлагает изучать МС по текстам и выделяет 4 класса текстов массового сознания:
1) автотексты МС, порожденные самой массой — фольклор, письма, разговоры в очередях, разговоры в поездах дальнего следования;
2) квазитексты МС (псевдотексты), которые создаются профессионалами (напр. В. Шукшиным, В. Высоцким, М. Жванецким), но приписываются массе;
3) аллотексты МС (аллогенные), которые производятся профессионалами, но поглощаются МС (полностью или фрагментарно);
4) метатексты МС, посвященные анализу текстов МС, а также предполагает 5 возможных направлений анализа текстов МС:
1) содержательный;
2) логико-структурный;
3) морфологический;
4) функциональный;
5) феноменологический анализ текста (прогнозирование судьбы текста по его форме).
Используя терминологию Б. А. Грушина, можно сказать, что в нашем исследовании производится, прежде всего, феноменологический анализ суггестивных текстов МС, тогда как социологи заняты сегодня исключительно анализом содержания текстов МС (контент-анализом).
Поскольку МС и внушение непосредственно связаны между собой и, более того, внушаемость человека в массе резко повышается, необходимо выяснить, в каких формах развивается суггестивное воздействие в наши дни и при этом иметь в виду, что каждый вариант воздействия имеет свои типы текстов. Общая тенденция такова: появляются новые «психотехники», включающие в себя опыт прошлых поколений, развиваются традиционные направления. Можно выделить 7 разновидностей суггестивных методик-
1) Различные методы аутосуггестии: медитация, аутотренинг (аутогенная тренировка). «Медитация — (лат. meditatio от meditor — размышляю, обдумываю) — умственное действие, направленное на приведение психики человека в состояние глубокой сосредоточенности» (Рутман, 1990, с. 102). Аутогенная тренировка «в буквальном смысле означает воспитание с помощью специальных упражнений» (Шульц, 1975, с. 9, см. также: ЛендеманХ., 1992; Селье Г., 1992; Долгопятов Г. Я., 1991; Тьюбсинг Дональд А , 1993; ЛекронМ., 1993 и др.)
2) Методики гетеросуггестии: внушение, гипноз, при которых «реализация внушений происходит через другое лицо» (Телешев-ская, Арутюнян, 1970, с. 15). В настоящее время гипноз рассматривается как видоизменение (модификация) обычного, нормального сна — частичный («парциальный») сон — частичное торможение. ...Во время гипноза нормализуются пульс, дыхание, концентрация желудочного сока, вязкость крови и другие показатели. Как и в обычном сне, в гипнозе начинают преобладать процессы восстановления (регенерации) тканей над процессами разрушения и распада клеток и тканей организма. ...Но главное свойство гипноза — способность усиливать словесное внушение врача-психотерапевта»,— утверждает П. И. Б}ль (1985, с. 8-9). Здесь традиционные методы дополняются новыми (по крайней мере, вводится новая терминология). Так, А. М. Свядощ пишет о «внушениях наяву», которые «делаются эмоционально насыщенным повелительным ("внушающим") тоном, в виде резких, коротких фраз, обычно несколько раз повторяемых. Речь сопровождается целым потоком сигналов, посылаемых мимикой, жестами и интонацией говорящего, которые могут им при этом не осознаваться» (1982, с. 210).
3) Смешанные методики. Например, «ключ саморегуляции» X. М. Алиева (1990). Вводится при помощи гетеросуггестивных внушений, приводит к аутосуггестии. «Ключ саморегуляции» хорош тем, что позволяет пациенту не зацикливаться на личности гипнотизера, оставляет впечатление свободы выбора и позволяет погружаться в измененное состояние в тот момент, когда у человека возникает такая потребность.
4) Суггестологическое внушение (дистанционное воздействие). По мнению А. П. Дуброва и В. Н. Пушкина это внушение на расстоянии мыслей и действий одного человека другому. «При суггестологии в отличие от гипноза не происходит подавление воли человека, нет сноподобного гипнотического транса, а человек самопроизвольно автоматически выполняет предписанные (установленные заранее) действия или входит в определенное состояние. Поскольку суггестивное внушение производится на расстоянии, бессловесно и отсутствует обычный при гипнозе раппорт, но сохранено зрительное и слуховое восприятие реципиента, то считают, что здесь имеет место своеобразная телепатическая связь, т. е. дистанционная передача мысленного внушения. Основатель суггестологии болгарский ученый-психолог профессор Г. К. Лозанов предполагает участие в этом процессе особого биологического поля.
По мнению суггестологов, одно из самых уникальных в мире проявлений суггестологии продемонстрировали психотерапевт А. М. Кашпировский (Винница) и экспериментаторы-суггестологи
A. В. Чумак (Москва) и А. В. Игнатенко (Киев)» (1989, с. 228). Можно особо отметить специфическое и спорное толкование термина «суггестия», которое приводят в своей книге А. П. Дубровин и
B. Н. Пушкин: «внушение без слов, без наведения гипнотического транса». Однако в случае сеансов Кашпировского, наличествуют совершенно реальные тексты, так что определение «бессловесно» к нему никак не подходит. То же можно сказать и о сеансах А. В Чумака, без установки приготовить для «подзарядки» воду, кремы, мази и пр. вряд бы суггестолог Чумак достиг какого-либо эффекта.
5) Психоанализ и психоаналитическая терапия. «Психоанализ и психоаналитическая терапия применяют принципы психоанализа для понимания и модификации человеческого поведения. Эти две формы лечения сходны в том, что в обеих исследуется психодинамика, которая изучает идеи, импульсы, эмоции и защитные механизмы, которые объясняют, как мозг работает и как он адаптируется. Психоанализ, прежде всего, основывается на интерпретации, являющейся его технической модальностью, и на переносе (связь между психиатром и больным). Психоаналитическая терапия также использует интерпретацию, но меньше сосредотачивается на переносе, а больше — на событиях реальной жизни. Кроме того, психоаналитическая психотерапия подчеркивает текущую интерперсональную активность, тогда как психоанализ пытается восстановить события из прошлой жизни больного. .. Основное требование психоанализа —постепенная интеграция ранее подавленного материала в общую структуру личности» (Каплан, Сэдок, 1994, с. 49-50).
6) Методики НЛП (нейролингвистического программирования), «эриксоновский» гипноз. Нейро-Лингвистическое Программирование — это новая модель человеческой коммуникации и поведения, получившая свое развитие благодаря работам Ричарда Бэндлера, Джона Гриндера, Лесли Кэмерон-Бэндлер, Джудит Дело-зье. В своих истоках НЛП развивалось на базе изучения деятельности магов, колдунов, шаманов, а также таких корифеев психиатрии как Милтон Эриксон, Фриц Перлз, Вирджиния Сатир и др. Лингвистическая основа НЛП — трансформационная грамматика Н. Хомского (одно из направлений динамической лингвистики 60-х годов). По мнению авторов, НЛП — это ясная эффективная модель человеческого внутреннего опыта и коммуникации. Используя принципы НЛП, можно описать любую человеческую активность весьма детальным образом, что позволяет производить легко и быстро глубокие и устойчивые изменения этой активности. Методы и техники НЛП широко применяются в современной психотерапии (см., напр.: Гриндер Дж., Бэндлер Р., 1993; Горин, 1994; Андреас К., АндреасС, 1994; Бэндлер Р., Гриндер Дж., 1995; Бэндлер Р., 1994; Эриксон М., 1995; ХейлиДж., 1986; Кубасов В. А., Ковылин А. И., Ковресов В. А., 1993 и др.). «Многие люди обвиняют НЛП в технологичности, подразумевая, что оно холодно и бесчувственно. Однако те же самые люди рады использовать технологию центрального отопления для обогрева своих домов вместо дымного огня, использовавшегося их предками. Они также используют антибиотики и иммунизацию, чтобы сохранить здоровье своих детей, не думая о невероятно сложной технологии, стоящей за этим.
Месяцы теплых эмоций не помогут неграмотно пишущему ребенку и не освободят его от связанных с этим насмешек, переживаний неудач и самообвинений; час или два технологии НЛП могут научить его писать правильно и снабдить его ощущением достижения и самоценности. Вся эмпатия в мире не поможет фобику; полчаса технологии НЛП могут избавить его от жизни вперемешку со страхом. Если вы будете держать руку умирающего друга, это может облегчить его конец; правильная медицинская технология может спасти ему жизнь»,— так эмоционально доказывают преимущество НЛП как метода Коннира и Стив Андреасы (1994, с. 6).
7) Методики групповой психотерапии (психодрама, гештальт-группы, группы трансактного анализа, тренинговые — Т-группы, группы встреч, группы телесной терапии, группы танцевальной терапии, группы терапии искусством, группы голотропного дыхания и пр. (см., напр.: Перлз Фредерик, с. 6, 1995; Гроф, 1993, 1994; Рудестам К., 1993 и др.). Групповые формы психологической работы стали знамением времени в силу своей экономичности и эффективности. Речь идет о специально создаваемых малых группах, участники которых при содействии ведущего-психолога включаются в своеобразный опыт интенсивного общения, ориентированный на оказание помощи в самосовершенствовании. Работа таких групп ( в том числе телесных, танцевальных и пр.) сопровождается словесной продукцией как ведущего, так и участников группы, которая оказывает суггестивное воздействие наряду с другими методами.
Каждое из направлений располагает особыми типами текстов.
Представительница Грузинской школы установки Р. Г. Мшви-добадзе доказала существование неосознаваемых морфологических и синтаксических параметров в языке, влияющих на социальную перцепцию (1984). Психотерапевтами же до сих пор «поиск эмоционально воздействующих форм при необходимости выразить то или иное состояние чаще всего определяется интуитивно. Этот процесс связан с самыми тонкими проявлениями сознательной и неосознаваемой деятельности человека и все еще далек от исчерпывающего научного объяснения» (Петров Н., 1986, с. 76-77).
Если это действительно так, задача жрецов-лингвистов — осознать эти параметры и научиться рационально их использовать.
Это тем более важно, что в психиатрической литературе появляется все больше сообщений о заболеваниях ятрогенией (см. напр. Свя-дощ, 1982, с. 54). Стоит ли дальше уповать на интуицию и утешать себя мыслью о том, что «нам не дано предугадать как слово наше отзовется...»?
Более того, существует ряд методов исключительно вербального воздействия на подсознание человека, так как язык — это кратчайший путь латентного влияния на установки (к тому же общепризнанно выделение вербальной магии как особого вида магического воздействия, не сопровождаемого ритуалами...).
Закономерно, что по мере усложнения коммуникативных задач возрастает трудность языкового общения, возникает необходимость в индивидуализации и множественности смысла (Барт, 1989, с. 417). С точки зрения воздействующей роли языка тексты психотерапевтического воздействия можно отнести к сложно организованным текстам. Преимущество изучения этих текстов перед текстами средств массовой коммуникации, прежде всего, в том, что можно достаточно быстро и надежно получить информацию об успешности осуществленной коммуникации (при помощи измерения психофизиологических параметров состояния личности посредством специальной аппаратуры либо при помощи нестандартных вербальных процедур получения информации).
С другой стороны, возвращаясь к теории текстов МС, разработанной Б. А. Грушиным, можно заметить, что человечество с непоколебимой настойчивостью в течение веков разрабатывало, сохраняло и использовало специальные тексты, представленные в классификации как «автотексты массового сознания», часть из которых (заговоры, мантры, молитвы) представляют собой универсальные, в высокой степени формализованные тексты, которые с полным правом можно охарактеризовать как суггестивные (прагматически маркированные).
...Ориентация лингвистики и философии языка на чужое иноязычное слово отнюдь не является случайностью или произволом со стороны лингвистики и философии. Нет, эта ориентация является выражением той огромной исторической роли, которую чужое слово сыграло в процессе создания всех исторических культур Эта роль принадлежала чужому слову во всех без исключения сферах идеологического творчества — от социально-политического строя до житейского этикета. Ведь именно чужое иноязычное слово приносило свет, культуру, религию, политическую организацию (шумеры — и вавилонские семиты; яфетиды — и варварские народы; Византия, "варяги", южно-славянские племена — и восточные славяне и т. п.). Эта грандиозная организующая роль чужого слова, приходившего всегда с чужой силой и организацией или преднаходимого юным народом-завоевателем на занятой им почве старой и могучей культуры, как бы из могил порабощавшей идеологическое сознание народа-пришельца,— привела к тому, что чужое слово в глубинах исторического сознания народов срослось с идеей власти, идеей силы, идеей святости, идеей истины и заставило мысль о слове преимущественно ориентироваться на чужое слово» (1929, с. 89-90).
Несомненным достоинством нетрадиционного подхода Б. Ф. Поршнева является органичное сочетание явлений психологических и лингвистических, поиск общих закономерностей, объяснение изменений психики через факты языка и наоборот. «Ключ ко всей истории второй сигнальной системы, движущая сила ее прогрессирующих трансформаций — перемежающиеся реципрокные усилия воздействовать на поведение другого и противодействовать этому воздействию. Эта пружина, развертываясь, заставляла двигаться с этапа на этап развитие второй сигнальной системы, ибо ни на одной из противоположных друг другу побед невозможно было остановиться» (1974, с. 434). Таким образом, сама логика развития человечества обусловила наличие суггестии во всех без исключения культурах.
Аналогичной константой является миф: «Обыкновенно полагают, что миф есть басня, вымысел, фантазия. Я понимаю этот термин как раз в противоположном смысле. Для меня миф — выражение наиболее цельное и формулировка наиболее разносторонняя —
того мира, который открывается людям и культуре, исповедующим ту или иную мифологию. ...Миф есть наиболее полное осознание действительности, а не наименее реальное, или фантастическое, и не наименее полное, или пустое. Для нас, представителей новоевропейской культуры, имеющей материалистическое задание, конечно, не по пути с античной или средневековой мифологией. Но зато у нас есть своя мифология, и мы ее любим, лелеем, мы за нее проливаем и будем проливать нашу живую и теплую кровь» (Лосев, 1990, с 195-196).
«Миф,— по З.Фрейду,— является тем шагом, при помощи которого отдельный индивид выходит из массовой психологии. Первым мифом, несомненно, был миф психологический, миф героический; пояснительный миф о природе возник, вероятно, много позже» (1991, с. 131).
«Эмоциональная объективность» мифа как способ осознания действительности по А. Ф. Лосеву и «лживость» как возможность выхода индивида из массы по 3 Фрейду, в сущности, есть одно и то же качество, позволяющее человеку выделиться из массы и проявить себя как личность.
Если язык в целом ориентирован на суггестивное воздействие, то специфический корпус прагматически маркированных текстов может служить ключом к тайне суггестии. В сущности, речь идет о системном описании особенностей суггестивных текстов, позволяющих им быть в предельной степени эффективными и мифологичными.
А. Ш. Тхостов в статье «Болезнь как семиотическая система» выдвигает ряд любопытных идей, проливающих свет и на природу суггестии: «В семиотической системе главным принципом является semiosis — отношение между означаемым и означающим, превращающее последнее в знак. ...Хотя обычно говорят, что означающее выражает означаемое, в действительности в каждой семиотической системе имеются не два, а три элемента: означающее, означаемое и, собственно, знак, представляющий собой результат связи первых двух элементов» (1993, с. 3). Таким образом, отношение означающего и означаемого может особым образом трансформироваться, порождая вторичную семиотическую систему, названную Р. Бартом мифологической.
Специфика этой вторичной системы (мифа) «заключена в том, что он создается на основе некоторой последовательности знаков, которая существует до него; миф является вторичной семиологической системой. Знак... первой системы становится всего лишь означающим во второй системе... Идет ли речь о последовательности букв или о рисунке, для мифа они представляют собой знаковое единство, глобальный знак, конечный результат, или третий элемент первичной семиологической системы. Этот третий элемент становится первым, т. е. частью той системы, которую миф надстраивает над первичной системой. Происходит как бы смещение формальной системы первичных значений на одну отметку шкалы» (Барт, 1989, с. 78).
А. Ш. Тхостов продолжает ту же идею: «В мифе сосуществуют параллельно две семиотические системы, одна из которых частично встроена в другую. Во-первых, это языковая система (или иные способы репрезентации), выполняющая роль языка-объекта, и, во-вторых, сам миф, который можно назвать метаязыком и в распоряжение которого поступает язык-объект Совершенно не имеет значения субстанциональная форма мифа, важен не сам предмет сообщения, а то, как о нем сообщается, л, анализируя метаязык, можно в принципе не очень интересоваться точным строением языка-объекта, в этом случае важна лишь его роль в построении мифа» (1993, с. 4).
Миф — метаязык и представлен в виде корпуса суггестивных текстов, порождаемых массовым и индивидуальным сознанием с целью оптимального воздействия. Языковая система (язык-объект) выделяет для метаязыка свои особые средства и приемы, придающие мифу ту оригинальную и образную форму, которая вызывает безусловное доверие личности или общества
Напомним, что и само слово «миф» произошло от греческого «mytnos» — «речь», «слово», «толки», «слух», «весть», «сказание», «предание». Наличие экстралингвистических признаков помогает закрепить в массовом и индивидуальном сознании то, что вербализовано и принято как миф. Как заметил М. Элиаде «уже более полувека западноевропейские ученые исследуют миф совсем с иной позиции, чем это делалось в XIX веке. В отличие от своих предшественников они рассматривают теперь миф не в обычном значении слова как "сказку", "вымысел", "фантазию", а так, как его понимали в первобытных и примитивных обществах, где миф обозначал, как раз наоборот, "подлинное, реальное событие" и, что еще важнее, событие сакральное, значительное и служащее примером для подражания» (1995, с. 11).
Труды отечественных философов, литературоведов, культурологов, поэтов свидетельствуют об аналогичном подходе и дают нам много определений «мифа», из которых следует:
Миф составляет историю подвигов сверхъестественных существ. Н. А. Бердяев: «Миф есть конкретный рассказ, запечатленный в
народной памяти, в народном творчестве, в языке, о событиях и первофеноменах духовной жизни, символизированных, отображенных в мире природном. Сама первореальность заложена в мире духовном и уходит в таинственную глубь. Но символы, знаки, изображения и отображения этой первореальности даны в природном мире. Миф изображает сверхприродное в природном, сверхчувственное в чувственном, духовную жизнь в жизни плоти, символически связывает два мира» (1994, с. 60).
Н. К. Рерих: «Профессор Варшавского университета Зелинский, в своих интересных исследованиях о древних мифах, пришел к заключению, что герои этих мифов вовсе не легендарные фигуры, но реально существовавшие деятели. К тому же заключению пришли и многие другие авторы, таким образом, опровергая материалистическую тенденцию прошлого столетия, которая пыталась изображать все героическое лишь какими-то отвлеченными мифами. Так, французский ученый Сенар пытался доказать, что Будда никогда не существовал, и не что иное, как солнечный миф, что было сейчас же опровергнуто археологическими находками. ...В этой борьбе между познающими и отрицающими так ясна граница, разделяющая всю мировую психологию. При этом чрезвычайно поучительно наблюдать, насколько все отрицатели, со временем, оказываются побежденными; те же, кто защищал Героизм, Истину, Великую реальность, они находят оправдание в самой действительности» (1994, с. 181).
2. Это сказание представляется как абсолютно истинное (так как оно относится к реальному миру) и как сакральное (ибо является результатом творческой деятельности сверхъестественных существ).
С. Н. Булгаков: «...Мифу присуща вся та объективность или кафоличность, какая свойственна вообще "откровению": в нем, собственно, и выражается содержание откровения, или, другими словами, откровение трансцендентного, высшего мира совершается непосредственно в мифе, он есть те письмена, которыми этот мир начертывается в имманентном сознании, его проекция в образах» (1994, с. 57).
А. Ф. Лосев: «Миф всегда и обязательно есть реальность, конкретность, жизненность и для мысли — полная и абсолютная необходимость, нефантастичность, нефиктивность. ...Он не выдумка, а содержит в себе строжайшую и определеннейшую структуру и есть
логически, т. е. прежде всего, диалектически, необходимая категория сознания и бытия вообще» (1991, с. 24-25).
Н. А. Бердяев: «За мифом скрыты величайшие реальности, первофеномены духовной жизни. Мифотворческая жизнь народов есть реальная духовная жизнь, более реальная, чем жизнь отвлеченных понятий и рационального мышления» (1994, с. 60).
3. Миф всегда имеет отношение к созданию (творчеству) — формосодержательному.
Именно в ближайшем родстве с мифотворчеством «находится художественное творчество, поскольку оно основывается на подлинном "умном видении". Образы для художника имеют в своем роде такую же объективность и принудительность, как и миф. Образы владеют творческим самосознанием художника, он же должен овладеть ими в своем произведении, творчески закрепить их в имманентном мире. Его задача — надлежащим образом видеть и слышать, а затем воплотить увиденное и услышанное в образе (безразлично каком: красочном, звуковом, словесном, пластическом, архитектурном); истинный художник связан величайшей художественной правдивостью, — он не должен ничего сочинять» (Булгаков С. Н., 1994, с. 59).
4. Познавая миф, человек познает «происхождение» вещей, что позволяет овладеть и манипулировать ими по своей воле.
М. Элиаде: «Речь идет не о "внешнем", "Абстрактном" познании, но о познании, которое "переживается" ритуально, во время ритуального воспроизведения мифа или в ходе проведения обряда (которому он служит основанием)» (1995, с. 28).
А. Белый: «Причинное объяснение на первоначальных стадиях развития человечества есть только творчество слов; ведун — это тот, кто знает больше слов; больше говорит; и потому — заговаривает. Неспроста магия признает власть слова. Сама живая речь есть непрерывная магия; удачно созданным словом я проникаю глубже в сущность явлений, нежели в процессе аналитического мышления; мышлением я различаю явление; словом я подчиняю явление, покоряю его; творчество живой речи есть всегда борьба человека с враждебными стихиями, его окружающими; слово зажигает светом победы окружающий меня мрак» (1994, с. 132).
5. Так или иначе миф «проживается» аудиторией, которая захвачена священной и вдохновляющей мощью воссозданных в памяти и реактуализованных событий.
М. Элиаде: «Проживание мифа предполагает наличие истинно "религиозного" опыта, поскольку он отличается от обычного опыта, от опыта каждодневной жизни. ...Речь идет не о коллективном воссоздании в памяти мифических событий, но об их воспроизведении. Мы ощущаем личное присутствие персонажей мифа и становимся их современниками. Это предполагает существование не в хронологическом времени, а в первоначальной эпохе, когда события произошли впервые. Именно поэтому можно говорить о временном пространстве мифа, заряженном энергией. Это необычайное, "сакральное" время, когда обнаруживаются явления новые, полные мощи и значимости. Переживать заново это время, воспроизводить его как можно чаще, заново присутствовать на спектакле божественных творений, вновь узреть сверхъестественные существа и воспринять их урок творчества — такое желание просматривается во всех ритуальных воспроизведениях мифов» (1995, с. 29).
Таким образом, миф не является вымыслом, а, напротив, выражает героическую реальную объективную сущность происходящего в ее значимости для будущего при помощи специального языка — символического: «Содержание мифа выражается в символах. ...Нельзя художественно солгать, и нельзя мифотворчески покривить душой: не человек создает миф, но миф высказывается через человека» (С. Н. Булгаков, 1994, с. 57-61).
По мнению П. А. Флоренского, «рассмотреть, в чем магичность слова, это значит понять, как именно и почему словом можем мы воздействовать на мир» (1990, т. 2, с. 252-253).
Л. Н. Мурзин отчасти отвечает на вопрос «как?»: «В центр системы языка традиционно ставилось слово. Это справедливо, если язык трактовать как статическую систему: слово центрально по уровню, к которому оно принадлежит, оно достаточно автономно по сравнению с морфемой и достаточно структурно по сравнению с предложением. Но если систему языка рассматривать в динамическом аспекте, то окажется, что в центре языковой системы мы должны будем поставить качественно иную единицу — номинацию. Слово представляется лишь частным случаем воплощения номинации и может рассматриваться как одна из ее форм. Номинация есть означивание объекта действительности, т. е. выражение объекта в любой знаковой форме — не только слова, но и словосочетания, предложения, дискурса или текста какого угодно объема. ...Номинация как единица динамическая является следствием текстопорождения — текст не может начинаться иначе, как с обозначения этого объекта в целом. Правда, мы можем воспользоваться невербальными средствами, указывая, например, с помощью жеста, на предполагаемый для дальнейшего семиотического описания объект. Но этот жест есть не что иное, как обозначение данного объекта. При описании абстрактного объекта вероятность вербального обозначения возрастает. Обозначить объект словом — это значит приписать ему признак, т. е. осуществить операцию предицирования. То, что признак является здесь чисто словесным, не делает эту операцию менее значимой. В. В. Виноградов (1972) приводит данную А. И. Герценом образную оценку номинации. А. И. Герцен писал, что название — страшная вещь. Когда говорят: "Это убийца", то мы представляем нож, кровь, искаженное лицо, зверство и т. п. Если же говорят: "Он убил", то мы представляем не образ конкретного объекта, а само действие. В номинации убийца мы имеем нечто большее, чем в "он убил": мы получаем качественно новый объект» (1991, с. 43-46).
Таким образом, то, о чем в образной форме пишет А. Белый, характеризуя «живое творчество жизни» (мифотворчество) и есть номинация — выражение объекта действительности в знаковой форме: «Поэтическая речь и есть речь в собственном смысле; великое значение ее в том, что она ничего не доказывает словами; слова группируются здесь так, что совокупность их дает образ; логическое значение этого образа неопределенно; зрительная наглядность его неопределенна также, мы должны сами наполнить живую речь познанием и творчеством; восприятие живой, образной речи побуждает нас к творчеству; в каждом живом человеке эта речь вызывает ряд деятельностей; и поэтический образ досоздается — каждым; образная речь плодит образы; каждый человек становится немного художником, слыша живое слово. Живое слово (метафора, сравнение, эпитет) есть семя, прозябающее в душах; оно сулит тысячи цветов; у одного оно прорастает как белая роза, у другого как синенький василек. ...Главная задача речи — творить новые образы, вливать их сверкающее великолепие в души людей, дабы великолепием этим покрыть мир. ...Творческое слово созидает мир. ...Живая речь — вечно текущая, созидающая деятельность, воздвигающая перед нами ряд образов и мифов; наше сознание черпает силу и уверенность в этих образах; они — оружие, которым мы проницаем тьму» (Белый А., 1994, с. 133-134).
Как мы отмечали выше, суггестивное (латентное) воздействие имеет установочный характер, правополушарно, а правое полушарие, по данным психологов, характеризуется следующими особенностями:
1) отражает мир как участник происходящего, выявляя индивидуальные особенности объектов и событий. Нарушение его функций приводит к изменению восприятия в сторону снижения актуальности событий для человека — тогда отмечается дереализация или деперсонализация;
2) тесно связано с чувственной информацией, которая воздействует «здесь и сейчас», перерабатывает сигналы, получаемые человеком непосредственно от своего собственного тела — в подавляющем большинстве не осознаваемые,
3) с правым полушарием теснее связано непроизвольное запоминание,
4) тесная связь отрицательных эмоций с правым полушарием объясняется тем, что неприятные ситуации связаны с опасностью, последняя требует быстрого и точного реагирования Таким образом, способствуя обострению внимания, отрицательные эмоции повышают скорость реакций и тем улучшают оперативный прогноз,
5) правое полушарие теснее связано с порождением целей, а цель предполагает личную эмоциональную значимость некоего события для человека Особо тесно правое полушарие связано с эмоциональными подсознательными процессами;
6) правое полушарие «более искренне» и на левой половине лица выражается в большей мере «истинное чувство», тогда как на правой мимика в большей мере произвольно корректируется;
7) правостороннее мышление не чувствительно к противоречиям Действительность сама по себе не знает логических противоречий, они возникают лишь как результат взаимодействия с ней человека;
8) правосторонний язык адекватен особым формам человеческой практики, где он обладает большей выразительностью, чем левосторонний. Образный язык, свойственный переработке правого полушария, в большей степени общий для всех народов (Грановская, 1991, с. 14-31)
От слова-номинации — к номинации-тексту — вот путь создания мифа. Правополушарная ориентация проявляется здесь, прежде всего, на уровне смысла, неотделимого от формы. «Весь процесс творческой символизации уже заключен в средствах изобразительности, присущих самому языку...
Создание словесной метафоры (символа, т. е. соединения двух предметов в одном) есть цель творческого процесса; но как только достигается эта цель средствами изобразительности и символ создан, мы стоим на границе между поэтическим творчеством и творчеством мифическим; независимость нового образа "а" (совершенной метафоры) от образов, его породивших ("в", "с", где "а" получается или от перенесения "в" в "с", или обратно: "с" в "в"), выражается в том, что творчество наделяет его онтологическим бытием, независимо от нашего сознания; весь процесс обращается: [цель (метафора-символ), получившая бытие, превращается в реаль-1ную действующую причину (причина из творчества: символ становится воплощением; он оживает и действует самостоятельно: белый рог месяца становится белым рогом мифического существа- символ становится мифом, месяц есть теперь внешний образ тайно скрытого от нас небесного быка или козла: мы видим рог этого мифического животного, самого же его не видим. Всякий процесс художественного творчества в этом смысле мифологичен» (А. Белый, 1994, с. 137-141).
Рассматривая проблему суггестии в искусстве, А. Б. Добрович утверждает, что «суггестивное воздействие художественного произведения— это в первую очередь воздействие на нашу установку... Так установка ...начинает претендовать на роль режиссера тех фильмов, которые, по выражению Феллини, мы видим "на внутренней поверхности своих век"» (1980, с. 36-37).
Объясняя появление мифов, А. М. Кондратов и К К. Шилий (1988) опираются на информационную теорию эмоций известного психолога П. В. Симонова (1984), согласно которой эмоция возникает при недостатке информации для удовлетворения потребностей. Эмоция как бы компенсирует этот недостаток, побуждая животное и человека к действию, к поиску той самой информации, которой ему недостает. Жизнь в ожидании неизвестных бед может привести к разрушению психики, стрессам, нервным срывам. К счастью, природа наградила человека своеобразным защитным механизмом. Это качество — потребность в объяснении словом, способность к мифотворчеству При этом мифы общества в целом (эгрегора) и миф каждой отдельной личности одинаково важны, нуждаются в осознании и своевременной вербализации.
Определяя миф как объективную, реальную, образную, символичную вербальную сущность, эмоционально «проживаемую» и творчески закрепленную в тексте, философы, поэты, этнографы, лингвисты уже обнаружили метод вербальной мифологизации и, более того, продемонстрировали его универсальность в общности своих подходов Нам осталось только обозначить данную общность означенных в качестве особого метода ВМ — Сотворения Мифов — и отметить, что он представляет собой не только интегратив-ный диалектический метод познания и описания действительности,
но и идеальную модель коммуникативного взаимодействия личности с другими личностями и обществом.
Итак, мифологическая тропа колдунов привела нас прямо к порогу таинственного «дома колдуньи». Осталось только подобрать подходящий ключ и открыть древнюю дверь нашего подсознания ...
V
Ключ отворяющий. 67
ГЛАВА 3 КЛЮЧ ОТВОРЯЮЩИЙ
(ЯЗЫК В ЗЕРКАЛЕ СУГГЕСТИИ)
Ключом ко всякой науке бесспорно является вопросительный знак; вопросу: как?. — мы обязаны большею частью великих открытий.
Бальзак
Ключ к сокровенным тайнам Бытия давным-давно в руках у человека. А он не знает, что в руках его.
В. Силоров
Всеобъемлюще могущество языка... Потому что, если человек — это текст, то его задача гармонично «вписаться» в другие тексты, найти свои заветные слова. Изучение вербальной суггестии может помочь в этом... Магия языка — вот ключ к подсознанию, условие самосовершенствования. Человечеству известны случаи «просветления», «озарения» в момент травмы, или, наоборот, затемнения и распада сознания, вызываемого наркотиками, ЛСД, алкогольным опьянением или экстремальными условиями. Лингвисты и психологи изучают язык таких состояний (см. напр.: Ви-зельТ. Г., 1989; Критская В. П., 1991; Спивак Д. Л., 1986 и др.)
Однако задачи данного исследования иные: описать суггестивные факты языка с позиций новейших достижений языкознания, разработать эффективные модели коммуникации и метод обучения этим моделям. Важным становится не только то, что говорить, но и как.
В сущности, вход в подсознание — это выход за свои собственные рамки, прежде всего, языковые. И точно так же, как зародыш проходит во чреве матери за 9 месяцев все стадии развития человечества, а ребенок в сжатые сроки овладевает языком, проявляя и его разнообразные архаические формы, постижение содержания (сущности) суггестивной лингвистики и есть путь к началу человеческой (а значит, и моей, личной) истории. Это путь к языку. Сейчас мы находимся в метафорической темной комнате с массой закрытых дверей. Некоторые из них закрыты нашими родителями еще в детстве, к другим мы боимся приблизиться сами (вдруг за ними чудовища!). А в результате теряем ориентацию, получаем то самое неустойчивое состояние, которое именуют неврозом: не видим, не слышим, не ощущаем, не знаем
Попробуем подобрать подходящие ключи к неведомым дверям. Попытаемся зажечь фонарь, который поможет нам увидеть нужные двери и не заблудиться во мраке бессознательного. Имя этому универсальному ключу — языковая суггестия. Появление «суггестивной лингвистики» есть, по сути, попытка вынести невыносимую истину, сделать шаг не только к сознанию, но и к тайнам бессознательного. Влиять, воздействовать, управлять, манипулировать (действия, направленные на других)... А с другой стороны — оберегаться, защищаться, предостерегаться, огораживаться (служить собственной безопасности). Аутосуггестия, гетеросуггестия, контрсуггестия... Все эти явления интересуют нас в равной степени в своем отношении к личности и массовому сознанию и являются содержанием суггестивной лингвистики.
Содержанию должна соответствовать адекватная форма (внутренняя организация содержания), которая связана с понятием структура — совокупность устойчивых связей объекта, обеспечивающих его целостность и тождественность самому себе.
Попытку выстроить структуру вербальной суггестии (а значит, и науки, изучающей это явление) предпринял историк Б. Ф. Поршнев, утверждавший, что суггестия — это возможность навязывать многообразные и в пределе даже любые действия, а также возможность их обозначать. «Если идентификация, отождествление (сигнала с действием, фонемы с фонемой, названия с объектом, смысла со смыслом) служит каналом воздействия, то деструкция таких отождествлений или их запрещение служит преградой, барьером воздействию, что соответствует отношению недоступности, независимости. Чтобы возобновить воздействие, надо найти новый уровень и новый аппарат. Можно перечислить примерно такие этажи:
1) фонологический,
2) номинативный,
3) семантический,
4) синтаксическо-логический,
5) контекстуально-смысловой,
6) формально-символический» (Поршнев, 1974, с. 437).
Б. Ф. Поршнев не уточняет, что он подразумевает под каждым уровнем воздействия (развития) языка. Однако можно предположить, что все эти уровни присутствуют в суггестивных текстах и в той или иной мере являются значимыми. Можно полагать также, что наименее осознаваемыми являются фонологический и синтаксическо-логический уровни, а номинативный и формально-символический принимают максимальное участие в вербальной мифологизации действительности.
Б. А. Грушин выстраивает иную структуру анализа текстов МС:
1) содержательный;
2) логико-структурный,
3) морфологический,
4) функциональный,
5) феноменологический анализ текста, причем утверждает, что социологи в состоянии сегодня заниматься только содержательным анализом текстов, используя контент-анализ.
Представительница Грузинской школы установки, психолог Р. Г. Мшвидобадзе отмечает: «Если допустить, что человек весьма часто скрывает свои отношения и эмоции или просто не думает о них во время коммуникации, то это, естественно, мало отражается на лексическом запасе, поскольку говорящий легко контролирует как лексику, так и другие выразительные средства, но, тем не менее, информация все же просачивается, следует искать более формальные, неосознанные характеристики и их связь с тем или иным отношением или эмоцией» (1984, с. 49).
В результате проведенных экспериментов Р. Г. Мшвидобадзе выяснила, что индексальная информация (в данном случае информация о положительных и отрицательных установках индивида) передается через языковый канал не только при помощи лексико-семантических средств, но и таких формальных языковых параметров, которые в сознании говорящего не несут такой нагрузки. Говорящий использует синтаксические и морфологические параметры не специально (осознанно) как, скажем, использовал бы лексические средства, например, слова «хорошо», «нравится» для выражения положительной установки, а неосознанно, на установочном уровне (1984, с. 98).
Выводы Р. Г. Мшвидобадзе чрезвычайно интересны, но не следует забывать, что это исследование проводилось все-таки в рамках психологии, поэтому уровни языка не были представлены во всей возможной полноте, да и задачи ставились более скромные1 выяснить корреляцию между грамматико-синтаксическими параметрами текста и положительной или отрицательной установкой личности.
С нашей точки зрения, структура суггестивной лингвистики Должна определяться двумя составляющими: структурой языка в Целом, рассмотренной через призму феномена суггестии.
В структуре языка выделяются ряды в каком-либо отношении однородных единиц — уровней. Э. Бенвенист (1965) предложил выделить следующие уровни языка и лингвистического анализа:
предложение
знак
фонема,
а Л. Н. Мурзин (1992) дополнил иерархию, предложив ввести уровень текста «как наивысший уровень языка» и «еще более высокий и поэтому наиболее неопределенный уровень — уровень культуры» (с. 81). Спускаясь с высшего уровня на низший, мы получаем лингвистическую форму, а переходя с низшего уровня на высший, получаем лингвистическое значение.
Суггестивная лингвистика только зарождается как предметная область. Тем более ценно появление теории, формулирующей основные постулаты этой дисциплины, изложенной профессором Л. Н. Мурзиным:
1. Язык может рассматриваться в целом как явление суггестивное (суггестивная система). Иными словами, все компоненты языка потенциально суггестивны.
2. Суггестивная лингвистика — наука междисциплинарная, находящаяся на стыке филологии и психологии. Поэтому наблюдая язык, следует учитывать также физиологическую реакцию.
3. Форма воплощения суггестивности языка — текст в широком смысле слова. Текст может быть как вербальным, так и невербальным (жесты, мимика и т. д.), т. е. текст можно рассматривать как знаковую систему, включающую в себя «веер языков». Следовательно, компоненты текста—знаковые компоненты, средства суггестии.
4. Суггестивная лингвистика имеет динамическую природу, изучает процессы воздействия (тексты производятся, а не воспроизводятся).
5. Языковая суггестия вероятностна по своей природе.
6. Любые суггестивные компоненты разделяют знаковые свойства двусторонности.
7. Правомерно рассматривать процесс направленного воздействия в традициях теории коммуникации. В таком случае воздействующую личность (субъекта воздействия) можно назвать суггестором, а объект воздействия — сугтестантом. Они взаимодействуют между собой посредством механизмов внушения, запускаемых вербальными и невербальными средствами. «Обработка» суггестии зависит от уровня суггестивной восприимчивости суггестанта. Нас в одинаковой мере интересует лингвистика суггестора, лингвистика суггестанта и корпус суггестивных текстов, обеспечивающих эффективное, целенаправленное и предсказуемое воздействие.
Естественно, что процесс преобразования суггестии от суггестора к суггестанту невероятно сложен — это своего рода «черный ящик» и трудно определить, что происходит в момент воздействия. Суггестант принимает лишь то, что соответствует его целостной установке личности. Важны здесь и уровень внушаемости (суггестивной восприимчивости) суггестанта, уровень его интеллекта (чем выше уровень, тем выше сопротивление), а также установка на суггестора. Как писал психотерапевт А. Б. Добрович, влюбленный человек наполовину загипнотизирован (впрочем, как и ненавидящий).
Выстраивая иерархию уровней суггестивной лингвистики, нужно иметь в виду, что сама по себе суггестия — явление неоднородное, хотя в любом случае речь идет о воздействии на подсознание (об изменении установок). С точки зрения латентного вербального воздействия базовыми будут одни уровни языка (например, фонологический), а с позиций открытой (прямой) суггестии, подтвержденной особой социально-психологической ролью суггестора изначальными следует признать другие уровни (например, становится значимым повелительное наклонение глагола). К тому же, поскольку анализ и синтез происходят в суггестивной текстовой продукции одновременно, следует говорить не о противопоставлении плана выражения и плана содержания, а о формосодержании — содержательной форме и формальном содержании — в их единстве. И наконец, описывая структуру суггестивной лингвистики, мы одновременно должны выяснить: какими реальными методами (средствами) изучения параметров суггестивных текстов располагает современное языковедение сегодня.
1. Нижний в иерархии с точки зрения языкознания и высший — с точки зрения латентного воздействия уровень — фонологический.
Если суггестия — это творчество (в первую очередь вербальное), то для доказательства значимости именно фонологического уровня обратимся к опыту выдающихся поэтов и писателей. Большое количество примеров такого рода анализа и самоанализа приводит А. Сухотин: «Большой стилист И. Бунин признавался, что, начиная писать, он должен "найти звук". И "как скоро я его нашел, — пишет он далее, — все остальное дается само собой". Уловить, поймать звук — это и значит отыскать ритм повествования,
его звуковую структуру. В одной из статей Блок писал: "Поэт — сын гармонии, и ему дана некая роль в мировой культуре". И далее поясняет: "Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной, безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, внести эту гармонию во внешний мир". Обратим внимание на то, как четко здесь выражена упорядочивающая работа поэта: уловить в шумах, идущих извне, нужные звучания и сложить из них прекрасное. Недаром же об А. Блоке кто-то из современников сказал, что он улавливает звуковые волны, опоясывающие Вселенную, и лепит из них стихи. Потому-то он и говорил: "И стихов я не выдумываю, я их слышу. Сначала музыку, потом стихи"» (1985, с 23-33).
А вот описание авторской работы над текстом, приведенное А. Белым в статье «Как мы пишем»: «...Интонация, звук темы,' рожденный тенденцией собирания материала и рождающий пер-h вый образ, зерно внешнего сюжета, — и есть для меня момент на-1 чала оформления в узком смысле; и этот звук предшествует, иногда задолго, работе моей за письменным столом. ...В звуке бу-*.. дущая тема подана мне издали; она обозрима в моменте; я сразу t вижу и ее начало и ее конец. В звуке мне подана тема целого; и краски, и образы, и сюжет уже предрешены в звуке; в нем пережи-. вается не форма, не содержание, а формосодержание; из него пер^ вым содержанием вылупляется основной образ, как зерно. ...То', что я утверждаю о примате "звука", — мой выношенный тридцатилетний опыт» (1988, с. 15).
В статье «О звуках стихотворного языка» Л. П. Якубинский классифицирует явления языка с точки зрения той цели, с какой говорящий пользуется своими языковыми представлениями в каждом данном случае: «Если говорящий пользуется ими с чисто практической целью общения, то мы имеем дело с системой практического языка (языкового мышления), в которой языковые представления (звуки, морфологические части и пр.) самостоятельной ценности не имеют и являются лишь средством общения. В практическом языковом мышлении внимание говорящего не сосредотачивается на звуках; звуки не всплывают в светлое поле сознания и не имеют самостоятельной ценности, служа лишь средством общения. Смысловая сторона слова (значение слова) играет в практическом языке большую роль, чем звуковая (что вполне понятно); поэтому различные подробности произведения доходят до сознания, главным образом, постольку, поскольку они служат для различения слов по значению. В языке стихотворном дело обстоит иначе, можно утверждать, что звуки речи в стихотворном языке всплывают в светлое поле сознания и что внимание сосредоточено на них; в этом отношении важны самонаблюдения поэтов, которые находят себе подтверждение в некоторых теоретических соображениях» (1986, с. 163-164).
Поскольку суггестивные тексты являются, по существу, прагматически маркированными текстами, можно предположить сосредоточение внимания их авторов на звуках речи, т. е. генетическую близость суггестивных текстов именно стихотворному мышлению. Отсюда ориентация нашего исследования, в том числе и на идеи и методы фоносемантики, которая «занимается тем, что в традиционных терминах называется «связью между звуком и значением» (Воронин, 1990, с. 5).
Первая из известных истории языкознания попыток постановки вопроса о связи звука и значения была осуществлена в древнеиндийских Ведах. «Для древних индийцев была характерна убежденность в существовании изначальной связи между самой вещью и ее наименованием. Ученые того времени пытались решить вопрос, каким образом слово передает значение, и приходили к выводу, что в звуках слова заключена сущность вещи» (Воронин, 1982, с. 9). Особой роли звука уделяли большое внимание многие лингвисты: В.Гумбольдт (1984, с. 90), П.А.Флоренский (1990); Ж. Вандриес (1990, с. 146-153); В. Вундт (1990, с. 58^66); Л. П. Якубинский (1986); Р. Якобсон (1985), Ф. де Соссюр (1977) и др.
Выделяют 2 направления исследований мотивированности звучания значимых единиц языка:
1) изучение типов ассоциаций между звучанием и значением на материале различных языков (Н. И. Ашмарин, Н. К. Дмитриев, В. И. Абаев, Л. Н. Харитонов, Д. Вестерман, Б. В. Журковский, А. М. Газов-Гинзбург);
2) выявление чисто психологических корреляций между звучанием и значением (В. В. Левицкий, А. С. Штерн, А. П. Журавлев). «Особенно показательны результаты А. П. Журавлева, сочетавшего психолингвистические эксперименты с остроумным машинным моделированием» (Мельников, 1976, с. 6).
А. П. Журавлевым разработан экспериментальный психометрический метод изучения символического значения звуков речи, измерена символика всех звуков русского языка, построена модель фонетического значения, разработаны программы автоматического анализа функционирования этого аспекта значения в поэтических текстах и вычисления фонетического значения слова. Проведены сопоставления оценок символики русских звуков носителями разных языков (Журавлев, 1974). По мнению А. П. Журавлева «носителем фонетического значения является звуко-буквенный психический образ, который формируется под воздействием звуков речи, но осознается и четко закрепляется лишь под влиянием буквы» (1974, с. 36). Такой подход в сочетании с возможностью автоматического анализа фоносемантического аспекта текстов позволяет создавать функционирующие модели суггестивных текстов, искать в них общие закономерности и в какой-то мере прогнозировать судьбу этих текстов.
Любопытно, что Б. Ф. Поршнев, поднявший проблему связи суггестии и языка, отрицал какую-либо мотивированность акустикоартикуляционных признаков речевого знака свойствами предмета или значения, объясняя такое отношение тем, что «в глазах теоретического языкознания это лишь иллюзия, которая часто рассеивается при сравнении такого слова с его исходными, древними формами, а также с параллельными по смыслу словами в других языках. Новейшие количественные методы тоже не дают надежных результатов» и делает вывод: «Звучание слов человеческой речи мотивировано тем, что оно не должно быть созвучно или причастно обозначаемым действиям, звукам, вещам» (1974, с. 131).
А. П. Журавлев, а вместе с ним еще ряд авторов (Воронин С. В., 1982; Валуйцева И. И., 1990; Гончаров Б. П., 1980; Иванов Вяч. Вс, 1976, 1977; Кожевникова Н. А., 1983; Пузырев А. В., 1995 и др.) убедительно демонстрируют мотивированность языковых знаков, в том числе и с помощью новейших количественных методов.
Так, Е. И. Красникова изучила возможность прогнозирования оценки квазислова в связном тексте и пришла к выводу, что «знание объективно измеренного символического значения звуков может выступать как прогнозирующий фактор, и его можно использовать для направленного воздействия на реципиента» (1976, с. 54). Г. Н. Иванова-Лукьянова (1966), М. В. Панов (1966; 1979), А. П. Журавлев (1974), Р. Якобсон (1983, 1985) посвятили свои исследования звуко-цветовым соответствиям. О. А. Шулепова провела сопоставительный анализ восприятия английских звуков англичанами и русскими, и пришла к выводу, что большинство английских звуков оценены англо- и русскоязычными информантами идентично (1991).
Все эти исследования убедительно показывают, что возможно использовать метод оценки фоносемантического значения слова и текста для описания параметров суггестивных текстов. Причем, хотя данные А. П Журавлева касаются, в основном, русского языка, мы считаем возможным использовать этот метод для оценки текстов на санскрите, а также различных заклинаний и заговоров, включающих квазислова (иноязычных суггестивных текстов) Оправданием такого «расширения» могут быть следующие факторы: 1) русский язык принимается в нашем случае за точку отсчета, за неизменный фактор; 2) анализируемые тексты на иностранных (квазииностранных) языках функционируют именно среди носителей русского языка, воспринимаясь как иноязычные по сравнению с эталонным (родным) языком; 3) тексты анализируются в «звукобук-венном» виде, что позволяет их сравнивать достаточно объективно.
Особый интерес исследование фоносемантических параметров текста представляет в связи с задачами латентного (скрытого) воздействия. Так, по данным Б. М. Величковского «в экспериментах на селективное слушание установлено, что значение неосознаваемых испытуемым слов, предъявляемых по иррелевантному каналу, оказывает влияние на время повторения и семантическую интерпретацию релевантной информации. Подкрепленное ранее ударом электрического тока слово, которое испытуемый не замечает, вызывает отчетливую кожно-гальваническую реакцию, причем реакцию вызывают также слова, близкие по своему значению или фонематическому рисунку. Последнее обстоятельство существенно — согласно исследованиям А. Р. Лурия и О. С. Виноградовой по семантическому радикалу, в условиях осознания интеллектуально сохранные испытуемые реагируют лишь на семантическую, но не на фонематическую близость» (1986, с. 76).
Интересно, что культурологи, этнографы, философы по-своему мифологизируют фонологический уровень языка. Так, культуролог Г. Гачев предлагает вдуматься глубже в тот факт, «что звуки языка — на выдохе лишь произноситься могут. На вдохе получиться могут лишь "А" (вбирание, вхождение открытого пространства в нас) и "И" —втекание дали в нашу щель. Но "О", "У" суть звуки глубины, которую мы собой производим, вносим в бытие, даруем; "Е" —перед, лицо, личность; "Ы" —выдох, выход на мир, испускание духа, отверзание, распад "я", его растекание в мировой Океан.
Если бы звуки языка произносить на вдохе, тогда они были бы произведениями бытия в нас, нами, и носили бы его прямой свет, истину и идеи, мысли в себе. Но звуки и слова образуются, имея источником пещеру нашего тела, его очаг — огонь, сердце; очевидный и непосредственный импульс они имеют в нашем "я", суть наш выпад в бытие наугад, в свет — исходя из теней. Язык — не вклад Космоса в нас, а наш вклад в Космос: ему мы предварительно создаем модель в черном ящике рта и через мотор языка, сей двигатель там внутреннего сгорания ("бьется в тесной печурке огонь"), — испускаем волны, тревожа мир.
Вот почему такое бытийственно-онтологическое значение придается в Ведах и Упанишадах звучанию песнопения: "вач", "рич", "удгитха" — ибо это наш, от людей, вклад в Космос, сотворение новой стихии, отличной от присутствующих уже в природе четырех, — и она должна входить в мир и укладываться в нем соразмерно с остальными. И "Брахман" есть и высшая духовная сущность, и молитва, и жрец, ее творящий. Словесная молитва есть метеор, ядро, что взвивается в космос, чтоб, например, по утрам выводить Солнце на небо; и культ создает плазму, в которой могут жить и питаться боги» (1995, с. 205). Здесь и Личность, и Язык, и Космос в метафорическом гносеологическом прочтении...
Говоря выше о номинации, мы уже приблизились к обозначению Адамовой тайны слов — загадки наименований: «Явление обнажения фонетической стороны слова также очень часто сопровождается эмоциональным переживанием звуков, на которых сосредоточено внимание. Джемс так описывает это явление: "Нередко, долго глядя на отдельное печатное слово и повторяя его про себя, мы замечаем, что это слово приняло совершенно несвойственный ему характер. Пусть читатель попробует наблюдать это явление на любом слове страницы. Он скоро станет удивляться тому, как он мог всю жизнь употреблять какое-то слово в таком-то значении .. Взглянув на него с новой точки зрения, мы обнаружили в нем чисто фонетическую сторону. Раньше мы никогда не направляли на нее исключительного внимания, слово воспринималось нами сразу облеченным в свой смысл, а затем мы мгновенно переходили к другому слову фразы Короче говоря, слово воспринималось нами в связи с группами ассоциаций, и в таком виде оно являлось для нас не простым комплексом звуков. Явление 'обнажения' слова очень распространено и, вероятно, каждый наблюдал его на самом деле"» (Якубинский, 1986, с. 169).
Обобщая сказанное выше, отметим, что наше исследование будет направлено на измерение следующих фоносемантических параметров при помощи специальной компьютерной программы «Diatom», разработанной в лаборатории суггестивной лингвистики и социально-психологической терапии «Ведиум»:
1) отклонение частотности употребления тех или иных звуков от нормальной частотности. По мнению автора методики измерения фонетического значения А.П.Журавлева, «в системе анализа этот исходный момент — сравнение количества различных звуков в тексте с нормой — играет очень важную роль», так как «звуки встречаются в обычной речи с определенной частотностью Носитель языка... интуитивно правильно представляет себе эти нормальные частотности звуков и букв, и читатель заранее "ожидает" встретить в стихотворении каждый звук нормальное число раз. Если доля каких-либо звуков в тексте находится в пределах нормы, то эти звуки не несут специальной смысловой и экспрессивной нагрузки, их символика остается скрытой. Заметное отклонение количества звуков от нормы резко повышает их информативность, соответствующая символика как бы вспыхивает в сознании (подсознании) читателя, окрашивая фонетическое значение всего текста. Например, если в стихотворении нагнетаются звуки, средние оценки которых по шкале "светлый-темный" соответствуют признакам "очень светлый", "светлый", то эти признаки и будут характеризовать содержательность фонетической формы текста в целом. Эффект усилится, если в то же время "темных" звуков в тексте будет заметно меньше нормы» (1974, с. 100);
2) фонетическое значение суггестивных текстов и заголовков текстов в случае анализа личных мифов;
3) звуко-цветовые соответствия;
4) звуковые повторы (повторы слогов), превышающие нормальную частотность употребления;
5) процентное соотношение количества высоких и низких звуков.
2. Просодический уровень.
Просодия (от греч. prosodia — ударение, припев) — супрасег-ментный уровень языка, так как соотносится со всеми сегментными единицами (слог, слово, синтагма, фраза, сверхфазовое единство, текст). В языкознании часто выделяют следующие элементы просодии: речевая мелодия, ударение, временные и тембральные характеристики, ритм.
С точки зрения истории второй сигнальной системы, а, следовательно, и суггестии, просодический уровень является таким же базовым, как и фонологический. Так, Б. Ф. Поршнев утверждает: «По первому разу интердикция могла быть отброшена просто избеганием прямого контакта — отселением, удалением. К числу первичных физиологических механизмов отбрасывания интердикции, судя по всему, следует отнести механизм персеверации (настаивания, многократного повторения). Он имеет довольно древние филогенетические корни в аппарате центральной нервной системы, наблюдается при некоторых нейродинамических состояниях у всех высших животных. Нельзя локализовать управление персеверацией у человека в каких-либо зонах коры головного мозга: как патологический симптом персеверация (непроизвольное ''подражание себе") наблюдается при поражениях верхних слоев коры разных отделов, в частности, в лобной доле. Но кажется вероятным, что на подступах к возникновению второй сигнальной системы роль персеверации могла быть существенной Инертное, самовоспроизводящееся "настаивание на своем" могло выгодно послужить как одной, так и противной стороне в отбрасывании или в утверждении и закреплении интердикции, следовательно, в генезе суггестии. На позднейших этапах это довольно элементарное нервное устройство просыпалось снова и снова, становясь опорой всюду, где требовалось повторять, упорно повторять,— в истории сознания, обобщения, ритуала, ритма» (1974, с. 434-435). Отсюда следует, что главным для нашего исследования элементом просодического уровня следует признать ритм.
Проблемы фоносемантики непосредственно связаны с проблемами ритма, а звуко-ритмическое воздействие считается основой любой религиозно-магической системы Как утверждал еще Гумбольдт «Благодаря ритмической и музыкальной форме, присущей звуку в его сочетаниях, язык усиливает наши впечатления от красоты в природе, еще и независимо от этих впечатлений воздействуя со своей стороны одной лишь мелодией речи на нашу душевную настроенность» (1974, с. 81).
Ритм «несет службу организующего начала» (Сухотин, 1985, с. 90). По мнению А. Белого, организующий принцип «дан бытием факторов в древней интонационной напевности; и он загадан в принципе осознания и обобществления метрических форм в диалектике их метаморфозы. Эта метаморфоза дана нам не где-то в тысячелетиях прошлого, а в нас самих: в филогенетическом принципе зарождения в нас звука строк, как эмбриона слагаемого размера, определяемого внутренней напевностью; ритм и есть в нас интонация, предшествующая отбору слов и строк; эту напевность всякий поэт в себе называет ритмом» (1929, с. 22-23).
Ритму посвящено множество исследований (см. напр., Алякринский Б. С, Степанова С. И., 1985, Васильева В. В , 199U, Дрогалина Ж. А., Налимов В. В., 1978; Касевич В. Б., 1990 и др.). Однако существующие сегодня методы изучения ритма отличаются прямолинейной точностью, рассматривают ритм как схему, не наполненную конкретным звуковым содержанием. Поэтому для описания суггестивных текстов такие методики непригодны (вспомним, что наше исследование направлено на изучение параметров творчества, отклоняющихся от среднестатистической нормы). Поэтому мы воспользуемся лишь несколькими нетрадиционными идеями, высказанными В. В. Налимовым:
1) многообразное употребление синонимических слов делает ритмичным даже прозаический текст. Синонимическое богатство прозаического текста, может быть, есть мера его ритмичности (1979, с. 242);
2) парадоксально построенные высказывания размывают смысл слов и тем придают тексту ритмичность (с. 243).
Любопытно, что такой оригинальный подход физика В. В. На-лимова совершенно согласуется с историческим взглядом на развитие суггестии: «Полустершимся следом для демонстрации природы дипластии могли бы послужить метафоры, еще более — речевые обороты заклинаний. Дипластия — это неврологический, или психический, присущий только человеку феномен отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг друга. На языке физиологии высшей нервной деятельности это затянутая, стабилизированная ситуация "сшибки" двух противоположных нервных процессов. При "сшибке" у животных они, после нервного срыва, обязательно снова разводятся, а здесь остаются как бы внутри суггестивного акта. Оба элемента тождественны в том отношении, что тождественно их совместное суггестивное действие, а их противоположность друг другу способствует их суггестивному действию. Дипластия — единственная адекватная форма суггестивного раздражителя центральной нервной системы: незачем внушать человеку то действие или представление, которое порождают его собственные ощущения и импульсы, но, мало того, чтобы временно парализовать последние, внушающий фактор должен лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы» (Поршнев, 1974, с. 450-451).
Имея в виду правополушарную ориентацию суггестивных текстов, то есть ориентацию на образы, особенно интересен взгляд на ритм текста как способ включения человека в чувственный (сенсорный) диалог с суггестором или миром: «...внутреннее удвоение, образ, развивается в антропогенезе лишь после появления внешнего удвоения — подражания, копирования, хотя бы самого эмбрионального. Поясню таким примером: "неотвязчивая мелодия" преследует нас не просто как звуковой (сенсорный) след, но как наши усилия ее воспроизвести беззвучным напеванием, отстукиванием ритма, проигрыванием на инструменте, голосом. Вероятно, еще до того, еще только слушая эту мелодию, мы ее почему-то связывали с неуловимостью, ускользанием — словом, с некоторой недоступностью. Чаще образ бывает не слуховым, а зрительным. Образ не образ, если нет всматривания в него, вслушивания — словом, рецеп-торной или двигательной нацеленности на него. Образ обычно неволен, непроизволен, нередко, навязчив, но все же он есть активное нащупывание двойника (копии) оригинала.
Собственно, к физиологическому антагонизму возбуждения и торможения восходит всякое явление функциональной оппозиции в человеческой психике, включая речь (фонологическая и синтаксическая оппозиция). Но это не значит..., что человек в дипластии может сливать торможение и возбуждение,— он может сливать в дипластии два раздражителя противоположного знака. Эта спайка — явление особого рода: в глубоком прошлом бессмыслица внушала священный трепет или экстаз, с развитием же самой речи, как и мышления, бессмысленное провоцирует усилия осмысления. По афоризму Н. И. Жинкина, речь есть не что иное, как "осмысление бессмысленного". Дипластия под углом зрения физиологических процессов — это эмоция, под углом зрения логики — это абсурд» (Поршнев, 1974, с. 466-472).
Рассуждая о гармонии и ритме нужно также иметь в виду, что в действительности буквальной повторяемости (тождественности) ни событий, ни состояний нет и быть не может. Именно поэтому в статье «"Дом колдуньи" и художественное восприятие» (1980) А. Доб-рович пишет о необходимости некоторой неправильности, отклонения от ритма, «рокового чуть-чуть», присущего творениям гениальных художников. По-видимому, здесь может идти -речь о «золотой пропорции» — одной из «формул красоты», известных человечеству с древности (см., напр.: Васютинский, 1990; Шевелев, 1990; Мартынов, 1989).
«Из многих пропорций, которыми издавна пользовался человек при создании гармонических произведений, существует одна, единственная и неповторимая, обладающая уникальными свойствами. Она отвечает такому делению целого на две части, при котором отношение большей части к меньшей равно отношению целого к большей части.
Эту пропорцию называли по-разному — "золотой", "божественной", "золотым сечением", "золотым числом". ...Золотая пропорция является величиной иррациональной, т. е. несоизмеримой, ее нельзя представить в виде отношения двух целых чисел, она отвечает простому математическому выражению
(1 + V5> : 2 = 1,6180339...
Характерно, что золотая пропорция отвечает делению целого на две неравные части, следовательно, она отвечает асимметрии. Почему же она так привлекательна, часто более привлекательна, чем симметричные пропорции? Очевидно, эта пропорция обладает каким-то особым свойством. Целое можно поделить на бесконечное множество неравных частей, но только одно из таких сечений отвечает золотой пропорции» (Васютинский, 1990, с. 4-6).
Золотая пропорция обнаружена во всех областях художественного творчества. Наиболее обширное исследование проявлений золотого сечения в музыке было предпринято Л. Сабанеевым. Им было изучено 2000 произведений различных композиторов. «Характерно, отмечает Л. Сабанеев, что наиболее часто золотое сечение обнаруживается в произведениях высокохудожественных, принадлежащих гениальным авторам» (Васютинский, 1990, с. 189). «Очевидно, и поэзия прошла тот же путь эволюции в направлении к достижению гармонии, что и архитектура — от простейших гармонических построений (квадрат и прямоугольник 1:2 — в архитектуре, четверостишия — в поэзии) до вершин гармонического Олимпа, где царит золотая пропорция» (там же, с. 197-198). Н. А. Васютинский отмечает, что «совпадение кульминационных моментов в произведениях прозы у А. С. Пушкина с золотой пропорцией удивительно близкое, в пределах 1-3 строк. Чувство гармонии у него было развито необыкновенно, что объективно подтверждает гениальность великого поэта и писателя» (там же, с. 206).
Множество подобных примеров наводит на размышление, не является ли частота проявлений золотой пропорции одним из объективных критериев оценки гениальности произведений и их авторов? Тем более, что информация, которая содержится в точке золотого сечения, влияет непосредственно на подсознание, минуя сознание.
К ритмическим характеристикам текстов отнесем также измеренную для каждого текста длину слова в слогах, которая, по мнению Й. Мистрика «обратно пропорциональна ритмичности высказывания» (1967, с. 50). Слова разговорного диалогического стиля характеризуются в среднем небольшой длиной в слогах. Тексты, в которых употребляются абстрактные выражения или исключительные слова, имеют более высокие среднеарифметические длины в слогах.
3. Лексико-стилистический уровень.
Следующим этапом описания параметров суггестивных текстов является измерение различных показателей (индексов), характеризующих стилистические особенности текстов при помощи матема-тико-статистических методов (Мистрик, 1967). На основании следующих данных:
N — число лексических единиц в тексте вообще;
L — число слов, которые встретились в тексте хотя бы один раз;
Lfi — слова, которые встретились в тексте только один раз;
Lfi< — число слов, которые характеризуются в тексте частотой большей, чем 1;
fri — максимальная частотность слова — по специальным формулам могут быть рассчитаны следующие индексы (показатели):
1) С — индекс дистрибуции (чем больше С, тем богаче словарь и более симметрична дистрибуция слов):
2) I, — индекс итерации (индекс повторения слов в замкнутом тексте)
I, = N :L;
3) Ь — показатель исключительности (специфичности) лексики. В поэзии бывает до 50% «исключительных» слов, в художественной прозе их намного меньше:
L = 20xLfi:N
4) Р — индекс предсказуемости. Чем ниже степень предсказуемости, тем привлекательнее текст:
р= 100 —(Lfixl00):N
5) Ig — индекс плотности текста зависит от числа повторяющихся слов в тексте и длины текста. Он чувствителен главным образом к тематическим словам и совершенно независим от случайных слов. Чем богаче тематика, тем выше Ig) чем однороднее в тематическом отношении текст, тем Ig ниже. В научных монографических сочинениях он опускается ниже 1, в газетах, наоборот, поднимается выше 3;
6) Iext — объем экстенсивности словаря. Является показателем широты лексики, разнообразия выражений и лексической насыщенности текста;
Ключ отворяющий. 83
7) If— длина интервала средней части повторяющихся слов (индекс стереотипности). If является высоким — как положительный стилистический элемент — там, где имеет значение не форма, а содержание высказывания, то есть в тех случаях, когда предполагается беглое чтение или когда высказывание является спонтанным, нестнлизованным. Высокую степень стереотипности, а, следовательно, высокий If имеет профессионально-разговорная речь, низок I? в художественных и вообще беллетризованных текстах.
Описывая эти индексы, Й. Мистрик отмечает, что «прямолинейность точных данных более полезна при стилистическом анализе текстов, в которых стилистическая ценность языкового элемента имеет более четкие и однозначные границы. Поэтому для анализа очень большое значение имеет подбор репрезентативного комплекса, его отношение к исходному комплексу и общая точка зрения на субъективные стилеобразующие факторы» (1967, с. 43). В нашем случае, учитывая задачу сравнения суггестивных текстов с другими типами текстов и определение их места «прямолинейность точных данных» вполне уместна и даже необходима, поскольку речь идет об описании, прежде всего, универсальных, наиболее общих параметров этих текстов.
Индексы Й. Мистрика позволяют сравнить между собой различные суггестивные тексты, определить место каждого из них в системе априорно суггестивного языка и, наконец, отнести экспериментально полученные суггестивные тексты к какому-либо разряду (художественные — нехудожественные и пр.).
4. Лексико-грамматический уровень.
Следующим этапом анализа является определение соотношения различных частей речи в суггестивных текстах и проверка некоторых гипотез, в частности, гипотезы Б. Ф. Поршнева об особой роли глагола в истории суггестии. Многие лингвисты предполагали, что глаголы древнее и первичнее, чем существительные. Эту глагольную фазу Б. Ф. Поршнев предлагает представить себе, как всего лишь неодолимо запрещающую действие или неодолимо побуждающую к действию. В таком случае древнейшей функцией глагола должна считаться повелительная.
Эта гипотеза проверяется несколько неожиданным образом: демонстрацией, что повелительная функция может быть осуществлена не только повелительным наклонением (например, начинайте!), но и инфинитивом (начинать!), и разными временами — прошедшим (начали!), настоящим (начинаем!) и будущим (начнем!),
даже отглагольным существительным (начало!) (см.: Поршнев, 1974, с. 426).
Определение процентного соотношения слов, представляющих разные части речи, позволяет подсчитать и такие показатели, как коэффициент глагольности, коэффициент связности, используемые при проведении контент-анализа.
5. Морфо-синтаксический уровень.
Синтаксический анализ суггестивных текстов будет производиться только в отношении некоторых групп текстов, прежде всего, в силу отсутствия надежных критериев членения спонтанных текстов. Тем более, что в уже упоминавшейся работе Р. Г. Мшвидобад-зе были получены убедительные результаты передачи индексальной информации (информации о положительных и отрицательных установках индивида) через синтаксические параметры: «1)при положительной установке длина предложений больше, чем при отрицательной установке; 2) В случае положительной установки глубина предложений больше, чем при отрицательной установке; 3) в случае положительной установки количество сложных предложений больше, чем при отрицательной установке, во время которой превалируют простые предложения» (1984, с. 91-92).
При сопоставлении данных экспериментов с текстами на русском и грузинском языках, Р. Г. Мшвидобадзе делает вывод: «Следует думать, что языки обладают как универсальными, так и специфическими ресурсами для выражения установок через формальные параметры» (с 104-105). Ниже будет показано, что часть суггестивных текстов (по преимуществу художественных, мифологичных) нечувствительна к разделению на отдельные предложения, а точными критериями членения спонтанной речи мы пока не располагаем.
Таким образом, мы выделили 5 уровней суггестивно-лингвистического анализа: фонологический, просодический, лексико-стилис-тический, лексико-грамматический, морфо-синтаксический и предполагаем необходимость измерения следующих параметров суггестивных текстов:
1) отклонение частотности употребления отдельных звуков от нормальной частотности;
2) фонетическое значение текстов;
3) звуко-цветовые соответствия;
4) звуковые повторы, превышающие нормальную частотность;
Ключ отворяющий.
85
5) соотношение количества высоких и низких звуков (в %%);
6) длина слова в слогах;
7) соответствие «золотого сечения» кульминации текста;
8) лексико-стилистические показатели;
9) грамматический состав текстов.
По отношению к различным группам текстов этот список может быть сужен или расширен: так, для мантр и заклинаний информация о лексико-стилистических и грамматических параметрах является избыточной вследствие неосознанности носителями русского языка, а заговоры могут быть охарактеризованы по типу заговорной формулы и пр. При анализе текстов личных мифов могут быть использованы формулы контент-анализа (коэффициент глагольности и пр.).
Необходимость изучения вербальной суггестии можно объяснить существованием настоятельного социального заказа, связанного с тем, что общество нуждается в немедленной терапии. Выделяют несколько моделей терапии, охватывающих, в сущности, все области профессиональной коммуникации: медицинскую, психологическую, философскую, социальную. Поэтому одной из задач суггестивной лингвистики можно считать разработку специальных методов лингвистической терапии для профессиональных коммуникаторов различных профилей.
Отсюда следует особое положение, занимаемое суггестивной лингвистикой среди лингвистических наук вообще в силу того, что это область:
— динамическая;
— междисциплинарная по своим методам (результат интеграционных процессов языкознания) — связана с психологией, социологией, психотерапией, нейролингвистикой, педагогикой, математикой, информатикой, теорией искусств и пр.;
— экспериментальная (законы носят статистико-вероятностный характер);
— прикладная;
— ориентирована на изучение бессознательных процессов психически сохранных людей.
Суггестивную лингвистику как предметную область можно представить как систему, объединяющую в себе ряд взаимопроникающих и взаимовлияющих уровней, описать и изучить которую можно только выйдя за рамки отдельно взятой научной теории, используя междисциплинарный подход.
Если проанализировать реальный процесс функционирования суггестивных текстов в ситуации доминирования определенной культурологической среды, становится очевидным, что невозможно выявить лингвистические особенности названных текстов без обращения к мифам как вторичной семиотической системе, способу связи действительности (языка-объекта, первичной семиотической системы) и объяснения этой действительности (метаязыка, вторичной семиотической системы)
Всего можно выделить 4 основных типа мифа, влияющих на эффективность интересующей нас в первую очередь медицинской модели терапии:
— языческий,
— христианский (славянский религиозный),
— заимствованный (дзен-буддистский, кришнаитский и пр ),
— научный (медицинский).
Каждая мифологическая система имеет свои особые разновидности текстов, позволяющих не только подробно описать данную систему, но и произвести феноменологический анализ текстов (предсказать их эффективность и судьбу по форме). Так, языческая мифология непосредственно связана с фольклорной традицией народа: заговоры, наговоры, причеты, заклинания и пр. Христианская мифология имеет богатый арсенал молитв (как универсальных, так и ситуационных), проповедей Заимствованный миф представлен в русскоязычной среде преимущественно мантрами и заклинаниями. Медицинский миф логично изучать на материале формул гипноза и аутотренинга, а также текстов психотерапевтического воздействия
Особняком стоит исследование текстов личных мифов, полученных при использовании метода ВМЛ. Уникальность этих текстов в том, что одновременно анализируются приемы и методы лингвистики суггестанта и лингвистики суггестора, потому что эти тексты созданы в особом измененном состоянии творческого транса и являются в одинаковой степени ауто- и гетеросуггестивными
Стратегия изучения суггестивных текстов, ориентированная на все более глубокое погружение в направлении наименее осознаваемых уровней языка, может быть направлена на изучение следующих параметров'
1. Мифологические и экстралингвистические характеристики культурологического, этнографического и иного характера
2. Характеристики текста.
3 Синтаксические характеристики.
4 Лексико-стилистические и словообразовательные характеристики.
5. Грамматические характеристики
6. Просодические (ритмические) характеристики.
7. Фоносемантические параметры
Можно еще более усложнить структуру суггестивной лингвистики и увеличить количество анализируемых параметров, однако перед нами стоят задачи адекватного и в то же время лаконичного описания суггестивных текстов, автоматизации этого процесса (коль скоро речь идет о неосознаваемых латентных признаках) и обучения языку внушения. Ключ должен легко открывать дверь ..
ГЛАВА 4. «СЛОВО МОЕ КРЕПКО» ..
(СУГГЕСТИВНЫЙ ТЕКСТ КАК ФАКТОР ИЗМЕНЕНИЯ УСТАНОВОК ЛИЧНОСТИ И ОБЩЕСТВА)
Функция слов — именно в том, чтобы быть высказанными и, попав и внедрившись другому в душу, произвести там свое действие
П. Флоренский
Заветные слова звучат в «доме колдуньи» — очаровывают и лечат, присушивают и убивают.
Глобальные социальные эксперименты, проводимые в разные времена и в различных общественных системах, суть языковые эксперименты. Подтверждение тому мы находим в работах, посвященных «языкам» тех или иных обществ. Так, В. Клемперер в своей работе «Язык третьего Рейха. Записки филолога» доказывает, что нужна была специальная языковая система для того, чтобы появилась такое социальное явление как фашизм (1991).
Универсальные суггестивные тексты — это эксперимент, проводимый МС с бессознательным отдельных личностей на протяжении длительных промежутков времени и в больших ареалах, поэтому особенно интересный для лингвиста, пытающегося постичь тайну языковой суггестии.
К универсальным суггестивным текстам мы отнесли тексты заговоров, молитв, мантр, заклинаний (автотексты МС), а также формулы гипноза и аутотренинга (аллотексты МС). Граница между этими группами весьма условна, поскольку имеются, например, молитвы, созданные конкретным историческим лицом, а затем освоенные МС (ср.: молитвы святого Макария Великого, святого Ан-тиоха, святого Иоанна Златоуста — по существу, аллотексты), напротив, формулы гипноза, приписываемые себе тем или иным автором, оказываются, на самом деле, древними формз'лами внушения или самовнушения. Поэтому целесообразно объединить эти тексты в одну группу и, на основании их изучения, описать латентные универсальные языковые механизмы, обусловливающие успешность функционирования указанных текстов в социуме. Это тем более ценный опыт, что он не осознается даже людьми, применяющими данные концентрированные магические тексты, для которых эффективность этих текстов несомненна.
Прежде чем приступить к рассмотрению жанровых разновидностей универсальных текстов, необходимо сделать два замечания общего характера:
1) Универсальность текста обратно пропорциональна сложности его символики и формы: «Чем сложнее ритуал (много символов, сложные формы), тем более частной, локальной и социально структурированной предстает его миссия; чем ритуал проще (мало символов, простые формы), тем более универсальна его миссия» (Тэрнер, 1983, с. 39).
2) По П. А. Флоренскому, «слово есть метод концентрации» (1990, т. 1, П, с. 263), поэтому «магически мощное слово не требует, по крайней мере, на низких ступенях магии, непременно индивидуально-личного напряжения воли, или даже ясного сознания его смысла. Оно само концентрирует энергию духа» (там же, с. 273). Эта мысль высказывалась неоднократно, в том числе В. Гумбольдтом, но Флоренский связывает концентрацию энергии духа в слове именно с проблемой магичности слова и выдвигает следующую (важную для нашего исследования) гипотезу: «Знахарка, шепчущая заговоры или наговоры, точный смысл которых она не понимает, или священнослужитель, произносящий молитвы, в которых иное и самому ему не ясно, вовсе не такие нелепые явления, как это кажется сперва; раз заговор произносится, тем самым высказывается, тем самым устанавливается и наличность соответствующей интенции,— намерения произнести их. А этим — контакт слова с личностью установлен, и главное дело сделано: остальное пойдет уже само собою, в силу того, что самое слово уже есть живой организм, имеющий свою структуру и свои энергии» (Т. 1, П, с. 273).
Следовательно, можно вслед за Флоренским предположить, что:
а) универсальные механизмы вербальной суггестии отрабатывались веками и закреплялись в соответствующих жанрах текстов;
б) эти механизмы являются латентными для лиц, использующих данные тексты в своей практике;
в) важно установить контакт слова с личностью — иными словами, суггестивная роль, создаваемая при помощи вербальных средств, должна гармонично соотноситься с личностью, использующей конкретный суггестивный текст (в данном случае речь идет только о человеке, произносящем текст).
Перейдем к рассмотрению жанровых разновидностей универсальных суггестивных текстов.
Заговоры — тексты языческой мифологии
Заговоры — наиболее изученная филологами группа универсальных суггестивных текстов. Заговорам посвящены преимущественно исследования фольклористов (см., напр.: Червинский, 1989; Черепанова О. А., 1983, 1991, 1979; Елеонская, 1917, 1994; Маранда, Кенгас-Маранда, 1985; Антонович, 1877; Афанасьев, 1851; Ветухов, 1907 и др.), в которых даются классификации заговоров по разным основаниям, предлагается анализ заговорной формулы Естественно, исследователей интересуют в первую очередь семантические особенности заговоров. Такой подход правомерен, если рассматривать заговоры как жанр фольклора, но явно недостаточен для изучения суггестивных особенностей указанных текстов.
По данным С. А. Токарева, в этнографической литературе описано огромное множество магических обрядов, известных восточнославянским народам, которые «как правило, сопровождаются словесными формулами — заговорами. Последние имеют очень существенное значение, порой даже основное. По-видимому, есть заговоры, которые считались действительными сами по себе, без всякого обряда («вербальная магия») (1957, с. 123). Такое выделение ее в особый тип оправдывается тем, что, во-первых, очень многие заговоры записаны исследователями без всякого упоминания о сопровождающих их (или сопровождаемыми ими) обрядах, которых, может быть, и действительно нет; во-вторых, тем, что лечебные заговоры, видимо, имели свои собственные корни в лечебной реальной практике.
«Вера в силу слова» (выражение Ветухова), на которой основаны все заговоры, сама ведь коренится в действительных человеческих отношениях. Отдача приказания при помощи слов, действие внушением, психическое воздействие врача (или знахаря) на больного, несомненно, влияющее на ход болезни — все это не могло не порождать веры в силу человеческого слова.
Заговор был необходимой принадлежностью быта Руси XVII и XVIII столетий: «Исторические показания свидетельствуют о том, что, с одной стороны, за заговором признавали спасительную силу, избавляющую от болезни, неудачи и беды, и прибегали к нему в различных жизненных случаях; с другой стороны, заговор считали опасным, "еретическим" орудием, так как он мог погубить человека, и поэтому настаивали на уничтожении его в лице его знающих. Но какой бы ни был заговор, его заучивали и употребляли, как во спасение, так и на погибель.
Таким образом, и положительная и отрицательная сторона заговора вызывали желание обладать им; желание это приводили в исполнение, вследствие чего заговор был хорошо знаком всем слоям общества, все сословия признавали его значение и не относились к нему безразлично» (Елеонская, 1994, с. 100).
По характеру мифологии мы отнесли заговоры к языческому типу В силу специфики религиозных верований России можно считать языческий тип одним из наиболее распространенных, а веру в заговоры как средство воздействия — актуальной и до сего дня.
Воспользуемся данными анализа 280 заговоров, общим объемом 16 160 слов.
Для оценки фонетического значения тексты обрабатывались на ПЭВМ, по программе «Diatone», составленной по данным А. П Журавлева, полученных экспериментальным путем с допустимым коэффициентом надежности R > 0.85 (Журавлев, 1974, с. 53-58). Исходные положения и общая формулировка процедуры анализа подробно изложены А. П. Журавлевым в книге «Фонетическое значение» (там же, с. 99-116).
В таблице 1 приведены данные о фонетическом значении выборочной совокупности заговоров, которые получены в итоге обсчета текста-конгломерата, произведенного слиянием всех текстов заговоров выборочной совокупности.
Результаты автоматического анализа фонетического значения текстов заговоров
Признаки текста-конгломерата (в показателях)
1.
яркий
77.12
2.
возвышенный
62.02
3.
радостный
54.05
Таблица 1
Как видно из таблицы, ведущий фоносемантический признак заговоров — «яркий».
В таблице 2 приведен набор 10 наиболее частотных «звуко-букв», полученный при обсчете текстов заговоров.
Преобладают «высокие», «хорошие» И, Ю; а также «низкий», «плохой» Ы. Из группы согласных выделяется, прежде всего, сонорный диезный М', «нейтральный» по фактору оценки, очень мягкий и медлительный. На втором среди согласных месте — Б — звонкий, простой, краткий, «хороший»; далее: К' — глухой, диезный, краткий, «плохой»; Р — звонкий, простой, длительный, «нейтральный»; Ц — глухой, краткий, «плохой». Как видим, среди
92
И. Черепанова. Дом колдуньи.
гласных преобладают «хорошие» по фактору оценки звукобуквы, среди согласных — «нейтральные» и «плохие». ''
Наиболее частотные «звукобуквы» текстов 280 заговоров
Текст-конгломерат (в показателях частотности)
1
И
(24.41)
2
М'
(21.03)
3
Б
(21.01)
4
К'
(15.22)
5
Р
(14.15)
6
ы
(12.26)
7
ю
(11.06)
8
р
(10.97)
9
Ц
(10.91)
10
с
(9.38)
Таблица 2
Если воспользоваться данными психолингвистов о звуко-цвето-вых соответствиях (Журавлев, 1974; см. также: Иванова-Л\кьянова, 1966; Панов, 1966 и др.), то преобладание гласного И среди гласных указывает на синий или голубой цвет, Ы — черный, а «Б часто называют сиреневым» (Журавлев, 1974, с. 5).
Интересно, что В. М. Бехтерев, описывая результаты опытов относительно «времени и условий, определяющих выбор личных движений», отмечал, что «из цветов чаще всего выбирался голубой, за ним следует красный и фиолетовый, за ним — желтый, зеленый и оранжевый» (1991, с. 404).
Отдельные слоги в текстах, состоящие из звуков, резко превышающих нормальную частотность (ми, от, ки, бы, ри, ро, во, со, го, по, ре, ни, бо, ло, ли, не) можно трактовать как звуковые повторы (см., напр.: Сивуха, 1984). Регулярное повторение всех выделенных повторов может обеспечить текстам заговоров следующие признаки: «стремительный» (12.33), «бодрый» (5.19), «устрашающий» (3.98).
Так как речь шла об анализе большой группы заговоров, различных по своим установочным задачам, целесообразно было проанализировать некоторые тематические группы заговоров и проследить, нет ли в них особых фоносемантических закономерностей.
Сначала сравнивались две большие группы заговоров: «на кровь», т. е. от кровотечения (19 текстов, 665 слов) и «на зубы» (20 текстов, 910 слов). Именно эти группы упоминал В. Мессинг, приводя пример необъяснимой с точки зрения науки силы слова. Срав-
«Слово мое крепко»...
93
ним наиболее частотные фоносемантические параметры этих двух групп со средними параметрами всего массива заговоров:
Результаты автоматического анализа фонетического
значения заговоров: общие, «на кровь*, «на зубы»
(в абс. числах)
№ п/п
Общие (280)
«На кровь» (19)
«На зубы» (20)
1
яркий (82)
нежный (7)
яркий (10)
2
темный (76)
стремительный, тихий, суровый, устрашающий (6)
медлительный, нежный, сильный (6)
3
нежный (69)
минорный (4)
суровый, темный(5)
Таблица 3
Как видно из таблицы 3, разброс признаков в отдельных текстах достаточно большой, однозначные соответствия для той и другой группы определить сложно, поэтому можно более детально сравнить наиболее частотные звуки указанных групп заговоров (таблица 4):
Сравнительные результаты измерения наиболее
частотных «звукобукв» в текстах заговоров «на кровь* и
«на зубы* (в абс. числах и %% к общему количеству
текстов)
№ п/п
Всего в заговорах (280)
«на зубы» (20)
«на кровь» (9)
Ранг
Звуко-буквы
Кол-во
Звуко-буквы
Кол-во
Звуко-буквы
Кол-во
1
М'
130(46.43%)
Б
18(90%)
В'
14(73.68%)
2
И
112(40.00%)
М'
13(65%)
Р,К
10(52.63%)
3
Б
100(35.71%)
Н',У
12(60%)
К'
9 (47.37%)
4
К'
85 (30.36%)
Ы
11 (55%)
Б,Н
8(42.10%)
5
Р
72(25.71%)
3
9 (45%)
М
7 (36.84%)
6
Р'
69 (24.64%)
Б',Л',Я
8 (40%)
У
6(31.58%)
7
Ы
65(23.21%)
Ц
7 (35%)
Р'
5(26.31%)
8
В
63 (22.50%)
Р,Л
3(15%)
ц,и
4(21.05%)
9
Ю
62(22.14%)
3,Т,Е,Ж
2(10%)
п
3(15.79%)
10
Ц
61(21.78%)
В. К'
1 (5%)
СТ.Ф' А,Ю
2(10.53%)
Таблица 4
Сравнение результатов таблицы показывает, что:
1) наряду с другими, наиболее частотными являются звукобук-вы, входящие в состав ключевых слов тематических заговоров: 3, У, Б, Ы в заговорах «на зубы» и К, Р, В' — в заговорах «на кровь». Такое явление соответствует данным Т. Я. Елизаренковой, обнаружившей при описании лингвистических особенностей «Ригведы» (РВ), что «вообще вся формальная структура гимнов основана на повторах: тождественных или фонетически близких звуков, падежных форм, балансированных синтаксических конструкций, —черта свойственная произведению устного творчества вообще, — и звукопись представляет собой одно из частных проявлений этой общей тенденции» (1989, с. 518). Эта же идея изначально высказывалась Ф. де Соссюром в его посмертно изданных «Анаграммах» (1964) и в книге Старобиньского «Слова под словами» (1971). Метод «анаграмм» был выявлен де Соссюром в целом ряде древних индоевропейских поэтических традиций (ведийской, ранней латинской, древ-негерманской). По де Соссюру, гимн РВ, посвященный восхвалению какого-либо бога, строится вокруг ключевого слова — имени бога. Поэт может играть падежами этого имени, располагая их определенным образом и употребляя в каждом стихе, а может, не называя прямо имени бога и расчленив его на отдельные звуки или слоги, повторять их в соседних словах, создавая тем самым звуковые намеки на него. Развивая гипотезу де Соссюра в свете современных взглядов на древнюю индоевропейскую культовую поэзию, трактуемую в духе гипотезы Мосса-Бенвениса и идей Р. О. Якобсона относительно грамматики поэзии, Т. Я. Елизаренкова предполагает: «Исходя из представления о том, что хвалебный гимн божеству обусловливается ситуацией обмена между адептом и божеством, следует поставить вопрос, какую информацию может нести семантизированная звуковая ткань гимна. Выясняется, что она может содержать информацию об имени божества (адресата), об имени риши — автора гимна (андресанта) или об основной теме гимна (сообщении), если та, в свою очередь, не совпадает с восхвалением божества. Иными словами, с помощью звукозаписи в гимнах РВ сообщаются сведения обо всех трех конститутивных элементах речевого акта» (1989, с. 519). В данном случае мы находим информацию об основной теме заговора.
2) Набор других звукобукв существенно от средних данных не отличается.
3) Специфическим является превышение в заговорах «на кровь» нормальной частотности звукобукв А («красной») и Ф' (в большинстве заговоров, напротив, мы наблюдаем пониженное относительно нормальной частотности количество этих звуков).
Заговоры традиционно делятся МС на две большие группы: заговоры (лечебные, благотворные заклинания) и наговоры (вредоносные заклинания). «"Наговаривали" на самые различные вещи — на хлеб, соль, воду, воск, коренья и пр., т. е. на вещества, сами по себе в большинстве безвредные; следовательно, колдовская сила тут уже в основном приписывалась наговору» (Токарев, 1957, с. 135). С. А. Токарев отмечает также, что «наговоры», сопровождающие обряды, по форме обычно отличаются от лечебных заговоров: «В них нередко вместо упоминания об Иисусе Христе, богородице и святых, упоминается нечистая сила» (1957, с. 136). Можно предположить также, что принципиальное противопоставление двух групп текстов массовым сознанием должно было закрепиться не только на уровне содержания (мифа), но и в других (в том числе латентных фоносемантических) параметрах указанных текстов.
Результаты автоматического анализа фонетического значения заговоров и наговоров показывают, что доминирующим признаком всех указанных текстов является «яркий», следовательно, на уровне общих признаков принципиальных различий между названными группами текстов не существует. Более заметные различия наблюдаются в составе наиболее частотных «звукобукв». В наговорах и отсушках появляются звукобуквы Ж, Ш, Щ, С, С «плохие» по фактору оценки и не превышающие нормальную частотность в других группах заговоров.
Всего в заговорах в среднем 53.13% высоких звуков, а средняя длина слова в слогах — 2.06.
Анализ индексов лексических единиц в текстах заговоров показывает следующее:
1) Индекс дистрибуции лексических единиц С довольно высок, что свидетельствует о богатстве словаря и симметричной дистрибуции слов.
2) Индекс итерации I. (повторения слова в замкнутом пространстве) = 1.42.
3) Индексы исключительности и предсказуемости свидетельствуют о достаточно высоком уровне художественности, обработанности текста. Исключительные слова составляют более половины (11,84) (по утверждению Й. Мистрика «в поэзии бывает до 50% "исключительных" слов, в художественной прозе их намного меньше» (1967, с 44)). Высокий уровень исключительных слов естественно предполагает достаточно низкий коэффициент предсказуемости (40.32).
4) Индекс плотности лексики (3.43) указывает на тематическое богатство текстов.
5) Iext= 14.04, что свидетельствует о лексической насыщенности текстов заговоров.
6) Индекс стереотипности (длины интервала) равен 1.54, что характерно для художественных и беллетризованных текстов, в отличие от профессионально-разговорной речи.
Грамматический состав заговоров имеет следующие особенности:
1) Значительное преобладание существительных — более трети (33.65%).
2) Меньшее, по сравнению с другими группами универсальных суггестивных текстов, количество местоимений (10.36%), и большее — предлогов. Первое можно объяснить высокой степенью обезличенности (универсальности) заговоров, а второе — особенностями содержания (очень часто описывается длинный путь продвижения к какому-либо объекту или воздействию на какой-либо объект, что и предполагает использование специальных маркеров — предлогов).
Синтаксис заговоров, соответствующий языческой мифологии подробно описан фольклористами: «Для синтаксиса фольклорной семантики снимается привычное противопоставление текста и предложения. Одна и та же смысловая предикативная основа может быть развернута в текст, и в незначительный фрагмент текста, и в отдельное предложение. Фольклор функционирует в смысловых формах, синтаксически безразличных к объему. Это отвлеченные образцы, структурные схемы, лексически заполненные лишь частично, повторяющиеся от текста к тексту, от жанра к жанру. Текст, его смысловую основу, условную, недифференцированную в жанровом отношении и объеме, можно принять за такую центральную синтаксическую единицу фольклорной семантики. ...Частные модальные и интенцио-нальные значения раскрываются в парадигмах текстов. Тексты с внутренней интенцией воздействия, направленного от агента вовне, могут быть заклинательными (прямое воздействие) либо гадательными (опосредованное воздействие)» (Червинский, 1989, с. 88).
Не вдаваясь в подробный анализ всех тематических групп заговоров, отметим, что заговоры с менее сложной коммуникативной задачей характеризуются 1 типом заговорной формулы («на кровь», «на зубы») (S—Ю), а более сложные 2 типом («от всех болезней», «защитные»: от крови, от сглаза, от уроков, от напасти) (S—>М—Ю) (подробнее о структуре заговорной формулы см.: Черепанова О. А., 1979, с. 6).
«Золотое сечение» в большинстве заговоров совпадает с кульминацией текста и делит эти тексты на две неравные части с различной фоносемантикой.
Так, заговор «на кровь» (Шла баба по ричке, вела быка на нитке, нитка порвалась, кровь унеслась. Стану я, раб божий имярек, на пашень, кровь моя не капнет * стану на кирпич, кровь запекись. Закрепитеся, мои слова, двенадцатью ключами, крепкими замками. Аминь!), имеющий общие признаки «тихий» (11.52), «нежный» (6.89), «стремительный» (4 68), делится при помощи золотого сечения на 2 части, характеризующиеся следующими признаками'.
I. «стремительный» (4.94); «нежный» (3.93), «суровый» (3.80) (46.32% высоких звуков);
II. «тихий» (19.57), «нежный» (6.26), «минорный» (3.42) — 53.16% высоких звуков. Образно говоря, кровь после произнесения заговора должна «стремительно затихнуть» — динамика от ведущего признака I части «стремительный» к ведущему признаку II части —«тихий». I часть более жесткая (доминирующие звуки К, Р, В' — анаграмма), характерный для мантр «красный» А. Во II части появляются свойственный славянским суггестивным текстам высокочастотный «синий» И, а также М' (ср.: аминь).
Заговор «на сон» (Всем плохим детям — крикливицы * Моему ребенку — сонливицы) отражает ту же закономерность. Его общие фоносемантические признаки «тихий» (14.23), «минорный» (7.46), «темный» (7.45), а составные части характеризуются признаками:
I. «тихий» (17.62), «минорный» (10.62), «темный» (8.89);
II. «темный» (4.79), «печальный» (2.32), «зловещий» (2.24). Иными словами, идея «темноты» во II части усиливается, что соответствует прагматической заданности заговора: как можно быстрее усыпить ребенка.
Молитвы — тексты религиозной мифологии
Сейчас уже общепринят факт, что религия и суггестия тесно взаимосвязаны. Об этой связи пишут многие психотерапевты (Петров, 1986; Рутман, 1990; Мессинг, 1989, Алиев; 1990; Ахромо-вич, 1991 и др.) и находят в религиозном опыте много поучительного и полезного. Именно под влиянием научного прогресса возрос интерес к молитве, появились статьи, связывающие молитву с проблемами биоэнергетики, телепатической связи и даже с пришельцами из Космоса (см., напр.: Смирнова, 1991; Мартынов, 1990). Но
даже если оставить в стороне проблемы парапсихологии и сосредоточиться на описании лингвистических механизмов молитвы, становится ясно, что интуитивных догадок и вопросов пока еще гораздо больше, чем ответов.
Так, болгарский психотерапевт Н. Петров отмечает: «Ряд обрядов в современных религиях ведет свое начало от первобытной магии, при помощи которой древние люди пытались "войти в контакт" с силами природы. Типичным примером этого могут служить таинства христианской церкви (католической и православной). Полумрак, огоньки свечей, спонтанная концентрация сознания на блестящих культовых предметах, расслабляющее воздействие музыки и повторение одних и тех же слов, запах ладана и т. п. многократно повышает внушаемость верующих Характерной особенностью почти всех религий является использование определенных жестов, особой манеры проговаривания, употребление "священных слов" мягкого и расслабляющего звучания, таких, например, как аминь, амито, амида и т. д. Все это приводит к созданию тесного эмоционального контакта между священником и верующими» (1986, с. 23).
В. Мессинг напрямую связывал религиозное воздействие с гипнозом. Описывая феномен молитвы, Мессинг писал: «Привести себя в гипнотическое состояние — к этому направлены, по существу, принятые во многих религиях многократные повторения простой и краткой молитвы, вроде «Святый боже, помилуй мя". Когда эта фраза повторяется сотни и тысячи раз, наступает гипнотическое состояние. Прибавим к этому бесчисленные поклоны, отбиваемые перед иконами» (1989, с. 61).
Интересные мысли высказывает Л. Н. Романов в книге «Музыкальное искусство и православие»: «Понимая универсальность слова, организаторы христианских обрядов с самого начала стремились к тому, чтобы в богослужении преобладали пророческие наставления, дающие назидание "не только сердцу, но и уму"» (1989, с. 14). И далее- «Символ для верующего должен быть легко узнаваемым. Именно поэтому церковь всегда боролась за устойчивую знаковую систему, за устоявшиеся в богослужебной практике символы. Стремилась стабилизировать свою семантику, отсюда и строгое соблюдение канона» (там же, с. 26). Такой подход к слову выработал и особое понятие ритма, названного «словесным»: «Слово, текст, мысль, несущая в себе христианское вероучение, —вот основной критерий при отборе музыкальных форм, присутствующих в богослужении» (там же, с. 28).
Нами проанализировано 35 основных молитв, длиной в 2 271 слово, соответствующих христианскому типу мифологии. Основной фоносемантический признак молитв — «светлый» (см. таблицу 5).
Результаты автоматического анализа фонетического значения 35 молитв
Ранг
Наиболее частотные признаки текста-конгломерата (в показателях)
I
светлый
45.87
II
нежный
33.87
III
яркий
27.16
Таблица 5
Как видно из таблиц 2 и 6, состав наиболее частотных звуков молитв отличается от состава звуков заговоров:
Наиболее частотные «звукобуквы* 35 молитв по
результатам автоматического анализа (в показателях
частотности)
Ранг
Текст-конгломерат
1
И
23.10
2
Г
10.88
3
щ
10.30
4
М'
9.87
5
с
9.73
6
я
7 87
7
В'
7.65
8
X
7.62
9
в
6.69
10
ж
5.92
Таблица 6
1) появляются звонкий простой краткий Г, глухой диезный длительный Щ, звонкий простой длительный Ж; глухой простой длительный X;
2) символика звуков:
а) гласные И, Я, Б оцениваются информантами (по данным А. П. Журавлева, 1974, с. 91) как «хорошие»;
б) наиболее частотные согласные, как и в случае заговоров, оцениваются как «нейтральные» (Г, М', В', В), либо как «плохие» (Щ, С, X, Ж, П).
В состав наиболее частотных звуковых повторов вошли звуко-буквы, не попавшие в состав наиболее частотных, подтверждающие ту же закономерность: О— «хороший», Н', Р' —«нейтральные» и только согласный Л' оценивается как «хороший».
Употребление звуковых повторов, состоящих из звуков, резко превышающих нормальную частотность (ми, во, ис, ли, го, и др.), в комплексе, должно обеспечить текстам молитв следующие признаки: «светлый» (11.15), «радостный» (10.95), «яркий» (9.87), что совпадает с данными таблицы 5.
Преимущественное употребление гласного И обеспечивает наличие голубого (синего) цвета, вкрапления О (желтого), Я (красного) и Ю (сиреневого) дополняют цветовую гамму. Преобладание «голубого» И, как в заговорах, так и в молитвах едва ли является случайным: христианский миф пришел на смену языческому, что и отразилось на характере сакральных текстов. Эту общность еще в 1851 году отмечал А. Н.Афанасьев, утверждая: «Из рассмотрения слов, синонимичных ведуну и ведьме, находим, что в словах этих лежат понятия сродственные, которые в язычестве имели смысл чисто религиозный, именно понятия: таинственного, сверхъестественного знания, предвидения, предвещаний, гаданий, хитрости или ума, красной и мудрой речи, чаровании, жертвоприношений, очищений, суда и правды, и, наконец, врачевания, которое сливалось в язычестве с очищениями» (с. 7).
Наиболее полное описание христианской и вообще религиозной символики голубого и синего цвета мы находим в работе П. А. Флоренского «Бирюзовое окружение Софии и символика голубого и синего цвета». Обобщая теории Фр. Порталя, Леонардо да Винчи, Гете, Лидбитера, посвященные символике цвета, Флоренский достаточно однозначно связывает голубой цвет с идеями божественными, религиозными: «Лазурь, в своем абсолютном значении, представляет небесную истину; что истинно, что есть в себе— то вечно, как и наоборот, преходящее — ложно. Лазурь была, поэтому непременным символом божественной вечности, человеческого бессмертия, и, вследствие этого, естественно стала цветом траурным» (Флоренский, т. 1 /П/, с. 558).
Содержание высоких звуков в молитвах выше, чем в заговорах (соответственно 56.16% и 53.13%), а длина слова в слогах — чуть больше (2.22 и 2.06).
Индексы лексики в молитвах (см. таблицу 1) идентичны соответствующим индексам заговоров, что еще раз доказывает их генетическую близость.
Грамматический состав молитв (таблица 2) имеет следующие особенности:
1) ничтожное содержание числительных (0.48);
2) более высокое содержание союзов (прежде всего, союз «и»)— 10.86%.
Остановимся подробнее на анализе одной из молитв — «иисусовой». Иисусова молитва является основой одной из классических славянских психотехник, известной на Руси под названием «умного делания». (Особенно подробно описано «умное делание» в книге «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» (Париж, 1973)).
Иисусова молитва применялась в двух вариантах: полном (Господи Исусе Христе, сыне божий * помилуй мя грешного) и сокращенном (Господи Исусе Христе, * помилуй мя). Рекомендовалось начинать «делание» с наиболее простого сокращенного варианта и, по мере просветления, переходить к полному. Есть ли лингвистические отличия в этих вариантах?
Анализ показывает, что в полном варианте молитвы появляется признак «светлый», почти равноправный (по показателю) с ведущим признаком «тихий».
Фоносемантические признаки полного и сокращенного вариантов Иисусовой молитвы
Ранг
Сокращенный вариант
Полный вариант
I
тихий (7.46)
тихий (4.84)
II
медлительный (6.59)
светлый (4.61)
III
печальный (3.47)
минорный (4.24)
Таблица 7
Состав звуков, превышающих нормальную частотность, в полном и сокращенном вариантах, также почти одинаков (С, Г, П, X, М', И), только в сокращенном варианте превышает нормальную частотность еще гласный У (по данным А. П. Журавлева он также «синий», но «тусклый» и «темный», в отличие от «светлого», «яркого» И). Следовательно, и здесь заметно усиление той же идеи постепенного просветления.
Грамматический состав Иисусовой молитвы характеризуется преобладанием имен существительных и собственных (60% в сокращенном варианте и 50% — в полном).
Золотое сечение (отмечено звездочкой) и в том и другом случае перед словом «помилуй», т. е. совпадает с кульминацией текста и
делит его на две неравные части: развернутое обращение (большая часть) и короткая смиренная просьба (меньшая).
Таким образом, анализ молитв показывает, что убеждение в том, что культовые ритуалы с точки зрения суггестии (внушения) «могут рассматриваться как способ волевого воздействия» (Петров, 1986, с, 23), не совсем правомерно. Молитва в такой же степени контрсуггестивна, в какой суггестивна (недаром молитва широко использовалась христианами как защита от иррационального, опасного, злого — см.: Шпренгер, Инститорис, 1990). На основании объективного лингвистического анализа молитв вполне можно согласиться с утверждением В. Ахромовича (1990, с. 26) и X. М. Алиева (1990, с. 42-43) о целебном влиянии молитвы на физико-химическую и психофизиологическую основы человека.
Рассмотрим еще несколько примеров, чтобы выяснить, какие конкретные закономерности (лингвистические параметры) молитв способствуют процессам саморегуляции личности.
Обратимся к исследованию Л. П. Гримака, который пишет: «Представление о Боге, в каком бы обличье он ни мыслился, сочеталось с глубокими и прочными эмоциями. Глубинный страх, экстатическое преклонение, распахнутая готовность послушания этому высшему существу, определяющему само существование — вот что такое Бог для человека. Поэтому любая просьба, обращенная к нему, сопровождалась напряженным ожиданием и поиском признаков, которые бы подтверждали факт ее реализации. А непоколебимая вера в защитительную роль бога, впитанная с молоком матери, при желании позволяла любому находить такого рода признаки. Особенно это было действенно, когда просьбы касались внутренних проблем самого молящегося: "о ниспослании утешения в горе", "умножения сил в многотерпенье", "даровании выздоровления от болезни" и т. п. Старец Зосима в "Братьях Карамазовых" Ф. М. Достоевского хорошо, на наш взгляд, раскрывает эту психотерапевтическую роль религиозных представлений, выраженных в данном случае через молитву: "Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание"» (1991, с. 38-39).
Чтобы проследить, каким образом осуществляется механизм психокоррекции, выход на интегральные проблемы бытия через дискретные тексты, сравним несколько наиболее распространенных молитв: 1) Молитва Господня («Отче наш...»); 2) Молитва Честному Кресту («Да воскреснет бог...»); 3) Канон покаянный (Владыко
Слово мое крепко»... 103
ристе Боже...»); 4) Псалом 90 («Живый в помощи Вышняго...»);
имвол веры («Верую во единаго Бога Отца...»); 6) «Песнь пре-вятой Богородице» («Богородице дево радуйся...»).
Фоносемантические признаки избранных для анализа молитв юлеблются в достаточно широком диапазоне («Отче наш» — «мед-ительный», «сильный»; «Честном)- кресту» — «нежный», «тихий», «светлый»; «Канон Покаянный» — «медлительный», «светлый»; «Псалом 90» — «нежный», «прекрасный», «светлый»; «Символ веры» — «светлый»; «Богородице дево» — «сильный», «суровый», «яркий»). «Сквозным» признаком является «светлый». Особое место занимает «Песнь пресвятой Богородице», которая авторами «Молота ведьм» инквизиторами Я. Шпренгером и Г Инститорисом объявляется одним из способов освобождения «от соблазнов инкубов и суккубов» (1990, с. 254) и, в силу своей краткости и фоносемантического состава может быть приравнена к защитным мантрам йогов. Те же авторы предлагают в качестве лечебного и защитного способа, вслед за св. Августином, следующее: «Когда же надобно вам что-нибудь сделать или куда-либо выйти, то осеняйте себя крестным знамением во имя Христа и, произнося с верою символ веры или молитву Господню, действуйте спокойно с божьей помощью» (там же, с. 270). Возможно, конечно, что разброс фоносемантических признаков объясняется преимущественным вниманием к содержанию молитв, однако определенная закономерность здесь просматривается. Чем «сильнее» с точки зрения профессионалов молитва, тем больше разброс признаков (амбивалентность на фоносемантическом уровне, множественность, размытость сверхсмыслов).
Наиболее частотные «звукобуквы» в молитвах — В, С, Г, Щ, Я, И. В молитве «Честному Кресту» преобладает Б, что соответствует сиреневому цвету; остальные молитвы — «синие» (голубые), за исключением «Песни Пресвятой Богородицы», где из всех гласных преобладает «желтый (белый)» О. По П. А. Флоренскому «цвет желтый... —это цвет ближайший к свету, так сказать первое явление света в веществе. Напротив, голубой — это как бы тончайшая мгла, — как бы наиболее просиянное вещество» (1990, т. 1 {II}, с. 562).
Говоря о световых оболочках (аурах), окружающих все тела, Флоренский, вслед за Лидбитером, отмечает: «голубое есть знак самоотверженности и желания приносить себя в жертву за всех. Если эта склонность к самопожертвованию крепнет настолько, что претворяется в сильный акт воли, выражающийся в деятельном
служении миру, тогда голубое просветляется до светло-фиолетового» (там же, с. 569). Характерно, что именно молитва «Честному Кресту», в которой идея самопожертвования выражена наиболее ярко, по цветовой символике отличается от других молитв.
Л. П. Гримак, объясняя психологические механизмы благотворного действия молитв, отмечает, что бог выполнял функции своеобразного духовного зеркала, в которое привычно и повседневно смотрелся человек, выверяя в нем чистоту и праведность своего морального облика (1991, с. 39). Именно потребностями самокоррекции объясняется выбор личностью с христианской мифологией той или иной молитвы. Отсюда и традиционное разделение молитв на «утренние», «на сон грядущим» и др.
Различное функциональное назначение отражается и на грамматическом составе молитв. Во всех проанализированных молитвах преобладают существительные, за исключением Господней молитвы («Отче наш...»), где наибольшее количество местоимений. По мнению Л. Н. Мурзина, «местоимение — это чрезвычайно абстрактная часть речи и в то же время чрезвычайно конкретная в употреблении. В любом тексте местоимение предельно конкретно, ведь оно замещает не предшествующее предложение, а весь текст, наполняясь весьма конкретным содержанием» (1991, с. 50). Может быть, именно это обстоятельство объясняет универсальность указанной молитвы? Эту молитву характеризует также наименьшая длина слова в слогах (1,86), следовательно, наибольшая ритмичность.
В текстах молитв, как и текстах заговоров, большое количество имен собственных (при обсчете мы их объединили в одну группу с именами существительными). Особой роли имени посвящены работы А. Ф. Лосева (1990), П. А. Флоренского (1990), Л. П. Якубинского (1986), С. А. Трубецкого и др.
Как отмечал П. А. Флоренский, «имена всегда и везде составляли наиболее значительное орудие магии, и нет магических приемов, которые обходились бы без личных имен» (Т. 2, 1990, с. 265). «...Народных убеждений достаточно, чтобы сделать имена очагами творческого образования личности. В самом деле: человечество мыслит имена как субстанциональные формы, как сущности, образующие своих носителей-субъектов, самих по себе бескачественных. Это категории бытия» (там же, с. 266). В суггестивных текстах собственные имена не противопоставлены терминам, а напротив, выполняют функцию, сходную с функцией термина — сверхфункциональны сравнительно с обычными словами текста, выполняют дополнительную функцию — «функцию описания текста» (Л. Н. Мур-зин, 1991, с. 53). Ведь именно суггестивные, магичные тексты имел в виду, прежде всего, П. Флоренский, когда писал о нормативном значении имен, о их роли как социальных императивов (т. 2, 1990, с. 266), и утверждал с точки зрения христианской мифологии: «Мы исповедуем абсолютную (бесконечную) Личность, абсолютный идеал — Христа, (его воплощение здесь, на земле)» (с. 279). «Иисусова молитва» в этом смысле в своей части до «золотого сечения» представляет собой сплошное перечисление синонимичных (ритм — по В. В. Налимову!) имен.
Мантры и заклинания — тексты заимствованной мифологии
А. П. Журавлев, на основании данных, полученных экспериментальным способом, утверждает, что «фонетическое значение изначально и универсально в той мере, в какой оно определяется акустическими и артикуляторными признаками звуков речи, и вторично, специфично для каждого языка в той мере, в какой на него влияют особенности речевого строя и специфические закономерности развития фонетики и семантики в разных языках» (1974, с 88). То же констатирует И. Н. Горелов, цитируя проф Карла Леонхар-да, известного своими исследованиями в области медицинской психологии, по данным которого «звуковые выразительные средства (имеются в виду непроизвольные фонации, сопровождающие выразительные движения или вообще эмоциональные состояния) воспринимаются и интерпретируются с той же уверенностью и определенностью (что и мимические средства) всеми людьми, будь то женщины или мужчины, старики или дети, людьми с низкими и сильными или с высокими и слабыми голосами» (1980, с. 23).
Ввиду универсальности фонетического значения слов и текстов, поучительно проанализировать не только славянские классические суггестивные тексты, но и тексты иноязычные — мантры, и квазииностранные — заклинания, успешно функционирующие параллельно со славянскими.
Мантры, по определению С. А. Гуревича,— это «специальные звукокомплексы, которые помогают фиксации мыслей... — формулы самовнушения, заклинания в виде слов и фраз, пения и стихов, предназначенных для максимально глубокого сосредоточения на конкретной мысли и образе. Хотя мантры переводимы, рекомендуется произносить их на языке оригинала: считается, что они основаны на определенной комбинации звуков, вызывающих физиологический эффект». Учение о мантрах объединяется в раздел «мантра-йоги», предназначенной «для лечения психических расстройств путем неоднократного произнесения мантр с медитацией на определенных образах» (1985, с. 144-145).
Мантры связываются в сознании носителей языка, прежде всего, с санскритом и ведийскими языками (слово «мантра» по происхождению — санскритское). Названия санскрита — sam-skrta — обозначает «составленный», «с-ложенный» язык, доведенный до формального совершенства. Основная цель использования «божественного языка» — санскрита — идеальная запись сакральных текстов. Эта задача была решена древнеиндийскими грамматистами довольно удачно. Еще В. Гумбольдт в статье «Характер языка и характер народа» признавал: «что касается греческого и латинского, то они обязаны своим первоначальным устройством удачному выражению каждой мысли в древнеиндийском» (1985, с. 374). С другой стороны, американский ученый Рик Бриггс назвал санскрит идеально пригодным языком для изучения проблем искусственного интеллекта: не утратив своей выразительности, санскрит в результате специальной обработки обрел ясность и четкость математического характера, словом, все то, что и требуется для компьютера (см., напр.: Сидоров, 1988, с. 13-14).
Для нас наиболее важен тот факт, что «действующим началом в мантрах считалось само слово в его конкретной звуковой форме (и в момент произнесения)» (Семенцев, 1981, с. 113), а совершенствование санскрита начиналось со стороны его звуковой обработки.
Аргументация правомерности применения автоматического анализа текста, ориентированного на нормальную частотность звуков русского языка, к иноязычным текстам, может быть следующей. Во-первых, должна быть общая точка отсчета для сравнения различных текстов. Во-вторых, речь идет о восприятии этих текстов носителями русского языка. В-третьих, русский язык и ведийские языки являются генетически родственными языками, что отмечается многими лингвистами. Так, Т. Я. Елизаренкова пишет: «По глубокому убеждению переводчика, при переводе с ведийского на другие языки русский язык обладает рядом несомненных преимуществ перед западноевропейскими языками. Эти преимущества определяются как большой степенью соответствия между ведийским и русским в силу лучшей сохранности в нем архаизмов, чем в западных языках, так и большей близостью русской (славянской) мифо-поэтической традиции и индо-иракской» (1989, с. 543).
Наряду с мантрами целесообразно рассмотреть тексты заклинаний, используемые в различных магических системах. Мы уже отмечали большую эффективность иноязычных слов в связи с теорией «философем чужого языка» В. Н. Волошинова (1929). Сходные идеи находим в работе В. И. Жельвиса «Эмотивный аспект речи», где автор пишет о боязни всего чужого как следствии определенных первобытных представлений: «Ощущение грубости, "поганости" чужой инвективы могло напрямую ассоциироваться с возможностью использования древней формулы, позднее ставшей инвектив-ной, как магической сакральной идиомы. Известно, что первобытные народы гораздо больше боялись колдовства чужаков, чем своих собственных колдунов. Естественно поэтому, что проклятия (заклинания) на чужом языке могли восприниматься как более сильные, чем на родном» (1990, с. 44). Всего проанализировано 252 мантры и 36 заклинаний (625 слов).
Результаты автоматического анализа фонетического значения 288 текстов мантр и заклинаний
Ранг
Общие наиболее частотные признаки мантр и заклинаний (сумма в абс. числах и %% к общему количеству)
Общие признаки
мантр
заклинаний
I
суровый 227,87 7%
устрашающий 85 66
медлительн 39.63
II
темный 209,77 98%
суровый 84.34
возвышенный 26.97
III
медлительный 130;48 51%
>грюмый 63.78
сильный 25 64
Таблица 8
Как видно из таблицы, мантры сконструированы по более жесткому принципу, нежели заклинания (и тем более — молитвы и заговоры). Преобладание звука А характерно для языка Вед и соответствует данным Т. Я. Елизаренковой о том, что «А является самым употребительным звуком вообще и наиболее употребительным гласным в частности» (1974, с. 104). Большое количество звуков X объясняется наличием придыхательных звуков.
Выборочные совокупности мантр и заклинаний имеют общие закономерности, к которым можно отнести превышение нормальной частотности звукобукв Д, Р, М, X, Р', А, И. Особенно следует выделить А и М, которые в других группах универсальных суггестивных текстов имеют отрицательное отклонение (т. е. их частотности ниже нормальной).
Наиболее частотные «звукобуквы» 288 мантр и заклинаний (результаты автоматического анализа)
Ранг
Арифметическая сумма отклонений выше нормальной частотности звукобукв мантр и заклинаний (в абс числах и
»„»„)
Мантры
Заклинания
1
М
222
(82.84%)
А
38 92
М
14.91
2
А
218
(81.34%)
X
33.25
М
12.22
3
X
166
(61.94%)
Д
12.48
И
7.68
4
й
ПО
(41.04%)
X'
11.42
X
6.79
5
ш
80
(29.85%)
Р
9.63
А
6.72
6
Р'
78
(29.10%)
И
9.61
Р
3.17
7
р
77
(28.73%)
F
8.15
д
2.96
8
д
58
(21.64%)
Ш
7.91
Г
2.67
9
н
41
(15.30%)
Ж
6.83
Ф
2 58
10
У
39
(14.15%)
М
6.09
У
1.79
Таблица 9
Поскольку гласный А является наиболее частотным в группе мантр и заклинаний, можно предположить, что эти тексты «окрашены» преимущественно в ярко-красный цвет (см.: Журавлев, 1974, с. 52).
Символику красного цвета, характерную для древней восточной традиции, подробно описывает В. Сидоров: «Цвет любви и преданности. ...Когда-то в тебе должно возникнуть ощущение, которое превратится потом в уверенность, что тебя любят. Любят, как отец и мать, взятые вместе, и более того. На многих случаях ты можешь убедиться в любви Учителя, ведущей тебя неизменно в гору, а не увлекающей тебя в бездну» (1990, с. 418). Иными словами: красный цвет — цвет любви и Учителя. Если вспомнить традицию передачи мантры учителем ученику — только тогда она становится действенной, то красный цвет, цвет Учителя (божества) здесь оказывается вполне уместен и даже необходим. Сатпрем пишет: «Можно вычитать мантры из книги и повторять их до бесконечности, но если они не были даны Учителем, или Гуру, то они не будут обладать энергией или "активной силой"» (Сатпрем, 1989, с. 186).
Мантры, как и молитвы сосредоточены, прежде всего, на именах тех или иных божеств. Существенно, что мантры считаются одним из основных элементов медитации и действительно широко используются населением многих стран в целях самоорганизации своей психической жизни, причем, как отмечает Л. П. Гримак «в подавляющем большинстве случаев понятие бога как сверхсилы практически не используется» (1991, с. 39-40).
Д. Н. Овсянико-Куликовский в «Основах ведаизма» отмечал, что мантры — «это не моления в собственном смысле, это почти приказания, но только особого рода: их можно удобнее всего назвать «заклинателъными формулами» (1909, с. 180), а В. В. Семенцов назвал мантры возгласами, чаще всего стихотворными или ритмизованными (1981, с. 20). Анализируя термины, которыми преимущественно обозначаются в гимнах Риг-Веды разные виды словесных обращений к божеству, Д. Н. Овсянико-Куликовский отмечает: «Чаще всего употребляются, как своего рода технические термины, слова: gir — (гир) — собственно "голос", "пение"; vac—(вач) — собственно речь, пение; brahman — (брахман)—"экстаз", dhi — (дхи) —мысль, желание, намерение, стремление; dhiti — то же самое, и некоторые другие слова для обозначения разного рода обращений к божеству, преимущественно призывных, поощрительных, просительных, благодарственных, а также и хвалебных, но для последних, для славословий в собственном смысле, существует специальный термин: stoma — (стома) — хвала, прославление, гимн. Эта терминология довольно наглядно рисует нам ведийское понятие молитвы. Ведийская "молитва" прежде всего, есть vac и gir, т. е. она непременно должна быть выражена в словах и пропета. Оба термина выражают в себе представления речи-пения» (1909, с. 184).
В. В. Семенцов приводит примеры отдельных мантр: «вашат, ваушат, шраушагп, ват, ваат, вет», — и отмечает, что «общей чертой этих возгласов является постепенное стирание в них содержательной стороны: в одних благодаря чудесной прозрачности языка она еще может быть реконструирована, в других лексическое значение слова приносится в жертву; наиболее ярким примером этого второго типа, видимо, следует считать знаменитый ОМ (АУМ), который произошел из удлинения начальных и конечных слогов определенных слов с последующей назализацией» (1981, с. 23). Великий слог ОМ — это маха-биджа-мантра. Слово «маха» означает «великий», «биджа» означает «семя, источник, причина». «Маха-биджа» означает, что слог ОМ является источником всех мантр, самой главной мантрой. В ведийской традиции считается, что все Веды, вся Вселенная и все существа произошли из ОМ (см., напр.: Шалаграма Даса, 1990, с. 33). «Ведь этот слог (ОМ) — согласие, ибо, когда [человек] с чем-либо соглашается, то говорит "да"
([ОМ]); то, что есть согласие, — это и есть исполнение [желания]. Исполнителем желаний становится тот, кто, так зная, почитает слог [ОМ] при исполнении [Самаведы]», —утверждает Чхандогья упанишада (цит. по: Семенцов, 1981, с. 28).
Основные фоносемантические признаки великого ОМ следующие: «медлительный» (5,29); «прекрасный» (4,66); «суровый» (4,07). Это действительно великое начало, колокол, звук, который должен непременно отозваться. Недаром ОМ всегда начинает санскритский текст, а славянская частица «аминь» (да будет!), связанная с ОМ по происхождению, обычно заканчивает религиозный или магический текст. «Аминь» характеризуется следующими признаками: «нежный», «женственный», «добрый» (2,1); «безопасный» (2,2), «гладкий» (2,4), «светлый» (2,5), «медлительный» (3,5).
Так, маха-мантра («Харе Кришна...»), широко практикуемая кришнаитами, характеризуется следующими фоносемантическими признаками: «устрашающий» (23,01), «тяжелый» (12,33), «темный» (9,09), а качества этой мантры трактуются следующим образом: «Уносит все беспокойства, даруя радость, счастье, гармонию и энергию. Проясняет ум, очищает сердце от пороков, просветляет сознание. Разрушает зло и невежество, награждает сияющим знанием. Уносит скорби, печали, несчастья. Пробуждает любовь ко всему сущему, озаряет светом» (Шалаграма Даса).
Гайатри-мантра характеризуется признаками «суровый» (15,38), «устрашающий» (15,29), «темный» (14,39). И т. д.
Данные таблицы 10 показывают несомненную близость всех приведенных текстов в фоносемантическом аспекте.
Следует отметить, что с точки зрения ориентации — лечебные (защитные) мантры и «чернушные» (вредоносные) — это одни и те же звуковые формулы, произносимые с разной ориентацией — на благо или зло.
В целом можно назвать тип мантрического воздействия «жестким» — это в чистом виде суггестивное, неотвратимое как смерть звуко-ритмическое воздействие, хотя установочная ориентация индексального типа (на добро или зло) все-таки формулируется суггестором на родном языке.
Формулы аутотренинга и гипноза — тексты научной
(медицинский) мифологии
Л. П. Гримак, автор книги «Общение с собой», отмечает: «Исцеляющая сила слов, формулирующих наши внутренние проблемы, до сих пор еще остается во многом неясной. Вместе с тем несомненно, что субъект находит облегчение от внутренней тревоги, если ему дается возможность высказаться» (1991, с. 251).
Результаты автоматического анализа фоносемантических признаков универсальных суггестивных текстов
Лексикон (признаки)
общие
заговоры
молитвы
мантры
заклинания
формулы
гипноза
AT
1.Прекрасный
56.46
25.27
9.23
-21.06
18.48
-22.47
36.47
2.Светлый
51.24
30.16
45.87
-48.11
5.66
-1.23
26.66
3.Нежный
36.94
33.25
33.87
-42.72
-15.86
12.45
14.99
4. Радостный
45.81
54.05
17 05
-18.71
0.52
-24.11
20.39
5-Возвышенкый
99.93
62.02
-7.60
-2.31
26.97
3.43
38.25
6. Бодрый
31.91
49.55
-6.57
18.64
-11.48
-7.69
10.56
7.Яркий
70.54
77.12
27.16
-11.34
12.05
-44.57
33.39
8. Сильный
112.47
48.94
9.75
6.84
25.64
9.95
35.03
9.Стремитель.
-32.81
6.98
-31.29
5.37
-36.65
-11.10
-15,45
10. Медлитель.
-29.25
-27.66
24.49
-16.87
39.63
25.05
8.23
11 .Тихий
-98.46
-89.34
-2.04
-5.04
-36.44
26.54
-32.88
12. Суровый
32.92
19.83
-37.58
84.34
25.49
-10.75
7.74
13.Минорный
-64.11
-34 16
-7.30
22.44
-20.30
17.41
-36.47
14.Печальный
-65.46
-67.50
-28.26
8.67
-11.32
18.13
-24.35
1 э.Темный
-10.94
-16.19
-8.68
33.81
0.43
13.92
0.56
16.Тяжелый
-40.02
-37.08
-33.06
42.72
14.96
-14.33
-14.99
17.Тоскливый
-41.34
-36 85
-24.37
15.24
8.68
6.88
-14.13
18.Угрюмый
31.21
-0.11
-40.20
63.78
-1.66
9.36
5.68
19.Устрашающ.
-9.31
-17.80
-16.39
85.66
-13.2
18.45
-13.07
20.Зловещий
51.91
22.46
-5.59
31.35
-9.36
21.41
11.08
Таблица 10
В начале книги мы подробно рассмотрели историю появления и развития гипноза, внушения, аутотренинга. Вся эта история сопровождалась поиском наиболее эффективных формул воздействия на подсознание личности или группы людей. Формальные признаки этих текстов можно найти в таблице 10.
Отметим некоторые из них:
1) Фонетическое значение текстов формул гипноза и AT следующее (5 ведущих признаков в порядке убывания):
Как видим, формулы аутотренинга более оптимистичны и обработаны, что, по-видимому, связано как с определением объекта воздействия (формулы гипноза гетеросуггестивны, формулы аутотренинга — аутосуггестивны), так и с более поздним появлением AT как метода.
2) Звукобуквенный состав этих групп имеет следующие отличия: в формулах гипноза содержится большее количество звукобукв В, С, С", К", Т", У, И, Ы; в формулах AT — О, Ю, Я
3) Характеристика индексов лексических единиц показывает, что формулы гипноза в наибольшей степени предсказуемы (Р = 44,55), тогда как в формулах AT этот показатель равен всего лишь 9,13.
4) Грамматический состав формул гипноза характеризуется преобладанием глаголов (25,49%), существительных (18,65%) и местоимений (15,75%); в формулах AT преобладают существительные (21,34%), глаголы (20,63%), прилагательные (18,24%), что можно легко объяснить опять же разнонаправленностью данных текстов и различными установками их создателей (гипноз заставляет человека совершить какое-либо действие, AT — прежде всего, изменить отношение к окружающей действительности).
Ранг
Формулы
гипноза
Формулы
AT
1
тихий
(26,54)
возвышенный
(38,25)
2
медлительный
(25,05)
прекрасный
(36,47)
3
печальный
(18,13)
сильный
(35,03)
4
минорный
(17,41)
яркий
(33,39)
5
нежный
(12,45)
светлый
(26,66)
В. В Налимов, выдвинувший концепцию о континуальных потоках сознания (1979; 1978; 1989), исходил из представления о том, что «как мир жизни в самом широком ее проявлении, так и сознание человека выступают перед нами как текст». Именно это исходное положение позволило ему «построить вероятностный язык видения Мира — язык, который исходит из того, что реальность предстает перед нами в своей двоичной ипостаси — дискретности (знаковой системы) и континуальности (языковой семантики)» (Налимов, 1989, с. 17). Осмысляя концепцию Налимова в связи с процессами общения с собой (аутосуггестии), Л. П. Гримак следующим образом описывает это явление1 «Человек с помощью обычного дискретного языка задает вопрос самому себе и как бы включает свой мыслительный процесс, его спонтанную и текущую часть. Получая ответ, он анализирует его на логическом уровне и если ответ его не удовлетворяет, то задает следующий, видоизмененный вопрос» (1991, с. 264).
Личность, по В В. Налимову, —«это, прежде всего, интерпретирующий себя самого текст. Этот текст еще и способен к самообогащению, к тому, чтобы стать многомерным. Этот текст способен к агрегированию себя в единое с другими текстами. Этот текст нетривиально связан со своим носителем—телом, а в случае гиперличности — со многими телами. Это есть самочитаемый текст — текст, способный самоизменять себя. Личность — это спонтанность. Спонтанность—это открытость вселенской потенциальности. Способность попадать в резонанс с ней». При этом «мир смыслов... должен быть погружен в трагизм» (1989, с. 204-205). Иными словами, должен быть толчок к самоизменению, самопрочтению личности. Учитывая данные нейрофизиологов о разнице между гипнотическим состоянием и медитацией (см., напр.: Гримак, 1991, с. 262) и сравнивая аутосуггестивные и гегеросуггестивные универсальные тексты, можно точнее описать механизм возникновения такого состояния. Если в случае гипноза толчок (диалектическое противоречие) проявляется через создание одной из модификаций социально-психологической роли Божества (т е. текст коммуникативно «смягчается», нейтрализуется), то в случае аутокоммуника-ции, где весь трагизм сосредоточен в специально смоделированном тексте, противоречивые признаки должны выйти наружу И это особенно заметно в мантрах, сосредоточенных преимущественно на звуке, где преобладают признаки «суровый», «устрашающий», «темный».
Анализ универсальных суггестивных текстов в целом (таблица 10) обнаруживает следующее:
1) Наиболее частотными признаками указанных текстов являются: «яркий», «возвышенный», «сильный», «медлительный».
2) Наиболее «жестко» сконструированы мантры и формулы гипноза.
3) Нормальную частотность превышают во всех типах текстов «звукобуквы» Г, И; повышенной частотностью отличаются также В,С,П,Б,Х, Р' ,М',Ж,Я.
4) Высокие звуки в универсальных суггестивных текстах составляют в среднем 54,76%; их больше в молитвах — 56,16%, меньше — в мантрах и заклинаниях (соответственно 45,93% и 47,34%).
5) Славянские классические суггестивные тексты (заговоры, молитвы, заклинания) ориентированы преимущественно на гласный И; мантры — на гласный А.
В текстах заклинаний сочетаются закономерности, характерные для мантр и славянских текстов. Учитывая данные психологов о том, что «ввиду рефлекторного характера многих гласных звуков их произношение первоначально должно было находиться в исключительной зависимости от физиологических состояний» и о том, что «звук А происходит как рефлекс вследствие внезапного сокращения грудных мышц и прорывающейся путем сильного выдыхания при раскрытом рте струи воздуха через отверстия голосовых связок; при этом и здесь рефлекс часто также сопровождается последовательным придыханием —АХ, как это случается, например, при внезапном кожном раздражении резкого характера» (Бехтерев, 1991, с. 378), можно предположить, что мантры ориентированы на более древние пласты подсознания и по происхождению старше заговоров.
6) Лексические показатели, рассчитанные для славянских текстов, в общем, совпадают, за исключением формул аутотренинга. «Сдвиг» показателей в этом случае можно объяснить малым объемом (краткостью) указанных текстов.
7) Грамматический состав славянских универсальных суггестивных текстов в целом характеризуется преобладанием существительных (25,97%), на втором месте — глаголы (19,61%), на третьем — местоимения (14,26%) и только на четвертом и пятом— прилагательные (12,7%) и наречия (9,45%). Такое соотношение соответствует данным А. Н. Гвоздева (1961), наблюдавшего за развитием детской речи. Из грамматических категорий в первую очередь усваиваются категории с отчетливо выраженным предметным значением, а затем категории, в которых это предметное значение выражено все слабее: наиболее рано в речи ребенка начинает обозначаться объект действия, а глагол, обозначающий действие, появляется несколько позднее и часто ставится в конце предложения. Еще позднее появляются прилагательные. В целом состав универсальных суггестивных славянских текстов отличается от грамматического состава текстов технической и художественной литературы (см. таблицу 4) меньшим количеством существительных и большим — глаголов, что подтверждает гипотезу Б. Ф. Поршнева об особой суггестивной роли глагола.
Наибольшее количество существительных — в текстах заговоров (33,65%), наименьшее — в формулах гипноза (18,65%). Это естественно, т. к. в гипнотических формулах суггестивная функция выступает не латентно, а явно, что обеспечивается большим количеством глаголов (25,49%). В молитвах, в силу их личной направленности, большее, по сравнению с другими группами текстов, количество местоимений (16,61%).
9) Наиболее частотные сочетания звуков гармонируют с фоно-семантическими признаками текстов, так что можно предположить, что именно они составляют «каркас» фонетического значения текстов. Многократное повторение одного и того же сочетания звуков в составе различных слов, по-видимому, обеспечивает такое же воздействие, как и мантра, состоящая из одного слога, но повторяемая много раз При этом слова, содержащие одинаковые, превышающие нормальную частотность звуки и сочетания звуков, можно считать фоносемантическими синонимами, обеспечивающими ритм текста и латентно воздействующими на установку личности. В ряде случаев признаки, передаваемые через наиболее частотные слоги, и общие признаки текста не совпадают, следовательно, концентрация происходит на отдельных звуках. Небольшая средняя длина слова в слогах (2.26) также обеспечивает ритмичность универсальных суггестивных текстов.
10) Универсальные суггестивные тексты по своему составу неоднородны: среди них встречаются ауто- и гетеросуггестивные. Можно проследить явное «расслоение» в группе, например, ауто-суггестивных универсальных текстов в зависимости от их целевых задач. По-видимому, молитвы осуществляют в основном контрсуггестию, отсюда и доминирующие признаки — «светлый» (45,87), «нежный» (33,87) и «яркий» (27,16) Формулы AT рассчитаны на самокодирование через смысл, отсюда их явное «родство» с текстами психотерапевтического воздействия (признаки «возвышенный» (38,25), «сильный» (35,03), но здесь же выделяется признак «яркий» (33,39) — тот же, что и в молитвах. Мантры ориентированы на чисто звуковое кодирование через «музыку сфер», механизм их воздействия целиком сосредоточен на звуковом ритме, лексическим значением (по крайней мере, для носителей русского языка) не подкреплен, отсюда «жесткость» признаков — «устрашающий» (85,66), «суровый» (84,34), «угрюмый» (63,78). «Толчком» к саморегуляции при помощи иноязычных аутосуггестивных текстов служит противоречие фоносемантических и смысловых признаков текста, что приводит к усилению эффекта воздействия.
Рассмотренная группа универсальных суггестивных текстов действительно может быть описана при помощи объективных лингвистических методов и обладает особыми параметрами, характеризующими каждый из выделенных нами типов мифологии, а обнаруженные универсальные суггестивные механизмы языка могут быть использованы в экспертных системах и при моделировании текстов для направленного психофизиологического эксперимента. Тогда с полной уверенностью можно сказать: «Слово мое крепко. Ключ. Замок. Аминь»... и обрести... силу ведьм.
ГЛАВА 5. СИЛА ВЕДЬМЫ
(МИФОЛОГИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ И ТЕКСТ)
Слово «ведьма» происходит от «ведать» — знать, и обозначало женщину, знающую больше других, да еще вооруженную чисто женской интуицией.
И. Ефремов
иелители молятся Иисусу Христу, нашим святым, Богородиие. А ведьмы обращают свои молитвы к силе: они завлекают ее своими заклинаниями.
Ф. Лоннер
Допустим, мы научились порождать идеальные тексты, направленные на людей с разными мифологическими установками. Довольно ли этого?
Конечно, нет. И личность, и общество должны принять человека, пытающегося осуществить суггестивное воздействие, иначе возникнет проблема контрсуггестии, барьера восприятия.
А. Добрович считает, что для воздействия чисто психологического нужна особая социально-психологическая роль — роль Божества: «Конечно, мы, врачи, предпочитаем гипнотизировать больных с использованием всего арсенала физиологических усыпляющих воздействий: звуковых, зрительных и прочих. Оно и надежнее, и не пугает человека, и не оставляет у него унизительного чувства, что некто сломал его волю и повел на веревочке. С другой стороны, чтобы гипнотизировать иначе — чисто психологическим способом, — вам пришлось бы взять на себя слишком много. Выражусь точно и определенно: пришлось бы взять на себя особую социально-психологическую роль. Роль, которая наполовину бессознательно, но почти мгновенно улавливается пациентом» (1981, с. 91).
Более того, А. Б. Добрович предлагает набор ролей, имеющих суггестивное значение, то есть позволяющих внушить человеку то, что вы замыслили: «...среди суггестивных ролей на первое место я поставил бы роль Божества. Если вы способны по отношению к своему слушателю выступить в роли Божества — считайте, что он уже загипнотизирован. С той же секунды, как признал вас таковым! Притягательно, но и страшно Божество. В нем сверхчеловеческая мощь и власть, недосягаемая мудрость, непостижимое право карать или миловать... Перед ним остается лишь лечь лицом в пыль и с благоговейной покорностью ждать своей участи... Роль Божества... можно сравнить с белым солнечным светом. Если эту роль разложить на спектр, то каждый участок спектра, в свою очередь, окажется суггестивной ролью. Начнем, если хотите, с теплого конца спектра и будем двигаться к холодному. Роль Покровителя (красный цвет)
Покровитель — значит, могучий и властный, но добрый к тебе человек. Опора в бедах, утешение в страданиях, предмет благоговения.
Роль Кумира (оранжевый цвет)
Кумир знаменит, обаятелен, пользуется всеобщим восторженным восхищением. Помните, как экзальтированные девицы и юнцы рвали одежду с обожаемых "битлов"? Сохранить на память хоть клочок галстука, хоть ниточку из подштанников... Роль Хозяина или Господина (желтый цвет) Любое его слово — закон. Попробуйте не подчиниться, есть нечто похуже смерти: пытки, когда смерти ждут, как счастливого часа. Но если вы будете лояльны к Господину и выскажете полное послушание, вам будет хорошо. Вас, может быть, приблизят, обласкают, облекут относительной властью. Угодите ему — и станете жить в довольстве. Не сумеете угодить — пеняйте на себя. Роль Авторитета (зеленый цвет)
Этот обладает ограниченной властью и не обязан творить благие дела. Благо уже в том, что он больше других разбирается в каком-нибудь общеполезном или важном деле. К нему нельзя не прислушиваться. Не воспользуешься его советом — гляди, сядешь в
лужу.
Роль Виртуоза или Ловкача (голубой цвет)
Выступая в этой роли, вы даете понять, что умеете совершить невозможное. Хорошее или плохое — не важно. Виртуозный делец, "из-под земли" добывающий то, чего иным и не снилось; виртуозный вор-карманник; виртуозный игрок, фокусник, стихоплет, спорщик — что угодно. В любом случае вы завораживаете публику, и даже ограбленный вами субъект не может не восхищаться вашей ловкостью и не позавидовать ей в глубине души.
Роль Удава (синий цвет)
Это не Властитель, не Господин, хотя он при желании может сделаться для вас и Хозяином. Это тип, который видит все ваши слабые места и в любой момент готов поразить их, что доставляет ем^ истинное удовольствие. Ломать вас, топтать вас ему так же легко, как вам сигарету выкурить. И так же приятно. Вы боитесь его и предпочитаете подчиниться, так как ни на миг не поверите, что способны справиться с ним, дать сдачи.
Роль Дьявола (фиолетовый цвет)
В этой роли вы — олицетворенное зло. Зло "метафизическое", зло ради зла, а не во имя какой-либо цели. В известном отношении это "божество с обратным знаком". Беспредельная власть божества, но при этом беспредельная ненависть ко всему человеческому, светлому, упорядоченному. Неумолимая пасть акулы; земля, разверзшаяся при землетрясении; скелет с острой косой, садящийся за ваш свадебный стол» (А. Б. Добрович, 1981, с. 92).
А. Б. Добровича отдает предпочтение ролям Покровителя и Авторитета: здесь не требуется шарлатанства, достаточно убежденности и некоторого артистизма.
Если проанализировать предложенную выше классификацию суггестивных ролей, становится ясно, что в каждом конкретном случае мы имеем дело с модификацией ключевой роли — роли Божества.
Попробуем заменить термин «особая социально-психологическая роль» термином «миф», понимаемым, прежде всего, как «развернутое магическое имя» (Лосев, 1992, с. 217).
По мнению известного французского ученого Клода Леви-Стросса, цель мифа состоит в создании логической модели для преодоления какого-либо противоречия (Леви-Стросс, 1970, с. 164). «При этом логический инструмент соединения фундаментально противоположных сторон состоит в том, что вводится посредник (медиатор), который и выполняет роль соединителя противоположностей. При этом посредник наделяется двойственным характером обличья, поведения и т. д., что и позволяет ему осуществлять медиацию. Так, например, миф об Эдипе содержит, по Леви-Строссу, логический инструмент, позволяющий перебросить мост между противоположностями изначальной проблемы: рождается ли человек, будучи одним, от одного или двух? Роль скальпа в мифах индейцев состоит в медиации между войной и мирным земледелием (скальп — "урожай", собираемый во время войны: кожа с волоса-ми, символизирующими растительность, снималась с головы убито-I го или живого врага) и т. д. Обнаружив определенную логическую (последовательность в построении различных мифов, Леви-Стросс выдвинул концепцию "сверхрационализма", считая, что возвращение к свойственному первобытному мышлению способу преодоления противоречий открывает путь для устранения антиномии чувственного и рационального, для научного постижения явлений, ранее не входивших в круг научных интересов или не нашедших в соответствующих областях научного знания понимания и объяснения» (Панов, 1992, с. 161-162).
А. Ш Тхостов призывает «изучать, вычитывать и расшифровывать скрытые мифы. Эго поможет не утрачивать связи с реальностью, имея в виду основополагающую ограниченность мифического сознания, и использовать полученные знания в терапевтической практике, корригируя вредные и создавая необходимые мифологии. Это требует тщательного изучения принципов мифологизации болезни, так как навязываемые, не вписанные в общую систему медицинские требования плохо приживаются на чужой почве. Лечение, лишенное адекватного \шфа, в значительной степени утрачивает свою субъективную эффективность, тогда как самые абсурдные и вздорные рекомендации, включенные в миф, сохраняют свою притягательность, несмотря на объективно приносимый ими вред» (1993, с. 15).
Итак, если обобщить средства, которыми по А. Б. Добровичу создается «особая социально-психологическая роль», а по А. Ш. Тхостову «миф», получим следующий набор: 1) общее выражение лица; 2) глазо-двигательные реакции (выражение глаз); 3) поза; 4) жесты; 5) голос; 6) принадлежность к «богам», к «чуду»; 7) эзотерическое, тайное знание; 8) особое поведение; 9) специальная одежда; 10) использование латыни — языка посвященных.
Иными словами, особое внимание авторы уделяют группе экстралингвистических признаков, хотя имеется имплицитное указание на лингвистические признаки — владение иностранным языком — латынью (вспомним теорию «философии чужого языка» В. Н. Волошинова), к тому же информация об избранности и эзотеричности тоже должна каким-то образом закрепляться в языке. Напомним, что само слово «миф» произошло от греческого «mytnos» — «речь», «слово», «толки», «слух», «весть», «сказание», «предание». По-видимому, экстралингвистические признаки помогают закрепить в массовом и индивидуальном сознании то, что вербализовано и принято как миф. Действительно, мы вряд ли сейчас узнаем достоверно, как одевался Иисус Христос, каким было выражение его глаз и лица, каким голосом он говорил и какие жесты предпочитал, однако миф его продолжает определять образ жизни и мировоззрение миллионов людей. «При этом образ Иисуса Христа соответствовал, по-видимому, ...образу "философского камня" — медиатора. Во всяком случае, образ Богочеловека несет в себе характерную для мифического посредника двойственность, позволяющую мысленно объединить те или иные противоположности, в частности противоположность между понятиями смерти и бессмертия. Попытка объяснения двойственности образа Иисуса Христа (с одной стороны — Бог, с другой человек) вызывала в свое время многословные дискуссии среди философов и теологов» (Панов В. Г., 1992, с. 170) Как писал Н. А. Бердяев, «в основе христианской философии, сколько бы она ни оперировала понятиями, лежит величайший, центральный миф человечества, миф об Искуплении и Искупителе» (1994, с. 60).
Таким образом, миф не является вымыслом, а, напротив, выражает героическую сущность происходящего в ее значимости для будущего при помощи специального языка — символического.
Объясняя появление мифов, А. М. Кондратов и К. К. Шилий (1988) опираются на информационную теорию эмоций известного психолога П. В. Симонова, согласно которой эмоция возникает при недостатке информации для удовлетворения потребностей. Эмоция как бы компенсирует этот недостаток, побуждая животное и человека к действию, к поиску той самой информации, которой ему недостает. В данном случае полное отсутствие информации о неизвестном объекте означает, что отсутствует и информация о том, как удовлетворить внезапно возникшие потребности. Это приводит к тому, что каждая из потребностей рождает свою эмоцию: первая — страх, вторая — любопытство. Внезапное же и одновременное возникновение этих эмоций порождает эмоцию более сложную — испуг и, возможно, оцепенение.
И неудовлетворенное любопытство, и страх — это стойкие отрицательные эмоции. Жить под их гнетом невозможно, потому что это может привести к разрушению психики, стрессам, нервным срывам. К счастью, природа наградила человека своеобразным защитным механизмом. Это качество — потребность в объяснении словом.
Столкнувшись с необычным явлением, после того как проходило оцепенение, а затем и страх, человек начинал испытывать потребность в объяснении, пытался понять, что же произошло. Включалось в работу активное воображение, мозг начинал перебирать различные ситуации, чтобы отыскать в памяти что-нибудь похожее. Обыденные повседневные заботы, поиски пропитания постепенно оттесняли на задний план сознательные попытки дать объяснение встрече с неведомым. А так как сама потребность в этом объяснении не исчезала, то работа воображения продолжалась в подсознании, где включался механизм перебора, перегруппировки, сравнения и оценки информации, накопленной ранее и хранящейся в кладовых памяти. Этот процесс, не подчиняющийся законам обычной логики, называют свободной фантазией, комбинацией свободных1 ассоциаций, работой интуиции. Все промежуточные операции происходят в подсознании, а в сознании внезапно, как бы в виде озарения, откровения, вдохновения, возникает уже готовое решение.
Подсознательный процесс поиска ответа мог длиться долго, мог завершаться быстро, но, в конце концов, рано или поздно решение находилось, перебор вариантов завершался введением в сознание какого-либо образа. Образ этот, как правило, создавался на основе сходства или совпадения каких-то фактов во времени. Загадочное явление могло персонифицироваться в образ человека-зверя, просто зверя или человека, наделенного фантастическими, но заимствованными из прошлого опыта чертами.
Когда объяснение без исследования (чаще всего во сне, в виде зрительного образа) было, наконец, найдено, отрицательные эмоции сразу же исчезали, само объяснение критике уже не подвергалось и проверке не подлежало. Защитный механизм сработал: не осталось неудовлетворенного любопытства, не стало страха, пропало нервное напряжение
Мифологические объяснения без исследования были для человека снами наяву, избавлявшими его психику от стрессов Можно сказать, что появление мифов — это защитная реакция психики на появление отрицательных эмоций — неудовлетворенного любопытства и страха.
Этнографы, психологи, нейрофизиологи единодушно приходят к выводу о первичности отрицательных эмоций.
«Религия племен тропической Африки, по наблюдениям многих этнографов, "покоится на том страхе, который внушают им многочисленные духи, окружающие их со всех сторон и постоянно старающиеся навлечь на них болезни, несчастье и смерть". Этот страх породил богов и духов, в которых веруют бергама, жители Южной Африки, чья культура недалеко ушла от уровня культуры каменного века. "Если мы спросим, в чем заключается жизненный нерв их туземной религии, мы получим следующий простой ответ, страх, ничего, кроме страха!" — пишет этнограф Беддер в монографии о племени бергама.
"Мы боимся! — говорил эскимосский шаман Ауа знаменитому норвежскому исследователю жизни народов Арктики Кнуду Расмус-сену. — Мы боимся душ мертвых людей и душ зверей, убитых на ловле Мы боимся духов земли и воздуха. Боимся всего, чего не знаем. Боимся того, что видим вокруг себя, и боимся того, о чем говорят предания и сказания. Поэтому мы держимся своих обычаев и соблюдаем наши табу"» (Кондратов А. М., Шилий К. К., 1988, с. 11).
«В опытах с животными выяснилось, что в онтогенезе первыми получают выражение именно отрицательные реакции, соотносимые поначалу только с нейтральным состоянием организма; реакции же положительные формируются не ранее чем через две недели после рождения.
Между тем, по мнению ряда афазиологов и других исследователей закономерностей угнетения и восстановления различных психических функций, позже других выключаются и раньше восстанавливаются те виды психической деятельности человека, которые развились в филогенезе раньше других. Соответственно отрицательные эмоции последними исчезают и первыми восстанавливаются, из чего делается закономерный вывод об историческом приоритете отрицательных эмоций и, естественно, средств их выражения. Положительная, мелиоративная эмоция — продукт дальнейшей эволюции организма. Очевидно, что именно этим обстоятельством и объясняется в значительной мере относительно большая легкость усвоения нами отрицательных эмоций сравнительно с положительными (Жельвис, 1990, с. 10).
"В строго научном смысле у животных нет эмоций", — утверждает Б. Ф. Поршнев. — Просто у них в качестве неадекватного рефлекса (следовательно, тормозной доминанты) нередко фигурируют подкорковые комплексы, являющиеся по природе более или менее хаотичными, разлитыми, мало концентрированными, вовлекающими те или иные группы вегетативных компонентов. Это люди, наблюдатели, по аналогии с собой трактуют их как эмоции...
Мы..., восходя к истоку эмоций у человека, обнаруживаем у него вначале не "эмоции" во множественном числе, но единую универсальную эмоцию. Лишь с развитием неоантропов эмоция подыскивает "резоны" и соответственно разветвляется: эмоции поляризуются на положительные и отрицательные, расчленяются по модальностям, наконец, получают детальную нюансировку. Ничего этого, очевидно, нельзя мыслить у эмоции в архетипе — она не имеет физиологической привязки к каким-то именно реакциям и их стимулам, как и абсурд не имеет в архетипе "содержания"» (1974, с'450-473).
В связи с проблемой инвектизации речи, В. И. Жельвис рассматривает процесс образования амбивалентного понятия, который «можно представить в виде цепочки исследовательных превращений этого понятия, в начале которой стоит религиозное понятие святого, непосредственно божественного; в ходе эволюции понятия святое превращается в священное, то есть нечто уже не обязательно религиозно окрашенное, но исключительное по важности; священное именно в силу своей исключительной важности объявляется запретным, не упоминаемым всуе, иногда и неприкасаемым; соблюдение правил запретности подразумевает попытки их нарушения и наказания за это, т. е. запретное приобретает свойство опасного; в процессе борьбы против древних культов это опасное может начать переосмысливаться в "нечистое": известно, что "нечистыми", как правило, объявляются все отвергаемые обряды, традиции, нормы. "Нечистое" же легко переходит в сознании в непристойное» (1990, с. 14-15).
Механизм возникновения мифов с негативной коннотацией отчасти схож с формированием инвективного вокабуляра; «С помощью инвективы профанируются сакральные понятия, т. е. исследуемое явление проявляет свою противоречивость и разноречивость, причем, инвективное глумление не только не свидетельствует о том, что для говорящего нет ничего святого, но как раз об обратном: о неосознаваемом им самим глубоком преклонении перед поносимым сакральным понятием.
Сам же говорящий в первую очередь ощущает суггестивную роль инвективы — ее воздействие на эмоциональную сферу. Нередко на практике суггестия здесь совмещается с аутосуггестией: возбуждая себя, говорящий одновременно возбуждает другого. Но в случае намеренного оскорбления цель заключается, естественно, прежде всего, в возбуждении другого человека.
В большинстве национальных культур эмоционально нагруженные слова "отрицательного толка" встречаются в речи значительно чаще, чем "положительные". Такая асимметричность имеет психологическое объяснение. Общеизвестно, что отрицательные, мешающие стороны бытия воспринимаются человеком намного острее, чем положительные, способствующие комфорту факторы, которые обычно рассматриваются как естественные, нормальные, а потому и менее эмоциогенные. Однако для выражения эмоций в той или иной мере совершенно необходимы оба типа эмотем. Дело в том, что аксиологически эмотивный словарь естественным образом соответствует... двум противоположным душевным движениям, притягиванию и отталкиванию, выливающимся у человека в виде любви и ненависти» (Жельвис, 1990, с. 22-26).
Имея в виду первичность отрицательных эмоций, рассмотрим, каким образом формировался в массовом сознании негативно окрашенный и наиболее известный женский миф — миф ведьмы.
По словарю В. Даля «ведьма или в-дема — колдунья, чародейка, спознавшаяся, по суеверию народа, с нечистою силою, злодейка, у которой бывает хвостик» (1994, т 1, с. 810).
Словарь С. И. Ожегова дает следующее толкование: «Ведьма — 1. В старых народных поверьях: колдунья. 2. перен. О злой, сварливой женщине (прост.)» (1988, с. 60).
Фоносемантические же признаки слова «ведьма» следующие: короткий, нежный, безопасный; цветовые характеристики: красный, коричневый, синий (пылающий костер на фоне синего неба).
Следовательно, если сравнить значения семантические и фоносемантические, становится ясно, что слово «ведьма» амбивалентно: его форма не соответствует содержанию. Обратимся к исследованиям этнографов, лингвистов и инквизиторов.
«Молот ведьм» (Malleus maleficarum) — настольная книга охотников за ведьмами, написана в 1486 г. монахами-доминиканцами Якобом Шпренгером и Генрихом Инститорисом гласит: «Исидор Севильский говорит, что название ведьм происходит от их тяжких преступлений. Они производят смешение элементов с помощью демонов и этим вызывают град и бурю. Они же приводят в замешательство дух человеческий, т. е. наводят на людей сумасшествие, ненависть и туманящую разум любовь. Они же, даже без помощи яда, но силой своего заклинания, уничтожают душу» (1990, с. 88). «Имеются на свете три существа, которые как в добре, так и во зле не могут держать золотой середины: это — язык, священник и женщина. Если они перейдут границы, то достигают вершин и высших степеней в добре и зле» (с. 121).
А. Н. Афанасьев в книге «Ведун и ведьма» (1851 г.) пишет: «И ведун и ведьма живут между людьми и ничем не отличаются от обычных людей, кроме небольшого хвостика» (с. 3). (Здесь налицо попытка мифического, образного объяснения отличия «ведьмы» от обыкновенных женщин, которых большинство). «К ним прибегают в беде и просят помощи и советов. Если им и приписывают часто злыя, враждебныя действия, то во многих случаях ведун и ведьма для крестьянина необходимы: помощь их вполне удовлетворяет пониманию и требованиям простого человека. Рассматривая ближе народные верования, нельзя не заметить, что в данном случае враждебный характер есть также результат позднейшего влияния, как это замечается и относительно других поверий. В язычестве ведун и ведьма имели благое чистое значение, которое прекрасно раскрывается и филологическими данными и многими остатками древнейших верований в народном быту.
Слова ведун и ведьма, вместе со словами ведовство, ветьство, ведомый, происходят от глагола ведать, точно так, как синонимические им слова знахаря и знахарки происходят от глагола знать. От одного корня со словом ведать происходит и слово вещать, что особенно видно из сложных по-ведать и по-вещать (по-вестить), имеющих тождественное значение. Все эти слова имеют близкую связь и объяснение их кроется в языческих преданиях народа. Слова эти создались в эпоху языческого развития и послужили первоначально для выражения религиозных представлений В словах выдать, вещать (в-Ьчать), в^че (народное собрание, суд), в"Ьщба, в'Ьщунъ (в'кщунья), в-кля (вит1я), в"Ьсть, в"Ьщий, предвещать (предсказывать), предвозвещать — заключаются понятия: предвидения и прорицаний, сверхъестественного знания свободной поучительной речи и суда. Слова в^щий, в*йщунъ, означающие в современном языке умного, говорливого и проницательного, в древнем языке имели преимущественно значение религиозное, сверхъестественное. У Всеслава, рожденного от волхвовашя и обращавшегося в различных животных — в^щая душа была в теле. Летописец, рассказывая, что В. князь Олег был прозван в^щим, прибавляет: "бяху бо люд1е погани и нев^годоси". Оба эпитета и поганый и невеглас старинными памятниками употреблялись для означения всего языческого, непросвященного христианством. Ясно, что слово в"Ьщий имело религиозный смысл. Этим эпитетом наделен в "Слове о полку" Бо-ян; персты его также названы вещими. Ведуна народ считает тождественным колдуну; ведовство и в^тьство — значит волшебство, колдовство; колдуньи в летописи и старинных памятниках называются вещими жонками, бабами кудесницами и женами чаровницами. Таким образом, понятия ведун и ведьма (ведунья) имеют несколько синонимических выражений. Кудесник — чаровник, происходит от слова кудеса (чудеса — чудо, чудный и чудесный, т. е. таинственный, непостижимый). Кудеса теперь означают святочные гаданья и особенный обряд, представляющий остаток древнего жертвоприношения очагу. Чаровникъ — чара, чаровать, чарующий, очаровательный: все эти слова указывают на смысл религиозный. Чарами в народных поверьях обозначаются особенные таинственные обряды, совершаемые для отогнания нечистой силы, излечения болезней, напущения на врага бедствий и т. д. Колдовством теперь называют совершение чар и произнесение заговоров (заговорить то же, что завещать), следовательно, все то, что составляло принадлежность древнего богослужения, ибо чары и заговоры представляют остатки языческих жертвоприношений, очищений,
мольбы, гаданий, врачевания и предсказаний. Ко(а)лдунъ, колдовство происходят от славянского корня колд, калд, клуд, куд, и означают сожжение (жертвоприношение), очищение, и того, кто совершает жертву и очищение: филология здесь вполне подтверждает то народное понятие, какое составилось о колдовстве. Наконец, остается еще один важный синоним словам: ведун и кудесник; это — волхвъ, слово, часто встречающееся во временнике Нестора, упоминаемое до сих пор в лубочных сказках и уцелевшее в некоторых провинциальных наречиях. Волхвъ — volho от спкр. валг — светить, блистать как слово жрецъ от жр'кть, гореть. Отсюда видно, что слово волхвъ синоним слову жрецъ; но последнее представляет Славянскую форму, а первое есть имя индоевропейское, следовательно, древнейшее Слово волхвъ указывает, следовательно, на поклонение свету и на жертвоприношения. Таким образом, из рассмотрения слов, синонимических ведуну и ведьме, находим, что в словах этих лежат понятия сродственные, которые в язычестве имели смысл чисто религиозный, именно понятия: таинственного, сверхъестественного знания, предвидения, предвещаний, гаданий, хитрости или ума, красной и мудрой речи, чаровании, жертвоприношений, очищений, суда и правды, и наконец, врачевания, которое сливалось в язычестве с очищениями. Все приведенные названия, самым значением своим, указывают на служителей божества; названия эти составились, как обозначение тех или других особенно наглядных признаков языческого богослужения: кудесникъ и ча-ровникъ указывают на таинственность, сверхъестественную силу, творчество; колдунъ, волхвъ и жрецъ — на служение божествам света, жертвоприношения и очищения; наконец в'Ьдунъ и знахарь обнимают собою более широкий круг понятий, потому что в корне этих названий лежит ведение, знание. В языческую эпоху народного развития в'Ьд'Ьше понималось, как чудесный дар божества; весь объем познаний сосредоточивался в умении понимать таинственный язык обожествленной природы, наблюдать и истолковывать ее явления и приметы. Ведение это было высшею премудростию: оно тесно соединяло человека со священными стихиями воды, огня, света, над которыми гадали и предсказывали, которым молились и приносили жертвы, и силою которых раскрывали правду (судили) и совершали очищения. Под понятие ведения подходили все религиозные обряды, это было полное знание языческого богослужения и его значения в разных случаях жизни.
Филологические указания не только вполне подтверждаются поверьями и преданиями народными, но в них получают еще более определенности и ясности. "Волсви и бабы кудесницы богомерзкая и множайшая волшебствуютъ" говорит одна старинная рукопись. Колдуны, ведьмы, знахари и знахарки до сих пор еще занимаются в разных местах обширной Руси очищениями и врачеваниями, что одно и то же Болезнь народом рассматривается как нечистая сила, которая после очищения водою и огнем, как стихиями священными, светлыми, спешит удалиться. Народное лечение основывается главным образом на окуривании, сбрызгиваньи или умываньи и дуновении, причем произносятся на болезнь заклятия» (Афанасьев А. Н., 1851, с. 3-9). «Ведуны представляются стариками, ведьмы — и старухами и молодыми» (с. 21). «Ведьма уносится в трубу в белой сорочке и с распущенными косами; также в одних белых сорочках и распустив косы совершают женщины опахивание. Белая одежда и раскиданные по плечам волосы были необходимы для тех, которые участвовали в служении божествам света. Белый цвет — цвет светлых божеств, потому священный и благотворный. Распущенная коса — символ девственных, полных сил. В христианскую эпоху простоволосие (непокрытая и распущенная коса) стало рассматриваться, как грех» (с 34-35).
А. Н. Афанасьев дает нам пример объективного, основанного на анализе лингвистических и этнографических фактов, подхода к феномену «ведьмы» как мифа. Ниже мы покажем, что такого рода описание основывается не только на историко-этимологических данных, но и на исследовании целого корпуса специальных текстов, «закрепленных» за данным мифом.
А вот пример «вульгарной», народной мифологии — отрывок из книги М. А. Орлова «История сношений человека с дьяволом» (1904 г.): «Ведьма — это баба, связавшаяся с дьяволом и посему устремляющая всю свою деятельность во вред людям. Ведьмы бывают либо естественныя, либо искусственныя, т. е. ведьма может родиться на свет, или же, родившись на свет совершенно нормальною женщиною, может стать ведьмою впоследствии. У врожденных ведьм есть примета, вполне их изобличающая,— хвост. Сначала этот придаток бывает величиною не больше пальца, но впоследствии, особенно если ведьма усердно занимается ведьмовством, хвост у нея отрастает и делается такой, как у собаки. Надо еще разъяснить, что прирожденные ведьмы, "родимыя" считаются существами Е далеко не столь вредными, как ведьмы "ученыя"; при том же роди-1 мыя ведьмы, в сущности, ни в чем не повинны сами по себе, ибо ' родятся они такими на свет потому, что были либо прокляты, либо I заколдованы в то время, когда были еще в утробе матери. Иное дело ведьма ученая. Эта сделалась ведьмою по собственной злой воле, с очевидною целью делать зло людям. Родимая же ведьма иногда и вовсе не пользуется своими врожденными талантами или если и пользуется, то несравненно умереннее, нежели ученая.
Обычный талант ведьм,— это, прежде всего, способность превращаться, перекидываться во что угодно — в собаку, кошку, птицу. Главным же образом их деятельность сводится к доению чужих коров, задержанию дождя, управлению бурями и ветрами. Иные сосут кровь у людей. ...Какими способами ведьмы проделывают все эти свои шутки, о том доподлинно никому не известно. Подсматривать же за ними в высшей степени опасно, потому что у того, кто хоть чуть-чуть проникнет в их тайны, они высасывают кровь, и любопытный человек быстро погибает. Однако, по общему убеждению, ведьмы, отправляясь из дому по делам, поступают таким манером. Раздевшись, они намазывают все тело какою-то мазью, потом ставят в печку горшок с какою-то жидкостью. Когда эта жидкость разогреется, от нее начнет валить густой пар, поднимающийся через трубу. В эту минуту ведьма схватывает кочергу или помело, садится на него верхом; пары, идущие из горшка, подхватывают ее и выносят через трубу. С этого момента ведьма может перекидываться во что хочет, может носиться под облаками, переменять ветер, задерживать тучи и т. д...
Ведьмы, говорят, часто появляются на перекрестках дорог, там, где ставятся кресты и часовни; с этих мест ведьмы скрадывают звезды; для этого им надо залезть на крест, но непременно вверх ногами» (с. 117-119).
Ту же тему развивает в своей книге о «нечистой» силе С В. Максимов: «Если внимательно всмотреться в облик ведьмы, в том виде, в каком он рисуется воображению жителей северной лесной половины России, то в глаза невольно бросится существенное различие между великорусской ведьмой и родоначальницей ее — малорусской. Если в малорусских степях среди ведьм очень нередки молодые вдовы и притом, по выражению нашего великого поэта, такие, что "не жаль отдать души за взгляд красотки чернобровой", то в суровых хвойных лесах, которые сами поют не иначе как в минорном тоне, шаловливые и красивые малороссийские ведьмы превратились в безобразных старух. Их приравнивали здесь к сказочным бабам-ягам, живущим в избушках на курьих ножках, где они, по олонецкому сказанию, вечно кудель прядут и в то же время "глазами в поле гусей пасут, а носом (вместо кочерги и ухватов) в печи поваруют". Великорусских ведьм обыкновенно смешивают с колдунами и представляют себе не иначе как в виде старых, иногда толстых, как кадушка, баб с растрепанными седыми космами, костлявыми руками и с огромными синими носами. (По этим коренным чертам во многих местностях самое имя ведьмы сделалось ругательным) Ведьмы, по общему мнению, отличаются от всех прочих женщин тем, что имеют хвост (маленький) и владеют способностью летать по воздуху на помеле, кочергах, в ступах и т. д...
Ведьмы находятся между собою в постоянном общении и стачке (вот для этих-то совещаний и изобретены "лысые" горы и шумные горы шаловливых вдов с веселыми и страстными чертями), тяжело умирают, мучаясь в страшных судорогах, вызываемых желанием передать кому-нибудь свою науку, и у них после смерти высовывается изо рта язык, необычайно длинный и совсем похожий на лошадиный. Затем начинаются беспокойные ночные похождения из свежих могил на старое пепелище (на лучший случай — отведать блинов, выставляемых за окно до законного сорокового дня, на худший — выместить запоздавшую и неостывшую злобу и свести не поконченные при жизни расчеты с немилыми соседями). Наконец, успокаивает осиновый кол, вбитый в могилу» (1991, с. 247-249).
Какие тексты послужили тому, чтобы создать в массовом сознании целостный образ ведьмы — знающей, но опасной женщины?
А Н. Афанасьев в своем исследовании называет следующие группы текстов: заговоры, песни, загадки; С. В. Максимов добавляет к этому еще советы и различные способы гаданий
Рассмотрим подробнее эти тексты именно с точки зрения их суггестивного воздействия, включения в диалог с массовым сознанием, правополушарной ориентации, поэтичности и т. д.
Заговоры
Это, по мнению А. Н. Афанасьева, «обломки языческих молений. В заговорах делается обращение к божествам света; тот, кто произносит их, умывается росою и становится на восток солнца красного. Силою заговоров знахари и знахарки уничтожают кручину, прогоняют болезнь, изменяют злобу на любовь, усмиряют несчастную любовь, ревность и гнев, вызывают сочувствие и проч. Колдуны и ведьмы собирают таинственные чудодейственные травы и коренья, приготовляют целебные мази и снадобья; в сказках они являются владетелями живой и мертвой воды, ковра-самолета, чудесных коней Все рассказанные нами преданья и поверья очень ясно указывают, что некогда колдуны и ведьмы, и именно в язычестве, имели значение не только благотворное, но и богослужебное, т. е. по преданиям и поверьям — они являются служителями богов светлых, чистых.
Выше мы указали связь имен ведуна и ведьмы со словами вещать, предвещать, заговаривать. Такая связь основанием своим имеет языческие религиозные убеждения, некогда жившие в Славянине: Богослужение его главным образом выражалось в мольбе и предвещаниях, которые сопровождали собой и жертвоприношения, и гадания, и очищения и игрища. Остатки этих старинных молений и предвещаний уцелели в заговорах, заклятиях, загадках и некоторых народных обрядовых песнях. Священное значение речи, обращенной к божеству или поведающей волю божества, требовало выражения торжественного, стройного; с другой стороны, все народы, на первоначальных младенческих ступенях своего развития, любят песенный склад речи, который звучнее, приятнее говорит слуху и скорее напечатлевается в памяти. Первая молитва у всякого народа была и первым песнопением; в заговорах и заклятиях до сих пор замечается метр и народная рифма; тоже должно сказать о загадках и некоторых старинных пословицах и поговорках» (Афанасьев А. Н., 1851, с. 11-13).
«Относительно призывания чуда также имеется разница между добрыми и злыми. Добрые действуют усердными молитвами и благоговейным произнесением имени Господа. А колдуны и злые употребляют глупое бормотание и призывают демона» (Шпренгер, Ин-ститорис, 1990, с. 217).
«Пища, питье, одежда и след человека чаще всего служили проводниками губительной силы заговора. Заговоры передавались изустно, а иногда и посредством письма; как те, так и другие имели присущие им особенности, по которым и опознавались, причем опознавались не только сведущими людьми, но почти каждым, услыхавшим или прочитавшим их: таково было знание заговоров. ...Вера в слово была глубока в народе; слову приписывали внутреннюю силу, которая могла оказывать влияние иногда даже помимо желания человека, его произносившего; произносимое же с известным намерением, оно как бы усиливалось в своем влиянии и становилось опасным орудием.
...Различавшиеся по своей внутренней силе устные заговоры с внешней стороны по своему строению были похожи между собою: по большей части они отличались несложностью содержания и краткостью изложения; это простое, но определенное выражение какого-нибудь желания, иногда усложненное сравнением: "Чтоб де бы им до замужества теми руками ни ткать, ни прясть"; "как мертвый не вставает, так бы он... не вставал, как у того мертваго тело пропало, так бы он... пропал вовсе"; "как дух по свету ходит, так и ты бы отошел по свету"; "как люди смотрятся в зеркало, так бы муж смотрел на жену, да не насмотрелся; как-де тое соль люди в естве любя г, так бы муж жену любил". Простота приведенных заговорных речений заставляет предполагать, что многие из них составлялись тотчас же, как в них являлась нужда, и представляли собою непосредственное отражение того или другого душевного состояния. Такое заговорное речение в большинстве случаев связывалось с каким-нибудь действием; так, заговор на погибель человека соединялся с хождением на моги гу за землею: "ходила... Овдошка ночью на погост, имала с могилы землю и ту землю с приговором давала пить..." Несложность волшебного действа и простота сохранившихся заговорных речений очевидно могут быть объяснены тем, что как то, так и другое должны были свершаться быстро, украдкою, под страхом кары: не было времени усложнять действия и речи, приходилось выбирать такие слова и совершать такие поступки, которые своею определенностью и отчетливостью прямо бы вели к цели.
Судебные дела XVII в. свидетельствуют, что волшебство и заговор не были принадлежностью непременно одного какого-нибудь определенного круга людей или какой-нибудь определенной личности, заговор был нужен и в городе, и в деревне, при царском дворе и в крестьянской семье, при удобном случае ему все учились, и весьма многие его знали. Заговор хранился в семьях: мать передавала его дочери, свекор или свекровь — невестке, сестра — сестре; волшебные слова и действия передавались между односельчанами; иногда учителями были инородцы» (Елеонская, 1994, с. 100-104).
А вот еще одно описание заговоров, на сей раз через призму современного мифа — экстрасенсорики: «Заговор — элемент традиционной магии. Раньше считалось, что если он обращен к Богу, Божьей Матери или к святым, то его можно отнести к белой магии, а если — к нечистой силе, то к черной. Однако, существовало много заговоров, обращенных к нейтральным персонажам или к силам природы. Куда их было отнести — непонятно. В то время нередко случалось, что заговор, текст которого был обращен к святым, тем не менее, был направлен во зло. Так же часто встречалось, когда один и тот же маг мог творить и добро и зло. Поэтому маги, деятельность которых была в России запрещена, подвергались наказанию без разбора — как черные, так и белые. Кстати, наиболее частой формой наказания колдунов в России было утопление, правда, иногда случалось и сожжение.
Сегодня классификация колдунов происходит несколько по-другому. В зависимости от того, на что направлен заговор — на добро или зло, можно определить: к белой или черной магии он относится, а также от сути человека, который с ним работает. Особенности заговора состоят в том, что он имеет привязку как к определенной территории, так и к национальности, к среде, в которой вырос человек, употребляющий эти заговоры.
Так, например, если заговором хочет пользоваться человек, не разговаривающий по-русски, то он должен иметь ассоциативный перевод, вызывающий в нем нужные образы. Чтобы добиться хороших результатов в таком способе лечения, иностранному экстрасенсу нужно будет проговаривать заговор в русской транскрипции, одновременно вызывая соответствующие образы и ощущения, продиктованные переводным текстом, только в том случае не пропадет ни ритмическое, ни смысловое значение заговора. Можно задать вопросы: "Каким образом он работает? Что оказывает влияние на больного, какой механизм?" Существует несколько предположений
Первое заключается в том, что звуковое, смысловое сочетание рождает вибрации, возбуждающие внимание, энергетические источники, через которые осуществляется воздействие на пациента.
Второе предположение состоит в том, что вибрации, рождаемые заговором, создают своего рода энергетический каркас, по которому информация выздоровления от экстрасенса переходит к пациенту прямо в область бессознательного.
Третье предположение: звуковое, смысловое и ассоциативное сочетание вызывает в экстрасенсе возбуждение его энергетических центров, которые в конечном итоге оказывают целительное воздействие на больного.
Четвертое предположение заключается в том, что звуковое, смысловое и ассоциативное сочетание вызывает в самом пациенте возбуждение его энергетических и информационных центров, которые в конечном итоге оказывают целительное воздействие на него самого.
Для овладения таким способом лечения существуют определенные упражнения Для примера возьмем прекрасно работающий до сегодняшнего дня заговор на остановку крови и сращение тканей: "Во имя Отца, Сына и Святаго Духа, Божья матерь, животворящим кресгом своим, живую рану у раба Божьего такого-то, в таком-то месте срасти, кровяное русло останови".
В момент произнесения первой части заговора. "Во имя Отца, Сына и Святаго Духа...", нужно постараться вызвать в себе ощущение Бога, бесконечного космоса, безграничного духа и разума, силы и мощи, добра и справедливости.
Произнося слова: "...Божья матерь, животворящим крестом своим...", вы должны составить соответствующий образ, при этом не испытывая в себе ощущения мольбы, а испытывая в образе Божьей матери ощущение большого желания помочь, а также большую силу в кресте.
Далее говоря: "...Живую рану у раба Божьего такого-то...", вы должны ярко ощущать место разрыва тканей у больного.
При словах: "...срасти, кровяное русло останови", —нужно вообразить и почувствовать, как под воздействием энергии, тепла, добра и любви, идущих от креста и от Божьей матери, начинают сращиваться ткани, притягивающиеся друг к другу ее части склеиваются, место становится гладким, а кровь в этот момент сочится все меньше и меньше и, наконец, прекращается совсем. Нужно удержать три ощущения, порождаемые образами: самого больного, Божьей матери с крестом и непосредственно раны. От всего этого рождается определенное состояние энергетики между экстрасенсом и пациентом, которое и несет целебное воздействие.
При большой практике работы с заговорами нужда в использовании образов постепенно отпадает и, в конечном итоге, проговаривание текста сразу может вызвать необходимое состояние. Но пока вырабатывается данный рефлекс, без ассоциативно образной связи вам не обойтись. Кроме того, используя заговор, вы должны его слышать и чувствовать не в себе и не возле себя, а как бы в самой ране из самого пациента, т. е. образы и чувства, которые вы породили, нужно поместить в больное место» (Шапиро, 1992, с. 70-72).
Песни
«Песня, как и заговор, получила у Славянина чудесную, чародейную силу, которою боги вызываются на помощь и покровительство. ...Славяне приписывали песням целебное свойство от всех болезней и душевных недугов. Музыка у всех народов, в их первоначальном быту, считалась даром светлых божеств: они-то научают этому сладостному искусству. Лужицкое gusslowasch — колдовать, gusslowar — колдун, и Польское gusla — колдовство сродни с нашим словом: гусли. Певцы, скоморохи возсылали мольбы, произносили заклятия и заговоры, делали предсказания От того-то Боян, внук Велесов, назван вещим, смысленным. Такое значение песни, музыки и пляски объясняет, почему христианство посмотрело на них так неприязненно, назвало их бесовским делом. В песнях, музыке и пляске оно справедливо видело остатки язычества. В стихах о Страшном суде поется, что грешникам, осужденным на вечную муку, будет сказано: "вы в гусли-свирели играли, скакали, плясали, все ради дьявола". На лубошной картине, изображающей скомороха, встречаем знаменательную надпись: "Бог создал 1ерея, а дьявол —скомороха". Сопоставление скомороха с иереем прямо указывает на богослужебное значение первого во время язычества» (Афанасьев, 1851, с. 15-16)
«Г. Сахаров напечатал четыре песни, приписываемые ведьмам: одну они поют при полете на Лысую гору, другую — на самой Лысой горе, две — на шабаше, из них одну — на роковом шабаше. Об этих песнях существует такое поверье, что они известны одним ведьмам и знахарям Песня, которую поют на роковом шабаше, может обогатить того, кто ее пропоет; а слово "абракадабра", наполняющее собою одну из ведовских песен, имеет силу исцелять от лихорадки (прогонять эту болезнь). Отправляясь на игрища и при самом их совершении, ведьмы пели таинственные песни, силою которых ниспосылалось на человека здоровье и "богатство. Песни, подобно заговорам, представляли в язычестве моления, и потому получили чудесное свойство вызывать божества к дарованию всяких благ. К сожалению, язык этих ведовских песен — непонятен (неужели звуки этих песен ничего более не представляют, как смесь странных, непонятных слов?); между прочими, в них часто слышатся звуки- аа! уу! оо! ее! згинь! мяу! Подобные восклицания раздаются и при совершении обряда опахивания. Что песни эти понятны и знакомы только колдунам и ведьмам, это поверье знаменательно. Знахарям главным образом известны и заговоры и шептанья, составляющие их тайну» (Афанасьев, 1851, с. 38-39).
«...Когда божества из простых явлений природы облекаются в человеческие формы, получают субъективность и все человеческие страсти и побуждения, тогда миф затемняется, и те выражения, которые понятны в приложении к простому явлению природы, делаются загадочными в отношении к его персонификации. Язык религиозный принимает характер таинственный: является заговор и загадка. Знать смысл мифов язычества, понимать язык заговоров и загадок уже не могут все, а только некоторые избранные, посвятившие себя этому таинственному в'Ьденш, знашю. Мало-помалу, путем чисто фактическим, начинают выделяться из народа люди, одаренные большими способностями, и пользующиеся потому большим влиянием. Действуя более или менее под религиозным увлечением, они являются народными учителями и предвещателями: им понятен смысл древних мифов и религиозного языка, они в силах разгадывать и объяснять всякие предметы и гадания, они знают таинственную силу трав и очищений, они могут совершать все чародейною силою заговора. Это — ведуны и ведуньи. ...В народе рождается убеждение, что они, как близкие к божествам и понимающие их знамения, одарены даром предвидения, знают волю богов и могут открывать правду. Ведун, следовательно, есть тот, кто более знает религиозные тайны, кто дарованиями своими (умом, речью, поэтическим даром) возвышается над всеми другими. К подобным вещим людям и начинает прибегать народ в нужде для испрошения помощи и совета. Помощь ведуна и ведуньи состояла в том, что они возносили богам молитвы и приносили жертвы, ибо им известна была могучая сила мольбы (впоследствии — заговоров, нашептываний и заклятий), жертвы (впоследствии — чар) и связанных с ними очищений» (Афанасьев, 1851, с. 18-19).
Угрозы и похвальные речи
«Кроме заговоров, выраженных в определенном виде пожелания, смысл и значения заговора имели также угрозы и похвальные речи, если их следствием были болезнь или смерть того, к кому они относились. Такие речи также заносились в судебные бумаги, и на их основании строилось обвинительное решение. Некрасова жена, Дарьица "на того Евтифея похвалилася: 'И сделаю де — его токова черна, как в избе черен потолок, и согнется так, как серп согнулся'. И после-де той Дарьицыной похвалки тот Евтюшка заболел вскоре и три года ходя сох и сохши умер". Та же Дарьица сказала: "...что-де Федька у меня корчится, а и Лукьяну Федотову сыну корчиться от меня также", "оборочу-де я их (братьев Фурсовых) вверх носом и будут-де они у меня в четырех углах..." Федька заболел, а братья слегли и, полежав немного, померли. Похвальбы Дарьицы были точно воспроизведены в судебных бумагах, подобно заговорным речениям» (Елеонская, 1994, с. 104-105).
«В бриксенской епархии есть одно местечко, где один молодой человек рассказал такой случай о своей жене, которая была околдована: "В юности, — сказал он, — я любил одну девушку, и она настаивала на том, чтобы я женился на ней, но я опозорил ее и женился на другой, из другого округа; желая, однако, ради дружбы угодить ей, я пригласил на свадьбу и ту девушку Она пришла, и в то время, как другие почтенные женщины принесли подарки, она подняла руку и сказала моей жене так, что окружающие женщины могли слышать: 'После этого дня ты будешь здорова лишь несколько дней' И когда моя жена, не знавшая ее, потому что, как сказано, была взята из другого округа, испуганная, спросила присутствующих, кто та, что так ей грозила, ей ответили, что это бродячая распутная женщина. Ее предсказание сбылось через несколько дней: жена была так околдована и расслаблена во всех членах, что даже до настоящего времени, после более десяти лет, она ощущает в своем теле колдовство"» (Шпренгер, Инститорис, 1990, с. 179-180).
«Крестьянин Орловской губернии тяжко провинился перед новобрачной женой и, чтобы как-нибудь поправить дело, обратился за советом к старухе-знахарке, о которой шла молва как о заведомой ведьме. Знахарка посоветовала своему пациенту пойти в луга и отыскать между стожарами (колья, на которых крепятся стоги сена) три штуки таких, которые простояли вбитыми в землю не менее трех лет; затем наскоблить с каждой стороны стружек, заварить их в горшке и пить.
А вот еще случай из практики ворожей. — От соседей нет мне промытой воды, —жаловалась также известной ведьме одна девушка, служившая у богатого купца, — обещал взять замуж, да и обманул. Все смеются, даже малые ребята.
— Ты только принеси мне лоскут от его рубахи, — обнадеживала ее ведьма, —я отдам церковному сторожу, чтобы он, как станет звонить, навязал на веревку этот клок; тогда купец к тебе придет, а ты посмейся ему: я, мол, не звала тебя, зачем пришел?..
Жаловалась и другая бедная девушка, пожелавшая выйти за богатого крестьянина, которому она не нравилась.
— Ты, если можно, достань его чулки с ног, — присоветовала ведьма. — Я отстираю их и наговорю воду ночью и дам тебе три зерна: одно бросишь против его дома, а другое ему под ноги, когда будет ехать, третье — когда он придет...
Случаев таких в практике деревенских ведьм бесконечно много, но замечательно, что знахарки и ведьмы воистину неистощимы в разнообразии своих рецептов. Вот еще несколько образчиков.
Любит мужик чужую бабу. Жена просит совета.
— Посматривай на двор, где петухи дерутся, — рекомендует ведьма, — возьми на том месте земельки горсточку и посыпь ее на постель твоей разлучницы Станет она с мужем твоим вздорить, и опять полюбит он свой "закон" (т. е. жену).
Для прилуки девиц советуют вынашивать под левой мышкой в течение нескольких дней баранки или пряники и яблоки, конечно, прежде всего, снабженные наговорами, в которых и заключена главнейшая, тайно действующая сила» (Максимов, 1991, с. 253).
Таким образом, мы видим, что корпус текстов, которыми поддерживается диалог ведьм и массового сознания, достаточно разнообразен и характеризуется рядом особенностей.
Ведьма как мифологическая личность может быть описана следующим образом:
1) Неординарная внешность (либо красивая девушка, либо безобразная старуха). 2) Обладает особыми знаниями и даром красноречия. Верит в силу слова. 3) Оригинально мыслит: неистощимая выдумка, 4) Уверена в своем избранничестве. Отсюда — нестандартное поведение. 5) Обладает качествами победителя (идет по пути воина), порождает в людях страх и благоговение.
Тексты ведьм характеризуются следующими особенностями:
1) Образность и поэтичность (метр и народная рифма). 2) Обращение к светлым и темным силам. 3) Использование непонятных, иноязычных слов. 4) Применение сравнений, метафор и др. художественных приемов. Олицетворение. 5) Отражение конкретных душевных состояний и действий. 6) Использование элементов молитв и древних языческих молений. 7) Пропевание текстов — усиление их эмоционального воздействия 8) Использование фраз со множеством степеней свободы. 9) Алогичность; случайное соединение предметов, явлений и слов. 10) Воздействие на отрицательные эмоции.
Таким образом, соответствие личности ведьмы порождаемым ею текстам гарантирует успешность функционирования данного мифа. В сущности, воздействие ведовское суггестивно, правополушарно, ориентировано на отрицательные эмоции. Как и в случае с инвективами, глумление или намеренное оскорбление женщины словом «ведьма» свидетельствует о неосознаваемым человеком «глубоком преклонении перед поносимым сакральным понятием» (В. И. Жельвис, 1990, с. 26).
Почему так живуч миф ведьмы, равно как и вера в заговоры? По-видимому, здесь дело в том, что человечество развило в себе защитный механизм: инстинкт страха, о котором образно написал Л. Рон Хаббард, вкладывая эти слова в уста этнолога Джеймса Лоури: «В Китае даже тогда, когда были открыты медицинские средства, с помощью которых можно было сбить температуру или ослабить боль, в народе это приписывали тому, что демону болезни якобы неприятна именно эта лечебная трава или магическое воздействие ритуала. Да и сами лекари долгое время прибегали к ритуалам, во-первых, потому что и они были отчасти не чужды суевериям, а во-вторых, психологическое состояние пациента — один из мощных рычагов воздействия — улучшалось, когда лечение проводилось в соответствии с разумением самого больного.
В любой культуре медицина начинает свою историю с ударов шамана в бубен, при помощи которого шаман стремится изгнать из больного дьявола.
Подверженность человека болезням как ничто другое подтверждала существование духов и демонов, так как сплошь и рядом между здоровыми и больными не наблюдалось никаких внешних различий, а то, что человек не в состоянии увидеть, он приписывает дьяволам и демонам.
И благодаря тому, что эти представления столь глубоко укоренились в сознании наших предков, никто из нас и по сей день до конца не уверен, не содержат ли эти древние верования долю истины.
Среди вас наверняка найдется с десяток таких, кто носит амулеты и верит в их силу. Вы называете их талисманами, их подарили вам любимая или любимый или же они достались вам по воле случая, который навсегда остался для вас загадкой. Значит, вы почти уверовали в богиню удачи. Вы почти уверовали в бога несчастья. Вы не раз замечали, что стоит вам решить, будто вы неуязвимы, как все идет кувырком. Сказать вслух, что вы никогда не болеете, значит накликать болезнь. Не правда ли, вам знакомы ребята, которые были не прочь прихвастнуть, что никогда не попадали в аварии — а потом вам приходилось навещать их в больницах? И если бы вы в это вовсе не верили, стали бы вы нервно озираться по сторонам в поисках дерева, по которому можно постучать, если вы похвалились своим везением?
Современный мир, где господствуют материалистические "объяснения", не изобрел, однако механизма, гарантирующего удачу; он не сформировал закона, управляющего человеческой судьбой. Будучи людьми образованными, мы устами отрицаем суеверия, однако украдкой озираемся в страхе перед опасностью, которая может в любой момент наброситься на нас из темной бездны.
Почему? Неужели и вправду существуют демоны, дьяволы и духи, чья ревнивая злоба способна причинить людям вред? Или вопреки теории вероятности, объясняющей закономерности совпадения, мы все-таки станем утверждать, что Человечество само навлекает на себя несчастья? Есть ли в мире силы, которые нам не дано познать?
А может... в каждом из нас притаился инстинкт, который в суете нынешней жизни так и остается в зачаточном состоянии? Что если наши предки со свойственным им обостренным чувством опасности —ведь они не могли укрыться от ветра и не знали, как бороться с темнотой — специально развивали в себе этот инстинкт? А поскольку мы пренебрегаем оттачиванием наших восприятий, не стали ли мы "слепы" в отношении материальных сил? И не бывает ли так, что в какой-то момент этот инстинкт оживает в нас и, подобно вспышке молнии, высвечивает все то, что угрожает нашему благополучию?
Детьми все мы знали, что в темноте гнездятся призраки. Так, может быть, в ребенке, чей мозг еще не отягощен чрезмерным грузом фактов, фактов и еще раз фактов, этот инстинкт не раздавлен? А разве нет среди нас таких, кто состоит в контакте со сверхъестественными силами, но не может открыться и объяснить окр}жаю-щим, что это такое, ибо ему не поверят, ведь мало в ком развит подобный инстинкт?» (1992, с. 138-144).
Миф ведьмы и есть попытка посредничества между человечеством и его страхом. «Ведьма — это претворенный в миф страх мужчины перед женщиной и сомнение женщины в собственных силах Образ ведьмы соединил все: тут и женская свобода, могущество, сексуальность и женские страдания, муки, корчи в языках костра: ведь женщины чувствуют, что стоит им познать свободу, использовать могущество, сексуальность, и — их ждет жестокое возмездие. Ведьма — это мечты о необузданных женских ласках, ведьма — это мгновенная и неминуемая кара за любовь и свободу. Образ ведьмы всеобъемлющ, потому ее могущество столь велико. Она — символ желанного преступления и неизбежного наказания» (Трактат о ведьмах, 1992, с. 440).
И все-таки современники, как и предки, верят в ее чары, в ее магические тексты силы: «Только знающие и избранные ведьмы болтают не на ветер заговорные слова, и закладывают в наговоренные вещи именно то, что потом будет врачевать, успокаивать и утешать, по желанию. Точно самым целебным зельем наполняется наболевшее сердце, когда слышат уши о пожелании, чтобы тоска, давившая до сих пор, уходила прочь "ни в пень, ни в коренье, ни в грязи топучи, ни в ключи кипучи", а именно, в того человека, который оскорбил, разлюбил или обманул обещаниями и т. п. Для впюбленных ведьмы знают такие слова, что, кажется, лучше и слаще их и придумать никому нельзя. Они посылают присуху "в ретивые сердца, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу и во все 70 суставов, в самую любовную кость. Пусть эта самая присуха зажгла бы ретивое сердце и вскипятила горячую кровь, да так, чтобы нельзя было ни в питье ее запить, ни в еде заесть, сном не заспать, водой не смывать, гульбой не загулять, слезами не заплакать" и т. п.
Только исходя из уст ведьмы, слова эти имеют силу "печатать" чужое сердце и запирать его на замок, но и то лишь в том случае, когда при этом имеются в руках наговорные коренья, волосы любимого человека, клочок его одежды и т. п. Всякому обещанию верят и всякое приказание исполняют: подкладывают молодым ребятам голик под сани, если желают, чтобы кто-нибудь из них в текущем году не женился, сжигают его волосы, чтобы он целый год ходил как потерянный. Если же выпачкать ему поддевку или шубу бараньей кровью, то и вовсе его никто любить не будет» (Максимов, 1991, с. 254).
И меняется вокруг мир...
Миф ведьмы живет: «Во все века люди боялись ведьм. Они уничтожали их. Но душа ведьмы живет вечно...»
ГЛАВА 6 ТРУДНО ЛИ СТАТЬ БОГОМ?
(СОЗДАНИЕ СУГГЕСТИВНОЙ РОЛИ В ПРОЦЕССЕ КОММУНИКАЦИИ)
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
от Иоанна святое благовествование
Добрым словом и револьвером вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом.
Аль Каноне
Исследователи мифов, в той или иной степени, рассматривают, прежде всего, центральную суггестивную роль — роль Божества. Напомним, что А. Б. Добрович сравнивал роль Божества с белым солнечным светом: «Притягательно, но и страшно Божество. В нем сверхчеловеческая мощь и власть, недосягаемая мудрость, непостижимое право карать или миловать... Перед ним остается лишь лечь лицом в пыль и с благоговейной покорностью ждать своей участи» (1981, с. 91-92).
И вновь перед нами амбивалентный образ. Бог мудр, но страшен.
Миф Иисуса Христа
Попытаемся разобраться, каким образом формируются божественные мифы, и сделаем это, прежде всего, на примере ключевого христианского мифа — мифа Иисуса.
Мы уже говорили о том, что миф выполняет роль мета-языка (посредника, медиатора) между двумя противоположностями: здоровьем и болезнью, личностью и обществом, известным и непознанным. В таком случае образ Богочеловека объединяет противоположность между понятиями смерти и бессмертия.
«В развернувшихся в V-VII вв. христологических спорах личность Христа получает толкование как воплощение такого чистого единства божественного и человеческого начал, которое, с одной стороны, не допускает простого соединения этих противоположных начал, а с другой — выражает их полноту и неразрывность не через смешение сущностей, но через единство лица. Тайна такой двойственности в единстве лица, более того, ее логическая неизбежность становится ясной, если рассматривать образ Христа в свете представлений о "медиаторе", способном превращать желаемое в действительное, соединять первое с последним, конечное с бесконечным, ограниченное время жизни человека с жизнью вечной и т. п Христос есть Сын Божий и сын человеческий, по словам В С. Соловьева он воплощает в себе "соединение божественного и человеческого элементов"» (Панов В. Г., 1992, с. 170-171).
«Единственный в своем роде пример соединения мифа и истории, несомненно, представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся Бог-Слово. Он же есть вместе с тем родившийся при Тиберии и пострадавший при Понтии Пилате человек Иисус: история становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения» (Булгаков С. Н., 1994, с. 61-62).
Ту же мысль развивает Н. А. Бердяев в работе «Философия свободного духа»: «В основе христианской философии, сколько бы она ни оперировала понятиями, лежит величайший центральный миф человечества, миф об Искуплении и Искупителе» (1994, с. 54-63).
Поскольку мифотворчество — это «богодейство» и «есть не единичный, но многократно повторяющийся акт» (С. Н. Булгаков), существуют разные способы его проявления.
«По своей теургической природе миф имеет необходимую связь с культом как системой сакральных и теургических действий, богодейством и богослужением... Культ есть переживаемый миф,— миф в действии. Отсюда универсальное значение богослужения, культа во всякой религии, ибо его живая, реальная символика есть не только средство для упражнения благочестия, но и сердце религии, и око ее, — активное мифотворчество...
Для верующих культ совершенно реальное богодейство, переживаемый миф или мифологизирование действительности. Правда, 1оно ограничено местом (храм, священные места), предметами (святыми) и временем (богослужение, священные времена), оно образует, поэтому лишь теургические точки на линии времени. Культ создает предварение и частичное переживание божественного в эмпирическом, притом, как и все в религии, не отвлеченно, не «вообще», но качествованно, конкретно, в связи с определенным мифом-догматом. Поэтому богослужение, культ есть живая догматика, мифы и догматы в действии, в жизни. Отсюда понятна всеобщая распространенность культа, ибо нет религии без культа, это можно выставить как аксиому; и разнообразию религий соответствует и разнообразие культов, а миграция религий сопровождается и миграцией культов. Вместе с тем культ есть и средство постоянного догматического поучения, оживления догматических истин. Можно сказать, живо и жизненно в религии только то, что есть в культе, а отмирает или нежизнеспособным является то, чего нет в культе» (Булгаков С. Н , 1994, с. 62-63).
Культ как миф в действии, включает в себя ряд составляющих:
1) литургия (символика, выражаемая в слове): молитвы, церковные песнопения, обряды, проповеди;
2) иконография («помимо религиозного значения иконы, как таковой, этого мифа-вещи, в которой эмирическая видность таинственного соединяется с трансцендентной сущностью, она всегда имеет вполне определенное содержание, это есть мифология в красках, камне или мраморе»),
3) символические действия, имеющие теургическое значение: чин богослужения, жертвы, таинства.
«В богослужебном ритуале, естественно возникающем в каждой религии, символически переживается содержание мифа, догмат становится не формулой, но живым религиозным символом. Самое центральное место в культе занимают, конечно, таинства. Таинственный характер, согласно указанному, принадлежит, строго говоря, всему богослужению, однако эта таинственность сгущается и, так сказать, кристаллизуется в отдельных актах, которые и составляют таинства в собственном смысле» (Булгаков С. Н., 1994, с. 63).
Миф воплощается, прежде всего, в слове: «в начале бе Слово», что позволяет «настраивать» последующие мифы — создавать единый текст, включенный в историю и культуру общества: «Человеческую историю можно представить как историю сменяющихся знаковых систем. Это представление предполагает существование некоей исходной точки, первознака, архитипической схемы, которая обнаруживается, прежде всего, в ритуально-мифологических системах» (Евзлин, 1993, с. 209).
Совершенная определенность есть точка, и такой точкой можно считать имя Бога. Новые знаки (новые мифы) расширяют эту точку, конкретизируют ее и одновременно увеличивают ее «неопределенность». Так, например, «Св. Грааль является в мир как новый знак, новый энергетический принцип, творящий новую историю — историю Спасения — как новую знаковую систему. Новый знак преобразует старую "знаковую систему"»...
К заключенному в темнице Иосифу является Христос, передает ему сосуд, содержащий его кровь, и сообщает Иосифу «тайны Грааля».
В этой истории выделяются три основных момента:
1) тайны Грааля;
2) обстоятельства передачи этих тайн;
3) Грааль как центр Истории Спасения.
«Прообразом темницы Иосифа является гробница Христа. ...Темница, в которую заключен Иосиф, становится "местом откровения", местом "явления света во тьме", так же, как гробница Христа явилась "местом" максимального "сгущения" тьмы и последующего ее "прорыва" в Воскресении (смертью смерть поправ). Предсказание Иисусом своей смерти, близящейся победы над князем мира сего, и в особенности, последние и самые трагические слова на кресте "Боже Мой, Боже мой! для чего Ты меня оставил?", и еще более, сказанные во время гефсиманского моления, "да минует Меня чаша сия", свидетельствует о том, что весь путь Христа и его смерть были "подготовкой" к тайному деянию, которое было совершено в "последней" глубине тьмы, символизируемой гробницей. Движение, которое приводит к сгущению тьмы, вызвано явлением света, поскольку сама в себе тьма инертна, пассивна, недвижна, лишена вообще существования. Мифологические описания хаоса, первотьмы, воды подчеркивают, прежде всего, бесформенность этого первоэлемента, т. е. его нереальность. Воскресший Христос как бы переходит из глубины тьмы, прорывая ее, на периферию, символизируемую темницей Иосифа. Эта "периферия" соответственно "становится и центром хаотических, враждебных человеку сил", в данном случае темницей.
Явление Христа Иосифу в темнице можно представить как переход с архетипического уровня на исторический. Архетипическое деяние, с одной стороны, через апостолов, и с другой, через Иосифа и Грааль, становится конкретным историческим процессом, т. е. Историей Спасения. На архетипическом уровне тьма, сгущаясь, пытается затушить свет, т е. не допустить его "выход" — Воскрешение. На "историческом" победивший тьму свет своим первым появлением в мире производит "сгущение" тьмы и соответствующую поляризацию всех "размытых" в энтропическом процессе форм. Форма — энергетична. Поэтому истощение энергонапряженности должно необходимо приводить к "размыванию" формы, сливанию ее с первостихией. "Поляризация" в этом отношении означает восстановление расплывшихся форм, структурным принципом которых является бинарная противоположность. И в том и другом случае — архетипическом и "историческом" — "явление света во тьме" не может быть иным, как процессом сокрытым, недоступным и абсолютно непроницаемым для созерцания»,— таким образом трактует миф о тайнах Грааля М. Евзлин (1993, с. 230-231).
Следует отметить, что тексты, являющиеся точкой отсчета (например, Евангелия) внутренне противоречивы, что и является причиной многочисленных споров. На такого рода противоречия указывает Б. Рассел в работе «Почему я не христианин». Но прежде Рассел уточняет значение слова «христианин» (обозначает точку отсчета). Для него христианин — это не просто человек, старающийся вести добропорядочный образ жизни. Рассел называет два пункта, принятие которых совершенно обязательно для всякого, кто называет себя христианином. «Первый пункт— догматического порядка — заключается в том, что вы должны верить в бога и бессмертие. Если вы не верите в эти две вещи, то, по моему мнению, вы не вправе называться христианином. Во-вторых, как явствует из самого слова "христианин", вы должны разделять известного рода веру в Христа, ...в то, что Христос был если и не божественной личностью, то, по крайней мере, самым лучшим и мудрейшим из людей» (1987, с. 96).
С одной стороны Б Рассел считает, что «найдется очень много пунктов, в которых я соглашаюсь с Христом гораздо больше, чем люди, исповедующие христианство», и приводит следующие положения Евангелия от Матфея: «...не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую...»; «не судите, да не судимы будете»; «просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся»; «...если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим...».
С другой стороны, рассматривая вопрос о личности Христа в нравственном плане, Рассел замечает, что сам Иисус не всегда следовал собственным заповедям, хотя и был первым христианином (точкой отсчета). «В нравственном облике Христа имеется, на мой взгляд, один весьма серьезный изъян, и заключается он в том, что Христос верил в ад. Я не могу представить себе, чтобы какой-нибудь человек, действительно отличающийся глубокой человечностью, мог верить в вечную кару. А Христос, как он изображен в Евангелиях, несомненно, верил в вечное наказание, и мы неоднократно находим места, в которых он исполнен мстительной злобы против людей, не желавших слушать его проповеди,— отношение к инакомыслящим, которое отнюдь не является необычным у проповедников, но которое несколько умаляет величие такой исключительной личности, как Христос. Вы не обнаружите подобного отношения к инакомыслящим, например, у Сократа. Сократ относился к людям, не желавшим его слушать, добросердечно и снисходительно; и такое отношение представляется мне гораздо более достойным поведением для мудреца, чем гнев.
А в Евангелиях вы найдете, что Христос говорил: "Змии, порождения ехидны! Как убежите вы от осуждения в Геенну?" (Мф 23:33). Эти слова были обращены к людям, которые не приходили в восторг от его проповедей. Это никак нельзя, по-моему, признать наилучшим тоном, а в Евангелиях есть очень много подобных мест об аде. И, прежде всего, разумеется, известное место о прегрешении против святого духа: "...если же кто скажет на духа святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем" (Мф 12:32). Это место причинило миру неисчислимые страдания, ибо люди всех состояний и положений вбили себе в голову, что они совершили грех против святого духа, который не простится им ни в сем мире, ни в будущем. Я отнюдь, действительно, не думаю, чтобы человек, по своей природе наделенный в какой-то мере добротой, стал сеять подобные страхи и ужасы в нашем мире.
Далее Христос говорит: "Пошлет сын человеческий ангелов своих, и соберут из царства его все соблазны и делающих беззаконие и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов" (Мф 13:41-42); и он еще долго продолжает говорить относительно плача и скрежета зубов. Это повторяется во многих стихах, и для читателя становится совершенно очевидным, что Христос предвещает плач и скрежет зубовный не без некоторого удовольствия, иначе он не заводил бы об этом разговоров так часто. Затем все вы, конечно, помните место про овец и козлов; как он в свое второе пришествие собирается отделить овец от козлов и сказать козлам: "...идите от меня, проклятые, в огонь вечный..." (Мф 25:41). А далее он снова говорит: "И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает" (Мк 9:43-44). Эта тема тоже повторяется много раз. Я вынужден заявить, что вся эта доктрина, будто адский огонь является наказанием за грехи, представляется мне доктриной жестокости. Это доктрина, которая посеяла в мире жестокость и принесла для многих поколений человеческого рода жестокие муки, и Христос евангелий, если принять то, что рассказывают о нем его же собственные летописцы, несомненно, должен быть признан частично ответственным за это.
В евангелиях есть и другие, менее значительные вещи того же порядка. Возьмите странный рассказ про смоковницу, который меня самого всякий раз совершенно озадачивал. Вы помните, что случилось со смоковницей. "Он взалкал; и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней; но, придя к ней, ничего не нашел, кроме листьев; ибо еще не время было собирания смокв И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек! И... Петр говорит ему: Равви! посмотри, смоковница, которую ты проклял, засохла!" (Мк 1112-14, 21). Это действительно весьма странный рассказ, ибо дело происходило в такое время года, когда смоквы еще не созревают, и дерево было совершенно неповинным. Словом, я решительно отказываюсь признать, что в вопросах мудрости или в делах добродетели Христос занимает такое же высокое место, как некоторые другие люди, известные нам из истории. Мне думается, что я лично поставил бы Будду и Сократа в обоих этих отношениях выше Христа» (1987, с. 107-109).
И еще один фактор отмечает Б. Рассел в своем докладе: «Люди принимают религию из эмоциональных побуждений. Часто нас уверяют, что нападать на религию весьма пагубно, ибо религия делает людей добродушными. ...А я полагаю, что как раз те люди, которые придерживались христианской религии, и отмечались в большинстве своем вопиющей порочностью. Вы признаете, разумеется, тот любопытный факт, что, чем сильнее были религиозные чувства и глубже догматические верования в течение того или иного периода истории, тем большей жестокостью был отмечен этот период и тем хуже оказывалось положение дел. В так называемые века веры, когда люди действительно верили в христианскую религию во всей ее полноте, существовала инквизиция с ее пытками; миллионы несчастных женщин были сожжены на кострах как ведьмы; и не было такого рода жестокости, которая не была бы пущена в ход против всех слоев населения во имя религии» (там же, с. 109-110). «Религия основана, на мой взгляд, прежде всего, и главным образом на страхе. Частью это ужас перед неведомым, а частью... желание чувствовать, что у тебя есть своего рода старший брат, который постоит за тебя во всех бедах и злоключениях. Страх — вот что лежит в основе всего этого явления, страх перед таинственным, страх перед неудачей, страх перед смертью. А так как страх является прародителем жестокости, то неудивительно, что жестокость и религия шагали рука об руку. Потому что основа у них обеих одна и та же — страх» (с. 112).
Итак, все черты, отмеченные Б. Расселом, можно отнести и к суггестивной роли Божества: амбивалентность образа — сверхчеловеческая мощь и власть, но подверженность истинно человеческим слабостям, недосягаемая мудрость, непостижимое право карать или миловать. Тут же воздействие на эмоции, прежде всего, отрицательные (не случайно так мстителен всемогущий Бог, и вовсе не собирается подставлять обе щеки ударяющему, и судит, судит...). Страх нужен вере, иначе это уже не Божество, а чудак-Сократ, разгуливающий по улицам и болтающий доброжелательно с самыми разными людьми.
Нужен ли такой Бог? Да. Необходим Он означает и принадлежность к христианскому эгрегору, и наличие чувства защищенности, и обладание ангелом-хранителем. В той мере, в какой действия людей при наступлении событий, несущих трагические следствия, отрабатывались веками и тысячелетиями, «они как неотъемлемая часть передаваемого из поколения в поколение жизненного опыта становились привычкой, не требующей вмешательства сознания. Программа таких действий, "записанная" в памяти человека, уходит в подсознание, они совершаются как бы автоматически, с выключенным по отношению к ним сознанием» (Панов В. Г., 1992, с. 182).
Таким образом, вера в Бога, основанная на внедренном с помощью набора различных средств мифе, является тем же защитным механизмом от инстинкта страха, что и множество реакций, именуемых суевериями. «Умение совершать не контролируемые сознанием, подсознательные мгновенные действия особенно важно в экстремальных, угрожающих жизни ситуациях. По многим свидетельствам, страх ожидания опасных событий иногда переживается значительно острее, чем эти события.
Привычка вырабатывает стереотипы не только в умении совершать определенные телесные действия, но и в самом образе мыслей. Страх ожидания беды, неуверенность в завтрашнем дне может воскресить ушедшую в подсознание веру в существование могущественной сверхъестественной силы, способной при благосклонном отношении к судьбе человека устранить возможные неприятности. Но тем самым такая вера рождает возможность освобождения от животного инстинктивного чувства страха, в том числе страха за свою безопасность, страха перед собственной смертью. Она порождает надежду достичь непостижимого» (Панов В. Г., 1992, с. 183).
Как и в случае с другими мифами, христианство пытается ответить на ряд мировоззренческих вопросов с помощью посредника. И ответить эмоционально, используя такие особенности человеческого ума, как способность к воображению, озарению, интуитивным догадкам.
Эти посредники двойственны по природе, несут в себе «единство чувственного и сверхчувственного, естественного и сверхъестественного», что характерно «не только для христианства, но и для других религий и традиционных верований. Через посредство пророков, которые будучи людьми вместе с тем обладают чудотворной способностью слышать голос Бога, общаться с ним, простые смертные люди получают возможность узнавать о божественных установлениях, об угодных Богу нормах поведения в земной жизни, соблюдение которых обеспечит благосклонное отношение к ним в этой жизни и после перехода в загробный мир.
Представления о сверхъестественном общении шамана с духами умерших предков, о его способности выполнять роль "медиума", превращающего больного человека в здорового и т. п., широко распространены среди многих народов Африки, Северной и Восточной Азии, индейцев, эвенков и др. Аналогия между шаманом и средневековым алхимиком с его философским камнем (медиумом, медикаментом) напрашивается сама собой» (Панов В. Г., 1992, с. 171).
И здесь, безусловно, выигрывает посредник-человек (имяслов-ный) по сравнению с посредником-понятием, посредником-явлением или посредником-классом Попытка марксистов «предложить вместо религиозных представлений реальный, а не вымышленный путь преобразования общества, ведущий к достижению всеобщего благосостояния, лежала в общем русле стремления заменить вымышленного посредника объективно существующим. Таким посредником вместо смертью поправшего смерть богочеловека Иисуса Христа был провозглашен пролетариат» (там же, с. 177).
Но пролетариат — это нечто неопределенное, хотя и не менее страшное, судя по лозунгам типа «Если враг не сдается — его уничтожают».
Миф В. И. Ленина
Пролетариат, в конечном итоге, оказался только лишь движущей силой революции (по сути — пролетарская масса), а в истории остались вполне конкретные личности: вожди пролетариата В. И. Ленин, И. В. Сталин
Судя по воспоминаниям соратников, В И. Ленин задолго до 1917 г. начал заботиться о создании соответствующего собственного амбивалентного мифа. Так, Н. Валентинов в книге «Недорисованный портрет» (1993) отмечает следующие факты биографии и характера пролетарского лидера, описывая два особых психологических состояния Ленина: «Это — состояние "ража", бешенства, неистовства, крайнего нервного напряжения и следующее за ним состояние изнеможения, упадка сил, явного увядания, депрессии. Именно эти перемежающиеся состояния были характерными чертами его психологической структуры.
В "нормальном" состоянии Ленин тяготел к размеренной, упорядоченной жизни, без всяких эксцессов. Он хотел, чтобы она была регулярной, с точно установленными часами пищи, сна, работы, отдыха. Он не курил, не выносил алкоголя, заботился о своем здоровье, для этого ежедневно занимался гимнастикой. Он — воплощение порядка и аккуратности. Каждое утро, перед тем как начать читать газеты, писать, работать, Ленин, с тряпкой в руках, наводил порядок на своем письменном столе, среди своих книг. Плохо держащуюся пуговицу пиджака или брюк укреплял собственноручно, не обращаясь к Крупской. Пятно на костюме старался вывести немедленно бензином. Свой велосипед держал в такой чистоте, словно это был хирургический инструмент. В этом "нормальном" состоянии Ленин представляется наблюдателю трезвейшим, уравновешенным, "благонравным", без каких-либо страстей человеком, которому претит беспорядочная жизнь, особенно жизнь богемы...
Это равновесие, это "нормальное" состояние бывало только полосами, иногда очень кратковременными Он всегда уходил из него, бросаясь в целиком его захватывающие "увлечения". Они окрашены совершенно особым аффектом. В них всегда элемент неистовства, потери меры, азарта. Крупская крайне метко называла их "ражем" (как она говорила—"ражью"). В течение его ссылки в Сибирь можно хорошо проследить чередование разных видов ленинского "ража". Купив в Минусинске коньки, он и утром, и вечером бегает на реку кататься, "поражает" (слова Крупской) жителей села Шушенского "разными гигантскими шагами и испанскими прыжками». "Он любил с нами состязаться", —пишет Лепешинский. — "Кто со мною вперегонки?" И впереди всех несется Ильич, напрягающий всю свою волю, все свои мышцы, лишь бы победить, во что бы то ни стало и каким угодно напряжением сил. Другой "раж" —охотничий. Ленин обзавелся ружьем, собакой и до изнеможения рыщет по лесам, полям, оврагам, отыскивая дичь. Он отдается охоте, говорит тот же Лепешинский, с таким "пылом страсти", что в поисках дичи был способен пробегать в день "по кочкам и болотам сорок верст". Шахматы — третий "раж". Он мог сидеть за шахматами с утра до поздней ночи, и игра до такой степени заполняла его мозг, что он бредил во сне... Крупская слышала, как во сне он вскрикивал: "Если он конем пойдет сюда, я отвечу турой!"...
Подобного рода "раж", но еще с большим неистовством, он вносил и в свою общественную, революционную и интеллектуальную деятельность. В 1916 г. он писал Инессе Арманд: "Вот она судьба моя1 Одна боевая кампания за другой... это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, я все же не променял бы сей судьбы на 'мир' с пошляками".
Боевая кампания! Лучше и не скажешь. Боевая кампания против народников, кампания за организацию партии, установление в ней централизма, железной дисциплины, кампания за бойкот Государственной думы, за вооруженное восстание, кампания против "ликвидаторов" — меньшевиков, кампания за идеологическое истребление всех, не разделяющих воззрения диалектического материализма, кампания за поражение России в войну 1914-1917 гг., кампания за свержение Временного правительства, за захват власти, чтобы "или погибнуть или на всех парах устремиться вперед". Жизнь Ленина действительно прошла в виде кампаний, войны, для которой мобилизовались все его интеллектуальные и физические силы.
Чтобы осуществить свою мысль, свое желание, намеченную им цель очередной кампании, заставить членов его партии безоговорочно ей подчиниться, Ленин, как заведенный мотор, развивал невероятную энергию. Он делал это с непоколебимой верою, что только он имеет право на "дирижерскую палочку". В своих атаках, Ленин сам в том признался, он делался "бешеным". Охватившая его в данный момент мысль, идея, властно, остро заполняла его мозг, делала его одержимым. Остальные секторы психической жизни, другие интересы и желания в это время как бы свертывались и исчезали. В полосу одержимости перед глазами Ленина — только одна идея, ничего иного, одна в темноте ярко светящаяся точка, а перед нею — запертая дверь, и в нее он ожесточенно, исступленно колотил, чтобы открыть или сломать. В его боевых кампаниях врагом мог быть вождь народников Михайловский, меньшевик Аксельрод, партийный товарищ — Богданов, давно умерший, никакого отношения к политике не имеющий цюрихский философ Р. Авенариус. Он бешено их всех ненавидит, хочет им "дать в морду", налепить "бубновый туз", оскорбить, затоптать, оплевать. С таким "ражем" он сделал и Октябрьскую революцию, а чтобы склонить к захвату власти колеблющуюся партию, не стеснялся называть ее руководящие верхи трусами, изменниками и идиотами.
Грандиозные затраты энергии, требуемые каждой затеваемой Лениным кампанией, вызывая самопогоняние и беспощадное погоняние, подхлестывание других, его изнуряли, опустошали. За известным пределом исступленного напряжения его волевой мотор отказывался работать. Топлива в организме для него уже не хватало. После взлета или целого ряда взлетов "ража" начиналось падение энергии, наступала психическая реакция, атония, упадок сил, сбивающая с ног усталость. Ленин переставал есть и спать. Мучили головные боли. Лицо делалось буро-желтым, даже чернело, маленькие острые монгольские глаза потухали. ...Он был неузнаваем. Спасаясь от тяжкой депрессии, Ленин убегал отдыхать в какое-нибудь тихое безлюдное место, чтобы выбросить из мозга, хотя бы на время, вошедшую в него как заноза мысль; ни о чем не думать, главное, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. ...Он все время засыпал» (с. 142-143).
Амбивалентность личности и поступков В. И. Ленина (качество, необходимое Божеству) проявлялась по-разному. В частности, Н. Валентинов описывает следующие «странности»:
1. «Хотя Ленин давал самые детальные советы и даже директивы, как драться с царской полицией, бить шпионов, поджигать полицейские участки (см. его письмо от 29 октября 1905 года в своей комнате при Петербургском Комитете), никак нельзя себе представить, что лично он может все это проделывать. Этого величайшего революционера нельзя себе представить идущим во главе демонстрантов на бой с полицией или стоящим в первых рядах на баррикаде.
Почему? Потому ли, что у него не было личного мужества, или потому, что, по его убеждению, такие люди, как он, будучи призваны пост верховного главнокомандующего, не должны заниматься тем, что делают простые солдаты?
Л. Троцкий, которому, конечно, бросалась в глаза эта загадка Ленина, разрешил ее следующим противоположением: "Либкнехт был революционером беззаветного мужества... Соображения собственной безопасности были ему совершенно чужды... Наоборот, Ленину всегда была в высшей степени свойственна забота о неприкосновенности руководства. Он был начальником генерального штаба и всегда помнил, что на время войны он должен обеспечить главное командование".
Этой в высшей степени заботой охранить в своем лице от какого-либо риска "неприкосновенность руководства", нужно думать, объясняется, например, и то происшествие с Лениным в январе 1919 года, в котором он, по мнению многих, обнаружил ''поразительную трусость" Ленин со своей сестрой Марией Ильиничной выехал вечером 19 января на автомобиле из Кремля, чтобы навестить в Сокольниках Крупскую, которая после болезни отдыхала там, в доме лесной школы, и принять там участие в детском празднике "Новогодней елки" В пути на них — это было тогда в Москве почти обычным, бытовым явлением — напали бандиты Ленина сопровождал телохранитель в лице чекиста Чебанова. Но сей муж так растерялся, что не оказал бандитам ни малейшего сопротивления. Никакого мужества не проявил и Ленин, хотя в кармане его пальто под рукой находился заряженный револьвер. Рисковать собою Ленин не пожелал. Он беспрекословно вышел из автомобиля, дал себя обыскать, ни слова ни говоря, отдал бандитам паспорт, деньги, револьвер и в придачу автомобиль, на котором бандиты укатили
Товарищи Ленина, из его же рассказов видевшие, что он имел полную возможность стрелять и одним выстрелом разогнать нападающих, удивлялись, почему же он не стрелял? Ленину эти вопросы и удивления так надоели, что в одну из своих статей он вставил следующий пассаж: "Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами Компромисс налицо, несомненно. 'Do ut des' ('даю' тебе деньги, оружие, автомобиль, чтобы ты дал мне возможность уйти подобру-поздорову) Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс 'принципиально недопустимым'..."
В переводе на другой язык это означает, бросьте говорить глупенькие речи о храбрости. Мудрость вождя революции и государства заключается в том, что, не поддаваясь рефлексам, он должен уметь уходить "подобру-поздорову" из опасности » (с 275-276)
2. Политика «кнута и пряника» по отношению к соратникам-«Психологию большевистской публики Ленин превосходно знал, он обладал для этого особым чутьем. Он считал, что беспощадными, со ссылкой на Маркса, ударами по черепу можно у настоящего большевика изгнать всякие ереси и уклоны и тем восстановить идейное единство его партии Как нужно действовать по отношению к партийцам, делающим попытки не следовать за его идейными директивами, он поведал однажды Инессе Арманд, с которой был наиболее откровенен Говоря о политике с Ю Пятаковым и Е Бош, он писал к Арманд- "Тут дать 'равенство' поросятам и глупцам — никогда! Не хотели учиться мирно и товарищески, так пеняйте на себя. (Я к ним приставал, вызывая беседы об этом в Берне, воротили нос прочь' Я писал им письма в десятки страниц, в Стокгольм воротили нос прочь! Ну, если так, проваливайте к дьяволу Я сделал все возможное для мирного исхода Не хотите — так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом Так и только так надо действовать)".
Опыты 1908-1914 годов, да и позднейшие, вполне подтвердили его убеждение. Метод "мордобития" и "шельмования" он применил ко всем против него бунтующим, к группе на Капри у М. Горького, к группе школы в Болонье, к группе "Вперед" в Париже и т д , и все эти большевистские группы с "уклонами" под его ударами, в конце концов, развалились, и их участники, за исключением очень немногих (непокоренным из видных большевиков оказался лишь Богданов), возвращались в "отчий дом", где Ленин радушно принимал покаявшихся, предавая полному забвению их бунт и, точно ничто не произошло, восстанавливал с ними нормальные личные отношения» (с 294-295).
3 Амбивалентное отношение к людям вообще- «Ленин с детских лет был "командиром" С 1890 года за ним и около него уже целая политическая свита. В течение своей жизни он был в хороших отношениях, по меньшей мере, с сотней лиц, но только с двумя — с Мартовым и Кржижановским — на очень короткое время был на "ты". Вне политического и теоретического единомыслия, вне деловых отношений у него ни с кем, кроме родных, особенно с сестрой Маняшей, не было прочного душевного, эмоционального контакта. Строжайшее правило, которое сформулировал себе Ленин осенью 1900 года, после глубоко потрясшего его столкновения с Плехановым: "...надо ко всем людям относиться без сентиментальности, надо держать камень за пазухой" — осталось у него на всю жизнь, он всегда был настороже. Всегда недоверчив. Всегда с опаской следил, нет ли у его окружения, его товарищей каких-либо уклонов от системы идей, им разделявшихся. Его ожесточенная борьба на II съезде партии в 1903 году за такой, казалось бы, пустяк, как "параграф 1-й" устава партии (определение о принадлежности к партии), не может быть понята, если не знать, что он хотел в формах организации установить "осадное положение" (его слова), не позволяющее проявляться в партии никаким уклонам.
Несмотря на его глубочайшее недоверие к людям, к нему тянулась масса людей: он, несомненно, обладал неким таинственным магнитом. Бухарин даже говорит — "исключительным обаянием".
После Октября 1917 года за этим притяжением к Ленину — если в нем покопаться поглубже — стояло чувство благодарности к тому, кто вытащил из низов наверх тысячи самых маленьких людей и в качестве членов господствующей партии поставил на важные посты управления государством.
Расходясь с кем-либо теоретически или политически, Ленин обычно порывал с ним всякие личные отношения. "Все, уходящие от марксизма, мои враги, руку им я не подаю, и с филистимлянами за один стол не сажусь", — сказал он мне в конце нашей последней встречи.
Моральными качествами своих товарищей Ленин никогда не интересовался. Кржижановский рассказывает, что в Сибири, когда в присутствии Ленина о ком-нибудь говорили: "он хороший человек" , Ленин всегда насмешливо спрашивал: "А ну-ка скажите, что такое хороший человек?" По словам того же Кржижановского, он с полнейшим равнодушием относился к указанию, что "то или иное лицо грешит по части личной добродетели, нарушая ту или иную заповедь праотца Моисея". Ленин в таких случаях... говорил: "Это меня не касается, это Privatsache" (частное дело), или "на это я смотрю сквозь пальцы".
Относясь индифферентно к морали, Ленин под "хорошим человеком" разумел выдержанного марксиста, ценного, на взгляд Ленина, партийца, революционного боеспособного человека, очень полезного его партии, а потом, после 1917 года, нужного и полезного руководимому Лениным государству» (с. 356-257).
Например, «А Д. Цурюпа, бывший вместе с Рыковым и Каменевым главным помощником Ленина в последние годы его жизни, часто болел и все-таки продолжал работать. Ленин, видя, что такая работа через силу не может продолжаться и окончательно выведет из строя этого ценнейшего работника, прислал ему следующую записку: "Дорогой Александр Дмитриевич! Вы становитесь совершенно невозможны в обращении с казенным имуществом. Предписание: три недели лечиться!.. Ей-ей, непростительно зря швыряться слабым здоровьем. Надо выправиться!"
Термин на протяжении лет меняется: удостаивающееся внимания лицо называется то "партийным имуществом", то "казенным имуществом", но суть отношения к человеку остается одной и той же. Не нужно апеллировать к товарищеским чувствам или сочувствию к болеющему человеку, раз забота о нем диктуется в глазах Ленина гораздо более важным мотивом... Смотря на Самойлова, Цурюпу и многих других, как на партийное, казенное имущество, подлежащее бережению и заботам, Ленин, с утилитарной и потусторонней точки зрения и с теми же практическими выводами, смотрел и на самого себя: он тоже был партийным, казенным имуществом, притом самым ценным из всех подобных имуществ, принадлежащих коллективу. В этом пункте грубейшая утилитарная самооценка Ленина переплеталась с грубо атеистической по внешним признакам, а по своей натуре религиозной верой в свою предназначенность — быть орудием свершения великих исторических целей» (с. 358-359).
4. Нескрываемая меркантильность (странная «хитреца Василия Шуйского»): «Хитрые люди о своей хитрости не говорят, ее прячут, а Ленин открыто преподавал своим товарищам: нужно уметь идти на "всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытия правды". У него это логически связывается с убеждением — цель оправдывает всякие средства, а такое убеждение он усвоил от Чернышевского еще в Кокушкине в 1988 году. В область денежных дел Ленин всегда вносил "хитрецу", "умолчание", "сокрытие правды", и эти приемы, в деликатной форме, он допускал и в сношениях с родными. Во времена "Искры" (1901-1903 годы), с целью побудить товарищей "тащить" со всех сторон деньги в партийную кассу, Ленин, скрывая правду, пугал их, что касса пуста ("жить нечем") и "Искра" накануне финансового краха...
Оригинальность Ленина в том, что в его самооценке отсутствовало столь обычное и у многих больших людей мелкое самолюбие, самолюбование. А всего этого было изрядное количество, например, в Троцком, после Ленина виднейшей фигуре Октябрьской революции. Троцкому не было и 48 лет, когда он начал писать автобиографию, с тщеславием рассказывать о своей жизни и совершенных в ней революционных подвигах.
Ничего подобного этому тщеславию не было у Ленина, но у него было нечто другое и неизмеримо большее. Он непоколебимо верил, что в нем олицетворяется идея и участь Великой Революции, что только он один обладает верным знанием, как вести революцию, обеспечить ей успех, и поэтому-то ему, всевидящему водителю, нужно сохранять и оберегать свою жизнь.
Вопросом — почем)' "только он один" обладает безошибочным знанием — Ленин вряд ли когда занимался. Вера в свою избранность и предназначенность вошла в него с давних пор и по своей психологической сути она подобна вере, что жгла душу Магомета, когда тот гнал арабов на завоевание мира. При всем своем грубом материализме и воинствующем атеизме — Ленин все-таки своеобразный религиозный тип. На поддержку себя он смотрел как на поддержку революции, а при таком понимании — цель оправдывала все средства и, следовательно, хитрости, сокрытие правды, умолчания, слезливые или пугающие письма (гибну! жить нечем! тащите побольше денег!) делались приемами законными, естественными, не могущими вызывать никакого осуждения» (с. 352-353).
Так же амбивалентен В. И. Ленин и в ряде других проявлений. «Если бы заснять фильм из повседневной жизни эмигранта Ленина в пределах его правил, привычек, склонностей,— получилась бы картина трудолюбивого, уравновешенного, очень хитрого, осторожного, без большого мужества, трезвейшего, без малейших эксцессов мелкого буржуа.
Однако это только одна половина Ленина. А вот если бы параллельно с первым, "немым" фильмом, заснять другой, с записью звуковой, передающей то, что проповедует Ленин, то, что чистенько, аккуратненько он заносит на бумагу (без писания, сводящегося к наставлениям, команде, приказам, директивам,— он не мог бы жить), предстанет феномен, бьющий своей противоречивостью. Этот трезвый, расчетливый, осторожный, уравновешенный мелкий буржуа далек от уравновешенности. Он считает себя носителем абсолютной истины, он беспощаден, он хилиаст. Он способен доводить свои увлечения до ража, от одного ража переходить к другому, загораться испепеляющей его самого страстью, заражаться слепой ненавистью, заряжаться таким динамитом, что от взрыва его в октябре 1917 года будут сдвинуты с места все оси мира. Две души, два строя психики, два человека — в одной и той же фигуре. Как Фауст Гете, он мог бы сказать о себе: Но две души живут во мне. И обе не в ладах друг с другом.
Возвращаясь из эмиграции и подъезжая 16 апреля 1917 года к Петрограду, Ленин, волнуясь, спрашивал: "Арестуют ли нас по приезде?" Это — одна ипостась Ленина.
Двадцать минут спустя, после торжественного его приема на вокзале представителями Совета рабочих и солдатских депутатов, Ленин несся на броневике через весь Петроград к дворцу Кшесин-ской, ставшего помещением Центрального Комитета большевиков, бросая встречным толпам: "Да здравствует мировая социалистическая революция!" Это — другая ипостась Ленина.
От одной души пойдет НЭП и завещание Ленина — "надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед..." От другой — Октябрьская революция и хили-астические видения кровавой мировой коммунистической революции» (с. 276-277).
Амбивалентный образ вождя-Божества создавался и при помощи других средств.
«Так, В. И. Ленину нравилось, когда его именовали Стариком: "Старик мудр, —говорил Красиков, —никто до него так тонко, так хорошо не разбирал детали, кнопки и винтики механизма русского капитализма".
"Старик наш мудр", —по всякому поводу говорил Лепешин-ский. При этом глаза его делались маслянисто-нежными, и все лицо выражало обожание. Именование "Стариком", видимо, нравилось Ленину. Из писем, опубликованных после его смерти, знаем, что многие из них были подписаны: "Ваш Старик", "Весь ваш Старик".
Приняв это с Востока, русская церковь с почтением склонялась перед образом монаха — старца, святого и одновременно мудрого, постигающего высшие веления Бога, подвизающегося "в терпеньи, любви и мольбе". В "Братьях Карамазовых" монах Зосима мудр не потому только, что стар, а "старец" потому, что мудр. "Старец" не возрастное определение, а духовно-качественное. Именно в этом смысле Чернышевский называл Р. Овэна "святым старцем". И когда Ленина величали "стариком", это, в сущности, было признанием его "старцем", т. е. мудрым, причем с почтением к мудрости Ленина сочеталось какое-то непреодолимое желание ему повиноваться» (с. 54).
В партии Ленин считался не подлежащим никакой критике «партийным божеством». А. Н. Потресов, еще с 1894 г. знавший Ленина, вместе с ним организовавший и редактировавший «Искру», позднее, в течение первой и второй революции ненавидевший Ленина, познавший в годы его диктаторства тюрьму, нашел в себе достаточно беспристрастности, чтобы спустя 3 года после смерти Ленина, написать о нем следующие строки: «...никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот на первый взгляд такой невзрачный и грубоватый человек, по видимости не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным. Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей; я бы сказал — господства над ними. Только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, вливающего фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя. Эта своего рода волевая избранность Ленина производила когда-то и на меня впечатление» (С. 55-56).
Ленин очень любил пение: «Присяжным певцом при Ленине был Гусев. В течение января и февраля, до момента, когда Ленин весь ушел в писание "Шаг вперед, два шага назад", Гусев постоянно пел на раутах, еженедельно происходивших у Ленина с целью укрепления связи между большевиками Женевы» (с. 57). Избранность и «большевистская» божественность проявлялись у Владимира Ильича в выборе допускаемых к нему товарищей. «У Ленина, несомненно, существовала какая-то система, постороннему не всегда понятная. Например, Красиков мог приходить к Ленину свободнее, чем Гусев, Ольминский, Мандельштам или Лепешинский, но так было не всегда. Иногда тому же Красикову говорилось, что "Владимира Ильича нет дома", а между тем у него в это время сидел Гусев. Такой отбор, мне кажется, находился в связи с тем, что по интересующему в данный день или неделю вопросу могло Ленину принести то или иное лицо. В такой момент это лицо для него делалось нужным и интересным, а все другие— обременительными и ненужными. Ленин не любил сообщать, кто у него бывал, кого он видел и даже с кем он гулял, а узнавая от посещавших его товарищей какую-либо новость или сплетню (до них он был очень охоч), редко указывал другим, от кого он их слышал. "От кого я слышал эту новость? Сорока на хвосте принесла". Такой ответ я трижды получал от него.
В допуске к нему партийных товарищей у Ленина, по видимому, играл роль еще и такой мотив: он чурался скучных, очень мрачных и бесстрастных людей. О Мандельштаме он сказал: "Это очень хороший человек, т. е. честный и полезный партии революционер, беда только, но это уже относится к области личных отношений, он скучен, как филин, смеется раз в год, да и то неизвестно по какому поводу". Если можно так выразиться, он любил страстных (вернее, пристрастных) и веселых революционеров. Нужно думать, что по этой причине имел у него такой успех приехавший в Женеву в конце 1904 г. А. В. Луначарский (будущий народный комиссар просвещения), бывший действительно блестящим и веселым человеком, угощавшим Ленина фонтаном остроумных речей и разных анекдотов» (Валентинов, 1993, с. 34).
Недоверчивость к товарищам, скрытность, интерес к сплетням, контроль над всей информацией (особенно по поводу личной жизни) — это тоже черты вождя Ленина. Имея в виду осуществленный диалог В. И. Ленина с обществом, часть которого пошла за ним (и победила!), особенно интересна творческая часть его жизни, то, каким образом вождь порождал свои тексты: «Когда Ленин писал какую-нибудь простую статью, а таких, причем очень скверно, безвкусно и безстильно написанных, у него множество, он делал это очень быстро во всякой обстановке. Для этого нужна была только бумага, чернила и перо. Когда речь заходила о более сложной вещи, в которой нужно было связать и тщательно продумать основные мысли, найти им подходящую литературную форму, он обычно долго ходил по комнате и про себя конструировал фразы, выражающие его главные мысли. После многих повторений шепотом таких мыслей, установив их внешнее выражение, он принимался писать. Но при некоторых работах одного шепота Ленину было недостаточно. Ему нужно было кому-то не шепотом, а уже громко разъяснить, сказать, что он пишет, какие мысли защищает. В процессе говорения и "громкоговорения", прислушиваясь к нему, Ленину, видимо, удавалось лучше уточнить им защищаемые мысли и лучше подыскать для них слова, формы, выражения. — Главная часть творчества Ильича, — рассказывала Крупская, — происходила на моих глазах. В Сибири, прежде чем писать брошюру "Задачи русских социал-демократов", он всю ее мне рассказал. За некоторые для него интересные главы "Развития капитализма" он не брался, пока не изложит мне их основные мысли. Содержание "Что делать?" Ильич устанавливал про себя шепотком, все время прохаживаясь по комнате. А после этой предварительной работы, уже с целью лучшей отделки мыслей, он их громко выговаривал. Прежде чем писать, Ильич все главы книжки "Что делать?" одна за другой мне "проговорил". Он любил это делать во время прогулок в Мюнхене, а чтоб никто ему не мешал, мы выходили за город. Тем же приемом, т. е. сначала подготовкой шепотом, а потом говорением, составлены и другие работы, например "Гонители земства и Анни-балы либерализма"» (Валентинов, 1993, с. 139).
Таким же образом, сначала шепотом, потом говорением и громкоговорением, затем — написанием, передавалась информация, сформировавшая в массовом сознании образ великого вождя, мудрого Ленина. Называясь атеистом и будучи глубоко верующим в свою избранность, уверенным в своем мессианстве, Ленин создал амбивалентный, а потому очень живучий миф: «Ленин и теперь живее всех живых: наше знание, сила и оружие». С этим мифом гармонировал соответствующий ленинский культ: уставы партии, гимны, материалы партийных съездов и постановления можно отнести к литургическому творчеству; иконография была представлена многочисленными изображениями В. И. Ленина на холстах, в мраморе, бронзе, в тенденциозных фильмах и пьесах; к символическим теургическим действам можно отнести гимн партократическои верхушки, таинства съездов, действа первомайских и октябрьских демонстраций. Добавим к этому соответствующий язык: обилие аббревиатур (РКП(б), ВЧК, КПСС, ВЦСПС), слова с негативной семантикой и фоносемантикой1 буржуй, гидра, Гапонщина, каратель, кулак, мурло (мещанина). В общем, перед нами образ человека — антитезы мудрого и вспыльчивого, щедрого и скуповатого в мелочах, отчаянно-смелого в мыслях и трусливого в жизни. В общем, такого, как «великий человек толпы» Ф. Ницше: «Легко дать рецепт того, что толпа зовет великим человеком. При всяких условиях нужно доставлять ей то, что ей весьма приятно, или сначала вбить ей в голову, что то или иное было бы приятно, и затем дать ей это. Но ни в коем случае не сразу; наоборот, следует завоевывать это с величайшим напряжением, или делать вид, что завоевываешь. Толпа должна иметь впечатление, что перед ней могучая и даже непобедимая сила воли; или, по крайней мере, должно казаться, что такая сила существует. Сильной волей восхищается всякий, потому что ни у кого ее нет, и всякий говорит себе, что, если бы он обладал ею, для нее и для его эгоизма не было бы границ. И если обнаруживается, что такая сильная воля осуществляет что-либо весьма приятное толпе, вместо того чтобы прислушиваться к желаниям своей алчности, то этим еще более восхищаются и с этим поздравляют себя. В остальном такой человек должен иметь все качества толпы: тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен. Итак, пусть он будет насильником, завистником, эксплуататором, интриганом, льстецом, пролазой, спесивцем — смотря по обстоятельствам» (1990, т. 1, с. 439). Именно таким человеком-легендой и был великий вождь пролетариата. Поэтому и покоится товарищ Ленин в мавзолее, будучи атеистом и «самым человечным человеком», а к покрытым временной пылью трудам его вновь и вновь будут возвращаться удивленные потомки...
Миф Гитлера
«В древних буддийских документах получила прекрасное выражение мысль, что критическая самооценка и связанная с ней способность проводить различие между истинным и ложным являются существенными элементами религиозной установки» (Фромм, 1990, с" 278).
В отличие от В. И. Ленина, Адольф Гитлер был более последовательной в приверженности злу личностью. Тем не менее, в фактах их биографии было много общего. Обратимся к труду Э. Фромма «Адольф Гитлер — клинический случай некрофилии» (1994): во всех его чертах отчетливо проявлялась страсть «к разрушению. Однако ни миллионы немцев, ни политики всего мира не смогли этого увидеть. Наоборот, они считали его патриотом, который действует из любви к родине, немцы видели в нем спасителя, который избавит страну от унижений Версальского договора и от экономической катастрофы, великого зодчего новой, процветающей Германии. Как же могло случиться, что немцы и другие народы мира не распознали под маской созидателя этого величайшего из разрушителей? На это было много причин. Гитлер был законченным лжецом и прекрасным актером. Он заявлял о своих миролюбивых намерениях и после каждой победы утверждал, что, в конечном счете, все сделает во имя мира. Он умел убеждать — не только словами, но и интонацией, ибо в совершенстве владел своим голосом. Но таким образом он лишь вводил в заблуждение своих будущих врагов» (с. 347). Э. Фромм отмечает следующие черты характера А. Гитлера:
1. Садо-мазохистский авторитарный тип личности: «Все, что писал и говорил Гитлер, выдает его стремление властвовать над слабым. Вот, например, как он объясняет преимущества проведения массовых митингов в вечернее время: "По утрам и даже в течение дня человеческая воля гораздо сильнее сопротивляется попыткам подчинить ее другой воле и чужим мнениям. Между тем вечером люди легче поддаются воздействию, которое оказывает на них более сильная воля. В самом деле, каждый митинг — это борьба двух противоположных сил. Ораторский дар, которым обладает более сильная, апостольская натура, в это время дня сможет гораздо легче захватить волю других людей, испытывающих естественный спад своих способностей к сопротивлению, чем это удалось бы сделать в другое время с людьми, еще сохраняющими полный контроль над энергией своего разума и воли".
2. Вместе с тем, со свойственной ему мазохистской покорностью, он считал, что действует, подчиняясь высшей силе, будь то провидение или биологические законы: "Все, чего они (массы) хотят, это чтобы победил сильный, а слабый был уничтожен или безжалостно подавлен".
3. Нарциссизм. Он интересовался только собой, своими желаниями, своими мыслями. Он мог до бесконечности рассуждать о своих идеях, о своем прошлом, своих планах. Мир был для него реальным лишь в той мере, в какой он являлся объектом его теорий и замыслов. Люди что-нибудь для него значили, только если служили ему или их можно было использовать. Он всегда знал все лучше других. Такая уверенность в собственных идеях и построениях — типичная примета нарциссизма в его законченном виде.
4. Уход от реальности. В своих суждениях Гитлер опирался в основном на эмоции, а не на анализ и знание. Вместо политических, экономических и социальных факторов для него существовала идеология. Он верил в идеологию, поскольку она удовлетворяла его эмоционально, а потому и в факты, которые в системе этой идеологии считались верными.
5. Абсолютное отсутствие способности любить, дарить тепло и сопереживать. С людьми он всегда был холоден и соблюдал дистанцию. На протяжении всей жизни рядом с ним не было никого, кого он мог бы назвать своим другом. Он всегда был скрытным одиночкой — и в те времена, когда рисовал открытки в Вене, и тогда, когда стал фюрером рейха. Шпеер говорил о его "неспособности к человеческим контактам". Но Гитлер и сам сознавал свое полное одиночество и был убежден, что единственное, что притягивает к нему людей, это его власть. Его друзьями были собака и женщина, которых он никогда не любил и не уважал, но держал у себя в подчинении. Благородные человеческие чувства у Гитлера отсутствовали. Нежность, любовь, поэзия были чужды его натуре. На поверхности он был вежлив, обаятелен, спокоен, корректен, дружелюбен, сдержан. Роль этой весьма тонкой оболочки состояла в том, чтобы скрывать его подлинные черты» (Фромм, 1994, с. 349-352). К числу его очевидных способностей относилась способность к внушению, способность производить впечатление на людей и убеждать.
Способность Гитлера влиять на людей имела несколько корней: 1. Магнетизм, источником которого, по мнению большинства авторов, были его глаза. Описано много случаев, когда люди, относившиеся к нему с предубеждением, внезапно меняли свою точку зрения после его прямого взгляда. Вот как вспоминает о своей встрече с Гитлером профессор А. фон Мюллер, читавший в Мюнхене курс истории для солдат по ведомству разведки и контрразведки. «Закончив свою лекцию, я натолкнулся в опустевшем зале на небольшую группу, заставившую меня остановиться. Слушатели стояли, как будто загипнотизированные человеком, без остановки говорившим странным гортанным голосом и со все возрастающим возбуждением. У меня возникло странное чувство, что возбуждение его слушателей тоже все время росло, и это, в свою очередь, придавало дополнительную силу его голосу. Я увидел бледное, худое лицо... с коротко подстриженными усиками и огромными бледно-голубыми сверкающими и в то же время холодными глазами фанатика». Э. Фромм объясняет магнетизм Гитлера тем, «что у людей с сильно развитым нарциссизмом часто наблюдается специфический блеск в глазах, создающий впечатление сосредоточенности, целеустремленности и значительности (как бы не от мира сего). В самом деле, порой бывает нелегко различить по выражению глаз человека духовно развитого, почти святого и человека, страдающего сильным нарциссизмом, по сути полусумасшедшего. Единственным эффективным критерием является в таком случае присутствие (соответственно — отсутствие) теплоты во взгляде. Но все свидетели сходятся в том, что глаза Гитлера были холодными — как было холодным и выражение его лица в целом — и что ему вообще были чужды какие-либо теплые чувства. Эта черта может отталкивать, но может быть и источником магнетической силы. Лицо, выражающее холодную жестокость, вызывает страх. Но некоторые страху предпочитают восхищение. Здесь лучше всего подойдет слово "трепет": оно абсолютно точно передает возникающие в такой ситуации смещение чувств. Трепет соединяет в себе ужас и благоговение. (Такое же двойственное значение имеет на иврите слово "норах". В иудейской традиции им обозначается атрибут Бога, выражающий архаическую установку сознания, в которой одновременно присутствуют ужас и восхищение — страх Господень)» (Фромм, 1994, с. 356-357).
2. Непоколебимая уверенность в своих идеях — еще один фактор, объясняющий суггестивные способности Гитлера. В обстановке социальной и политической неопределенности, как это было в Германии в 20-е годы, люди обращают свои взоры к фанатику, умеющему ответить на все вопросы, и готовы объявить его «спасителем».
3. Простота слога. Он никогда не утруждал слушателей тонкостями интеллектуальных или моральных суждений. Он брал факты, подтверждавшие его тезис, грубо лепил их один к другому и получал текст вполне убедительный, по крайней мере, для людей, не отягощенных критической способностью разума.
4. Блестящие актерские способности. Он умел очень тонко передавать мимику и интонацию самых различных типажей. Он в совершенстве владел голосом и свободно вносил в свою речь модуляции, необходимые для достижения нужного эффекта. Обращаясь к студентам, он бывал спокойным и рассудительным. Одна манера речи предназначалась у него для общения с грубоватыми старыми мюнхенскими дружками, другая — для разговора с немецким принцем, третья — для бесед с генералами. Он мог устроить гневную сцену, желая сломить неуступчивость чехословацких или польских министров, а, принимая Чемберлена, мог быть предупредительным и дружелюбным хозяином.
5. Приступы гнева. Внезапные вспышки гнева сыграли большую роль в формировании ходячего стереотипа, который был особенно распространен за пределами Германии и изображал фюрера как вечно разгневанного человека, орущего, не владеющего собой. Гитлер был в основном спокойным, вежливым и сдержанным. Вспышки гнева, хотя и довольно частые, были все-таки в его поведении исключением. Эти приступы случались в ситуациях двух типов: а) во время его выступлений, особенно под конец. Ярость его была при этом совершенно подлинной, не наигранной, ибо ее питала настоящая ненависть и страсть к разрушению, которым он давал свободно излиться в какой-то момент своей речи. Именно подлинность делала его гневные тирады столь убедительными и заразительными. Но, будучи подлинными, они отнюдь не были бесконтрольными. Гитлер очень хорошо знал, когда приходило время подстегнуть эмоции слушателей, и только тогда открывал плотину, которая сдерживала его ненависть; б) во время бесед вспышки ярости его были совсем другими. Они были сродни капризам шестилетнего ребенка. Своими вспышками Гитлер наводил страх на собеседников, но он был в состоянии их контролировать, когда это было необходимо.
6. Исключительная память. «Известно, что Гитлер легко запоминал цифры и технические детали. Он мог назвать точный калибр и дальность любого оружия, количество подводных лодок, которые находятся в данный момент в плавании или стоят в гавани, и множество других подробностей, имевших значение для ведения войны. Неудивительно, что его генералы бывали искренне поражены глубиной его знаний, хотя в действительности это было только свойство механической памяти» (Фромм, 1994, с. 359). «Как показывает внимательное изучение "Застольных бесед", речей Гитлера и "Майн кампф", он был жадным читателем и обладал способностью отыскивать и запоминать факты, чтобы затем использовать их при любой возможности, подкрепляя свои идеологические посылки. Если попытаться объективно взглянуть на "Майн кампф", мы едва ли сможем квалифицировать его как труд, написанный действительно эрудированным человеком. Это скорее умно — и очень недобросовестно — состряпанный пропагандистский памфлет. Что же касается его речей, го, несмотря на их потрясающую эффективность, они были произведениями уличного демагога, но не образованного человека. "Застольные беседы" демонстрируют его талант в искусстве вести разговор. Но и в них он предстает перед нами как одаренный, но поверхностно образованный человек, не знавший ничего досконально. Это был человек, который, перескакивая из одной области знаний в другую, ухитрялся, благодаря своей удивительной памяти, выстраивать более или менее связные цепочки фактов, специально выуженных из различных книг. Порой он допускал грубейшие ошибки, свидетельствующие о недостатке фундаментальных знаний. Но время от времени ему удавалось удивлять своих слушателей» (там же, с. 360).
7. Маскировка. «Этот терзаемый страстями человек был дружелюбным, вежливым, сдержанным и почти застенчивым. Он был особенно обходительным с женщинами и никогда не забывал послать им цветы по случаю какого-нибудь торжества. Он ухаживал за ними за столом, предлагал пирожные и чай. Он стоял, пока не садились его секретарши» (Фромм, 1994, с. 363). «Роль дружелюбного, доброго, чуткого человека Гитлер умел играть очень хорошо. И не только потому, что он был великолепным актером, но и по той причине, что ему нравилась сама роль. Для него было важно обманывать свое ближайшее окружение, скрывая всю глубину своей страсти к разрушению, и, прежде всего, обманывать самого себя» (там же, с. 364).
8. Недостаток воли. «Слабость воли Гитлера проявлялась в его нерешительности. Многие из тех, кто наблюдал его поведение, отмечают, что в ситуации, требующей принятия решения, его вдруг начинали одолевать сомнения. У него была привычка, свойственная многим слабовольным людям, дожидаться в развитии событий такого момента, когда уже не надо принимать решения, ибо его навязывают сами обстоятельства. Гитлер умел манипулировать обстоятельствами, чтобы нагнетать обстановку. Таким образом, мобилизуя всю свою изощренную технику самообмана, он избегал необходимости принимать решения. Избрав же ту или иную линию, Гитлер проводил ее с непоколебимым упорством, которое можно было бы назвать "железной волей"».
Нарушенное чувство реальности. Мир фантазии был для него более реальным, чем сама реальность. «Люди тоже не были для него реальными. Он видел в них только инструменты. Но настоящих человеческих контактов у него не было, хотя порой он бывал достаточно проницательным. Впрочем, не будучи в полной мере реалистом, он в то же время не жил целиком и в мире фантазии. Его мир складывался из реальности и фантазий, смешанных в определенной пропорции: здесь не было ничего до конца реального и ничего до конца фантастического. В некоторых случаях, особенно когда он оценивал мотивы своих противников, он бывал удивительным реалистом. Он почти не обращал внимания на то, что люди говорили, и принимал во внимание только то, что считал их подлинными (даже не всегда осознанными) побуждениями» (там же, с. 368-369).
Миф Гитлера формировался различными способами. В «Застольных разговорах» приводится один из рассказов фюрера о его политической борьбе: «Уже в начале политической деятельности он заявил, что главное не в том, чтобы привлечь на свою сторону жаждущее лишь порядка и спокойствия бюргерство, чья политическая позиция продиктована, прежде всего, трусостью, но в том, чтобы воодушевить своими идеями рабочих. И все первые годы борьбы ушли на то, чтобы привлечь рабочих на сторону НСДАП. При этом использовались следующие средства:
1. Подобно марксистским партиям, он также распространял политические плакаты огненно-красного цвета.
2. Он использовал для пропаганды грузовики, причем они были сплошь оклеены ярко-красными плакатами, увешаны знаменами, а его люди с них хором выкрикивали лозунги.
3. Он позаботился о том, чтобы все сторонники Движения приходили на митинги без галстуков и воротничков и не особенно принаряжались, дабы тем самым вызвать доверие к себе простых рабочих.
4. Буржуазные элементы, которые — не будучи истинными фанатиками его идей — хотели примкнуть к НСДАП, он стремился отпугнуть громкими выкриками пропагандистских лозунгов, неопрятной одеждой участников митингов и тому подобными вещами, чтобы с самого начала не допустить в ряди Движения трусов.
5. Он всегда приказывал применять cai-'ые грубые методы при удалении из зала политических противников, гак что вражеская пресса, которая обычно ничего не сообщала о собраниях, информировала читателей о причиненном там членовредительстве и тем самым привлекала внимание к митингам НСДАП.
6. Он послал несколько своих ораторов на курсы ораторского искусства других партий, чтобы таким образом узнать темы выступлений их представителей на дискуссиях и затем, когда те выступят на наших собраниях, дать им достойный отпор. Он всегда разделывал под орех выступающих в дискуссиях женщин из марксистского лагеря тем, что выставлял их на посмешище, указав на дырку в чулке, утверждая, что их дети завшивели и т. д. Поскольку разумные аргументы на женщин не действуют, а, с другой стороны, удалить их из зала нельзя, не вызвав протестов собравшихся, то это самый лучший метод обращения с ними.
7. Он, выступая в дискуссиях, всегда говорил свободно, без подготовки и приказывал членам партии подавать определенные реплики, которые — создавая впечатление — придавали силу его высказываниям.
8. Когда же прибывали оперативные группы полиции, то он давал знак своим женщинам, и те указывали им на оказавшихся в зале противников или даже просто незнакомых людей, на которых полицейские бросались, ни в чем не разобравшись, как спущенные с цепи волкодавы. Это был наилучший способ отвлечь их внимание или даже просто избавиться от них.
9. Митинги других партий он разгонял, провоцируя там с помощью членов своей партии драки, потасовки и тому подобные вещи. Благодаря этим средствам ему удалось привлечь на сторону Движения столько хороших элементов трудового населения, что он во время одной из последних избирательных кампаний перед приходом к власти провел не менее 180 000 митингов ...Гитлер лично сформулировал так называемые заповеди членов НСДАП. Среди них: "Фюрер всегда прав!", "Ты — представитель партии, равняй на это свое поведение и свои действия! Быть национал-социалистом — значит быть во всем примером!", "Верность и самоотверженность да будут тебе высшей заповедью!", "Право — это все то, что полезно Движению и тем самым Германии, то есть твоему народу!"
— Как все просто! Как все знакомо!» — Такими словами комментирует Г. Пикер обеденный разговор от 8.4.1942 г. (1993, с. 186-188).
Немецкий филолог, профессор Виктор Клемперер в своей книге «ЛТИ. Записки филолога» описывает язык Третьего Рейха — явление, которое в немалой степени способствовало формированию фашизма. Андрей Битов размышляет об аналогичном «эксперименте» в России: «История геноцида русского языка пока еще не написана... Пока что складывается история геноцида людей... История геноцида языка могла бы быть написана конкретно, научно. Этакий ГУЛАГ для слов. Язык как ГУЛАГ. Для начала как история партийных постановлений и установок. Потом как вымирание словаря. Потом как заселение его разного рода выдвиженцами, под — и переселенцами. Потом как быт порабощенной речи. Периодическая борьба за его "чистоту" — история чисток. Потом — как история восстаний и подавлений языка...»
Итак, что такое ЛТИ, по мнению Клемперера?
Были BDM (Bund Deutsches Madel — Союз Немецких Девушек) и HJ (Hitlerjugend — Гитлеровская Молодежь), и DAF (Deutsche Arbaits-front — Немецкий Трудовой Фронт), и бесчисленное множество других сокращений. «Сначала как игра в пародию, потом как временная помощь для памяти, нечто вроде узелка на носовом платке, и, наконец, через все эти несчастные годы, как самозащита, как сигнал СОС, направленный самому себе,— появляется в моем дневнике сокращение ЛТИ. Оно выглядит научно, как и все эти звучные иностранные слова, которые так любили употреблять в Третьем Рейхе: "гарант" звучит солиднее, чем "поручитель", а "диффамация" устрашает больше, чем "бесславие". (А может и не всякий их понимает — тогда впечатление еще сильнее).
ЛТИ. Lingvo Tertii Imperil, язык Третьего Рейха.
ЛТИ — язык необычайно убогий. Его нищета почти принципиальная— такое впечатление, что он дал обет убогости. "Майн Кампф", библия национал-социализма, впервые вышла в 1925 г., и с этого момента язык национал-социализма уже утвержден во всех основных чертах. С 1933 г., с момента прихода партии к власти, он из языка группы людей становится языком народа, т. е. овладевает всеми общественными и частными сферами жизни: политикой, юстицией, экономикой, искусством, наукой, школой, спортом, семьей, детскими садами, чуть ли не колыбелью. Разумеется, ЛТИ распространил свою экспансию и на армию, причем с особой энергией, но между военным языком и ЛТИ происходило взаимное влияние, точнее говоря, сначала язык армии воздействовал на ЛТИ, а затем сам оказался им захвачен...
До 1945 г. включительно, почти до последнего дня... печаталось огромное количество всякого рода литературы: листовок, газет, журналов, учебников, научных и литературных сочинений И во всей этой временной и жанровой обширности ЛТИ оставался убогим и монотонным. В зависимости от того, какие возможности подсовывала мне жизнь, ...я изучал то "Миф XX века", то "Карманный календарь розничного торговца", иногда перелистывал то юридические, то фармацевтические журналы, читал романы и стихи, выходившие в те годы, слушал разговоры рабочих на фабрике. Повсюду, будь то слово печатное или устное, у людей образованных и простых был один и тот же стереотип и один тон. И даже у самых гонимых жертв и смертельных врагов национал-социализма, у евреев, повсюду,— в их разговорах и письмах, в их книгах, пока они еще могли их публиковать,— царил столь же всесильный, сколь и убогий, и именно благодаря своему убожеству всесильный ЛТИ. Причина этого убожества представляется совершенно ясной. Организованная в мельчайших деталях система тирании попросту бдит над тем, чтобы доктрина национал-социализма в каждом своем пункте, а значит, и в языке, осталась чистой. По образцу папской цензуры титульный лист всех книг, касающихся партии, снабжен клаузулой: "Национал-социалистическая партия не возражает против данной публикации. Председатель комиссии партийного контроля по охране национал-социализма". Печататься может лишь тот, кто является членом Имперской Литературной Палаты, а вся пресса может публиковать лишь материал, полученный из центра, самое большее слегка модифицируя обязательный для всех текст — причем модификация эта ограничивается лишь чисто внешним обрамлением установленных стереотипов. В последние годы Третьей Империи установился обычай, когда по берлинскому радио в пятницу вечером читали свежую статью Геббельса для "Рейха",— за день до появления этого номера — и таким образом всякий раз было известно, что до следующей субботы должно печататься на пер[вых страницах всех газет. Таким образом, обязательная для всего общества языковая модель творилась очень небольшим кругом людей. Возможно даже, что лицом, определявшим, какой язык дозволен, был лишь один Геббельс. Абсолютная власть, осуществляемая языковой монополией маленькой группы людей, вернее, одного человека, распространилась на всю сферу немецкого языка тем более успешно, что ЛТИ не знает границы между словом устным и письменным. Или вернее: все в нем было, должно было быть обращением, воззванием, пробуждением страсти. Между статьями и речами министра пропаганды не было никакой стилистической разницы — именно поэтому его статьи так хорошо поддавались декламации. Обязательный для всех стиль был стилем крикливого агитатора.
И здесь за одной ясной причиной убожества ЛТИ встает другая, более глубокая. ЛТИ убог не только потому, что все должны были руководствоваться одним и тем же образцом, но, прежде всего, потому, что он умышленно ограничивал себя лишь одной стороной человеческой натуры.
Всякий свободно функционирующий язык служит всем человеческим потребностям: он является орудием разума и чувств, средством информации и беседы, монолога и молитвы, просьбы, приказа, заклинания. ЛТИ служит исключительно этому последнему. Какой частной или общественной сферы ни коснись, — все становится выступлением, и все свершается публично. "Ты — ничто, твой народ— все", — так звучит один из националистических лозунгов. Что означает: ты не один наедине с собой, ты не один со своими близкими, ты стоишь перед лицом народа Поэтому ошибкой было бы сказать, что ЛТИ во всех сферах обращается исключительно к воле человека. Ибо апеллирующий к воле всегда апеллирует к личности, даже если обращается к состоящему из личностей целому. Но ЛТИ стремится к тому, чтобы полностью лишить человека его индивидуальной сущности, заглушить в нем личность, сделать из него бессмысленного и безвольного члена стада, гонимого в заданном направлении, песчинку. ЛТИ — это язык массового фанатизма. Там, где он обращается к личности, причем не только к ее воле, но и к ее интеллекту, где он выступает как доктрина, там он внедряет методы фанатизации и массового внушения. То, что ЛТИ в своих кульминационных моментах должен быть языком веры, понятно само собой, но знаменательно при этом, что как язык веры он полностью опирается на христианство, точнее говоря, на католицизм, в то время как национал-социализм явно и скрыто, теоретически и практически с самого начала борется с христианством и особенно с католической церковью.
При всем том первые жертвы — партийцы, те 16, что погибли под Фельдхенхалле, с точки зрения культовой и языковой трактуются как христианские мученики. Знамя, которое несли во главе того шествия, именуют "кровавым стягом", и новые члены С А и СС принимают присягу, прикасаясь к нему. Соответствующие речи и статьи изобилуют выражениями типа «свидетельство крови». Даже тех, кто не участвовал в таких церемониях лично или сидя в кинозале, все равно окутывает благочестивый кровавый туман, заключенный уже в самых определениях.
Первый после захвата Австрии праздник Рождества, "Велико-германское Рождество 1938 г.", подается прессой в полностью дехристианизированной форме: столь торжественно отмечаемое событие— это исключительно "праздник немецкой души", "возрождение Великой Германии" и, следовательно, новое рождение света, вот почему все внимание сосредотачивается на солнечном круге и свастике, а еврей Иисус полностью выносится за скобки. Когда вскорости на день рождения Гиммлера учреждается Орден Крови, это уже явно "орден нордической крови".
Однако все словесное обрамление взято из христианского словаря. Такие понятия как мистика святой ночи, мученичество, воскресенье, рыцарский орден, являющиеся символами католическими и парсифалевскими, здесь пытаются ассоциировать с деяниями фюрера и его партии (вопреки их языческой сути).
При этом необыкновенно важную и специфическую роль играет слово «вечный». Оно принадлежит к тем выражениям из словаря ЛТИ, нацистский характер которых определяется исключительно бесцеремонностью их употребления: ЛТИ непрерывно пользуется эпитетами "исторический", "единственный в своем роде", "вечный". Слово «вечный» можно считать высочайшей ступенью в длинной лестнице нацистских превосходных степеней, причем, с этой последней ступени вход уже прямо на небо. Вечность — атрибут Божества; называя что-то "вечным", мы помещаем это "что-то" в религиозную сферу. "Мы нашли путь в вечность" — сказал Лей во время торжественного открытия Школы Адольфа Гитлера (высшая партийная школа) в 1938 г. На экзаменах в этой школе нередко задается провокационный вопрос: "Что наступит после Третьего Рейха?". Если не чувствующий подвоха ученик отвечает "четвертый", то его безжалостно исключают (даже при хороших профессиональных знаниях) как бестолкового адепта партии. Правильный ответ таков: "Ничего не наступит, ибо Третий Рейх будет вечным немецким государством".
9 ноября 1935 г. о погибших при Фельдхенхалле Гитлер сказал: "мои апостолы" (используя новозаветные выражения, он определяет себя как немецкого спасителя) Их шестнадцать, видимо, он хочет иметь их больше, чем было у его предшественника, а во время погребальных торжеств прозвучали слова: "Вы воскресли в Третьем Рейхе". Фюрер неустанно подчеркивает свои исключительно близкие отношения с Богом, свою роль избранника, дитя Божия, свою религиозную миссию. В период триумфального взлета своей политической карьеры он сказал в Вюрцбурге (в июле 1937): "Нас ведет длань Провидения, мы действуем по воле Всемогущего. Никто не может творить историю народов и мира без благословления Провидения". Провидение, которое его избрало, появляется в каждой речи Гитлера, в каждом его воззвании в течение всех этих лет. После покушения 1944 года мы узнаем, что судьба сохранила его, ибо немецкий народ нуждается в нем — в "знаменосце веры". В своем дневнике от 10 февраля 1932 г. Геббельс описывает речь фюрера во Дворце спорта' "В конце он впал в чудесный ораторский пафос и кончил словом: Аминь! Это прозвучало так естественно, что все люди были глубоко потрясены и растроганы, толпу во Дворце спорта охватил экстаз.." Это "аминь" ясно показывает, что общее направление всей этой риторики носит характер религиозный и пастырский. Религиозная кульминация деятельности Гитлера заключается в использовании конкретных христологических оборотов, а затем, по нарастающей, в манере произносить важные партийные речи как проповеди с большой напыщенностью. Но фюрер не может произносить речи ежедневно — даже не должен, божеству подобает пребывать на небесах и чаще говорить устами своих жрецов, нежели собственными. А что касается Гитлера, тут есть еще и дополнительная выгода: его слуги и друзья могут провозглашать его спасителем еще более решительно и без тени смущения, поклоняться ему еще неустаннее и горячее, чем это делал бы он сам. С 1933 до 1945 г, до самой катастрофы, это вознесение фюрера на пьедестал божества, сравнение его личности и деяний со Спасителем и библейскими персонажами свершалось ежедневно, и не было никакой возможности хотя бы в малейшей степени сопротивляться этому.
Культовые почести, воздаваемые Гитлеру, лучистый религиозный нимб вокруг его личности, еще более усиливаются благодаря тому, что повсюду, где речь заходит о его деяниях, его государстве, его войне, появляются религиозные эпитеты. Вилл Веспер, руководитель Саксонского отделения Имперской литературной палаты по случаю октябрьской "Недели книги" провозглашает: "Майн Кампф" — это священная книга национал-социализма и новой Германии». Фюрер — новый Христос, особый немецкий Спаситель; великую антологию немецкой литературы и философии от "Эдды" до "Майн Кампф", где Лютер, Гете и т. д. занимают лишь переходные ступени, называют "германской Библией"; его книга — "немецкое Евангелие", его война—"оборонительная священная война"; ясно, что и книга, и война обязаны своей святостью святости самого автора и, в свою очередь, усиливают его ореол
Простая масса ощущает понятие "Третий Рейх" как религиозное усиление понятия "Рейх", и без того уже наполненного религиозным смыслом. Дважды существовала Германская империя, дважды она была несовершенна и дважды погибла; однако теперь Третья Империя предстанет во всем своем совершенстве, не рушимая во веки веков. И да отсохнет рука, не желающая ей служить или поднимающаяся против нее! Религиозные выражения и обороты ЛТИ вместе составляют сеть, которая набрасывается на слушателя и затягивает его в область веры» (см. Клемперер, 1991, с. 19-25)
Такова внешняя сторона медали: тяготение к религиозной лексике и символике. Вместе с тем, нам известно увлечение Гитлера и теософией. «Теософы надели на неоязычную магию восточный наряд, снабдили ее индуистской терминологией и открыли люциферствующему Востоку путь на Запад» (Бержье, Повель, 1991, t. 23).
Фуле — остров где-то на севере Германии, ныне исчезнувший из глаз людей; как и Атлантида, был легендарным центром магической цивилизации. Тайное общество Фуле обладало эзотерическими знаниями: «Особенные существа, посредники между людьми и "тем, что там", располагают хранилищем сил, доступным для посвященных в тайну. Оттуда можно черпать, чтобы дать Германии власть над миром и сделать из нее провозвестницу грядущего сверхчеловечества. Настанет день, когда из Германии двинутся в бой легионы, чтобы смести все препятствия на духовном пути земли. Их поведут непогрешимые вожди, черпающие в Хранилище Сил и вдохновленные великими древними» — Таковы мифы, которыми пророки магического социализма Экарт и Розенберг наполнили медиумическую душу Гитлера (там же, с. 59).
По мнению оккультистов внутренние силы членов группы образуют общую цепь. Но пользоваться ею в целях группы можно только через посредство медиума, который аккумулирует силу, а тот, кто управляет — маг. В обществе Фуле медиумом был Гитлер и магом Гаусгоффер.
«Раушнинг писал о Гитлере: "Приходится вспоминать о медиумах. В обычное время эти медиумы — рядовые, посредственные люди. Внезапно, так сказать, с неба, к ним падает власть, поднимающая их высоко над общим уровнем. Что-то внешнее, по отношению к личности медиума, он как бы одержим. Затем он опять возвращается к обыденному. Для меня бесспорно, что подобное происходило с Гитлером. Персонаж, носивший это имя, был временной одеждой квази-демонических сил. При общении с ним ощущалось соединение банального и чрезвычайного, невыносимой двойственности. Подобное существо мог выдумать Достоевский: соединение болезненного беспорядка с тревожным могуществом". Штрассер: "Слушавший Гитлера, внезапно видел явление вождя Славы... Будто бы освещалось темное окно. Человек со смешной щеточкой усов преображался в архангела. Потом архангел улетал и оставался усталый Гитлер с тусклым взором". Бушез: "Я видел его глаза, сделавшиеся медиумическими... Иногда происходил процесс преображения, нечто, как виделось, вселялось в оратора, из него исходили токи... Затем он опять становился маленьким, даже вульгарным, казался утомленным, с опустошенными аккумуляторами".
Гитлера увлекали силы и учения, не имеющие стройной координации между собой, но от этого еще более опасные. В него набили мысли, далеко превосходящие его собственные мысли, его умственные способности и его возможности самому почерпнуть что-либо подобное путем самостоятельно ,то изучения, самостоятельных размышлений: его переполнили. Народу и своим. сотрудникам Гитлер лишь сообщал грубо-вульгаризованные отрывки.
Раушнингу Гитлер сказал: "Вы ничего не знаете обо мне. Мои товарищи по партии не имеют никакого представления о намерениях, которые меня одолевают. И о грандиозном здании, по крайней мере, фундаменты которого будут заложены до моей смерти. Мир вступил на решающий поворот. Мы у шарнира времени. На планете произойдет переворот, которого вы, непосвященные, не в силах понять... Происходит нечто несравненно большее, чем явление новой религии"» (Бержье, Повель, 1991, с. 59-60). По мнению Ж. Бержье и Л. Повеля, «легко представить себе сосуществование марксизма и либерализма, ибо они суть проявления одной Вселенной. Но нет сосуществований между Вселенной Плотина и Вселенной Коперника. Они диаметрально противоположны не только в отвлеченной теории, но и социально, политически, духовно и даже эмоционально. Распознать чужую цивилизацию, которая выросла как гриб за Рейном, нам мешала детская мерка. Для "чужого" нам нужны магизм, перья, кольцо в носу... Нацистская магия спряталась под техникой. Это была грандиозная новость. Все отрицатели нашей цивилизации — теософы, оккультисты, индуисты и прочие, вернувшиеся или старавшиеся вернуться к духу древних веков,— всегда были врагами технического прогресса. Магический дух фашизма вооружился всеми рычагами материального мира. Ленин сказал, что Советская власть плюс электрификация всей страны есть социализм. Нацизм в своем роде — это магия плюс танковые дивизии» (1991, с. 47-48). Вряд ли можно найти более яркое свидетельство изощренности нацистской пропаганды, нежели снятый во время съезда 1934 года режиссером Лени Рифеншталем фильм «Триумф воли». Гитлер сам избрал название и предложил положить в основу сюжета две темы: тему Воли, преодолевающей все препятствия, и тему единства фюрера, партии и народа. Образ Гитлера доминировал здесь над всем и затмевал все: с первых кадров, когда его самолет, идя на посадку, отбрасывал крестообразную тень на маршировавших по улицам штурмовиков и толпы ликующего народа, и до завершающих, когда Гесс произносил магическую формулу: «Партия — это Гитлер, Гитлер — это Германия, а Германия — это Гитлер. Гитлер! Зиг Хайль!» Гитлер мастерски играл свою роль — роль ритуальной фигуры в мифе, мифе о Вожде, возникшем из безвестности, чтобы вершить судьбы нации (см. Буллак, 1994, т. 1, с. 425).
Миф Сталина
Интересно сравнение мифов и способов их формирования современников — Гитлера и Сталина, которое приводит в своей книге «Гитлер и Сталин» А. Буллак:
1. Актерские способности. В критических ситуациях Сталин вполне владел собой, Гитлер же оказывался во власти эмоций — и то и другое было игрой. Сталин скрывал свои чувства и говорил не больше того, что следовало сказать. Гитлер поддавался эмоциям и говорил не умолкая. При этом ему удавалось скрыть свою способность к холодному расчету. Когда Гитлер доводил себя до обычных для него припадков гнева, казалось, что он совершенно не управляет собой: искаженное яростью лицо покрывалось пятнами, он визжал пронзительным голосом, выкрикивал ругательства, дико размахивал руками, колотил кулаками по столу. Однако всем кто его хорошо знал, было известно, что внутри Гитлер сохраняет «ледяную холодность» — выражение, которое часто употреблял он сам.
2. Паранойя. Первые признаки паранойи Сталина стали заметны во время так называемого «шахтинского» процесса. Сталин тогда заявил: «Есть внутренние враги, товарищи. Есть внешние. Об этом никогда нельзя забывать». Только в период, когда происходила кампания по ликвидации кулачества как класса, его паранойя обнаружилась в полной мере. Параноидальный комплекс лежал в основе националистических настроений Гитлера, параноидальная мотивация привела его в политику: он должен был защитить немцев империи Гамбсбургов, окруженных врагами — славянами, марксистами, евреями. С самого начала своей карьеры он откровенно апеллировал к тем многочисленным гражданам Германии, которые, как и он, испытывали те же параноидальные ощущения, считая себя жертвами тайного заговора скрытых врагов. Все они готовы были откликнуться на призывы политика, который не только разделял, но и уверенно подтверждал их подозрения, это была толпа потенциальных неофитов, ждущих собственного мессию, способного высвободить и отъединить их энергию.
3. Ораторские способности. Гитлер обладал своего рода магнетизмом, способностью воздействовать на массы, очаровывая их. Несмотря на то, что с общепринятой точки зрения, в речах Гитлера было много недостатков: затянутость, повторы, многословие. Он с трудом начинал выступление и слишком резко его обрывал в конце.
Однако все это не меняло дела: в его речах была сила и обнаженность страсти, всю глубину ненависти, ярости и угроз доносило само звучание его голоса Фраза из Ницше хорошо объясняет механизм того воздействия, какое производил Гитлер на аудиторию: «Люди верят в истинность того, что им удается внушить». Кроме того, Гитлер имел особое чутье, он чувствовал аудиторию, понимал мысли и настроения собравшихся людей, вот почему начинал он свои речи неуверенно, ему нужно было ощутить, чем дышит зал, проникнуться настроением публики. Причем связь была двусторонней: Гитлер давал своим слушателям уверенность и надежду, реакция аудитории подкрепляла его чувство уверенности в себе, его самооценку, подтверждавшие созданный им образ. В этом смысле мифический образ Гитлера был в такой же степени творением его поклонников, — в нем они воплощали свои подсознательные стремления — как и самого фюрера, внушавшего им эти стремления. Сталин не обладал подобным даром. Тем более, что способности такого типа были бы неуместны и вызвали бы ответную реакцию у тех слушателей, перед которыми выступал Сталин, ведь это были не толпы на митингах во время предвыборных кампаний, а замкнутый мир центральных органов власти коммунистической партии России.
4. Религиозно-мистические притязания. Философско-историческая традиция, на которую опирался Гитлер, позволяла ему открыто заявлять о своих притязаниях и реализовывать их.
В России же все, что было отмечено магнетизмом, способностью вызывать поклонение окружающих, вызывало недоверие — вероятно, потому, что будило ассоциации с религией. Только после смерти Ленин стал объектом поклонения, при жизни он протестовал против любых попыток возвеличить и прославить его имя. Сталин, который отождествлял себя с Лениным, со временем мог претендовать на некую долю величия, заключенного в магии этого имени, и, воспользовавшись благоприятным случаем, положить начало культу собственной личности. Сталин делал вид, что ему претят лесть и восхваления, но если для Гитлера восхищение окружающих было чем-то самим собой разумеющимся, то у Сталина эта потребность оставалась неудовлетворенной, что заставляло его прибегать к различным уловкам Вот как об этом пишет в своих мемуарах Хрущев: «Осторожно, но настойчиво он внедрял в сознание окружающих идею о том, что его личное отношение к Ленину отличается от того, которое он излагает для широкой общественности». Лазарь Каганович быстро понял намек, выпрямив спину и откинувшись в кресле, Каганович имел обыкновение провозглашать: «Товарищи, пришло время, мы должны сказать народу правду. Все в партии говорят о Ленине и ленинизме. Пора нам честно признаться самим себе. Ленин умер в 1924 год. Сколько лет он работал в партии? Что под его руководством было сделано? Сравните это с тем, что сделано под руководством Сталина! Пришло время сменить лозунг "Да здравствует Ленин'" на лозунг — "Да здравствует Сталин!"»
5. Своеобразная тактика (последовательность). Смесь наглости, террора и различного рода посулов — такова была тактика Гитлера, вынужденного балансировать между «революцией снизу» и силами консервативной коалиции. Несмотря на повсеместный хаос, на собственные колебания, обусловленные темпераментом, Гитлер твердо придерживался избранного курса и трезво оценивал свои возможности. Летом 1933 года он объявил о конце революции, а годом позже расправился с теми, кто был с этим не согласен. Сомнения, разноречивые слухи, компромиссы, изменения курса и свойственный революционной политике разлад — за всем этим нужно признать главное, которое заключается в том, что Гитлер, равно как и Ленин в 1917-1918 годах, и Сталин, уничтоживший за шесть лет своих соперников и приступивший в 1929 1930 годах ко «второй революции», всегда сохраняли постоянство цели, верно выбирали момент для ее осуществления и при этом неизменно стремились к успешному завершению намеченного
6. Особенности личности как основы мифа Именно «миф Гитлера», его легендарный образ позволяет ясно увидеть две стороны его личности как политического деятеля: с одной стороны — его апелляцию к иррациональным, инстинктивным началам в натурах мужчин и женщин, с другой — многочасовые раздумья над тем или иным возможным вариантом действий и его преимуществом над другими. Существуют убедительные свидетельства того, что при отсутствии последовательной программы действий именно личность Гитлера стала центром притяжения, который обеспечивал националистам голоса избирателей и приток новых членов в ряды их организации, несмотря на то, что в то время противники нацизма не были склонны придавать большого значения фигуре фюрера. Позднее Геббельс утверждал, что «миф Гитлера» — самое выдающееся достижение его пропагандистского аппарата. Немаловажно, однако, что и Геббельс — во многих отношениях самый циничный из нацистских лидеров подобно самому Гитлеру поверил в сотворенный им миф. Он исповедовал культ, созданию которого способствовал сам.
Геббельс участвовал в последнем гротескном действии «третьего рейха», он единственный из всех нацистских боссов присоединился к Гитлеру, прощальное подтверждение верности фюреру было скреплено печатью убийства. Умертвив членов своей семьи, Геббельс покончил с собой. Секрет властного воздействия мифа заключался в сочетании искренней веры народа с изощренной обработкой общественного мнения. Никто не относился к «мифу Гитлера» с такой серьезностью, как сам Гитлер, равно озабоченный и тем, как миф внедряется в сознание народа, и тем, какова была реакция народа на распространяемую легенду. Прежде чем принять какое-либо решение, он тщательно оценивал, как оно могло повлиять на общественное мнение, как могло отразиться на образе «фюрера». Пока чувство особого предначертания, составляющее сердцевину гитлеровского «мифа» («С уверенностью лунатика я иду путем, который указует Провидение») уравновешивалось «ледяной холодностью» расчетов политика-прагматика, оно было для него источником неиссякаемой силы. Но успех оказался фатальным для Гитлера. Когда у его ног оказалась половина Европы, мания величия овладела фюрером, он уверился в собственной непогрешимости. Вместо того чтобы воспользоваться существующим мифом, он стал ждать от сотворенного образа самопроизвольных чудес, в результате талант Гитлера потускнел, его стала подводить интуиция.
В отличие от Гитлера, Сталин намеренно избегал прямого контакта с народом. Его преследовал страх перед покушением, в толпе он чувствовал себя неуютно, ему не хватало умения Гитлера завладеть массовой аудиторией, он знал, что, чем меньше его видят те, кем он правил, тем легче внушить свой образ — человека недостижимого и всевидящего.
7. Время возникновения мифа. Миф Гитлера зародился на раннем этапе его карьеры, когда ему было тридцать с небольшим и спонтанно возник в среде его соратников по партии еще до того, как это осознал сам Гитлер, в то время крайне далекий от рычагов государственной власти.
Применительно к Сталину о первом появлении его культа можно говорить с 1929 года (оно было сопряжено с его пятидесятилетним юбилеем), однако постоянной чертой общественной жизни России этот культ становится лишь во второй половине 1933 года. Первые проявления культа Сталина относятся к октябрю 1929 года и отмечены всеми признаками инициативы, исходившей из официальных источников. В газетах появились статьи под заголовками примерно такого рода: «Под мудрым руководством нашего великого и гениального вождя и учителя Сталина»; на страницах официальной биографии, которая подчеркивала тождественность Ленина и Сталина как ведущих фигур в мировом революционном движении, титул «вождь» употреблялся только применительно к имени Сталина: «Все эти годы после смерти Ленина Сталин, являвшийся самым выдающимся из продолжателей дела Ленина, его самым верным учеником, вдохновителем важнейших мероприятий партии в борьбе за построение социалистического общества — стал всеми признанным Вождем партии и Коминтерна».
8. Способ создания мифа. Сталин всячески подчеркивал свою связь с Лениным; имело место как бы ретроспективное «рукоположение», установление апостольской преемственности — традиция через Ленина восходящая к Марксу и Энгельсу. Гитлер не нуждался в подобном «рукоположении».
С конца 1933 года был разработан целый ритуал партийного «обожествления» Сталина. Художники, скульпторы, музыканты, поэты и журналисты были призваны к высокому служению; чеканились медали, рисовались портреты. Подобно бюстам Августа — обязательной принадлежностью каждого города Римской империи, портреты Сталина были распространены повсеместно. Вскоре на территории СССР не осталось ни одной школы, учреждения, фабрики, шахты или колхоза, стены которых не были бы украшены портретами Сталина, не было ни одной организации, которая удержалась бы от восторженных приветствий «нашему любимому вождю» по случаю каких-либо праздников. В создании культа Сталина участвовало и партийное руководство. На ленинградской партийной конференции, проходившей накануне «съезда победителей», собравшегося в январе 1934 года, не кто иной, как Киров, заявил: «Личность такого масштаба, как Сталин — трудно постижима. За прошедшие годы не было никого, кто так отдавал бы себя всего работе, нет ни одного большого начинания, ни одного призыва, ни одной директивы в нашей политике, автором которой не был бы товарищ Сталин». В этом же месяце в «Правде» был опубликован поэтический опус со знаменательным двустишием:
Теперь, когда мы говорим Ленин, Мы подразумеваем Сталин
Напротив, Грегор Штрассер в начале 1927 года в своем воззвании определил отношения между Гитлером и рядовыми членами партии как отношения между Вождем и вассалами: «Вождь и вассалы! Только древней Германии с ее аристократизмом и с ее демократией, ведомы те отношения между ведущим и ведомыми, свойственные только германскому духу, которые и составляют суть структуры НСДАП... Друзья, поднимем правую руку и вместе гордо воскликнем, готовые к борьбе и преданные до конца: "Хайль Гитлер!"».
Столь личностное отношение к человеку, а не к возглавляемой им организации, противоречило социалистической традиции и этике марксистско-ленинской партии, в арсенале ценностей которой существовал только авторитет партии, но отнюдь не ее лидера. Черты русского национализма и псевдорелигиозной окрашенности, какую приобрел культ Сталина, объясняются тем, что Сталину удалось оживить мощные древние инстинкты народного духа, оказавшиеся подавленными после ликвидации царизма и запрещения православной церкви. В отсутствие этих символов веры народ получил новый объект для почитания — не партию, но государство с его единовластным правителем, преемником царей, и наследником Ленина и революции. Фигуры самодержавных правителей прошлого — таких, как Петр I и Иван Грозный — обладали в России необыкновенной притягательной силой, становясь объектами поклонения и для Сталина, и для рабочих и крестьян этой страны, заполняя пустоту, зиявшую между правительством и народом. С началом Великой Отечественной войны Сталин, который для многих был просто именем и изображением, стал средоточием чувств патриотизма и национальной гордости, своего рода чудотворной иконой: с его именем миллионы шли в бой и на смерть. Такая эволюция культа Сталина еще больше сближает его с мифом Гитлера, и в том, и в другом случае налицо — стремление к поклонению, заменяющему религиозное, тоска по Мессии, принимающем облик Вождя, жажда спасения, а не готовность решать проблемы. Ян Киршоу отмечает, что еще в 1932-1934 годах в сознании немцев наметилась тенденция воспринимать фюрера отдельно от его соратников по партии: начала действовать легенда «если бы только фюрер знал». Расправа с Ремом была воспринята как свидетельство готовности Гитлера действовать со всей решимостью в случае, когда от фюрера не удалось более скрывать вероломство СА, обманувших его доверие. Явление в точности такого же порядка (т. е. стремление снять со Сталина всякую вину за злодеяния якобы свершенные его подручными) наблюдается в Советском Союзе, причем не только среди крестьянской массы, но и среди интеллигенции. Илья Эренбург в своих мемуарах признается, что думал о Сталине как о неком ветхозаветном Боге, и вспоминает, как во время встречи с Пастернаком, когда повсюду свирепствовали репрессии, тот произнес все ту же фразу: «Если бы он знал».
9. Средства создания мифа. Благодаря современной технике оба диктатора пользовались возможностями, далеко превосходящими те, какие имели в своем распоряжении политические лидеры прошлого. Как Гитлер, так и Сталин поистине были вездесущими: их лица смотрели на вас с каждого рекламного щита, со стен учреждений, с кадров кинохроники, их голоса звучали по радио, а радио должны были слушать все.
10. Скрытность (недосказанность) мифологической личности. При этом трудно найти в истории другие фигуры, о которых было бы так мало известно с точки зрения их индивидуальной, человеческой сути, ускользавшей даже от тех, кто работал с ними рядом и соприкасался с ними почти ежедневно. Генерал Йодль — ближайший советник Гитлера по военным вопросам, писал своей жене в 1946 году, ожидая суда в Нюрнберге: «Я спрашивал себя: знал ли я вообще этого человека, рядом с которым прожил столько трудных лет?.. Даже сегодня я не знаю, что он думал, знал, намеревался сделать; мне известно лишь, что я сам об этом думал или мог предположить». По мнению тех соратников Сталина, которым удалось остаться в живых — таких как Хрущев, — Сталин был человеком столь же непостижимым, его реакции были непредсказуемы, предугадать, прочитать, по внешнему виду его намерения было невозможно. Оба диктатора стремились скрыть свою истинную индивидуальность, извлекая в то же время максимальные выводы из тех личностных особенностей, какие были им присущи Успех обоих в политике во многом определялся их способностью так же тщательно скрывать от союзников, как и от противников собственные мысли и намерения. Они не только не обнаруживали своих целей или планов на будущее, но и избегали делать достоянием окружающих свое прошлое. (Вспомним, что то же мы знаем и о Ленине). Все попытки выяснить какие-то обстоятельства их биографий, найти людей, знавших их в прошлом, были обычно обречены на неудачу, и после прихода их к власти, становились небезопасными. Миф Гитлера и культ личности Сталина оставались главным стержнем их власти, поэтому все, что могло нарушить стройность официальной версии, пресекалось.
Всячески способствуя популярности создаваемого пропагандой образа, Гитлер и Сталин делали все возможное, чтобы сведения об их частной жизни были недоступны широкой общественности. Понять их успех еще сложнее, когда становится ясно, что оба банальны и лишены каких-либо человеческих чувств (см. Буллок А., 1994, т. 1, с. 424-461).
Итак, если) рассмотреть мифологическую роль Бога как корпус суггестивных текстов (условно их можно слить в миф-текст), то этот текст будет характеризоваться следующими особенностями
1 Неопределенность (недосказанность) самой личности.
2. Наличие у нее чего-то особенного, отклоняющегося.
3. Амбивалентность формы и содержания
4 Стремление к эмоциональной насыщенности.
5 Ориентация на «мифологическую нишу» массового сознания.
ЧАСТЬ II. КТО ВОЙДЕТ В «ДОМ КОЛДУНЬИ»?
ГЛАВА 7 ОПАСНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
(ЯЗЫКОВЫЕ БАРЬЕРЫ ЛИЧНОСТИ И ИХ ПРЕОДОЛГНИЕ)
Мир будущего будет миром все более упорной борьбы за устранение барьеров, ограничивающих наш разум.
Норберт Винер
Барьеры бывают разные .. Понятие «психологический барьер» употребляется все чаще и чаще, когда речь идет о взаимоотношениях людей, о постижении живой души.
Так, в романе болгарского писателя Павла Вежинова «Барьер» мы сталкиваемся с драмой взаимонепонимания странной девушки Доротеи, умевшей летать и страдающего автора: «Между нами лежала какая-то преграда, о существовании которой я раньше не подозревал. Может быть, инстинктивное отвращение к болезни, даже когда она не заразная». Характерен диалог, происшедший между главным героем и лечащим врачом Доротеи — Юруковой:
— А она предлагала вам летать?
— Нет! — изумился я.— Как это летать?
— Как птицы, например... Это одна из ее навязчивых идей... Или ее мечта, которая характеризует ее с самой хорошей стороны. Вам никогда не снилось, что вы летите9
— Нет,— ответил я.
— А вот мне снилось. Я летала спокойно и свободно, как пти-Ца. Над лесами и озерами. Вы думаете, это случайно?
186
И. Черепанова. Дом колдуньи.
Нет, я не думал, что это случайно. Я полагал, что пациенты оказали на нее свое влияние. Она, наверно, тоже поняла, что переборщила, откинулась на стуле...
— Не пугайтесь незначительных рецидивов, — продолжала она. — И ее тоже не пугайте. Я ее лечила сильными лекарствами. Она все еще как одурманенная
— Да, пожалуй, — без энтузиазма согласился я.
— Это не так уж страшно. Таким образом вы можете заглянуть ей в душу. И вы сами поймете, какая у нее, в сущности, светлая душа. А это большое счастье. Человеческая душа нечто более странное и непостижимое, чем это мог себе представить даже такой писатель, как Достоевский. Мы не ведаем ни ее настоящей силы, ни ее ужасающей слабости. Кроме, пожалуй, писателей и психиатров. У них хоть есть возможность время от времени заглянуть в щелочку...
Мы помолчали. Каждого из нас занимали свои мысли и опасения.
— Я надеялся, что вы меня подбодрите, — произнес я наконец. — А вы скорее напугали.
— А может, это я нарочно! — пошутила она. — Хотя я уверена, что вы никогда не перешагнете барьер.
— Какой барьер? — встревожился я.
Она поколебалась, потом как бы вскользь заметила:
— Это так, к слову...
Главный герой — композитор — так и не смог преодолеть барьер, понять девушку, которая умела летать. И вот финал, горестные размышления о непоправимом: «Поздно вечером я с тяжелым сердцем поднялся на террасу. Я не посмел взглянуть на небо, на невзрачные звезды, слабо мигавшие у меня над головой. Они никогда не будут моими. У меня нет крыльев взлететь к ним. И нет сил. Доктор Юрукова сразу же угадала, я никогда не перешагну барьера».
И так было всегда. Кто-то делал себе крылья и бросался с колокольни (как крестьянский Икар), кто-то выращивал собственные, кто-то мог это хотя бы понять (как доктор Юрукова, окончившая, к слову сказать, кроме медицинского еще и филологический факультет).
Преодолеть барьер — обрести волю.
Но сначала нужно хотя бы осознать, что этот барьер есть и захотеть его преодолеть.
Академик Б. Кедров ввел понятие познавательно-психологического барьера в научно-технической деятельности (ППБ), которое для краткости называет «барьером»: «Мне хотелось бы этим понятием выразить двойную роль, которую эти барьеры — "оградительные сооружения" — играют в ходе работы нашей творческой мысли. Когда хотят создать водоем, то реку перекрывают плотиной. Задерживая воду, она обеспечивает наполнение водоема. Когда же необходимость в водоеме отпадает, роль плотины из конструктивной, полезной становится тормозящей поток причиной. Теперь возникает необходимость преодоления барьера... с тем, чтобы обеспечить дальнейшее движение воды. Применительно к движению творческой мысли нас будет интересовать именно эта, вторая сторона дела — преодоление тормозящей функции барьера, вставшего на пути к истине» (1987, с. 3).
Р. М. Грановская и Ю. С. Крижанская рассматривают в своей работе «социальные барьеры», тема которых разработана еще совсем мало: «Защищая собственные интересы, одни возрастные и социальные группы постоянно навязывают другим свои правила, действуя против их воли: взрослые — детям, мужчины — женщинам, белые — неграм, средний слой — низшему, ученые — обывателям Тех, кто отказывается подчиняться этим правилам, превращают в отщепенцев и изгоев Для этого существуют специальные операции, вынуждающие человека загонять несовместимые с установками среды переживания в подсознание, что бьет по его самооценке и приводит к глубинному конфликту. Но — при этом обеспечивается стабильность общественных отношений» (1994, с. 43). Операциями, формирующими социальные барьеры, авторы считают осмеяние и проверку на социальный статус (там же).
Однако личность может отрегулировать высоту барьеров: «Сталкиваясь с внешней травмирующей ситуацией, недовольный собой и огорченный своими поступками человек может нейтрализовать защитные механизмы тремя способами: понизить значимость травмирующего фактора ("Теперь (в новых обстоятельствах) я смотрю на это по-другому"); повысить самооценку, чтобы на ее фоне влияние травмы было менее болезненным ("Для меня это не имеет большого значения"), или понизить значимость неудачных поступков и действий, т. е. изменить систему ценностей так, чтобы некое событие опустилось в иерархии предпочтений, стало лично менее значимым ("Не очень-то и хотелось")» (там же, с. 55).
А. Минделл затрагивает проблему групповых барьеров: «У каждой группы есть барьеры или внутреннее сопротивление к принятию, признанию определенных, скрываемых ими сторон, и к работе с ними. Например, у многих групп есть барьеры, препятствующие выражению личных чувств на людях. Существует негласная договоренность между членами группы, что в группе нет места проявлению личных чувств. В одних группах будут сдерживаться агрессивные и недемократические устремления. В других существуют не писанные правила, согласно которым члены группы не должны вести себя как дети. Все группы и организации обладают убеждениями и устремлениями, философией и поведением, которые они всячески поощряют, и другими, которые они осуждают, запрещают, подавляют или оказывают им активное сопротивление. Когда группы блокируют выход за барьеры, они разлаживаются, становятся жесткими и безжизненными. Даже если внешне дела группы выглядят хорошо, скрытые депрессии и страхи свидетельствуют об ухудшении жизни этой группы. Люди могут быть добрыми, вежливыми и нравственными по отношению друг к другу, но искреннее общение при этом отсутствует» (1993, ч. 1, с. 41).
Таким образом, термин «барьер» прочно занял свое место в психологических трудах, а работа А. Минделла вплотную выводит нас на проблему барьеров малых групп и личности в них.
Наше понимание барьера основывается на том, что все существующие в обществе барьеры (социальные, психологические, статусные, научно-технические, естественные и пр.) первопричиной имеют затруднения языкового характера (по В. Далю «Барьеръ — преграда, ограда, застава, забор, тын; ворота, заворы; ограда, обнос, околица; барикада — укрепление на скорую руку в жилом месте, на улицах, из всякого подручного припаса: разной утвари домашней, бочек, досок, поднятой мостовой и пр.») (1994, т. 1, с. 122).
Итак, барьер — это языковые проявления, которые нам мешают, а также другие, которые мы используем в ситуации «здесь и сейчас» с целью избежать осмеяния, проверки на социальный статус или простого непонимания («барьер» в значении «барикада»).
Попытка социального эксперимента преодоления языковых барьеров в условиях терапевтической группы
Время 26 сентября 1994 года
Место. Пансионат «Соколья гора» под Смоленском. Состав группы, психотерапевты, психологи, педагоги; 25 человек мужского и женского пола в возрасте от 18 до 45 лет. Длительность эксперимента 6 дней. Цель, изменение языка каждого члена группы. Задачи
1) обсуждение понятия «языковой барьер», обозначение общих языковых барьеров;
2) осознание и называние собственных языковых барьеров каждого члена группы;
3) преодоление барьеров, закрепление результатов в «полевых условиях» (под «полевыми условиями» понимается ситуация естественного языкового, в том числе, полемического, общения в «больших» психотерапевтических группах и межличностном общении).
Объективация результатов эксперимента, разного рода языковая продукция — «Письма на Большую землю», индивидуальные и групповые ассоциативные эксперименты, аудиозаписи выступлений и обсуждений; текст мифа Победителя как результат групповой фольклорной деятельности группы.
I этап. Размывание смысловых полей.
Введение понятие барьера и некоторых основных положений суггестивной лингвистики Загрузка сознания и подсознания.
Ведущая говорила о продуктивности и об Адамовой тайне названий; о различных способах погружения в собственное подсознание, самый безвредный из которых — языковой; о тайнах «дома колдуньи», о личных мифах психотерапевтов и о том, почему большие массы людей идут лечиться к колдунам и феям; о рекламе удачной и неудачной; о шизофренизации общества; о защитных и необходимых барьерах; о тайнах имени; об умении писать бумаги и письма и т. д. Конечно, могут быть разные слова, разные истории, разная аргументация, но задача одна — разбудить интерес к родному языку и Языку вообще; показать, что существует много загадочного и интересного в этом мире и каждый человек является творцом своей жизни и жизни окружающих Иными словами, при помощи вербальной мифологизации всех явлений действительности члены группы приблизились к пониманию и обозначению высшего уровня иерархии ценностей — смыслу жизни. «Значение смысла жизни как синтеза высших целей и идеалов можно показать, рассматривая воздействие на поведение человека страха смерти. Возникающий страх иногда обостряется переживанием того, что нависла серьезная угроза не успеть воплотить жизненные планы. Страх усиливается непременным желанием успеть сделать самое главное в отпущенный срок. Это значит, что человек рассматривает свою жизнь как нечто целостное — некий творческий акт: курс обучения, который надо завершить, или дом, который надо достроить» (Грановская, Крижанская, 1994, с. 11).
II этап. Работа с конкретными языковыми барьерами. К универсальным барьерам группа отнесла
1) барьер мифологический;
2) языковой барьер профессионализма;
3) межличностный;
4) барьер имени;
5) барьер любви и ненависти.
Уже во время знакомства были обозначены задачи:
— понять другого человека;
— научиться говорить так, чтоб тебя принимали;
— создавать эффективные письменные тексты;
— улучшить свои профессиональные качества;
— жить без конфликтов и барьеров.
Условиями сохранности во время вербального путешествия в собственное бессознательное можно считать:
1) осознание цели путешествия: дать себе максимальное количество эмоциональных и интеллектуальных «толчков» для актуализации внутренних лингвистических резервов; попытаться преодолеть собственные языковые барьеры и осознать барьеры окружающих;
2) открытый выход, закрытый вход в момент работы группы (новоявленные путешественники, не прошедшие эмоционального тренинга, не имеющие начального опыта, могут оказаться слабым звеном в цепочке);
3) презумпция языкового таланта каждой личности (установка на то, что все члены группы — творцы и у всех изменения произойдут);
4) добровольность полная (хочешь избежать каких-либо действий— можешь оставаться наблюдателем, ничего не доказывая); право на пассивность;
5) отсутствие любого насилия и агрессии, в каких бы формах они не проявлялись;
6) потребность разбираться в причинах (прежде всего, лингвистических) любого явления;
7) изменение (нейтрализация) конфликтной ситуации исключительно вербальным путем;
8) предельная условность, осознание моментов игры; восприятие информации извне: сверху, из Космоса, из другого измерения;
9) обозначение барьеров и их преодоление;
10) непременная лингвистическая фиксация результатов (свободные ассоциации, письма на Большую землю и пр.).
Остановимся подробнее на преодолении барьера имени. Способ преодоления этого барьера — изменение имени (или осмысление достоинств своего имени). Как писал А. Ф. Лосев, «миф — развернутое магическое имя» (1992, с. 217). В таком случае, имя — свернутый миф (магическое имя — свернутый миф). Как сказала, сияя, одна из участниц Смоленского семинара: «Ребята из вашей группы чудеса творят». — «А в чем дело? — спрашиваю, — Что они такого натворили?» — «У меня было очень много проблем, — ответила девушка, по профессии психиатр, — а они мне посоветовали просто сменить имя и пожить в нем...» — «И что?» — «Мир переменился».
Мир изменился и к человеку пришла удача. Разве этого мало?
Имя —это, в сущности, мантра (магическое сочетание звуков), причем, наиболее частотная личностная мантра. Недаром эта тема вызывает такой интерес и у ученых, и у носителей языка. В тайну имен пробуют проникнуть поэты, психологи, лингвисты.
Французский исследователь Пьер Руже предлагает «вибрационную» теорию воздействия имени на судьбу человека и пишет: «Нет в языке такого слова, которое по влиянию на ваш характер и судьбу, по силе выражения чувств, по употребительности можно было бы сравнить с вашим именем. Имя может звучать как просьба или приказ, как упрек или одобрение, как пощечина или ласка... Наиболее частой причиной смены имени является то, что имя (а заодно и его носитель) вызывает насмешку у окружающих. В подобных случаях имя чаще всего действительно не подходит данному человеку, оно не соответствует внутренним вибрациям личности, не вызывает в нем резонанса. Не следует, однако, забывать, что имя — это наш опознавательный знак, запись нашего "я". Смена имени влечет за собой разрыв с прошлым, начало движения в новом направлении. Это как бы новое рождение. Так монахи после пострига вступают в новую жизнь с новыми именами. Во время второй мировой войны многие подпольщики в целях конспирации брали себе новые имена, полагая, что это временная мера. Но некоторые из них в условиях постоянного напряжения, риска и борьбы стали совершенно иными людьми. После окончания войны они оставили себе партизанские имена» (1994, с. 144-146).
С. Попов считает наличие одинаковых букв в именах условием успешного взаимодействия, т. к. это означает одинаковые черты характера (1994, с. 301-302).
Можно привести различные суеверия и поверья, связываемые у разных народов в разные времена с именами. Так, в Древней Руси верили в то, что вместе с именем можно передать человеку и те свойства, которые заключены в лексическом значении его имени (Храбр, Добрыня, Умной, Красава, Ярослав), или те качества, которыми обладал его покойный родственник Считалось, что не следует сообщать своего имени незнакомому человеку, чтобы не попасть под влияние его колдовства Запретное, настоящее имя называлось «тайным именем». Еще в XVI-XVII веках русские часто имели даже по три имени: одно прозвище (не христианское) и два христианских имени, полученных при крещении. Одно из этих последних было явным, открытым, а другое — тайным, известным только самому его носителю, его духовнику и близким к ним лицам.
В. А. Менделев в рабсте «От звука к имени» связывает воедино поверья различных народов об именах w достижения современной лингвистики (методику А. П. Журавлева). Так, он пишет: «Ощущаемое подсознательно "плохое" значение звучащего имени часто приводило к тому, что некоторые "официальные" (взятые из святцев) имена выходили из употребления, а иногда случалось, что "грубое" или "злое" имя заменялось производным, которое воспринималось благоприятнее.
Психоэмоциональное значение звучащего имени создает в сознании людей некое поле, воздействующее на носителя этого имени. Отсюда обилие уменьшительных, просторечных, "уличных" имен, образованных от некоторых основных форм — эти имена, как правило, гораздо более приемлемы для их владельцев (хотя бывает и наоборот)» (Менделев, 1995, с. 451-452). Автор приводит в своей работе анализ отдельных имен, приняв за основу их фоносеманти-ческую характеристику и утверждает, что фоносемантический анализ имен дает возможность еще раз убедиться в удивительной точности народного восприятия; спонтанная оценка имени при его выборе практически всегда совпадает с вычисленной, приятной или малоприятной картиной. В качестве примера рассматривается фо-носимволические значения трех русских имен. Георгий — исходная форма (так в святцах), Егор и Юрий — народные образования (Юрий упоминается в святцах только однажды, да и то в скобках, а Егора там вовсе нет):
Георгий — плохой, маленький, горячий, быстрый, веселый, низменный, яркий, угловатый, короткий;
Егор — хороший, большой, мужественный, активный, простой, сильный, холодный, красивый, величественный, громкий, храбрый, могучий;
Юрий — хороший, нежный, женственный, светлый, слабый, медленный, красивый, гладкий, легкий, веселый, округлый, добрый, радостный.
В основном отрицательная эмоциональная оценка имени Георгий и вызвала в народе неосознанное желание избавиться от неприятного раздражителя. Отсюда и возникли произвольные имена, причем часто Георгия по паспорту в быту зовут Юрием (см.: Менделев, 1995, с. 460-461).
Что же произошло в группе? Получив задание выбрать какое-нибудь имя, обосновать свой выбор и на некоторое время ; «вжиться» в это новое состояние, Андрей «превратился» в Кирилла, Натали — в боярыню Морозову, Лариса — в Валерию, Елена — в Светлану, Эдик — в Графа и др. Посмотрим, насколько обоснованными были эти изменения.
Андрей — Кирилл
Андрей — яркий, активный, хороший, громкий, радостный, мо-учий, храбрый, подвижный, мужественный, величественный. <Яркое, веселое и очень мужественное имя, традиционно любимое в народе — и не только в России. Довольно часто носители этого ' имени — организаторы и вожаки. Они объединяют и ведут за собой, а иногда — просто ловкие и удачливые люди с мгновенной реакцией на изменение ситуации и умение использовать ее с выгодой для себя. Впрочем, они не склонны причинять кому-либо вред и совершать поступки, унижающие кого бы то ни было, — обычно это хорошие люди» (Менделев, 1995, с. 467-468).
Кирилл — слабый, короткий, тихий, маленький, быстрый, хилый, низменный, шероховатый, угловатый, горячий, подвижный, тусклый, трусливый', нежный. «Еще совершенно не зная Кирилла, услышав только его имя, человек ощутит действие целого набора неприятных признаков, свойственных этому имени. Кирилл — человек жесткий, даже жестокий; он в значительной степени лишен чувств сострадания и сочувствия ближнему. Он с трудом вписывается в сложившиеся между людьми цивилизованные отношения, а порой даже склонен к конфликтам. Тяготеет к авантюрам, стремится властвовать, но в то же время легко подчиняется чужой воле. Трудно назвать Кирилла личностью яркой и храброй, так как анализ обнаруживает признаки "тусклый" и "боязливый". Кириллу придется преодолевать влияние этих признаков, иначе он- может стать человеком мелким и даже мелочным, а поскольку эти черты характера популярностью и вниманием окружающих не пользуются, Кирилл рискует приобрести свойства личности скрытной и нелюдимой» (Там же, с. 513-514).
Андрей, выбравший имя Кирилл говорил о своем ощущении чего-то инородного и захотел получить на группе новый опыт.
Впрочем, есть в этих именах один общий признак — «подвижный», т. е. определенная преемственность все-таки сохраняется.
Натали — Боярыня Морозова
Натали — хороший, красивый, гладкий, безопасный, радостный, округлый, простой, яркий, величественный, медленный.
Боярыня Морозова — могучий, мужественный, сильный, большой, громкий, храбрый, величественный, яркий, грубый, холодный, хороший, активный, радостный.
Общие признаки имен — хороший, радостный, яркий, величественный. Заметим, что вариант «боярыня Морозова» содержит признаки могучий, мужественный, сильный, активный, громкий, храбрый, грубый, холодный, активный, т. е. имеет тенденцию к проявлению через действие той неопределенности и женской пассивности, которые проецирует на человека звукокомплекс «Натали». Это также новый опыт и новый образ.
Лариса — Валерия
Лариса — хороший, радостный, яркий, красивый, величественный, активный, храбрый, безопасный. «Прирожденный руководитель, хороший организатор. С людьми строга и холодновата, но всегда справедлива. Может стать прекрасным педагогом, ровна со всеми, никого не выделяя — ни в любимцы, ни в нелюбимые Как только дело касается личных отношений, она теряется. Такова двойственная натура имени Лариса — нечто величественное — и одновременно нечто беспомощное» (Менделев, 1995, с. 516).
Валерия — радостный, яркий, хороший, величественный, храбрый, могучий, громкий, сильный, веселый, активный, светлый, простой, красивый. «Валерия непредсказуема. Порой ее поведение буквально зависит от того, с какой ноги она встала. Она противоречива в оценке событий и людей, непостоянна в своих намерениях. Впрочем, если у вас хватит терпения завоевать ее расположение или просто повезет ей понравиться, вы будете иметь преданнейшего друга, который упрямо будет видеть в вас только хорошее, даже если вы этого и не заслуживаете. Тот, кто сможет проникнуть в характер Валерии глубже, увидит, что в основе несколько взбалмошного поведения Валерии лежит ее ранимость, повышенная чувствительность. ...К незнакомым людям у Валерии преобладает настороженно-недоверчивое отношение» (Хигир, 1994, с. 455-456).
Как видим, большой ряд признаков (хороший, радостный, яркий, красивый, величественный, активный, храбрый) — совпадает При этом Лариса более рациональна, а Валерия — непредсказуема. Напомним, что Лариса хотела «выйти» из образа строгого преподавателя (так и получилось) и в то же время усугубила то качество (способность к преданной дружбе), которое и хотела осознать и почувствовать.
Елена — Светлана
Елена—хороший, красивый, светлый, безопасный, округлый, гладкий, простой, нежный, храбрый, медленный, радостный, веселый, добрый, активный «Великолепное и очень красивое имя, надежное и светлое. В ней есть какая-то тайна, она сдержанна и даже медлительна, создается впечатление, что она выше суеты и мелочей (может, впечатление и ложно). Скорее всего, это просто некоторая леность. Елена редко станет добиваться чего бы то ни было, она плывет по течению. ...Общей чертой всех носительниц этого имени во всех его формах является легковерность Они склонны некритично воспринимать мнения других, причем чувство юмора у Елен раз[вито явно недостаточно» (Менделев, 1995, с. 501).
Светлана — короткий. «Уникальное имя, при восприятии которого все психоэмоциональные признаки никак себя не проявляют. Произнеся или услышав его, мы не сможем сказать ничего определенного об этой личности, с одной стороны, это плохо — никакой определенности, а тем более предопределенности, имя не несет, с другой — какой простор для формирования личности! Никаких внешних сил, никакой заданности! Светлану лепят окружающая жизнь, родные, близкие и, наконец, она сама — какой захочет, такой и будет. Она в полном смысле слова — создает сама себя. В этом Светлане помогает лексическое значение имени, "светлая"» (Менделев, 1995, с. 543-544).
Вспомним, что Елена решила изменить свое имя, потому что оно «не звучит», а имя Светлана связано для нее с чем-то ангельским (по мотивам баллады Жуковского). Т е. образ уже создан, осталось только прийти к внутренним изменениям и имя Светлана дает как раз такую свободу для творчества.
Эдуард — Граф
Эдуард — большой, хороший, округлый, красивый, величественный, храбрый, безопасный, гладкий, простой, громкий, длинный, сильный, медленный, холодный. «Большое, хорошее, величественное имя, которое характеризуется целым набором по преимуществу положительных признаков. Эдуард человек грубый и мужественный, способный добиться успеха в делах и достичь своих целей. Помешать ему может только собственная пассивность По темпераменту — флегматик (что, кстати, способствует пассивности) и зачастую довольствуется тем, что имеет. Личность крупная, он равнодушен и пренебрежителен ко всяким гонким чувствам и мелким деталям и нюансам человеческих отношений. . В нем полностью отсутствуют мнительность и боязливость; возможно, это одна из причин хорошего здоровья. Обладает стойкой психикой, не подвержен стрессам и не склонен к самоанализу. Интеллект развит более вширь, чем вглубь» (Менделев, 1995, с. 558-559).
Граф — тихий, страшный, шероховатый, злой, короткий, угловатый, мужественный, темный, печальный, грубый, плохой, тусклый, пассивный, тяжелый. «1)в раннем средневековье в Зап. Европе — должностное лицо, наделенное судебной, административной и военной властью; т. период феодальной раздробленности — феодальный владетель; 2) наследственный титул высшего дворянства; в России был введен Петром I» (Словарь иностранных слов, М/ 1988, с. 142).
Если проанализировать тенденцию, то изменение имени Эдик на титул Граф (слово, полностью противоположное по фоносеман-тическим признакам) усиливает идею пассивности (наследственный титул) и придает облику этого человека зловещие черты (вспомним знаменитого вампира — графа Дракулу).
Мы привели в качестве примеров только несколько вариантов изменения имени, мотивированных стремлением поменять что-то в себе.
Другая мотивация — лучше понять характер и судьбы других людей. Так были выбраны имена Вера, Наташа.
Вера — женщина с нелегкой судьбой (по наблюдениям будущей носительницы этого имени), характеризуется признаками: короткий, сложный, радостный. По мнению В. А Менделева это «имя женщины замкнутой, углубленной в себя, с противоречивым и сложным характером. При эмоциональном восприятии ощущаются только черты надежности (2,59), основательности и устойчивости (3,54). ..Она спокойна, невозмутима, ее почти невозможно чем-то увлечь, а уж надолго и всерьез — затея безнадежная. Одним словом, большинство Вер — натуры флегматичные, хотя в тех редких случаях, когда их что-то задевает за живое, они способны упорно и настойчиво добиваться своего. К сожалению, это натуры не очень глубокие, да и меркантильные, так что достигнутая цель не всегда оправдывает затраченных усилий. Вера редко увлечена своей работой, ее профессиональная деятельность — чаще просто средство заработать на жизнь. Очень много времени она уделяет самоанализу, скорее самокопанию, но из-за свойственной ей лени (особенно в молодости) никаких практических выводов, а тем более поступков из этих раздумий не вытекает. И интеллект, и интуиция ее редко выходят за пределы среднего уровня. В компании она скорее застегнута на все пуговицы, чем общительна и откровенна. Все это создает ей дополнительные трудности при контактах с людьми, хотя с подругами и близкими (их немного) она ровна и приветлива» (1995, с. 479-480). Вот такую нелегкую «модель» решила примерить на себя участница группы.
Еще одна тенденция — признание гармонии со своим именем, нежелание с ним расстаться даже на время.
Юра, Александр
О Юре мы уже писали, а вот имени Александр (кстати, самому частотному имени в группе — 4) необходимо уделить дополнительное внимание.
Александр — Саша — Шура
Александр — хороший, храбрый, активный, красивый, мужественный, величественный, могучий, простой, большой, радостный, яркий, громкий, сильный. «Это имя соответствует в основе своей сангвинистическому темпераменту с уклоном к холерическому. Благородство, открытость настроения, легкость обращения с людьми характерны для этого имени; легкость, но не поверхностность. ...Ум Александров четкий и трезвый, слегка иронический, быстр и многосторонен. Благородство этого духовного склада, рыцарство — не вспышка и порыв, а склонность, оформленная вроде правила. Имя Александр хочет быть микрокосмом и, когда получает достаточный питательный материал для оформления, то становится таковым: гением. Но эта гармония и самоудовлетворенность имени Александр может быть не по плечу всякому: не имея сил стать даже большим, он, помимо желания, тянется к великости» (Флоренский, 1994, с. 8-13). «Хорошее и большое имя. Значение "защитник людей" как нельзя лучше соответствует эмоциональному восприятию этого имени, а признак "величественный", видимо, подтверждается его судьбой, ведь это имя принадлежало великим властителям прошлого, императорам и царям. Другие качества согласуются с основными: имя активное, яркое, сильное, мужественное, храброе и могучее. Особенно выделяется признак "храбрый" — история это подтверждает» (Менделев, 1995, с. 462).
Парадоксальны показатели восприятия уменьшительных имен. Все они, естественно, не так величественны, громки, ярки и могучи — это понятно. Но исчезают и другие признаки: «активный», «сильный», «красивый».
Саша — тихий, тусклый, низменный, отталкивающий, шероховатый, страшный, злой, трусливый, медлительный.
Шура — страшный, темный, тусклый, тихий, шероховатый, плохой, низменный, печальный, грустный, могучий, медлительный.
«Выходит, что великолепные качества Александра — руководителя и вождя, защитника общества, нивелируются гораздо менее привлекательными чертами Саши и Шуры в быту: ведь в будничной, повседневной жизни блестящий воин и организатор зачастую не может найти себе места: тихие семейные радости не могут его удовлетворить, и он становится заурядным, скучным, даже неприятным для окружающих. Это отражается в восприятии имени: признак "величественный", например, меняется на "низменный", "яркий" — на "тусклый", исчезает активность, зато появляется медлительность. Признак "красивый" уходит в тень, а его антипод — "отталкивающий" становится более весомым, а для имени Саша даже выходит из нейтральной зоны и становится значимым. В общем, Александры великолепны в минуты опасности, напряжения, в случаях, когда необходимо принять важные решения, — одним словом, в переломные моменты жизни или в нестандартных ситуациях. Они выходят победителями, оказавшись в безнадежных положениях, но в обычной жизни теряются, иногда даже опускаются ниже среднего уровня: это уже не хороший, светлый и большой человек, а зачастую плохой и темный. Такова натура Александров — двуединая и противоречивая» (Менделев, 1995, с. 463).
Эту особенность тонко чувствуют писатели. Так, в незабвенном «Золотом теленке» И. Ильфа и Е. Петрова мы встречаемся с Шурой Балагановым и наблюдаем следующую сцену:
«Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.
— Ну, я вас прощаю. Живите. А теперь давайте познакомимся. Как-никак мы братья, а родство обязывает. Меня зовут Остап Бен-дер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.
— Балаганов, — представился рыжеволосый, — Шура Балаганов.
— О профессии не спрашиваю, —учтиво сказал Бендер, —но догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостей за этот год много?
— Две, — свободно ответил Балаганов».
Еще более емкий и парадоксальный в своем проявлении образ мы находим на страницах эпопеи И. Шмелева «Солнце мертвых» — плаче о погибели Русской земли, о безвинно погибших от жестокости и голода в 1920 году людях. В главе «Что убивать ходят» мы встречаем Шуру-Сокола — это мелкий стервятник, от которого пахнет кровью: «Кто сотворил стервятника? В который день, Господи, сотворил Ты стервятника, если Ты сотворил его? дал ему образ подобия Твоего... И почему он Сокол, когда и не Шура даже?! Покорный конек возит его по горкам — хрипит, а возит. Низко опустил голову, челка к глазам налипла, взмокшие бока ходят: трудно возить по горкам. Покорен конек российский: повезет и стервятника, — под гору повезет и в гору» (Шмелев И., 1991, с. 24—26).
Рассуждая о «сдвигающем» действии звучания А. П. Журавлев рассматривает, в частности, названия хищных птиц: «Самые крупные, кровожадные и добычливые из пернатых хищников получили "хорошие" имена: сокол, ястреб. А славу самого "страшного" снискал довольно безобидный коршун, поскольку среди характеристик звучания слова коршун есть такие, как "темный", "страшный". В фольклоре, а затем в литературных произведениях и в разговорной речи коршун незаслуженно стал олицетворением злых, темных сил. Ясно, что признаковое значение, столь мрачное для слова коршун и положительное для слов сокол и ястреб, сейчас поддерживается только литературой и словоупотреблением. Мы можем прочитать или услышать словосочетание смотрит соколом или налетел коршуном. Во время войны наших летчиков называли соколами, истребители — ястребками, а фашистские самолеты — черными коршунами. Вот какие "сдвиги" значений вызвало звучание этих слов!» (Журавлев А. П., 1991, с. 72-73).
Таким образом, И. Шмелев выбрал и соединил самый отталкивающий вариант имени Александр и самый благозвучный и мифологически-возвышенный вариант названия хищных птиц. Шура-Сокол — это то же, что Александр Балаганов, или Шура Пушкин, Шура Суворов, Шура Македонский. Парадокс и абсурд. Впрочем, информация к размышлению также. Такой вот Шура-Сокол — страшный, тусклый, темный, тихий, шероховатый, печальный, могучий, грустный.
Имя — один из ключей к нашему подсознанию. Выбирая новое имя, трактуя имя тем или иным образом мы подключаем человека к континуальным потокам сознания, открываем в нем нечто сокровенное, получаем возможность прикоснуться к его душе. Это особый вид транса: «Случалось ли вам, когда-нибудь находить странным ваше имя, произнесенное вами самими. Со мной это часто случается. Я произношу громко, несколько раз подряд, свое имя и перестаю понимать что-либо; под конец я не различаю ничего, кроме отдельных слогов. Тогда я перестаю понимать все, забываю обо всем. И, как бы загипнотизированный, продолжаю произносить звуки, понять смысла которых я уже не могу» (Якубинский, 1986, с. 169).
О преодолении мифологического барьера и барьера самосознания речь пойдет дальше. А пока результаты эксперимента:
1) Активизация речевых навыков.
2) Изменение языкового поведения (кто говорил долго и нудно, вызывая агрессию окружающих, научился говорить коротко и выразительно и т. д.).
3) Исчезновение боязни чистого листа
4) Овладение новыми методами лингвистического гетеро- и ау-товоздействия.
5) Преодоление ряда языковых барьеров (мифологического, профессионального, межличностного, имени и пр.)
ГЛАВА 8 КАК НАВЕКИ ПРИСУШИТЬ (ВОЛХВОВАНИЕ)
Развела тебе в стакане
Горстку жженых волос,
Чтоб не елось, чтоб не пелось,
Не пилось, не спалось.
Чтобы младость — не в радость,
Чтобы сахар — не в сладость...
М. Цветаева
Мексиканские индейцы племени Гуике говорят, что в разуме человека есть потайная дверь, которую они называют menka. Большинство людей уходит из жизни, так и не раскрыв эту дверь. Но ведьма знает, как открыть эту дверь, как пройти в нее и вернуться обратно, принеся с собой видения необычной реальности, которые придают жизни цель и смысл.
Л. Кэбот
Наше подсознание хранит множество тайн и во все времена человек хотел понять их. Есть разные способы постижения неизведанного — наука, искусство, магия Магическая дверь «дома колдуньи»— самая древняя, ветхая и... вечная. Попытки заглянуть за нее делали и художники, и писатели, и поэты (не говоря уж о магах, знахарях, колдунах) Войдем туда и мы, протянув за собой тонкую нить Ариадны — чтобы вернуться.
Ряд авторов считает, что введение новых взглядов и научного стиля, становление метода психоанализа сделали невозможным «возвращение к магическим и анимистическим источникам познания» (Александер Ф., Селесник Ш., 1995, с. 16), однако мифологическое сознание неистребимо. «Какое-нибудь верование или обычай целые столетия может обнаруживать симптомы упадка, как вдруг мы начинаем замечать, что общественная среда, вместо того чтобы подавлять его, благоприятствует его новому росту. Совсем уже угасавший пережиток опять расцветает с такой силой, которая часто настолько же удивительна, насколько вредна» (Тайлор, 1983, с. 103).
Само исключение мифологического (магического) подхода из арсенала медицинских взглядов привело к тому, что самые абсурдные и вздорные рекомендации «народных умельцев», «включенные в миф, сохраняют свою притягательность, несмотря на объективно приносимый ими вред» (Тхостов, 1993, с. 15). Колдунам и магам, лишенным конкуренции со стороны врачей, никогда еще не было так хорошо, как в наши дни. Их ремесло узаконено и выгодно.
Вопреки сомнительному образу, который магия обрела в истории западноевропейской культуры, она демонстрирует способность вписаться в нынешнюю культуру. Чем же привлекательна магия и что в ней ищут? То же, что и в древности — средства улучшить свое положение в жизни, заглянуть в будущее, уберечься от врагов. Иначе говоря, здесь вполне обычные мотивы человеческих действий и амбиции. То же самое можно найти и в науке, в культуре, в хозяйственной жизни и в политике» (Василенко, 1994, с. 25). «Наука нового времени и магия какое-то время были на удивление близки между собой — одни и те же имена фигурировали и в той, и в другой области. Лишь с формированием Лондонского королевского общества, первого сообщества ученых современного типа, размежевание магии и науки произошло достаточно четко.
Что же в самой магии дает основание думать, что именно она и является источником идеи покорения мира? Известно, что воля к власти является сильнейшим мотивом не только деятельности мага, но и конституирующей силой самого магического воздействия на предмет. Наиболее эффективно магия добивается успеха в силе заклинающего слова и в волевом сосредоточении мага-оператора. Разные источники свидетельствуют, что в таких случаях нет особой нужды ни в каком внешнем содействии, будь это особые предметы, ритуалы или какие-то сопутствующие операции. Само слово обретает властную силу, ибо соединяется с твердым убеждением, что оно способно достичь и овладеть сущностью вещей» (там же, с. 29).
Обсуждая тему «Волхвование» мы приближаемся и к постижению взаимоотношений магии и психотерапии, а также пытаемся понять мифологическую среду как социально-культурный феномен. По этому вопросу существует много исследований (см., например. Автономова Н. С, 1990; Касавин И. Т., 1990; Яковлев А. А., 1990; Филатов В. П., 1990; Порус В. Н., 1990; Малиновский Б., 1994 и др.), однако наша задача — попытаться на практике прикоснуться к мифологическому сознанию, вступить на тропу колдунов. Как это сделать? Может быть, так, как советовала Флоринде Доннер колдунья Флоринда Матус? «Не беспокойся о мелочах Если ты убеждена, мелочи склонны подчиняться обстоятельствам. Твоим планом может быть следующее. Выбери что-нибудь и назови это началом.
Затем иди и встань лицом к началу, и позволь ему делать с тобой что угодно» («Сон ведьмы», с. 200).
Это самый простой путь — вербально-поисковый. Есть и другой, который описан в романе Д. Фаулза «Волхв» — путь театральных действ, декораций, перемещений во времени и пространстве — и все во имя обретения простых истин: «не терзай ближнего своего понапрасну», «нельзя ненавидеть того, кто стоит на коленях. Того, кто не человек без тебя»; «принимая себя такими, каковы мы есть, мы лишаемся надежды стать теми, какими должны быть». Фактически, волхв Фаулза выводит театр на простор площадей. Наша задача — изменить мир магическим словом. И только... Что ж, войдем выходом с измененными магическими именами. И посмотрим: что там, за этой древней магической дверью, как там?..
С каким настроением группа входит в языческую (колдовскую) часть «дома колдуньи»? Все по очереди произносят заветные слова: «струна, стена, радость, гора, цветы, солнце, месяц, домик, счастье, огонь, сердце, сокол, ночь, небо, вечер, свеча, вода, облако, ветра, песни, горы, часы, сон, водопад, камень, лепесток, дорога, рассвет, сердце, окно, трава, легкость, земля, берег, роса, лето, вода». Общие характеристики ключевого текста: суровый, сильный, угрюмый, зловещий; цветовые характеристики: черный, голубой, сиреневый, фиолетовый, зеленый, синий). Такое вот сосредоточение, и решимость. «Ключ» оказался жестким и открыл дверь
Вербальная магия
Иногда хочется попробовать, какие ощущения переживает человек, именующий себя колдуном. Лингвисты-жрецы близки к постижению этой Тайны. Недаром в словаре В. Даля «язычником» именуется как «идолопоклонник, кумирник, обожатель земной природы, болванов, истуканов», так и «лингвист, ученый, знающий много языков».
Началом стала поэма «Переулочки». В ней идея однозначная: вербальная магия побеждает. И это очень интересный опыт того, как можно грамотно воздействовать на людей: мы имеем дело с очень профессиональной колдуньей, которая делает все как должно. Кроме приемов фольклорных и художественных (прозопопея, окказиональные «величания», метатеза — перестановка слогов и др.— см., напр.: Зубова, 1989), много приемов собственно гипнотических: смотреть в глаза, прямая «сшибка» (войти выходом), использование транса (образ реки, поля); кинестетическое воздействие (кланяйся) и т. д.
Затем члены группы испытали, что такое заговоры как жанр фольклора и орудие колдунов: каждый выбрал себе какой-то заговор, пришедшийся по душе («Оберег — утренняя молитва», «От пьянства», «От исполохов, родимцев и нечистых духов», «От трясо-вицы», «От запоя и похмелья», «К банному», «От лихорадок» и др.), прочитал его, а остальные анализировали свое состояние, попутно шло обсуждение применяемых в них лингвистических средств, и, что интересно, воспроизводились бытующие в МС (и фиксируемые фольклористами) былички. Приведем небольшой фрагмент работы группы:
Татьяна: «От запоя и похмелья». (Смех.)
Живую щуку сажают в туес или бурак с вином и настаивают двенадцать дней: щука дает много слизи и настой протухает. Им поят пьяницу, приговаривая: (смех) «Как щука не терпит вина, так же бы не терпел его раб божий (имя)». (Смех. Реплика' «В смысле те, кто выживает — те не пьют»)
Наташа: «От лихорадок»: «Мать ты моя, вечерняя звезда, жалуюсь я тебе на двенадцать девиц, на Иродовых дочерей». Заговаривают по вечерним зорям, заговор читают трижды, отплевывая после каждого раза в левую сторону со словами: «Покуда я плюю, потуда б рабу (имя) хворать». — (С удивлением) Это очень короткий заговор!..
Смех, реплики: — Зато можно поплевать!
Александр Васильевич: Заря — это переход из ночи в день, т. е. это как бы разрывы круга, разрывы постепенности, ворота. Поэтому там всегда совершаются чудеса, выходят сатанинские силы. Нечистая сила властвует именно в эти периоды. Потому этот разрыв четко осознавался как необычное время. Вся традиционная культура основана на том, что она осознает: есть привычное, есть непривычное — то, что неподконтрольно человеку — вечерняя и утренняя заря. Это все моменты, когда человек не властен над силами природы. Что такое заговор?—Это апелляция к могучим силам, которые могут то, что не могу я сам. Вот они в этих разрывах и находятся.
Ян: Можно предположить, что когда в заговорах встречается обращение «заря-заряница», то это обращение вообще к своему глубинному бессознательному?
Валя: Помнишь, у Кастанеды: «Сон — это трещина между мирами».
Александр Васильевич: Трещина — вот это разрыв, это дверка," через которую можно войти, и что-то выходит оттуда в этот момент. Недавно рассказ слышал, рассказ совсем городского жителя, который воспроизводит сюжет, встречающийся в каждой второй быличке: «про суседку». Парень городской, он говорит: «Вот лежал я дома, просыпаюсь, входит тетка, вот она мне голой жопой садится на лицо. И вот я чувствую такое: она холодной жопой давит, трудно вздохнуть». Я спрашиваю у него: «Ты это ни от кого не слышал?» — «Нет, — говорит, — мне на самом деле это привиделось». Потрясающе! Это совершенно нормальный мифологический сюжет, быличечный, когда бабки сидят и говорят: «Ой, суседка давит. Давит суседка. — Чо оно там? — Да вот, баба голая зайдет и сядет на лицо там, или на грудь. И вот если в этот момент чувствуешь — не продохнуть, надо спросить: «К худу ли давишь, суседуш-ка, к добру ль?» Если она грозно: «К худу! К худу!» — значит, к худу, а если то-о-оненько так- «Э-э, э-э...» — значит, к добру. После этого она уходит. То есть ночью, если посетит вас что-то такое...
Из зала: Если прижало...
Александр Васильевич: Значит, действуйте...
Из зала: Если к худу — значит, что, хуже еще будет?
Александр Васильевич: Ну, суседка-то — это нечистый дух. Вообще трансформировался он из духа предков, это наш давний предок, который видоизменился. Он и помочь может — если ему водочки поставишь, хлебушка. Переезжаете в другую квартирку, смели паутину, завернули в тряпицу: «Суседушко-батюшко, пошли с нами жить». Он и поможет, он и обережет, и за детьми присмотрит. Если плохо с ним обойдешься — он будет гадить вам, может и детей испугать, и скотину по двору гонять.
Александр' Еще слова можно говорить: «Что это ты, суседуш-ко, дурачишься, что это ты, суседушко, ругаешься...»
Кирилл: Во г, помню, я однажды напугался. Я был у бабушки в деревне и вдруг слышу шум аплодисментов. Я, наверно, переполошил весь дом и вообще очень сильно испугался: вот лежишь, а вокруг тебя кто-то хлопает. Потом это повторилось второй раз и я сумел идентифицировать этот звук: корова... И она иногда... какает (смех). Был еще такой случай. Зима. Дом. И вдруг... Следы к окошку в одном направлении, никого нет. В общем-то, нормальные следы, но лишь одно странно — нельзя идти по такому глубокому снегу. Следы подошли к окошку и кончились, т. е. стали. Причем, мы проснулись, потому что услышали стук. Стук нормальный, услышали — выглянули, идут следы, никого нет. Он мог только улететь!..
Из зала: Может быть, это американский шпион — след в след? (Смех.)
Александр: В трехкомнатной квартире был такой случай. Слышу хлопок, как будто окно закрывается: «Бам!» Захожу — форточка открыта, все на месте. Ничего не понимаю. Опять сижу в другой комнате. Минуты через 3-4 опять вот «бам», так вот окно хлопает. Д\маю, надо пойти посмотреть: наверное, форточка закрылась. Прихожу — нет, форточка открыта. Как была открыта, так и осталась — стоит так и стоит. И так раза 4—5. Уже начинает жутко становиться. Я вот так сел около этой форточки в комнате и сторожу: сейчас стукнет. Полчаса — ничего. Только из этой комнаты вышел, черт, бам! Никого нет. И так полдня я бегал. И, наконец, поймал. Обыкновенный сквозняк. Она стукнется и одновременно раз — отъедет.
Татьяна: С другой стороны, тоже, знаешь, полчаса сидел — сквозняка не было.
Александр: Все открыто. И непонятно откуда там сквозняк берется — т. е. надо физическую природу объяснять.
Александр Васильевич: Сейчас это называют «барабашками», полтергейстом — в принципе, это все явления одного порядка. Кстати, от колдунов очень короткий оберег: «Колдун-портун, ешь свое мясо, пей свою кровь».
Наташа: Вы знаете, я однажды была свидетелем такого случая. Я пришла в гости, а мне говорят: «Ты знаешь, у нас обои в спальне трещат. Хотя до этого они были наклеены очень давно. И действительно, был такой легкий треск, и это были фотообои, которые уже года 2-1,5 висят. Там влажность не поменялась, климатические условия обыкновенные. Ну, я говорю: давайте послушаем. Так как это мои хорошие знакомые, они положили меня в этой комнате на раскладушке. И, действительно, раздался треск. В этой же комнате старушка спала, лет 60-ти. Она мирно спала, но я слышала треск. Этот треск был совершенно конкретный, реальный — треск обрывающихся обоев. И трещало это все практически до утра. Сначала было страшновато — я вставала, смотрела... Так продолжалось часов до 4-х. Утром все обои были оторваны.
Юра: Они не упали?
Наташа: Они не упали. Они держались какими-то боковыми местами, но это была совершенно конкретная щель.
Из зала: А что было на фотообоях?
Наташа: На фотообоях — озеро...
Александр: «У нас рассказывают такое. Жила ведьма И пришел молодой человек с армии — солдат бравый к матери ехал. Хозяйство пошатнулось, забор сломался и корова этой ведьмы зашла к ним во двор. Ну он корову выгнал, загон поправил и на бабку
прикрикнул. Грубо так. А парень-то молодой, по девкам-то охоч. А танцы — в другой деревне. Верст 19. И каждое воскресенье — танцы. И он пошел. И с танцев возвращается заполночь и слышит, будто телега едет: скрип-скрип. Поворачивается — никого нет. Потом снова: скрип-скрип, скрип-скрип. Резче поворачивается: никого нет. И снова: скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип. И так это его удивило: он и бежал, и останавливался, и медленно шел, и сидел. И так это его изводило, сводило с ума. Очнулся он в километрах пятнадцати от своей деревни, совершенно в другой стороне, в голом поле, весь в мыле, весь измученный добрался домой. Ему сразу сказали: "Ведьма тебя сглазила". И посоветовали сходить к доброму колдуну, он знает наговоры и прочие вещи, знает, как от нее защититься. Парень не поверил и на следующей неделе снова пошел на танцы. Снова заполночь возвращается один и снова скрип-скрип. Оборачивается: никого. Вдруг видит — колесо за ним катится и скрипит. А потом начало на него наезжать. Он от него палкой отбивался — не помогает. Подумал, пошел к деду. Дед ему говорит: "Ты возьми палку, да ударь, да не по колесу, а по тени". На следующее воскресенье опять пошел на танцы — не так на танцы, сколько на охоту за ведьмами. Ждал — не дождался, когда танцы закончатся. Возвращается по дороге, слышит снова скрип, оборачивается— колесо; идет-идет, идет-идет... Изловчился и как прыгнет, и своей грудью на тень упал. Ничего не понимает, только чувствует — что-то там есть. Он пошевелился — чувствует, колесо под ним — придавила грудь. Он с себя ремень солдатский снимает, через колесо продел, через дырку протянул, застегнул и на дерево повесил. Наутро просыпается — а на дереве бабка висит — ремень продет через горло и через живот — вот так она и осталась...»
Александр Васильевич: Колдунов боялись, потому что они портят всегда всех подряд. Чертей у них — во. И чертей они этих запускали на ветер — не важно, кто там пройдет — ребенок, бабка, девка, парень. Так что тут вовсе не обязательно вред делать сознательно.
Из зала: — А зачем?
— А вот ты зачем на работу ходишь?
Александр Васильевич: Это их природа. Вот ему передали чертей — они мучают. Вот живут у него они в лукошке, подполье, мучают. Ежели колдун совсем устал, он говорит: «Идите листья на осине считать». Почему листья на осине дрожат? По одной версии потому, что их все время считают. Дерево прокляненное, из него ничего, кроме лодок, не делают. На осине Иуда задавился. А когда черти на осине листья считают -они все разом сдуваются... Чертям нужна работа. Потому что колдун — он страдалец... Его понять можно.
Из зала: Как психотерапевт... (Смех.)
Александр Васильевич: Как психотерапевт. Вообще: ты психотерапевту еще и проблему не заявил, а он уже тебя лечит, лечит...
Из зала: То есть не портить не может.
Александр Васильевич: Не может он не портить.
Юра: У меня был опыт совершенно уникальный. Бабушка помыла ложки святой водицей, а потом их через ручку передала. Я говорю: что ты делаешь? Она говорит: от сглазу.
Но самое смешное, что когда у меня родился сын, однажды плакать начал, беспокоиться, есть перестал и все такое. Я взял ложки, помыл, потом через ручку передал — он поел и успокоился. Причем, при этом ничего не говорил. (Смех.)
Лу: Для детей хороший заговор — нужно умывать и приговаривать: «От черного, от черемного, от урочливого» — трижды.
Юра: Нет, я ничего не говорил. Я просто не знал, что надо говорить — мне не сказали.
Комментарии
Заговоры — древнейший жанр фольклора; у древних славян были распространены еще в доисторические времена. В древнерусских памятниках они встречаются с XVI-XVII вв. в судебных документах о колдовстве.
Источником художественных образов многих заговоров являются анимистические представления людей. С развитием антропо- и зооморфных представлений болезнь принимала формы то человека, то животного (волка, зайца, щуки). Большое влияние на заговоры оказало христианство (появились образы Христа, святых, богородицы). Языческая же основа заговоров сильно повлияла на христианские наслоения — молитвы. Так, языческий заговор — требование, и христианская молитва в заговорах часто переосмысливается в требование.
Можно выделить несколько композиционных типов заговоров, в каждом из которых использованы свои приемы и средства:
1) «Этические заговоры» (самая обширная группа) содержат зачин-вступление, описание действия, пожелание, закрепку-концовку.
2) Заговоры, основанные на параллелизме, содержат два сравниваемых явления или действия по их результату, «как живут между собою голубки, так бы любила меня раба Божия (имярек)»; «как эта белая береза стояла во чистом поле, не знала ни уроков, ни при-зоров, так и ты, младенец, раб Божий (имярек), не знай ни уроков, ни призоров, и будь здоров и долголетен»; «как сохнет и высыхает сук, так сохни высыхай болеток».
3) Заговоры, в форме обращения.
4) Словесное разъяснение обряда.
5) Констатация исчезновения зла.
6) Символические диалоги.
7) «Абракадабра» — заговоры, состоящие из набора непонятных «таинственных» слов» (см.: Астахова, 1928).
«Внимательный читатель, безусловно, заметит особый ритм заговорной речи, обилие перечислений, создающих своеобразное синтаксическое ее строение, наличие многочисленных повторений как в тексте (повторы "сквозных" эпитетов, троекратнЬе за-аминиваниё), так и в рекомендациях к его произнесению ("читать трижды") и действиям — трижды сливать воду с веника и т. д. Все эти моменты немаловажны для воздействия на пациента, они усиливают значимость произносимого, придают ему статус неотвратимости» (Са-вушкина, 1993, с. 15).
Художественные средства в заговорах играют заклинательную роль. Среди них можно выделить:
1) Развернутые сравнения (особенно, для любовных заговоров): «Как рыбе тошно жить без воды студеной, так бы ему тошно было жить без меня»;
2) Сквозной эпитет: в заговоре на кровь — красный, на опухоль — пустой, в отсушке — ледяной, от сглазу — чудный.
3) Нагнетание образов, выражающих желаемое: «Заговариваю, зашептываю на старую кошечку, что сидит под печкой: отступи, боль, на горы, в леса, в сухие коренья, туда, где нет никакого творенья!»
4) Гиперболизация, численное усиление образа: «Вон все немочи! Трое, девятеро!»
5) Развертывание и усиление образа, куда уйти болезни: «По земле ползите, к морю спешите, из этого тела уходите, этому телу покой дайте и никогда в него не вторгайтесь!»
6) Прозопопея, представленная двумя близкими, но не тождественными явлениями: одушевление, т. е. наделение некоего неодушевленного предмета свойствами живого существа («Матушка печка, укрась своих детушек»,— почтительно обращаются к печи, когда сажают пироги. «Батюшка дымок, разнеси тоску и печаль у меня по чистому полю, по синему морю», — говорят, чтобы прогнать тоску), и персонификация — представление объекта в антропоморфном виде (заря утренняя Марья, заря вечерняя Маремьяна, земля Татьяна, вода Ульяна, матушка Ледь река, царь-огонь, господин-хмель, семь братьев вихорей, Воспа Воспиновна, дуб Егор, змея шкуропея Ириния) (см.: Черепанова О. А., 1979, с. 4-12).
7) Особая заговорная «формула». Слово, речь, даже если им приписывается магическая сила, предполагают наличие двух участников коммуникативного акта: информатора и реципиента. И если в роли реципиента выступает неодушевленный или неличный объект, возникают особые условия для его одушевления или персонификации.
Простейший заговор имеет два компонента, два «действующих лица»: говорящее лицо, субъект (S) и объект заговора (О): S—О: пойдиты, грыжи, из сеньцей воротьми, из байни дверьми в частое поле...
Однако чаще в заговорах есть третий компонент (М) — своего рода посредник между S и О, наименование той силы, к которой обращаются с просьбой воздействовать на объект заговора. S—М—О: черные вороны, клюйте, съедайте с N двенадцать родимцев. Субъект, как правило, представлен имплицитно. Он выступает эксплицитно только в тех случаях, когда заговорная формула направлена на самого говорящего: тебе, поле, красота, красота, а мне, жнее, легота, легота.
Объект заговора иногда предстает расчлененно: это непосредственный объект — признак, свойство, явление, предмет, на который должно быть оказано воздействие (О), и носитель этого признака, свойства и т. д. (О pers.): «первый брат сток, второй сивер, третий лето (М)! Внесите вы тоску и сухоту (О) в рабу божию N (О pers.), и чтоб она по мне (S) то снула и сохла». Приведенный заговор имеет развернутую структуру: S — М — О + О pers.
Явление прозопопеи может охватывать в первую очередь М — наименование той силы, которой приписываются магические свойства, а также одушевляться и персонифицироваться может объект заговора О.
8) Особенности сказуемого:
а) Использование в сказуемом глаголов активного действия, глаголов, соотносимых по семантике только или преимущественно с одушевленными существительными или личными именами.
б) В соответствии с общей императивной установкой заговорной формулы при обращении обычно находится повелительная формула глагола, форма 2 лица настоящего — будущего времени или инфинитив с модальным значением дебитивности: «Вам тут не быть, не жить».
в) В именном сказлемом, в главном члене безличного предложения используются с\ ществительные, прилагательные, слова категории состояния, соотносимые семантически только с личным или одушевленным существительным
9) Приложение, определяющее объект одушевления или персонификации:
а) Приложение в форме личного имени.
б) Частично или полностью искусственно созданные имена и отчества.
10) Использование личных местоимений 2-го лица, возвратного местоимения, притяжательных местоимений, т. е. тех местоименных форм, которые логически соотносимы с именами личными.
11) Употребление названия объекта прозопопеи в функции обращения.
12) Ономастическое (мифологическое) пространство русских заговоров (мифотопонимия) (см.: Юдин А. В., 1992) организовано в виде ряда концентрических изоморфных областей (сфер, локусов) с возрастающей от периферии к центру сакральностью. Подобная модель пространства представлена в русских заговорах, особенно явно — в снабженных так называемым эпическим зачином, содержащим описание пути заговаривающего субъекта через указанные локусы к центру, где он встречает магического помощника или защитника. Открывают путь, то есть обеспечивают присутствие субъекта в упомянутых областях в восточнославянской традиции особые сакральные имена собственные — мифотопонимы, с точки зрения мифологического сознания — «истинные» и, возможно, некогда тайные имена.
а) Периферийный локус, который обычно представлен морем, городом или рекой (предшествующее им чистое поле оказывается своего рода переходной областью между здешним и «иным» мирами). А. В. Юдин зафиксировал здесь следующие имена собственные: Моря — Океан, Черное, Хвалынское, Синее, Белое, Арапское и др. Первый локус может быть представлен также страной: Немецкая земля, Русская земля (Россия, Русь); городом: Иерусалим, Царьград, Ефест, Колонь, Лукорье; рекой Иордан, Смородина, Дунай
б) Второй (средний) локус мифологического пространства представлен в заговорах островом или горой. В большинстве русских эпических заговоров остров носит название Буян. Известны также Буелан, Буевой, Божий, Курган, Океан. Эквивалентна острову и часто заменяет его гора (или горы): Сион, Синай, Фавор, Арарат, Афон, Вертеп и др. Все эти объекты связаны с мифологической семантикой мировой горы или мирового дерева, символизирующих собою центр мироздания.
в) Центральный локус представлен обычно камнем или деревом, которые могут наделяться именами собственными, а также гнездом, церковью, престолом (алтарем), столбом и др. безымянными объектами. Абсолютное большинство названий заговорных камней группируется вокруг согласных фонем <л>... <т>... <р>, образуя своего рода поле или парадигму. Латырь, Алатырь, Ла-тарь, Алатр, Олатер, Олатырь, Латер, Анатырь, Латыш, Лазарь, Златырь и т. п.
13) Классификация заговорных персонажей по принципу основных, генеральных функций, в которых они могут выступать:
а) Магические помощники, т е. существа, чьи магические способности мобилизуются субъектом ради исполнения какого-либо желания (кроме противодействия агрессии) или помощи в некотором деле, занятии: Мамантий, троица Гурий, Самон и Авив, Агафон, пророки Моисей и Елисей, Усыня, Бородиня, ветры Моисей, Лука, Марк, Павел, Вихорь Вихоревич, и демонические помощники: Антипка беспятой, Баба-Яга, бес Енаха, Колдун, Сатана Сатанович и др.
б) Защитники, т.е. существа, чьи способности мобилизуются для нейтрализации посторонней агрессии, магического или не магического воздействия, уже происходящего или только возможного: апостол Иоан Богослов, Адам и Ева, Тихон, Пантелеймон, Модест, Каин и Авель, Макарий, Борис и Глеб, Варвара, Мария Египетская, Сергей Радонежский и пр.
в) «Всеобщие» имена — универсальные с точки зрения положительных функций: Иисус Христос, архангел Михаил и св. Георгий.
г) Поливалентные имена (носители могут быть и помощниками и защитниками): апостол Лука, Ирод, Александр Македонский, Параскева, Симон, Авраам, Богородица Дева Мария, Николай (Мирликийский), Иоанн Креститель, пророк Илья, апостолы Петр и Павел и пр.
д) Противники — существа, от которых исходит агрессия: ведьмы, колдуны, бесы и др. демонические персонажи, персонифицированные болезни: ведьмы, бесы (Зеследер, Пореастон, Коржан, Ардун, Купалолака, Кулла, Лимарь, Пилатат Игемон, Феофан, Феоб Феобский), неясные существа (Томаша) и персонифицированные болезни: детская бессонница (Анна Ивановна, Крикса-Варакса, Плакса, Полуночница и др., Чирей (Василий, Иван, Демьян), Оспа Ивановна, Грыжа.
е) Переходный тип — змеиные цари и царицы, вынуждаемые силой заговора помогать при укусах своих подданных: противники по сути, они объективно оказываются защитниками.
14) Большое значение имеет в заговорах перечисление частей тела, откуда болезни изгоняются: с буйной головы, ясных очей, черных бровей, из ретивого сердца, светлого легкого, горячей крови, трепещущего тела. Указываются и пути, которыми они должны выйти: «поди в ноздри, из ноздрей в голову, из головы в чемерну, из чемерной в хвост, из хвоста в землю», а также места, куда отсылались болезни: черные грязи, пни, колоды, гнилые топучие болота, росстани (см.: Савушкина, 1993).
15) Способы воздействия:
а) Угроза: если не пойдете, то «спущу на вас птицы — крыла железные, ноги булатные: почнут вас брати, червь серую и белую»; «Рябина, рябина, вылечи мои зубы, а не вылечишь — всю тебя изгрызу». Если укусишь: «приду к тебе... с жезлом стальным, с билом железным».
б) Обещание. Изгоняемым умилостивительно предлагаются кровати с перинами, угощение и развлечения: «столы расставлены, ества сподоблены»; «там ваши скопища, там ваши игрища и скоплялись, и величались».
16) Антитезы, особенно в заговорах на «остуду» раздор между новобрачными: сравнение с двумя враждующими существами, животными, стихиями — чертом и чертухой, кошкой и собакой, водяным и водянухой, которые «бьются, дерутся, царапаются насмерть».
17) Устойчивые, повторяющиеся элементы (формулы):
а) в начале: «Встану, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы во двери, из двора в ворота, в чистое поле, в восточную сторону»;
б) в концовках: «Будьте, мои слова, крепки и лепки, крепче камня и булата», «На мои слова ключ и замок», «Моим ловушкам ключ и замок»;
в) в основных частях. Так, действие эпических заговоров происходит «на море-Окияне, на острове Буяне», где либо «ходит щука бела», либо «стоит медный столб от земли до неба», а чаще в синем море или на том острове «лежит бел Алатырь камень» (иногда синий камень, бел горюч камень, Латырь, Олатырь). «На нем стоит церковь, престол, дом, а иногда просто сидит Пресвятая Богородица или Красная девица и шьет-зашивает кровавую рану», «сплескивает и ополаскивает», то есть смывает \роки и призоры (см.: Песков, 1977)
г) молитвенные выражения, обычно открывающие или завершающие заговор: «Во имя Отца и Сына и святого Духа», «Господи Боже, благослови, Отче», «Ныне, и присно, и во веки веков», «Аминь».
18) Наиболее частотные фоносемантические признаки заговоров: яркий, возвышенный, радостный.
19) Преобладание звукобуквы И указывает на синий или голубой цвет, Ы — черный, Ю — сиреневый.
20) Средняя длина слова в слогах в заговорах — 2,06, что свидетельствует об их высокой ритмичности.
Почему именно с заговоров началось «вхождение» в мифы? Есть, конечно, еще и христианские молитвы, и мантры различного происхождения... Но все мы немного язычники и в наших жилах течет кровь предков-славян, в душе которых «польза и красота» занимают одинаково почетные места. «Они находятся в единстве и согласии между собою; союз их определим словами: прекрасное — полезно, полезное — прекрасно. Это и есть тот единственный истинный союз, который запрещает творить кумиры и который распался в сознании интеллигентного большинства. Разрыва этого религиозного союза избежал "темный" народ. Вот почему он наивно, с нашей точки зрения, творит магические обряды, одинаково заговаривает зубную боль и тоску, успех в торговле и любовь. Для него заговор — не рецепт, ...а таинственное указание самой природы, как поступать, чтобы достигнуть цели; это желание достигать не так назойливо, серо и торопливо, как наше желание вылечиться от зубной боли, от жабы, от ячменя; для простого человека оно торжественно, ярко и очистительно; это — обрядовое желание. ...Народная "истовая" душа спокойно связана с медлительной и темной судьбой; ...для нее прекрасны и житейские заботы и мечты о любви, высоки и болезнь, и здоровье и тела и души. Народная поэзия ничему в мире не чужда. Она как бы все освящает своим прикосновением» (Блок А., 1993, с. 269-270).
Почувствовать поэзию в обыденности, воспринять привычные факты как чудо. Недаром чтение заговоров «спровоцировало» повествование быличек: «суседка», отклеенные обои, следы на снегу... Все вдруг становится поэтически значимым.
Оккультная традиция огромное значение придает Речи, Слову. Именно язык является для многих мистических школ Запада и Востока средством, приближающим человека к ангелическому духовному миру. Слово — наиболее универсальный ключ к подсознанию: своему и окружающих.
Говоря о традициях вербальной магии, мы уже касались темы привораживания, влияния на других людей при помощи текста. По В. Далю «приворожить кого и кому, пристрастить, привязать невольною любовью, чарами и ворожбой». «Ни шагу без приворожек!» — говорили в народе. Еще Д. Карнеги советовал обращаться к лучшим литературным произведениям для оттачивания своей речи, создания своего оригинального стиля. Именно пробелы в гуманитарном образовании мешают людям, старающимся лечить душу: (психологам, психотерапевтам, психиатрам.
Но никакие книги, никакие тренинги не помогут, если личность не погружена в языковую стихию, не может адекватно выразить свою мысль и вызвать в собеседнике сочувствие. «Чем ближе становится человек к стихиям, тем зычнее его голос, тем ритмичнее слова. Слова становятся действом. Сила, устрояющая их согласие — творческая сила ритма. Она поднимает слово на хребте музыкальной волны, и ритмическое слово заостряется, как стрела, летящая прямо в цель и певучая; стрела, опущенная в колдовское зелье, приобретает магическую силу и безмерное могущество. Заклинатель бесстрашен, он не боится никакого Бога, потому что он сам — Бог...» (А. Блок, 1993, с. 270).
Поэзия и сила явились и в созданных самостоятельно заговорах. В. Даль, описывая поверья, суеверия и предрассудки русского народа, пытается найти в них рациональное зерно (как врач и фольклорист). Порча и сглаз, по мнению В. Даля, принадлежат к поверьям, где «полезный обычай усвоил себе силу закона, посредством небольшого подлога. Например: новорожденное дитя без всякого сомнения должно держать первое время в тепле, кутать и сколько можно оберегать от простуды; существо это еще не окрепло, оно должно еще научиться дышать воздухом и вообще витать в нем. Но такой совет не всяким будет принят; ничего, авось и небось — у нас великое дело. Что же придумали искони старики или старухи? Они решили, что ребенка до шести недель нельзя выносить, ни показывать постороннему, иначе-де его тотчас сглазят. Это значит, другими словами, дайте новорожденному покой, не развертывайте, не раскрывайте, не тормошите и не таскайте его по комнатам. Вот другой подобный случай' не хвалите ребенка — сглазите. Неуместная похвала, из одной только вежливости к родителям, бесспорно, балует ребенка; чтобы хозяину раз навсегда избавиться от нее, а с другой стороны уволить от этого и гостя, придумали настращать обе стороны сглазом.
Средства, употребляемые знахарями от сглазу или порчи, относятся большею частью к разряду тех поверьев, где человек придумывает что-нибудь, лишь бы в беде не оставаться праздным и успокоить совесть свою поданием мнимой помощи. Прикусить себе язык, показать кукиш, сплевывать запросто или в важных случаях, с особыми обрядами, слизывать по три раза и сплевывать, нашептывать, прямо или с воды, которою велят умываться или дают ее пить, надевать белье наизнанку, утаивать настоящее имя ребенка, называя его другим, подкуривать волосом, переливать воду на уголь и соль, отчитывать заговором и пр.— во всем этом мы не можем найти никакого смысла, если не допустить тут, и то в весьма редких и сомнительных случаях, действие той же таинственной силы, которая могла произвести самую порчу. Вспомните, однако же, что бессмысленное, в глазах просвещенных сословий, нашептывание на воду, которой должен испить недужный, в сущности близко подходит к магнетизированию воды, посредством придыхания, чему большая часть ученых и образованных врачей верят, приписывая такой воде различные, а иногда и целебные, свойства» (Даль В., 1994, с. 60-61). Далее В. Даль пытается разобраться в причинах воздействия разных типов заговоров: «Я с крайнею недоверчивостью буду следить за действиями знахаря, заговаривающего кровь; но не менее того, буду наблюдать и разыскивать, полагая, что предмет этот достоин внимания к разысканию» (там же, с. 62-63).
Мы тоже провели эксперимент, в котором «пересеклись» разные мифологии. Ниже следует доклад Александра — одного из участников Смоленской группы. Итак...
Попытка мифологического эксперимента
Эксперимент был проведен с использованием специального аппарата, разработанного немецким доктором Фоллем. Испытуемый заявлял проблему, «подвергался» начальному измерению, затем прочитывал заговор соответствующий и подвергался повторному замеру.
Доклад о проведенном эксперименте оказался в такой же степени сакрально-мифологическим, как и все, что происходило на группе. Обсуждение велось в том же ключе...
Александр: Суть заключается в том, что у нас есть вегетативные нервные сплетения. Они очень часто связаны с эмоциональным состоянием человека. Я приведу только короткий пример: вспомните слова «Испугался аж в штаны наложил», «Испугался аж обмочился». То бишь это происходит через нервные сплетения. Такие , нервные сплетения возможно было протестировать. И вот что получилось.
Клиент № 1. Чувство страха. Есть! Читает заговор от всех болезней. Что получается? Зафиксировал я у нее нарушение на арактарном сплетении — ниже нормы, т. е. человек уже испытывал чувство страха, она готова уже расслабиться так сказать. После прочтения заговора... Да! Надо еще назвать цифры. 50-60 — норма. У нее было 40 на арактарном сплетении, стало — 56, то бишь соответвенно страх исчез. По крайней мере, на данный момент; сердечное [сплетение было понижено — 20, стало — 50-55, т. е. пришло в норму. Исчез страх и на душе стало легче.
Клиент № 2. Грусть-тоска, печаль. Заговор конкретно от тоски. Тоска фиксируется на бронхиальном сплетении, на вздошном сплетении. Значит, здесь фиксировал я такие изменения- было 32 с правой стороны — стало 48, к 50-ти приблизилось. С левой стороны как было 40 так и осталось 40, то бишь грусть-тоска ликвидировалась только с правой стороны. (Смех). Кстати, действительно, это очень интересная вещь — люди боятся левой стороной, испытывают чувство тоски — правой стороной. Это стоит изучить... Но с другой стороны, появилось смещение на подвздошном сплетении: снизилось с 40 до 30. Хотя поднялся общий тонус вегетативной нервной системы, вообще всех систем, улучшились показатели на сердце — с 12 до 38. Но!.. Здесь очень важный момент я хочу отметить — упал уровень агрессии.
Клиент № 3. Заговор от злого человека, от страха. Улучшились показатели по грусти и тоске, улучшилась работоспособность вегетативной нервной системы. Сердечное сплетение улучшилось, но увеличилась агрессия. Почему-то. Страх стал меньше, исчезла тоска, стало легче на душе, но появилась при этом агрессия и аллергия (повышенная чувствительность). Это вы нигде не встретите, это мои разработки и наблюдения. Вывод: текст заговора влияет на нервную систему, влияет. Но как работает — нужно еще выяснить, нужна статистика... Есть повышения, есть и понижения, то бишь не всегда это бывает полезно. Примеры с увеличением агрессии: там страх исчез, злой человек пропал, а уровень агрессии увеличился Я вам скажу, что это вам грозит язвенной болезнью двенадцатиперстной кишки — таким образом происходит искупление. Поэтому колдовство не так уж безобидно. Чтобы его применять — надо знать когда. Это только симптоматическое лечение. Вот пришел человек
на прием — врач что-то сразу сделал, т. е. сейчас. Болит зуб — надо снять боль, надо хотя бы дать таблетку анальгина. Корни, причины надо лечить другими методами. Пока я могу сказать одно — что это работает. Вот и все...
Лу: А можно подробнее рассказать о приборе и методе? Может быть, мы совершенно напрасно добираемся до сверхсложной аппаратуры, а на деле все гораздо проще?
Александр: Прибор разработан в 1956 г. немецким доктором Фоллем. Метод заключается в том, что он адаптировал китайскую акупунктуру (работу по точкам) к современной действительности и аппаратуре. Он смог создать прибор, который с объективной точностью мог снять параметры с точек. Кожа — это информационная система, (самый большой по площади орган, кстати) так как все органы у нас внутри «завязаны», то на коже у нас можно найти изменения. Это есть. Это работает. Но широко метод не известен. Хотя сам Фолль много занимался пропагандой, ездил по миру... Наши такой прибор сделать смогли недавно — в 86-87 годах. Я имею в виду — хороший прибор... Этот прибор позволяет снять информацию с точки о функциональном состоянии внутреннего органа и сделать какие-то выводы о его состоянии, и поставить диагноз. Можно проводить тестирование о влиянии чего-либо. Например, тестирование медикаментозных препаратов: то бишь к прибору подключается препарат, и можно сказать, изменит он состояние или не изменит — опять-таки на информационном уровне, на биофизическом уровне. У таблетки есть химический уровень, а есть биофизический — это какое-то излучение, поле. Именно прибором Фолля можно произвести тестирование: очень быстро проверить массу систем. Доказательств объективности этого метода уже не нужно. Остается только проверять объективность других методов.
Комментарии
«Дух сомнения составляет свойство добросовестного изыскателя; но само по себе и безусловно, качество сие бесплодно и даже губительно Если к этому еще присоединится высокомерное презрение к предмету, нередко служащее личиной невежества особенного рода, — то сомнение, или неверие, очень часто бывает лицемерное Большая часть тех, кои считают долгом приличия гласно и презрительно насмехаться надо всеми народными предрассудками, без разбора, —сами верят им втихомолку, или, по крайней мере, из предосторожности, на всякий случай, не выезжают со двора в понедельник и не здороваются через порог...
Все на свете легче осмеять, чем основательно опровергнуть, иногда даже легче, нежели дать ему вер}. Подробное, добросовестное разбирательство, сколько в каком поверье есть или могло быть некогда смысла, на чем оно основано и какую ему теперь должно дать цену и где указать место — это не легко. Едва ли, однако же, можно допустить, чтобы поверье, пережившее тысячелетия и принятое миллионами людей за истин), было изобретено и пущено на ветер, без всякого смысла и толка», —писал В.Даль еще в конце прошлого века (1994, с. 10-12). Прошло более 100 лет, а страсти вокруг этого предмета не утихают.
По мнению И. Т. Касавина, «магия, истолкованная в терминах внечеловеческой социальности, превращается в своеобразно понятую процедуру социального производства знания» (1990, с. 70). Социальный антрополог Б. Малиновский считает, что сфера магии — это область повышенного риска; там, где господствует случай и неопределенность, где не существует надежного алгоритма удачи, где велика возможность ошибиться, там на помощь человеку нередко и приходит магия. Тем самым магия понимается, в сущности, как процесс творчества, в котором всегда результат не задан и не известен гарантированный путь его достижения, и в этом смысле магия представляет собой исторически первую форму рискованного творческого подсознания (1926, с. 108-110).
Попытка не поддаться соблазну отрицания и найти рациональное зерно в магических заговорах как раз и была проделана. Здесь важен даже не сам результат, потому что любое действие ведет к каким-либо последствиям. И во время доклада, и во время обс>ж-дений прозвучали совершенно разные по мифологическим истокам теории: основной докладчик — приверженец не признанного официальной наукой доктора Фолля; кто-то верит в экстрасенсов, кто-то— в карму, кто-то в НЛП. И какая бы магическая система не преобладала, главное — попытка творческого познания окружающей действительности, стремление к Добру и Справедливости.
Однако, барьеры еще остаются, каждый из участников группы говорит на своем языке и проявляет агрессию по отношению к чуждой ему мифологии. Наука же не терпит эмоций, она объективна. Эмоции приписываются тем или иным фактам людьми. Это стало особенно заметно на следующем этапе работы, который назвали...
Волхвование
По В. И. Далю, волхв — мудрец, звездочет, астролог; чародей, колдун, знахарь, ворожея, чернокнижник, волхвовать —колдовать,
чаровать, кудесить, знахарить, гадать, ворожить, ведьмовать, заговаривать, напускать, шептать. Для группы это попытка погрузиться в таинственный мир колдовства, почувствовать себя кем-то иным... Люди, которые колдовали, обладали особыми знаниями. Именно поэтому их действия приводили чаще всего к каким-либо результатам. А подготовка ведьм и колдунов к практической деятельности дает большую пищу для размышлений наставникам будущих психотерапевтов. Чего только стоит чтение задом наперед молитвы (обряд самоинициации) или колдовская пирамида — четыре простых правила, четыре краеугольных камня магии, от которых поднимается таинственное сооружение искусства колдовства. Каждое правило в отдельности не магическое, и только применение всех четырех вместе дает магический эффект.
1. Сильное (злобное) воображение. Воображение способно создавать в нашем мозгу образы и сцены, восторгаться чувствами и питать фантазии. Этой силой обладали самые величайшие и известные личности в истории человечества — поэты, артисты, ученые. Способность предаваться полету фантазии представляет наивысшую ценность для ведьмы, потому что через это темное стекло она посылает свои чары и своими заклинаниями предает мир огню. Секретные видения должны быть эмоциональны и глубоки — от этого зависит эффект воздействия. Чем более бурная эмоция, тем выше шансы на успех. Вы должны действительно быть готовы кататься по земле и скрежетать зубами в экстазе; любить или ненавидеть все, когда входите в свой колдовской круг.
Для развития воображения можно использовать метод сенсорной памяти (процесс психического отождествления; присвоение символов в процессе магического действия; вхождение в роль). Чтобы включить фантазию можно использовать любые значимые воспоминания: ароматы, звуки, игру света, бешеный танец, молитвы, гимны и пр. Необходимо также удобное специальное место для колдовских действий, комплект магических безделушек (не обязательно дорогих). Итак, как говорил Пол Хасон: «Контролируемый транс — один из главных ключей к успеху ведьмы». Так что — фантазируйте!
2. Огненная воля. Это требование магии, хотя и в рамках обычной жизни мы с ней встречаемся: это воля ребенка, который не выносит возражений и нагло, взглядом Василиска, пристально смотрит на любую попытку сопротивления его воле. Воля имеет эффект линзы, через которую фокусируются жгучие эмоции. Чтобы развить концентрацию, можно использовать медитационные упражнения из восточных дисциплин. Хорошие упражнения — медитация на пламени свечи; удерживание внимания, направленного на нарисованную внутри круга точку в течение получаса; фиксирование взгляда на секундной стрелке часов, совершающей кругооборот в течение одной минуты, с удержанием внимания на стрелке. Лучшее начало — это концентрация внимания на безразличных Вам и не связанных друг с другом вещах, на которые Вы раньше не обращали внимания Перед тем как сосредоточиться на них, внушите себе, что сейчас Вы подключаете свою колдовскую волю. Главное здесь — ? упорство и настойчивость: «Если сразу не получилось, пытайся, пытайся, пытайся снова». Однако задачи должны быть реальными: не пытайтесь браться за невыполнимое. Если что-то не будет выполнено, это нанесет большой удар по вашей вере в свои возможности. Начинайте с небольших дел, в выполнении которых Вы уверены. Помните, чтобы покорить мир, нужно покорить свою волю. Нужно развить свою магическую волю и знать, чего вы хотите, тогда вы получите возможность сузить область Вашего внимания и направить его полностью на что-то определенное. Вы все время должны быть уверены в себе, тогда Вы начнете и добьетесь своего: «Такова моя воля, да будет так!»
3. Непоколебимая вера. Вся магическая сила в огромной степени зависит от веры. Все равно, кто исповедует эту веру — святой или ведьма. Парацельс сказал по этому поводу: «Через Веру укрепляется и совершенствуется воображение, а любое сомнение подтачивает его...» Вера — это тиски, поддерживающие Вашу волю, в которую Вы льете расплавленный металл Вашего неистового воображения, как в плавильный тигель. Вера — это то, что отбрасывает все остальное и расчищает поле для мгновенного действия. Чтобы поддержать веру в неизбежность успеха Вы, как ведьма, никогда не должны нарушать свое слово. Если Вы не уверены, что в состоянии выполнить обещание, не давайте его, даже если имеется хоть малейшее сомнение в возможности выполнения. Вы должны стараться развить такое состояние психики, в которое Вы сможете войти при желании, когда все, что бы Вы ни говорили, становится правдой, и это совершенно естественно и полностью соответствует природе вещей. Иными словами, слово ведьмы — закон.
4. Соблюдение тайны. Секретность — это четвертая сторона пирамиды. Искусство колдовства основывается на знаниях, а знания приносят силу. Сила, разделенная с кем-то — это потерянная сила. В Ваших же собственных колдовских интересах покрывать завесой секретности Ваши действия в определенных случаях. Это усилит Ваши чары и принесет больше удовольствия.
Кроме того, если кто-то косвенно сможет услышать, что Вы — ведьма, совершаете магические действия для или против него, независимо от того, верит он или не верит в Ваши силы, его подсознание подключается и берег это себе на заметку. Значит, половина сражения выиграна. Ничто так не возбуждает внимание подсознания, как то, что вызывается из тьмы, таинственное и загадочное Темное взывает к темному Существует естественное родство всех человеческих душ в том, что полускрыто в сумеречном мире и если уж Вы добились внимания подсознания личности, Вы можете переходить к работе с ним, используя свое собственное подсознание как радиовещательный канал Так, любой полунамек о том, что заклятия, которые Вы можете наслать, делают чудеса, достаточно подготовить почву в Вашей жертве, даже до того, как действие действительно совершено Следовательно — многое из тайн ведьмы — полускрыто.
Итак, мы перечислили четыре великих правила магии, которые являются ключами ко всем практическим действиям в мире невидимого и обеспечивают этим действиям необходимую сакральность.
Вспомним фильм «Колдун из пещеры»: предметом и орудием колдовства (воздействия на людей) может быть все, что угодно — комета, пролетевшая в небе, подброшенный в вод\ талисман, удачное предсказание на общих предикатах
Говоря о колдовстве, можно рассуждать о многом.
— О заклинаниях — «словах силы»: магических именах, каббалистических словах, собственных или традиционных (заклинание считается идеальным, если оно ритмично);
— О временах и сезонах для колдовства;
— О выборе колдовского имени;
— О драгоценностях ведьмы (ожерелье, браслет, кольцо и подвеска, опоясывающий шнур и подвязка);
— О колдовских драгоценных камнях;
— О магическом «рабочем инструменте»;
— О манере одеваться и пр.
Так, колдун Юрий Лонго следующим образом описывает свой внешний вид и обстановку на сеансах: «Я выхожу в черном монашеском балахоне, который символизирует подвижничество и аскетизм (белые одежды — парадные), цепь в руках, словно антенна, принимает все темные силы, я потом со звоном бросаю ее на пол Горящие сосновые ветки свидетельствуют об очищении души от скверны. Ритуальный танец освобождения от черной энергии, как правило, завораживает зрителей, которые следят за каждым моим жестом, за каждой искрой догорающих веток. Звучат чарующие звуки музыки» (1995, с. 201). Можно — так. А можно и совсем иначе. Свечи, ароматические палочки и — другой мир, в котором все подчинено вашей доброй (или злой?) воле. Мы все будем делать условно, попробуем на себе модель магии как одной из разновидностей психотерапии.
Одно из наиболее сильных заклинаний, известных колдунам — заклинание куклы (энвольтование — выполнение великого колдовства или любовное заклинание куклы).
Сейчас мы возьмем в руки по кусочку церковного воска и начнем лепить фигурки врагов или любимых, а в процессе этой операции обсудим детали реального воздействия (в сокращенном варианте, конечно). Энвольтование. Во вторник, в полночь, сразу перед новолунием разметьте треугольник вокруг алтаря, указывающий на север. Приготовьте кадильницу с зажженным ладаном гнева и наказания, кубок горького вина, жезл, опоясывающий шнур, нож с черной ручкой, не зажженную красную колдовскую свечу, ритуальные светильники, склянку с маслом для колдовских ритуальных праздников, предметы отождествления, губительные травы и кладбищенскую пыль, ритуально очищенные иголки. Настройтесь. После того как вы почувствуете, что вызвали присутствие божества, вы можете перейти к ступке и пестику.
Поместите в ступку травы погибели и пыль с кладбища, разотрите их в порошок и тихо, ритмично пойте про себя свое намерение снова и снова. «Я работаю для погибели (имя жертвы), я работаю для погибели (имя жертвы)»... и т. д.
Смешайте получившийся порошок с воском. Замешивайте его тщательно, продолжая напевать свое намерение. Затем начинайте лепить куклу. Все это время медленно напевайте про себя имя жертвы. Некоторые ведьмы вместо того, чтобы лепить лицо, помещают на это место фотографию лица жертвы. Однако это необязательно, помните, что главное это то, чтобы именно Вам изображение напоминало жертву.
Когда Вы почувствуете, что кукла соответствует Вашему представлению, воткните волосы или срезанные ногти в соответствующие места. Как говорил В. Даль, на этом основано поверье, чтобы волос своих никогда и никому не давать и даже на память не посылать. Волосы эти, как говорят в народе, могут-де попасться во всякие руки. Иные даже собирают во всю свою жизнь тщательно остриженные волосы и ногти, с тем, чтобы их взять с собою в гроб, считая необходимым иметь все принадлежащее к телу при себе.
Ян: А как присушивать?
Лу: Принципы те же, только время другое: четверг, когда луна растущая: в 8 часов утра, 15 или 22 часа, а кубок с вином — любовный. Здесь главное — точно обрисовать пол манекена. «Для этого Вы должны преувеличить половые органы куклы таким образом, чтобы было совершенно очевидно, что они в состоянии чрезвычайного полового возбуждения...»
Ян: А если вся фигурка вообще один половой признак?
Из зала: Это любовь... (Смех.)
Лу: Да, может быть и так... В этом смысле можно внести коррективы в магические ритуалы и усовершенствовать их. Конечно, это может быть один орган. Хотя рекомендуется тщательно вылепить всю фигуру, но особо ту часть, которую вы хотите поразить. (Смех.)
Из зала: В смысле?
Лу: Поразить, в смысле... прямом. (Смех.)
Ян: В смысле — уничтожить...
Лу: Нет, поразить, в смысле, иголкой. (Иголки у нас тоже есть, специальные, для иглорефлексотерапии...) В принципе, это может быть ваша проблема (как говорят психотерапевты) — то, что вам мешает, не обязательно же это человек. Но в магии привыкли воздействовать на реальных людей (видимо, чтобы эмоций больше было): или на любимых, которых хотели сохранить, или на ненавидимых, которых хотели убрать. Таким образом, мы имеем дело с двумя самыми сильными эмоциями: любовью и ненавистью...
Из зала: А зачем любимого-то поражать, я не поняла?
Лу: Любимого не поразить, а присушить. Там — иное: ярко выраженный половой признак. Его иголками не кололи, с ним поласковей обращались.
Из зала: А врага половые признаки?
Лу: Тоже надо, чтобы не ошибиться. Сначала мы рассмотрим вариант вредоносный.
Все лепят, из зала доносятся реплики:
— Сейчас мы очень тщательно вылепим и поразим это дело! (Смех.)
— У нас ногтей нет!..
— Образно, образно...
— Так волос-то нет!..
Лу: Так это не важно: это ж — условность... (Смех.) Александр Васильевич: Вот, например, такая очень хорошая инструкция: «Слепите фигуру так искусно, насколько позволяют
Ваши способности». (Смех.) Дальше ключевая фраза. «Убедитесь, что фигура нужного пола». (Смех.) Так что убедиться в этом надо. «Очень помогает, если Вы сосредотачиваетесь на акцентировании деталей тех частей тела, на которые вы намереваетесь направить атаку Если атака в голову, то добейтесь, чтобы лицо имело глаза, нос, рот и уши. Если в ступню — добейтесь деталей, даже если они слишком малы». Вот еще очень важное замечание: «Напишите на кукле острием своего ритуального ножа имя жертвы» ..
Из зала: Да, а как же в отношении того: зло совершилось — зло к тебе и вернулось?
Из зала: Зло надо делать качественно!..
Лу Здесь уж надо выбирать... Поэтому мы и делаем это зло условно. . (Смех.)
Из зала: — А, испугались!..
— Если уж сказали «А», то давайте и «Б»!
Лу: Тогда придется сначала разобраться, что есть зло. Зло — оно относительно. Помните, что нам рассказывал Александр? Человек поболел чуть-чуть, задумался обо всех пакостях, которые он совершил и... выздоровел. То есть это же ненадолго!
Из зала: — То есть я ему добро же сделала...
— То есть зло — это урок
— Зло это есть добро.
Лу: В языке эта амбивалентность очень четко закреплена. Например, начало и конец — слова однокоренные. Где начало, там и конец. То есть, где добро там и зло То, что мы делаем, это некая условная модель. Нам надо понять, почувствовать, как все это происходит. Потрогать. Это же не значит, что завтра же мы будем всех наших врагов лепить, колоть, расплавлять. . А с другой стороны, представьте: пришел к вам пациент с ...порчей. Или со сглазом И говорит, вот меня «спортила» та бабка (он уже знает, кто его сглазил)...
Из зала: — Да, всегда знает1
— Нет, не всегда..
— Образ существует...
Лу: Так вот. Если вовремя его агрессию не отвести никуда, а такое бывает... Например, один наш местный колдун в подобной ситуации сказал на самых общих предикатах сыну «сглаженной» женщины: твою мать «испортила» одна из соседок, которая выглядит приблизительно так-то и так-то... Весьма неопределенно. А мужчина пошел, вычислил соседку и убил. И ребенка ее тоже. Топором. «Знахаря» по этому делу «привлечь» не могли, потому что это недоказуемо, без свидетелей делалось... Но женщину-то и ее ребенка не вернешь!.. Вот в этом смысле вариант условно поколоть иголкой соседку был бы гораздо безопаснее.
Из зала: Завершить Гештальт!..
Лу: Да пусть он (она) полежит!.. Да пусть он представит! Да пусть он воткнет! И будет сидеть спокойно, дожидаться результатов (все равно в мире что-то происходит), чем втыкать нож в живот человека...
Кирилл: Ну, мало ли, что с ним произойдет... У меня есть небольшой опыт: если он умудряется простить человека, который его сглазил, происходит тот же результат, только более экологичный.
Лу: Да... Да. Но некоторые люди прощать-то не умеют... Эмоции не всегда подконтрольны сознанию в моменты аффекта, скорее наоборот... Может случиться, что человек настолько ослеплен, что если его не остановить, то он пойдет и убьет или изувечит. Именно поэтому японцы в стрессовых ситуациях бьют кукол, изображающих начальников. Это тот же самый древний прием, своеобразная кинестетическая метафора. Древние люди были мудры, как говорил В. Даль, поверья придуманы для того, чтобы заставить малого и глупого, окольным путем, делать или не делать того, чего от него прямым путем добиться было бы гораздо труднее. Застращав и поработив умы, можно заставить их повиноваться, тогда как пространные рассуждения и доказательства, ни малого, ни глупого, не убедят и, во всяком случае, допускают докучливые опровержения. Причем, тут включаются ощущения: ты что-то делаешь, лепишь, колешь, т. е. ряд действий совершаешь, «якоришь» себя на определенное состояние при помощи ритуалов. Проиграв ситуацию (замечу — трагическую), человек уже наверняка этого действия не совершит в силу естественного инстинкта самосохранения. Он знает теперь, что какой-то результат и так будет, следовательно, он нейтрализован. Там принцип тот же, что и с инвективами. У многих народов существуют фразеологизмы типа «лающая собака не кусает». Т. е. если человек кого-то обругал, то скорее всего не стукнет. У него просто не хватит сил на два действия сразу. Здесь аналогично. Причем, это же работа в совершенной иной — языческой— мифологии. (Все мы немного язычники). Если мы призываем к христианскому «Прости» — отлично, когда нам удается его убедить. И если у нас настолько мощный собственный миф, что человек нам верит на слово. А если не удалось этого сделать?..
А можно дать еще такой вариант: позволить человеку в соответствующей нетривиальной обстановке слепить фигурку, представить объект воздействия и само враждебное действие, а потом сказать: «В твоей воле не причинить ему зла. Посмотри: это живой человек. Сейчас ты в него вонзишь иглу (нож) в самое уязвимое место. Ты убьешь его!..»
Я думаю, колоть-то мы не будем. Мы — гуманисты... Но в принципе, иголки есть. (Смех.) Это можно сделать как амулет, от .абстрактных врагов или для обобщенных любимых.
Александр Васильевич: Очень интересное ощущение. Особенно, огда нагреваешь иголочку на свечечке...
Из зала: — Она мя-я-гко уходит...
— Ох, как мягко сказал...
— А мы кошек душили-душили...
— Ты оперативней!
— Иголку потолще надо, эти быстро стынут...
— Поближе поднеси просто!..
— А что говорить-то надо? «Люби меня, как я тебя»?
Лу: «Это не моя рука колет, а Рогатого Бога!» Т. е. переносится ответственность на высшую силу. Затем: «Да будет так!» Напомню, что в случае энвольтования удар иглой наносится левой рукой. Если нужно совсем покончить с жертвой, то в этом случае обычно требуется проткнуть сердце одной булавкой и затем медленно расплавить куклу на огне. Т. е. когда колешь в разные места — человек просто болеет (вспомните как три симпатичные ведьмочки в фильме «Ведьмы из Иствика» изводили самого Дьявола!), а когда растопишь, жертва должна совсем исчезнуть. Если серьезно к этому подходить. Конечно, это требует длительных тренировок... (Смех.)
Из зала: Многолетних...
Лу: Я не думаю, что это так уж сложно, если вы выполните все предварительные требования: будете иметь сильное злобное воображение, огненную волю, непоколебимую веру и таинственность. Иными словами — ваш мощный миф и информация со многими степенями свободы все за вас сделают. Стоит только сказать: «Ты будешь здорова всего несколько дней» (знаменитый пример из «Молота ведьм» Шпренгера и Инститориса).
Из зала: — Где иголочки?
— А они пошли по рукам...
— Тебе дать иголочку?
— Поколю кого-нибудь...
— А потом что? Я его заколол уже.
— Ждать результатов!
— Возьми на память о сегодняшнем вечере.
— А действительно, я его уколол, а он повис! (Смех.) з
— Слава, иголочку дай, пожалуйста! t
— Они по кругу ходят!
Сжигание и прокалывание фигурок продолжается. Из зала — Какие злодеи здесь собрались!
— А дальше что?
— Процесс!..
— Прямо с иголкой надо держать?
— Фигурки лучше спрятать...
— Или в землю зарыть...
Комментарии
Вот и еще один опыт. Из приведенных фрагментов видно, что полного единодушия у собравшихся не было. И мне пришлось защищать магию со страстью, которую я у себя, как человека научного, не ожидала. Все дело здесь в призме, в нежелании понять точку зрения другого человека. Можно долго говорить о добре и справедливости, о мудрости той или иной религии, но «любые ереси начинаются не тогда, когда атеист доказывает, что бога нет, а когда церковь становится жирная, но призывает к посту» (Анчаров, 1988, с 285). Кстати, сами ведьмы считают, что людям причиняют вред их собственные глупые мысли, а не проклятия врагов, злобно колющих булавками куклы (Л. Кэбот). Интересно было попробовать языческие колдовские упражнения на уровне «пучка языков» А самое приятное, что группе не изменило чувство юмора: взрывы смеха раздавались непрерывно, подчеркивая условность действий.
И еще одно дополнение. Колдовство — дело опасное, да и неблагодарное. И все-таки в нем есть своя философия. Чтобы представить образ современной колдуньи, обратимся к рассказу Н. Садур «Ведьмины слезки», который вполне может заменить любые комментарии:
«Тихо, словно дыша, поскрипывали доски старого тротуара. В Ордынске еще сохранились такие тротуары — деревянные. Ей сказали — иди сначала по улице Сибирской до киоска, там налево к "своим" домам, и зеленый дом — ведьмин.
Девушка приготовила пятнадцать рублей и его фотокарточку На ней он был совсем молоденький солдатик, еще до знакомства с нею, еще нежнокудрый, со светлой усмешкой пухлых губ.
Ведьмин адрес ей дала подруга, разумеется, под секретом Галя ей скатала, что идти надо поздно вечером, ближе к ночи, и сразу взять с собой деньги...
Девушка подумала, что в такой темноте не сможет найти зеленый дом, но сразу нашла и поняла, что это зеленый дом, хотя был он черный, как и вся улица.
Постучала. Еще раз постучала. И еще.
Кто-то вздохнул. Тогда она начала стучать не переставая, дрожа всем телом и прижимая к левому плечу плоскую белую сумочку с пятнадцатью рублями и фотокарточкой.
Во дворе стоял сарай. В сарае жила свинья — она вздыхала. "Наверное, заколдованная, — решила девушка, услышав, как свинья хрюкнула. — Наверное, ведьмы нет дома, в гости пошла куда-нибудь", — решила она, видя, что не открывают.
Но когда, совсем отчаявшись, она собралась уходить, дверь тихонько приоткрылась, обдав ее запахом жареного лука, и в тусклом свете, заструившимся в щель, она увидела ведьму.
Та ничего не спросила, глянула на нее мельком и, так оставив дверь полуоткрытой, повернулась к ней спиной и ушла в комнату.
Наде ничего не оставалось, как войти без приглашения. Она, закрыв сумочкой сердце, шагнула через порог, и тут же за ее спиной дверь захлопнулась с шумом, как будто сердито
"Сквозняк", —подумала Надя, осмелев при виде нормальной жилой комнаты. Она вышла на середину к столу, застеленному красивой, свежей скатеркой, и остановилась, ища глазами бабушку.
В этот момент что-то затрепетало в ее руках и, сделавшись теплым, испуганно дышащим, вырвалось, вспорхнув у самого лица
— Моя сумочка1 — закричала Надя, испуганно протягивая руку к белой голубке, в которую обратила ее сумочку расшалившаяся колдунья.
Она услышала смех за спиной, и сама засмеялась — голубка была премиленькая, с нежными выпуклыми крыльями и кудрявым хохолком на маленькой круглой головке.
— Садись, девушка, — сказала ведьма, указывая на венский стул у стола.
Она села, глядя на ведьму, которая оказалась просто старухой в странном, очень свеглом, очень грустном льняном платье с большими карманами на длиной, спадавшей печально-усталыми складками юбке.
Между тем голубка расхаживала по столу, совсем не боясь их. Только сейчас Надя заметила, что на голубиной груди пульсирует и сокращается, как настоящее, а оно и было настоящее, она не сомневалась, сердечко И самым, хотя непонятно почему, ведь это даже не испугало ее, самым подозрительным ей показалось это маленькое алое пятнышко в середине сердечка. Пятнышко выглядело твердыми выпуклым, как камешек на медальоне. Когда на него падал свет лампы, оно испускало тонкие ответные лучи...
Ведьма стала ходить по комнате, что-то думать, казалось, она не замечает Надю. И девушка, невольно оторвав очарованный взгляд от голубки, стала смотреть на ведьму. Кроме этого почему-то удивившего ее платья на ведьме были белые носочки и хоть дешевые, клеенчатые, но как-то нарядно светлые босоножки из широких ремешков. Лицо у ведьмы было бледное, очень старое и будто плоское, словно нарисованное. И вся она, высокая, худая, очень плоская, была словно вырезана из картона.
Ведьма ходила по комнате неслышно, сосредоточенно, не глядя на Надю и ни о чем не спрашивая.
Надя тоже молчала. Она смотрела на бабушку испуганно и покорно.
Вдруг желтая занавеска на окне зашевелилась. Окно было не закрыто и только задернуто занавеской.
"Вполне возможно, что занавеска зашевелилась от ветра", — подумала девушка и сжалась. Что-то там, за занавеской, копошилось, шевелясь, толкаясь и хныча.
Цветы. Белоснежные, тяжелые гроздья цветов тыкались в окно и жалобно лепетали. Они толкали занавеску упрямыми лобиками и лезли в окно.
— Пошли! Пошли! — закричала ведьма, затопала, замахала на них руками, и цветы, пища, сгинули.
Были это не цветы вовсе, круглые светлые головки младенчиков. Чтобы от страха не умереть, девушка сжала коленки, кулаками придавила их и задрала подбородок. Стала думать: "Я здесь для того, чтоб ему, Витьке, солдату моему, лихо сделать. Надо сказать и деньги отдать сразу, и скорее, скорее..."
Она поворачивает голову в сторону колдуньи и рот открывает.
— Молчи, молчи, — машет та на нее рукой. Рука большая, в веснушках.
И тут происходит страшное. Надя знает, что оно происходит, и знает, где — на столе. И если посмотрит, сердце разорвется, не выдержит, но не может не посмотреть, как всегда в жизни: то, что нас губит, — притягивает. И взгляд, обезумевший, блуждающий, притягивает на круг света на скатерти. Голубка... Она в это время стоит, замерев, склонив голову на бок. Кудрявый белый хохолок, словно гипсовый или из мыльной пены, когда в детстве голову моешь и, намылив перед зеркалом, делаешь старинные прически... Глаза пленкой затянуты. Голубка спит. И не ведает сама, что происходит: у нее, она не чувствует, потому что тревоги не испытывает, у нее клюв растет, длиннеет, изгибается, тянется к золотому сердечку, застывшему в страшном ожидании.
"Не буду смотреть, не буду смотреть", —бормочет девушка, вытаращив глаза, а боится и знает, что сейчас будет. И знает почему. Клюв нашарил сердечко и легонько ткнулся в алую капельку, и выпил... Это был не камешек, а кровь в тонкой пленке, клюв прорвал ее, выпнл капельку, и осталась пустая выемка, как после камушка в кольце. И тут же сердце содрогнулось и замерло, и голубка, сама себя убив, упала на стол, крылья распластала, и клюв, снова как прежде короткий, полуоткрыв.
Сразу же пропадает уверенность у девушки в правильности задуманного, и такая слабость во всем теле, как после болезни. Но она тверда духом.
— Все равно, — говорит она упрямо. — Лиха ему хочу. Он меня обманул, не женился, я ребеночка своего убила. Лиха ему сделай.
— Встань, — говорит ведьма, и девушка встает.
— Будешь делать, как я скажу. Хоть одно слово скажешь, не получится. Давай карточку.
Девушка берет со стола свою белую сумочку, достает карточку, мельком взглядывает: он там молоденький совсем, ясноглазый солдатик.
— Нет в твоем сердце корысти? — спрашивает ведьма.
И она уже готова сказать, что нет, но вспоминает, что молчать надо, что ведьма нарочно спрашивает, чтоб не получилось, как в игре про барышню, голик да веник. В детстве так играли. И она молчит, пусть лучше думает, что корысть у нее, а не одна только боль и отчаяние. Она стоит и протягивает карточку с его лицом ведьме, та берет, не смотрит даже, бросает в кастрюлю, такую черную, закопченную, и траву какую-то, и воду льет, и вдруг под кастрюлей ниоткуда слабый такой синий огонь и пар удушный. Ведьма стоит, смотрит в кастрюлю, бормочет что-то, руками водит и начинает зевать. — Это, Наде говорили, — это к ней черти приходить начинают по вызову, по заклятию. И в стороне появляется такое облачко, и в облачке маленький человечек стоит, озирается, руками машет, смешной такой! Это же он!
Все кончается, ведьма больше не зевает, провела последний раз рукой, и все пропало. Унесла кастрюлю на кухню, вернулась, села напротив Нади и смотрит сквозь нее, бледная, сейчас заснет. Покачивается на стуле, думает. Уже сделала лихо? Уже идти можно? Но девушка молчит, знает, что говорить нельзя.
— Сейчас пойдешь к реке. Задом будешь идти, не оглядываться, все пятиться и пятиться, пока не скажу "стой". А там снимешь чулок с левой ноги и волос с левого виска, и будет ему лихо...
Она встает, выходит на улицу, и ведьма с ней. Идет к реке задом, не оглядывается, все пятится и пятится, смотрит на ведьму, которая наступает на нее, вперив в нее пустой взгляд. Она все сделает, чтоб ему лихо! Страшно как! Они проходят по татарской улице, где кровь пролилась, они не дают своим дочерям выходить замуж за русских... Фонарь один светит, другой нет, один светит, другой нет, один светит... ведьма наступает на нее, и она пятится, как та сказала, та сама велела, а получается, что та ее преследует, а она отступает. Кончается улица, и в спин} — свежий с реки ветер. Запахло водой, тиной, мазутом. Пароход где-то гудит. Уже песок под ногами. Можно посмотреть вверх? Молча же. Вверху звездочки светят, мигают, смотрят на нее, как она лихо делает любимому. Ах, как любил он, какой ласковый был, горячий, какие слова шептал... А она ему лихо... А он ее как мучил? Что же ей делать? Сейчас остановится, снимет чулок с левой ноги... У Витьки сердце томиться начнет, станет он чахнуть, зачахнет — умрет. Гулял с другими. Не будет больше гулять. А когда же остановиться-то ей? Звездочки в небе дрожат, переполох подняли, что они там ей сигналят? Скоро, скоро... Все из-за него. Сколько она мук приняла из-за него, страха. Теперь скоро. Не будет его... Никогда... Его... Никогда... Не о ком будет ей страдать, проклинать некого. Будет пусто на свете, одна ночь...
Еще не поздно, надо остановиться. Или сказать что-нибудь. А то не о ком ей будет страдать.
Вот уже вода в ногах, ах, остановиться... холодная, скорей бы домой, молока с медом и спать, подушку слезами намочив... вот уже вода сжимает ноги, живот, вот уже грудь леденит. Хорошо дома спать в постели с кошкой Муркой, сквозь сонные веки — герань на окне растет... А утром на работу, потом в кино. Вот уже вода, горло... Нельзя никого никогда убивать!
— Бабушка, я!.. — бульк.
"О, Марекьяре! О, Марекьяре!"—кричат на пароходе. Проплывают радостные огоньки. Но видно оттуда, как стоит на берегу белая старуха с поднятым вверх лицом и бессильно поникшими руками Потом бредет медленно назад. Дома свет зажигает в пустой комнате, прибирает вокруг, стулья на место расставляет и у окна садится. Ждет. За окном стон, и влезает в окно мокрый призрак в сорочке, намокшей, с него каплет вода.
Призрак на колени падает, тянет к старухе бледные руки.
— Погубила меня! Меня погубила, а его — нет! Сделай лихо! И ему сделай тогда!..
— Уйди, твое место теперь там, на реке, будешь речным огоньком, над маяками будешь летать, пароходы провожать, бакенщиков пугать... Там твое место. Там воля.
Призрак ползает в ногах у старухи, просит лиха.
— Уйди, любимым разве делают лихо?
Улетает призрак, старуха пол вытирает досуха, садится опять у окна, ничего не ждет. Плачет. Ей жаль бедную девушку, такую молодую. Но спит спокойно солдатик, ничего не знает, и никто не обидит его теперь.
Хорошо доброте — она светлая, открытая, нечего ей бояться — в ней одна радость. А когда в страдании обращаются ко злу, кто знает, какие муки оно, пробужденное, выносит, бродя на поводу у боли и несправедливости» (1994, с. 230-235).
Такая вот грустная история, в которой сконцентрировались все высказывания группы во время «магической» работы: и «волшебная» свинья Кирилла, и непонятный сквозняк Александра, и голубка из «Переулочков», и состояние транса, и все атрибуты так популярной в народе любовной магии — цветы, колдовские зелья, фотография; и миф самой колдуньи — натуры противоречивой и неоднозначной (добра она или жестокосердна?), и стремление общечеловеческое к светлой Доброте...
Заговорные слова звучат в сердце, выплескиваются стихиями:
Вода, вода, вода — светло.
Выйди в поле и смотри вверх Солнце. Луна.
Много желтых цветов на черном фоне.
Вода, вода, реки, ручьи, снег.
Снег на траве.
Человек идет по воде, по снегу, по цветам,
тянется к месяцу.
Ветер с четырех сторон.
Вверх — вертикаль.
Округли рот — о-о-о!
Глаза не закрываются
В руках снег, вода, дым
Через прозрачные ледяные стены — в поле.
Через все четыре стороны — все четыре угла.
С какой стороны у тебя теплая рука-"
Вокруг себя.
Колесо — круг — солнце — огонь — свеча.
Ходишь по кругу. Говоришь по кругу.
По ветрам, по полям.
Что будешь говорить — то сбудется.
Целуй в глаза!
Белые руки. Черные волосы.
Обведи руками круг.
Внутри черный круг. Тебе не больно.
Тебе не страшно Тебе тепло
Ты слушаешься меня. Ты видишь только меня.
Посмотри в глаза. Глаза, глаза. Мрак.
Одни глаза. Никого нет.
Есть мои глаза. ,
Ты зависишь от моих глаз.
Ты боишься не меня.
Но мои глаза.
А сейчас ты пойдешь и сделаешь...
(Характеристика текста: сильный (16,32); суровый (14,33), угрюмый (13,45), зловещий (13,29), устрашающий (9,70), возвышенный (8,39); зеленый, черный, синий).
Конечно, это уже художественное произведение студентки О. Освальд — уровень, которого можно достичь, преодолев свои внутренние языковые барьеры, ощутив мир у своих ног. А вот письмо другой женщины, написанное под впечатлением Смоленского колдовства: «Темный лес, озеро, осень. Мрачно, но тихо и спокойно на душе. Я знаю, что что-то могу и умею, и стою перед выбором: пожелать зла человеку, который сделал мне зло или простить его и оставить в покое. Я думаю, что все-таки не смогу навредить ему. Я уже простила, и я глубоко уверена в том, что это зло вернется к нему же через какое-то время. А мне просто интересно, и все вокруг завораживает меня. Это уже другая я — я, о которой я догадывалась, но очень редко ее видела. Я жила много веков назад, и была ведьмой в той жизни. В каждой женщине, наверное, есть частичка ведьмы, и главное, не бояться ее, а верить, что она существует для того, чтобы охранять тебя и помогать тебе. Я знаю, что я ведьма, колдунья я, и это влечет ко мне людей, как влечет к себе любая тайна. И так приятно чувствовать свою тайну и силу, и владеть ею, и наслаждаться. И я знаю, что могу охранять себя и своих близких, и хочу, чтоб никакие беды и ненастья не пугали их, потому что я рядом. И пока я рядом, да будет мир и покой в моем доме и в душах тех, кому дорог и нужен этот дом. И тот, кому нужно утешение и помощь, пусть придет в этот дом и найдет там то, что хочет». Такое вот письмо на Большую Землю: послание себе и Человечеству. (Фоносемантические характеристики текста: прекрасный (12,6), яркий (11,8), возвышенный (10,65), сильный (9,26); цвет: белый, красный, сиреневый, синий, зеленый, коричневый).
Грамматический состав Заговора и Письма в сравнении с художественными текстами и славянскими заговорами
(%%)
Части речи
Заговор
Письмо
Художеств, литература
Славянские заговоры
существительные
37,42
15,67
30,72
33,65
прилагательные
5,16
1,84
8,82
10,42
местоимения
14,19
25,80
11,10
10,36
числительные
2,58
—
0,90
1,56
глаголы
12,90
18,89
18,92
16,91
наречия
7,10
8,29
8,10
4,17
предлоги
13,55
6,91
11,42
10,63
союзы
2,58
18,89
8,14
4,94
междометия, зву-коподр. слова
0,60
—
0,10
0,33
частицы
3,23
2,76
1,78
6,94
вводные, модальн. слова
—
0,92
—
0,09
Средняя длина слов (в слогах) и индексы единиц в Заговоре, Письме и славянских
Таблица II
лексических заговорах
Показатели
Заговор
Письмо
Славянские заговоры
С
91,44
118,88
37,7
Ii
1,70
1,87
1,42
Ie
8,39
7,56
11,84
Р
58,06
62,21
40,32
и
3,35
3,13
3,43
lext
11,74
10,69
14,04
if
2,46
2,97
1,54
ср.длина слова
1,95
1,88
2,06
Таблица 12
Таким образом, перед нами два полюса: жесткий гетеросуггестивный заговорный текст и мягкое аутосуггестивное письмо (именно собственная гармония интересует его автора в первую очередь). Есть ли в этих текстах что-то общее? Безусловно. Во-первых, это экспрессивность, насыщенность яркими образами (вода, солнце, луна, ведьма, колдунья, глаза). Во-вторых, высокая ритмичность. В-третьих — близость к славянским заговорам по ряду формальных параметров (см. таблицы 11, 12).
Отметим, что в Письме преобладают местоимения, глаголы и союзы, и значительно меньше существительных. Предсказуемость Письма и Заговора несколько выше, но ее можно рассматривать как специальный стилистический прием. Остальные показатели вполне сопоставимы и обнаруживают некоторую корреляцию.
Итак, два полюса — Письмо и Заговор. В колдовскую дверь мы уже заглянули. Пришло время писем...
ГЛАВА 9 СВЕТЛЫЙ ПУТЬ В ПОДСОЗНАНИЕ (ПИСЬМА К )
Никто, в наших письмах роясь, Не понял до глубины, Как мы вероломны, то есть — Как сами себе верны.
М. Цветаева
Любая проблема таит дар для тебя. Ты ищешь проблемы, поскольку нуждаешься в их дарах.
Р. Бах
Время писем, увы, прошло... Телефон, телеграф, возможности космической связи сделали письма почти избыточным элементом культуры. Хотя сами по себе письма (да и вообще эпистолярный жанр) сыграли огромную роль в развитии человечества: это и романы в письмах как жанр литературы, и человеческие страсти (любовь, ненависть, дружба) в переписке великих людей, и даже интерес к феномену массового сознания, появившийся у Б. А. Грушина в связи с анализом писем, приходящих в «Комсомольскую правду»...
Интересные наблюдения высказывают герои романа Шодерло I де Лакло «Опасные связи (или письма, собранные в одном частном 'кружке лиц и опубликованные господином Ш. деЛакло. в назидание некоторым другим)», впервые увидевшем свет в 1782 году. Здесь письма — высшая ценность, ими дорожат, их находят, скрывают, продуманно пишут. Вот несколько замечаний «опасной» женщины Маркизы де Мертей: «Труднее всего в любовных делах — это писать то, чего не чувствуешь. Я имею в виду: правдоподобно писать: пользуешься ведь все одними и теми же словами, но располагаешь их не так, как следует, или, вернее сказать, располагаешь их по по- рядку — и все тут. Не то, когда говоришь. Имея привычку владеть (своим голосом, легко придаешь ему чувствительность, а к этому [добавляется уменье легко проливать слезы. Взгляд горит желанием, ]но оно сочетается с нежностью. Наконец, при некоторой бессвязности живой речи легче изобразить смятение и растерянность, в которых и состоит подлинное красноречие любви» (1993, с. 61). «Послушайте меня, оставьте этот умиленно-ласковый тон, который превращается в какой-то условный язык, когда он не является выражением любовного чувства. Разве дружба говорит таким стилем? Нет, друг мой, у каждого чувства есть свой, подобающий ему язык, а пользоваться другим — значит искажать мысль, которую стремишься высказать» (там же, с. 239). Диапазон советов широк — как обмануть собеседника, угодить ему или (это уже в собственных интересах) «считать» с него дополнительную информацию. И наконец, приводится «образчик эпистолярного стиля» — письмо-отрава: «Все приедается, мой ангел, таков уж закон природы: не моя в том вина
И если мне наскучило приключение, полностью поглощавшее меня четыре гибельных месяца, — не моя в том вина.
Если, например, у меня было ровно столько любви, сколько у тебя добродетели — а этого, право, немало,— нечего удивляться, что первой пришел конец Тогда же, когда и второй. Не моя в том вина.
Из этого следует, что с некоторых пор я тебе изменял, но надо сказать, что к этому меня в известной степени вынуждала твоя неумолимая нежность. Не моя в том вина.
А теперь одна женщина, которую я безумно люблю, требует, чтобы я тобою пожертвовал. Не моя в том вина.
Я понимаю, что это — отличный повод обвинить меня в клятвопреступлении. Но если природа наделила мужчин только искренностью, а женщинам дала упорство,— не моя в том вина.
Поверь мне, возьми другого любовника, как я взял другую любовницу. Это хороший, даже превосходный совет. А если он придется тебе не по вкусу,— не моя в том вина.
Прощай, мой ангел, я овладел тобой с радостью и покидаю без сожалений: может быть, я еще вернусь к тебе Такова жизнь. Не моя в том вина» (там же, с. 280-281)
Это — письмо-стрела, письмо-яд, письмо-месть.
Использовать письма можно и как метод «отставленной амортизации». Амортизация по М. Б. Литваку — это согласие со всеми утверждениями противника. В книге «Психологическое айкидо» приводится пример амортизационного письма: «Ты абсолютно права, что решила прекратить наши встречи. Благодарю тебя за это наслаждение, которое дала мне, по-видимому, из жалости, ты так искусно играла, что у меня ни на секунду не было сомнений, что ты меня любишь. Ты меня увлекла, и я не мог не ответить на твое, как я тогда считал, чувство. В нем не было ни одной фальшивой ноты. Пишу это не для того, чтобы ты вернулась. Сейчас это уже невозможно! Если ты снова будешь говорить, что ты меня любишь, как я смогу тебе поверить? Теперь я понимаю, как тебе со мной было тяжело! Не любить, и так себя вести1 И последняя просьба. Постарайся со мной не встречаться даже по делу. Надо отвыкать. Говорят: время лечит. Хотя мне поверить в это трудно. Желаю тебе счастья! Николай».
Амортизационные ходы этого письма очень просты: здесь нет ни одного упрека, а вся возможная критика предвосхищается самим автором письма... Собственно, амортизационное письмо — это способ предотвратить письмо-нападение, обезвредить письмо-яд, возможность остаться в психологически комфортной позиции.
Письмо может быть и способом снятия собственной агрессии и даже тестом. Так, американский психолог Маргарет Кент предлагает в сложных ситуациях написать для себя письмо «К дорогому Джону»' «Если вы так рассержены, что не можете выразить своих мыслей, могло бы помочь, если бы вы написали для себя письмо "К [дорогому Джону". Отметьте все позиции, которые указывают на то, (почему вы хотите прекратить свои отношения с мужем.
Дорогой (его имя). Я ухожу от тебя, потому что ты: храпишь, рыгаешь, не делаешь работу по дому, забыл про нашу годовщину, [слишком много знаешь, не оплачивал мои счета, отвратительный [любовник, наводишь на меня скуку, не знаешь, что происходит, не 1 хочешь бриться по уик-эндам. Ты обещал мне: безоблачную жизнь, две машины в каждом гараже, курочку в каждой кастрюле, брилли-1 анты, кругосветное путешествие, жизнь принцессы, финансовую I помощь, неумирающую любовь, успех всех моих начинаний, яхту. Ты дал мне' набитое чучело рыбы, грязную посуду, головную боль, I бездомных животных, своих родителей, счета, грязное белье, следы грязи на ковре, волосы в раковине, свою старую машину. Я хотела, 1 чтобы ты: мыл посуду, подстригал газон, покрасил дом, починил водопровод, убрался в гараже, смотрел за машиной, купил мне новое платье, был вежлив с моими родителями, ходил в бакалейную I лавку, говорил мне, что я прекрасна. Ты: не признал доброты, когда столкнулся с ней, не помнил мой день рождения, не любил то, как я готовлю, не помогал мне по дому, не ценил мой вкус, не покупал мне цветы, не подарил мне шубу, не убирал в своей комнате, не приглашал меня никуда, не говорил никогда: "Я люблю тебя". Ты: пьешь пиво с приятелями, флиртуешь с девицами, пьешь с приятелями в то время, как флиртуешь с девицами. Ты: бедный, мерзкий, подлец, помешан на работе, неряха, мужлан, привередливый, ленивый, эгоистичный, тупоумный. Иди- запускать змея в дождливую погоду, собери вещички и уходи, увидимся в суде. С уважением... Навеки твоя...»
Но прежде чем отсылать это письмо, — советует М. Кент, — остановитесь и помедлите. Письмо выражает ваш гнев, но не решает проблем, с которыми вы столкнулись. Оперативная часть письма «К дорогому Джону» включает 60 позиций — по 10 в каждой из 6 категорий. Сколько позиций вы отметили? Сосчитайте их.
Каждая из указанных 6 категорий отражает человеческие слабости. В 1-ю категорию входят небольшие недостатки вашего спутника, вещи, которых ему не стоит делать, так как они раздражают вас. 2-я категория — обещания, которые он давал и в которые вы верили. 3-я — общие жалобы, раздражающие факторы повседневной жизни. 4-я категория также включает в себя общие жалобы, что им не помогает муж. 5-я категория имеет дело с женским «я» и с тем, как обижаются женщины, если они чувствуют, что их игнорируют и не ценят. 6-я категория — общие жалобы, которые есть у большинства женщин.
Если вы отметили более 25 позиций, вы действительно в ярости. Отослав письмо, вы бы выразили свой гнев, но не разрешили проблему, вызвавшую его. Если ваш муж так ужасен, почему вы до сих пор находитесь в браке? Вы слишком разгневаны, чтобы мыслить ясно.
Если вы отметили от 15 до 20 позиций, сравните эти показатели с данными ваших замужних подруг. Вероятно, вы обнаружите, что ваша жизнь не так уж и плоха. Вы узнаете, что подобным же образом ведут себя их спутники. В большинстве случаев речь идет об обычных житейских склоках.
От 10 до 15 жалоб — вы счастливая женщина Хотели бы другие иметь ваши проблемы! Посмотрите на те позиции, которые вы не отметили, вспомните о тех его достоинствах и положительных чертах, о которых не подумали. Если вы останетесь с ним, это, возможно, принесет вам больше радости, чем если вы уйдете от него.
Если вы отметили 10 и меньше жалоб, вам не следует даже думать об уходе. Позиции, которые вы отметили, — лишь досадные мелочи, а не серьезные возражения (см.: Кент М., 1993, с. 53-56).
Однако вернемся к героям романа Лакло «Опасные связи» — «жестокой, холодной и умной книги», — по мнению М. Цветаевой, — «запрещенной у нас в России — не могу понять почему, нравственнейшая книга!» (Небесная арка, 1992, с. 65). В качестве «противовеса» коварным письмам маркизы де Мертей приведем отрывок письма кавалера Дансени, оказавшемуся в числе «жертв» маркизы, обращенное к ней. «в конце концов сколько времени ни пройдет, приходится расставаться, а потом чувствуешь себя таким
одиноким! Вот тогда-то письмо и драгоценно: даже если не перечитываешь, то хотя бы смотришь на него... Ах, это верно —можно смотреть на письмо, не читая, так же как — представляется мне — ночью я испытывал бы радость, даже хотя бы прикасаясь к твоем}' портрету...
Я сказал: "К твоему портрету!" Но письмо — изображение души. В нем нет, как в холодной картине, неподвижности, столь чуждой любви. Оно воспроизводит все наши душевные движения — оно поочередно то оживляется, то наслаждается, то предается отдыху... Мне так драгоценны все твои чувства; лишишь ли ты меня хоть одной возможности запечатлеть их?» (там же, с. 293-294).
Изображение души .. Как сложно получить его в мире космических скоростей и нечеловеческих перегрузок. «Другое время»,— говорят современники Времени, действительно, не хватает. И все-таки иногда стоит остановиться, задуматься и... изобразить свою Душу.
Так писем не ждут,
Так ждут — письма
Тряпичный лоскут,
Вокруг тесьма
Из клея Внутри — словцо,
И счастье. — И это — все, — писала М. Цветаева, которая вела огромную переписку — деловую, дружескую, любовную. Письма — изображения великих душ, их друзей, родных, возлюбленных — всегда привлекают потомков, служат своего рода «мостом» над пропастью вечности:
Когда писал он письма Натали
Порой осенней болдинскою дальней,
Слова любви его текли, текли
Из глубины души из самой тайной.
В них было все и пылкость, и томленье,
И жажда близости, и зов, и грусть.
Пускай сейчас за то простит нас гений,
Что знаем эти письма наизусть
Всегда так было, будет так всегда,
Тот мир души, что гением был создан,
Принадлежит всем людям, как вода,
Принадлежит, как солнце, нам, как воздух.
Уже тогда той осенью глубокой
Бесстрашно шел поэт к своей судьбе ..
Припоминая пушкинские строки,
Мы думаем о нем и о себе
Как он писал прекрасной Натали — Никто теперь не сможет и не станет Теперь другие времена пришли — Нет времени для «болдинских признаний»... Но если б только женщины смогли Сказать, как ждут тех слов, что родниками Вливались в сердце юной Натали
(Ария Элксне)
Действительно, все любят получать письма, но не любят их писать. Д. Карнеги посвятил целый раздел своей книги письмам, которым нельзя отказать. Существует набор клише, используемых военнослужащими при написании любовных писем из армии. Некоторые психотерапевты предлагают лечение письмами.
Так, доктор Валерий Хмелевский написал однажды одной из своих пациенток письмо, которое. . сработало. И оказалось, что его можно использовать в совершенно разных случаях: «Получив это письмо, ты, наверно, заметила, что внутри появились какие-то ощущения, неважно каким словом их можно назвать, но это совершенно другие ощущения, против тех неприятных ощущений, которые ты испытываешь постоянно. Читая это письмо, постарайся произвести их еще с большей силой, потому что эти ощущения естественные, натуральные, жизненные и твои. Читая эти строки, ты можешь, ты можешь подумать, что это не имеет никакого смысла, но как бы ты ни думала, ни гадала, эти ощущения здоровые, естественные, натуральные и твои, и если ты замечаешь, они периодичен ски появляются у тебя. При чтении этого письма, этих строк. Что бы тебя ни окружало, что бы вокруг ты ни видела, ни слышала, любые неприятности, эти ощущения здоровья остаются, потому что они всегда с тобой и внутри тебя. Это говорит о том, что внутри тебя много здорового, естественного, на которое последнее время не обращала внимания, а ты обрати! И сразу здоровые ощущения начнут делать хорошее, доброе дело, считай это молитвой твоего здоровья И хочешь или не хочешь, ты будешь здоровой! Думай не думай, улучшится настроение! Смотри не смотри на это письмо, ощущенье здоровья есть! Желай не желай, силы прибавляются! Видишь не видишь, здоровье внутри тебя! Слышишь не слышишь, внутри комфорт и спокойствие! Чувствуй не чувствуй, здоровья прибавляется! Ты будешь здоровой! Я внушаю тебе: ты здорова, слышишь, ты здорова!»
Интересно, что хотя здесь речь идет о здоровье, фоносемантические признаки текста достаточно «жесткие»: темный (14,25), медлительный (13,36), устрашающий (10,70), зловещий (9,13), печальный (8,22). Много шипящих звукобукв: Ш (2,49), Щ (8,17), в то же время «черный» Ы и «голубой» И представлены приблизительно одинаково (3,06 и 3,97 соответственно). Можно считать этот текст амбивалентным' доведение до абсурда болезненного состояния на уровне формы и программирование здоровья на уровне содержания. Наличие общих предикатов и некоторое грамматическое рассогласование вызывает состояние транса. Попробуйте почитать это письмо в момент нездоровья и, может быть, Вы почувствуете облегчение?..
Письма к себе — своеобразный способ постижения собственных барьеров и осознания собственного я. В принципе, ту же функцию выполняют и дневниковые записи. Но ведение дневников — тоже довольно редкое в наше время дело (может быть, потому, что I культура становится все менее письменной и все более печатной, а I дневник предполагает интимное, с ручкой в руке, общение личности с самой собой). С другой стороны, письмо, как жанр, предполагает наличие читателя и необязательно потомка, что усиливает его диалогичность и стремление найти ответы на поставленные вопросы. Письма как способ контроля и фиксации результатов можно использовать во время мифологических групп, групп библиотерапии. Можно анализировать содержание этих писем, форму, сосредотачиваясь на тех или иных уровнях языка; если нет жесткой заданности, стоит обратить внимание также на адресата письма: письма от себя нового (с новым именем) могут быть адресованы к себе прежнему; от себя прежнего — к сыну или потомкам («протяжка» в будущее).
Ниже я приведу часть писем на Большую Землю из экспедиции к мифам с разными вариантами анализа.
I. Письма-впечатления, отражающие разные точки зрения на происходящее в группе.
Те, кто писал эти письма, задались целью узнать что-то новое о себе и мире, но при этом не обязательно измениться. Не все дошли до вершины, кто-то предпочел остаться в охотничьих домиках по дороге. Но главное — движения, хотя бы попытка стать иным, изменить себя и мир вокруг...
Светлана-1 26.09.94
Милый друг мой, Светлана! Добрый вечер, а, может, и вечер. Как часто у меня не хватает времени, чтобы написать письмо. А сейчас появилась такая возможность. Хочу использовать ее, чтобы погрузиться глубже в мир чародейства, приблизиться к Свету, к
своей более светлой половине. Для этого стоит обозначить мои, на мой взгляд, темные стороны. Нет, последние два слова меня не устраивают, даже настроение изменилось в худшую сторону, когда написала их. Хочу писать о светлом. Рада, что я здесь, что я в этой группе. Хотя, когда представлялись руководители групп, хотелось побывать у всех. Возможно, хочу объять необъятное. Жду встречи с тобой, Светлана! До свидания, до скорого. Я — твоя половина.
(Текст: сильный (11,14), возвышенный (8,11); белый, красный, синий, желтый).
Светлана-2 28.09.94
Доброе утро, милый друг мой Светлана! Светлана — светлое — легкое. Мне хочется произносить эти слова сейчас. С утра я плохо просыпаюсь, точнее, включаюсь в работу. Я инертна, сонлива. А уж тем более писать с утра письмо или еще что-то в этом роде! Ох! Сначала, честно скажу, мне хотелось сослаться на свою лень и не писать ничего. Но тут-то я усмотрела возможность изменить в себе что-то и, даже, произнеся про себя и, тем более, написав слова «Светлана, свет...», «легкость», а теперь хочу добавить «скорость», «ясность». Наверное, это в какой-то степени и есть создание моего мифа, я считаю очень полезного для меня. Что-то во мне уже начало меняться, хочу, чтобы это продолжалось. До свидания. До скорой встречи. Я.
(Текст: медлительный (7,21), светлый (7,09); белый, желтый, сиреневый, зеленый, коричневый).
Светлана-3 30.09.94
На тему о мифах... На сегодняшнюю тему о мифах для меня, исходя из моих ощущений Они есть, они существуют. Вот и наша группа, наша «экспедиция» она есть. Группа — это реальность, а миф, по-моему, это созданная нами реальность. Если нам легче жить с нашим мифом об экспедиции, то пусть он будет. Главное, чтобы это нам помогало и не мешало другим. Если кому-то это не нравится, то не стоит ломать копья и убеждать других в том, что наше бытие в мифе — это лучшее. Это выбор каждого, это ответственность каждого. Но миф — это еще далеко не все. Важно не потеряться в этом мифе, чувствовать себя и остальных все-таки вне мифа. Порой, обозначив какое-то явление, мы ставим, таким образом, рамки, рамки для себя и для остальных. Главное, все-таки, не потерять себя. На данный момент все.
(Текст: медлительный (20,70), тихий (19,44), печальный (13,41); желтый, голубой, фиолетовый, красный, коричневый). Ключевое слово третьего текста — миф, соответственно увеличенная частотность звукобукв М' (3,90), И (1,63), Ф (4,45). Динамика: от эйфории по поводу имени и необычной группы к раздумьям о собственном мифе и мире.
Ирина-1 26.09.94
Здравствуй' Внутри себя я услышала имя Яна, но созвучие имен в группе дало какое-то сопротивление так назвать себя. Да, я Ирина в этом сознательном мире. Наверное, это мой давний барьер назвать себя каким-то именем и внутренне обращаться к себе так. Я хочу мягко убрать его и гармонично жить с внутренним именем, как в сознательной жизни с именем Ирина. Последнее время я поняла, что обращаюсь к себе, как другому человеку, без особого пола и имени Возникла потребность как-то определиться. Я очень рада, что в самое ближайшее время что-то такое изменится и у меня появится внутренний друг-подруга с определенным любым именем. Только одно условие — не спеши! Дай свободу, время, место и все придет. Мне необходимо мягко отодвинуть, убрать барьер. Мне что-то подсказывает — там большие дали, возможности. Подталкивать не стоит, всему свое время Я жду это рождение и буду писать письма еще много, много раз. До встречи. Ирина.
(Текст: яркий (13,04), радостный (12,61), прекрасный (12,00), возвышенный (10,97), светлый (10,18), сильный (8,13); голубой, красный, зеленый, коричневый, синий).
Ирина-2 28.09.94
Мифы... Долгое неверие, незнание об иных мирах тебя отодвинуло от понимания своей сущности. Случайная травма моего сына повергла меня в смятение, метание. Я долго жила в ожидании плохого, и это плохое должно произойти с сыном. Это пришло. Во мне открылись какие-то дороги, подступы в иное. Я ощутила, что могу изменить, обойти, договориться, где-то что-то предпринять. Так стало легко, свободно, осознавая, что в этом мире есть закономерность... Мифы...
(Текст: сильный (10,30), возвышенный (9,78); белый, голубой, красный).
Динамика: от размышлений о себе к желанию и осознанию возможности действовать.
Боярыня Морозова-1 26.09.94
Здравствуй Морозова! Пишу тебе послание отнюдь не вдохновенное. Кстати, знаешь, я обратила внимание, что ты мне очень близка. Когда мы с тобой познакомились, я поняла — это мое. Мое на все сто. Я тебя отлично чувствую и знаю. Это чертовски приятно. Между прочим, сидя на первом дне семинара у Ирины, я сначала отъехала, потом чуть-чуть разозлилась. А теперь, после разговора с Юрой, очень приятно и спокойна Я знаю: он — врач от Бога. Еще одна интересная деталь Когда я увидела Ирину, то удивилась. Ее стиль одежды очень отличался от прошлого года и я даже испугалась. Подумала, что это другой, чужой человек. Однако, как только она открыла рот, я с радостью заметила что это —Ира, а не подделка Знаешь, Морозова, очень хорошо, что ты у меня есть. С тобой я свободнее, счастливее и смелее (признак счастья три буквы С). Кстати, группка у нас подобралась достаточно своеобразная. Конечно, я могу написать тебе всякую фигню про солнышко и ветер, но хочется чего-то более глубокого. Хотя бы о том, что я в данную минуту просто счастлива] Я могу сказать об этом смело. Ведь люди обычно боятся даже себе в этом признаться. Вот пока и все. Всего хорошего! Натали.
(Текст: возвышенный (14,87), прекрасный (13,25), сильный (11,16), яркий (10,17); белый, сиреневый, красный, желтый, зеленый).
Боярыня Морозова-2 27.09 94
Знаешь, я сегодня жутко устала. Вроде, сижу, ничего не делаю, а устала до потери пульса. Такое ощущение, что мозги съезжают. Кошмар. Н
(Текст: суггестивно нейтральный; слабо представлены признаки «медлительный» (5,83), «печальный» (5,48), «тихий» (4,60); синий, сиреневый, зеленый).
Боярыня Морозова-3 28.09.94
Привет! Хочу рассказать интересную вещь. Я уже давно заметила, что сам человек и то, что вокруг него,— это немножко разные вещи. Кстати, создание вокруг себя чего-то — обычно довольно странный процесс. И еще: недавно я поняла — лучший способ защиты — открытость. Разумеется, для этого, чтобы понять и сделать, надо быть морально и физически готовым. Хочу тебе рассказать некоторый факт из моей жизни. Меня всегда удивляла одна особенность моей маман. Она заключается в том, что наш дом всегда открыт во всех смыслах слова и в прямом (дверь у нас всегда) открыта. Однако при всем этом люди, находящиеся там (в том числе и я) чувствуют себя защищенными. К тому же она позволяет смотреть на квартиру во всех ракурсах. Она позволяет устраивать детям и взрослым полное расслабление А теперь я поняла, что это и есть высшая степень защиты. Она спокойно относится к людской молве и прочему. Раньше я сама хотела соответствовать требованиям людей, с которыми общалась (т. е. играла по их правилам игры) и получалась херня. Я чувствовала себя паршиво и люди чувствовали что-то не то. А теперь я такая, какая есть Вы видите меня. Хотите принимайте, хотите нет — это ваше право Однако я чувствую себя собой. И мне от этого лучше. Натали.
(Текст: суггестивно нейтральный, слабо представлены признаки «устрашающий» (7,20), «медлительный» (6,75), «возвышенный» (6,45), «темный» (5,33); белый, красный, синий, желтый, коричневый).
Динамика: от эйфории к раздумьям об открытости и своем месте в мире. Судя по датам, до мифической вершины добраться не удалось. Отрицание перемен: принимайте меня такой. Амбивалентность позиции выражена и в последнем тексте: на уровне фоносемантики и на уровне смысла... И все-таки, осознание «открытости» может быть началом пути к переменам.
Александр-1 26.09.94
Здравствуй Александр1 Хочу рассказать тебе о своих впечатлениях, находясь на семинаре по психотерапии и записавшись в лингвистическую группу. Желание как-то соприкоснуться с этой наукой у меня появилось еще в прошлом году, но случилось так, что мечта и желания воплотились только сейчас. Сегодня прошел первый день занятий, на котором мы познакомились необычным образом, высказали свои пожелания и, естественно, услышали то, чем мы будем заниматься в течение 6 дней (хотя я до конца не понял чем). Во время беседы у меня появились вопросы, на которые я надеюсь получить ответы во время семинара. Очень бы хотелось, используя приемы лингвистики, на конкретных примерах решить личные вопросы и проблемы, и в случае положительного результата порадоваться как за себя, так и за ту науку, которая может это делать. О конкретной работе сообщу подробнее. Вот, пожалуй, и все До свиданья! Александр.
(Текст: суггестивно нейтральный. Слабо представлены признаки «медлительный» (4,35), «нежный» (3,69), «тихий» (2,99); голубой, красный, черный, серый, желтый).
Александр-2 1.10.94
Здравствуй Саша! Вот и наступил последний день семинара. Дни пролетели как один и становится немного грустно осознавать, что скоро отъезд. Нет сомнений в полезности каждого дня пребывания здесь. Удалось решить какие-то проблемы и приобрести новые. Окунувшись в атмосферу семинара, очень приятно в очередной раз встретить новых людей и общаться с уже знакомыми, получая неоценимый опыт. Вот, пожалуй, и все, что я хотел сообщить. «Александр».
(Текст: суггестивно нейтральный. Слабо представлены признаки «тихий» (5,88), «устрашающий» (4,35), «темный» (3,97), «печальный» (3,53); голубой, белый, желтый, синий).
Эти два письма зафиксировали наиболее важные точки — начало и конец. Внутренняя динамика — к тревожному состоянию, что на смысловом уровне не признается. Если говорить о позиции — это не первопроходец, не пионер, а попутчик, которого, тем не менее, обстоятельства вынуждают задуматься...
Валя-1 26.09.94
Возможности и барьеры коммуникации. Я сразу начал с названия и без поздравлений. То, что со мной происходит, чрезвычайно интересно. Сегодня я объявил (не в первый раз) о барьерах в общении с другими людьми. Эти барьеры ставят, видимо, как на сознательном так и на бессознательном уровне. Один из моих барьеров осознается, но корни его наверняка глубоко в подсознании. Это — представление о том, что чуть ли не любые мои высказывания будут неинтересны другим. Конечно, проблема знакома по литературе, но она есть. Однако, главное — не в существовании именно этого барьера. Нужны навыки свободного владения речью (устной). С письменной — все в порядке. Один всем знакомый Саша Р. сказал: «Какой ты писучий», — имея в виду мою способность к эпистолярному жанру. Однако и здесь барьер — нет желания писать близким. А вот сочинять чего-нибудь для кого-то, неизвестно где — это пожалуйста... Лу сегодня наобещала много, и, думаю, это сдвинет меня с «мертвой точки». Однако хотелось бы побольше получить информации по разным техникам. В частности, есть и вопросы по присоединению — какая специфика присоединения в этих техниках? Каковы связи с синтаксическими моделями мира источника и получателя сообщения? Затронули сегодня еще и вопрос о соотношении модели и реального мира. Лу сказала, что мир весь сосредоточен в языке или нечто похожее. А как же чисто невербальное общение? Что будет, если выключить внутренний диалог? (И т. д.) Короче, масса вопросов, и масса ответов обещана. Хочу узнать побольше на практике. Ну, пока, последний олень сейчас отправится, надо успеть кинуть письмо в чью-нибудь доху или куда там еще... Твой Валя же.
(Текст: светлый (11,62), прекрасный (9,13), яркий (8,27), нежный (8,06); голубой, белый, синий, желтый, зеленый, коричневый). Как и большинство писем в этот первый день — много надежд и радости: солнце светит, вершина белее г девственно чистым снегом, путь кажется легким, простым и радостным.
Валя-2 29.09.94
Здравствуй, Валя! Ты знаешь, у меня есть проблема. Нужен ресурс для создания своего мифа, творческий потенциал для работы над мифом. Я не знаю, каким он должен быть. Может быть, отдельные кусочки — миф о силе, неведомой, неизвестной ни людям, ни зверям, ни птицам, знание о таинственной силе, о чем-то, что вся-кий раз ускользает, когда хочешь ухватиться за это. Если же все ж (удается что-то в этом духе, то эта сила может дать многое, чего ни-кто не ведает. Пусть же каждый стремится прикоснуться, хотя бы 'раз потрогать нечто, этот источник силы, причаститься к нему, получить и себе хоть капельку, пусть за это заплатишь чем-то дорогим, тем, что близко, лишь бы успеть испытать здесь, в этом мире, нечто неведомое, источник силы, могущества, радости. Но как к этому прийти?
(Текст: тихий (15,21), печальный (10,46); голубой, желтый, коричневый, зеленый, красный).
Труден путь сквозь тернии. Но вот уже появляется поэзия, прагматика сменяется чувствами, включаются глубинные бессознательные процессы. Пробуждение эмоций (пусть первичных — отрицательных) — это уже очень много, а умение их выразить, готовность к жертвам...
Валя-3 30.09.94
«Мифы» и «реальность». И раз единый... Тут вот я задумался: «А что же такое, собственно, эти мифы?» Например, миф о себе, свой миф — это чья реальность? Она чья-то или она «вообще» реальность? У каждого свой миф (тысячи мифов) — собственное ощущение, представление себя. И различение, а проще, обобщение этих ощущений, определяет, насколько ограничивающей будет твоя реальность, и как это ограничение будет влиять на твою судьбу. А что происходит при столкновении ограниченных, сильно ограниченных мифов. Это либо интеграция, либо конфликт, который нужно разрешить. А как это сделать? Только расширив рамки, найдя контекст настолько широкий, чтобы в нем уместились оба мифа. Иногда такой контекст находят, иногда — этого контекста нет — не нашли, и все тут. Тогда каждый остается при своем мифе. Что же делать? А может, просто увидеть, что человек — это больше, чем любой миф, миллион мифов, и не может вместиться ни в какие рамки. Однажды можно проснуться, и радостно, и неожиданно, а может, и удивленно, увидеть и осознать, что этих рамок больше нет. И миф твой, и мир твой раздвинется до беспредельности. Твой Валя.
(Текст: медлительный (11,94), тихий (10,39), устрашающий (6,35), светлый (4,95), прекрасный (4,45); голубой, белый, фиолетовый, желтый, коричневый, синий).
По основным признакам текст — нейтральный, но где-то в глубине — амбивалентный: надежда на светлое и прекрасное не исчезла. А миф... Что ж, в той экспедиции к мифу пришел всего лишь один человек, остальных это открытие себя еще ожидает...
Ваня (Ванюша)-! 26.09.94
Здравствуй Ванечка! Пишу тебе сказать, что будет тебе твое сокровенное письмо со всеми причитающимися вкусностями. Спешу сообщить, что ты начинаешь делать и работать в свое удовольствие. Ой, забыл, делать ты начинаешь себя. Да, да все что ты хочешь сделать, все будя. Будя центр и будя дело. А так та экспансия и сотрудничество, нет, лучше: сотрудничество — это реально. Сотрудничество со всеми структурами и слоями этого общества и мира. И когда у тебя будет появляться состояние расслабленности, знай, что это сигнал и тому, что скоро у Игоря будет большая работа и очень интересная. И после этого будет долгий период chunk up и chunk down. Ты уже видишь то, что многое ты не используешь, есть маленькая заслонка внутри тебя, которая не дает тебе энергию для действия. Отпускай себя и все будет так, как ты хочешь. Германия. Моделирование. Регистрация. Рекламное заявление с переходом в сотрудничество+одновременное выход к реальным людям во всех структурах, которые рядом с тобой. Главное легкость в груди. Давай! Жму руку!
(Текст: сильный (9,03), возвышенный (7,14), нежный (7,10), яркий (7,09); коричневый, желтый, синий, голубой, красный, зеленый).
Ваня-2 28.09.94
Дорога к мифу. Она уже началась в открытие нового мира, на который я не давал себе право, считая его только книжным миром, миром больничной палаты. Создание мифа — это что я делал до этого, но это то, от чего мое внимание ускользало и шло после этого к прагматическим структурам. Миф — это часть сна, миф — это часть большого отрезка времени моей жизни и жизни людей. Иметь раппорт это не только иметь представление о системах поведения и метапрограммах, но и это также иметь вхождение в миф человека. Я говорю себе: «Миф, здравствуй!» — и окунаюсь в этот миф, чувствую его присутствие в каждой моей клетке, в каждой моей части личности. Миф о мифе — это тоже миф, это завеса нового и мне ужасно интересно и необычно. Ура. Все. Молчу и чувствую.
(Текст: медлительный (16,28), тяжелый (7,01), возвышенный j(6,91) — нейтрально-амбивалентный («молчу и чувствую», а также голубой, желтый, белый, фиолетовый, красный).
Ваня-3 30.09.94
Большая, пребольшая земля. Это очередное письмо на Боль-иую Землю. Скоро на этой большой земле появится большой миф, не один, а много: о самых разнообразных вещах и событиях и явлениях. Миф — это то, что есть, было и будет, и это то, что редко учитывается и еще реже всего применяется. Это — мощное средство формирования имиджа и деятельности на всех уровнях. Фактически, я создаю новую структуру взаимодействия с миром. Структуру, которой появляется глубинный смысл действия, с точки зрения эессознательной природы человека. Я — это миф на разных усло-виях в этом мире, это очень здорово и замечательно. Чем больше [моих мифов, тем труднее мне будет переключаться, и тем гибче бу-дет мое поведение в различных ситуациях. Устал, хочу спать и слушать и не хочу больше читать и писать. Все.
(Текст: медлительный (13,63), тихий (8,53); голубой, красный, желтый, фиолетовый, коричневый, зеленый).
Можно сказать, что форма и содержание письма (раздумье и подготовка к определенным действиям) идеально совпадают.
Алекс-1 26.09.94
Здравствуй Саша! Я не ожидал, что представится такая возможность обратиться к тебе письменно. Надеюсь, что это будет 'также интересно тебе, как и мне. Начался семинар. И так много знакомого для нас с тобой вокруг: лица близких людей, их голоса, обстановка вокруг — напоминает прошлогодний семинар. Хотя, несомненно, все это уже другое. Встреча была немного не такой, какой она представлялась и желалась, как того хотелось бы: более натянуто. Видимо, что-то было заложено год назад такое, что и дало такой результат. Знаю, что наверняка тебе тяжело начинать все снова, ломать в себе нечто, названное Лу интересным словом «барьеры». А их достаточно, я решил тоже поработать с некоторыми из них. Вновь вылезла «осознаваемая» агрессия, но гораздо меньше, чем тогда. И очень хочется разобраться, что мешает языку формировать и произносить вроде бы готовые фразы. Интересно, как это будет в конце работы. Очень хочется легкости, уверенности, спокойствия. И еще, снимай маски, это всегда здорово — просто быть собой. Тебя любят именно такого. Начались песни: жаль, что не приехал Леша. Теперь буду с тобой общаться каждый день, регулярно. Я тебя все также люблю и уважаю — живи радостней.
(Текст: суровый (9,67), яркий (9,61), сильный (9,58), возвышенный (8,64); белый, коричневый, желтый, зеленый). Общая ориентация текста все-таки мягкая но явно прослеживается тревога, осознание предстоящих трудностей на пути к радости («зловещий» (6,90), «угрюмый» (6,34) и в то же время «бодрый» (6,26), «прекрасный» (5,12), «радостный» (4,61)).
Алекс-2 28.09.94
Саша! Продолжаю это очень увлекательное занятие — общаться с тобой с помощью писем. Хотя, когда вчера возникла возможность обратиться к тебе, желания его реализовать было немного. За время, прошедшее между письмами, многое приснилось. Вчера вплотную приблизились к мифам. Это такая страшно-интересная штука, которая позволяет делать совершенно удивительные вещи. Но что самое интересное, ими можно управлять и контролировать их развитие, корректировать и направлять в цель. Это очень эффективное оружие и, наверное, трогать его необходимо нежно и аккуратно. Очень увлекла возможность немного поучиться колдовству. Когда делали фигурку из воска, я поймал себя на мысли, что я очень терпеливо леплю ее и страшновато, а страх такой щекочущий, что ты можешь это сделать, а ответственность будет висеть. Заканчиваю — Лу торопит.
(Текст: устрашающий (8,44), медлительный (6,62), печальный (5,12); белый, голубой, фиолетовый, синий).
Действительно, страшновато. А может быть, стоит помедлить?..
Алекс-3 1.10.94
Милый Саша! Вот и подошел срок заканчивать свой «миф». Сейчас, наверное, еще довольно сложно облечь все чувства, воспоминания в определенную форму. Все довольно зыбко и напоминает незастывшее желе — еще неизвестно, будет ли оно твердеть, либо расплывется. Надеюсь, что это «нечто» примет определенную форму, цвет, вкус и запах и будет очень полезным и... вкусным. Пусть будет так, я так хочу. В общем-то, все, что происходило, неоднозначно. Многие люди, близкие и дорогие сердцу, ходят диссоциированы, на них больно смотреть. Процесс промывания мозгов «мэтром» идет вовсю. Возможно, все будет хорошо, но когда? Кому-то это надо. Ты помнишь барьеры, о которых мы говорили — некоторые из них позади, 2 просто разрушены. Но пока не преодолен один из больших барьеров. Ты знаешь его, но может быть — это только «миф барьера» — а может его и нет вовсе — только видимость. Се-, годня есть возможность хотя бы подойти и пощупать его и я сделаю I это. Здорово, я чувствую себя довольно бодро, но приятно расслабленным одновременно. Это как перед схваткой, когда рефери еще ] не дал команду начать бой, а ты знаешь, что выиграешь. Уверенность — это здорово! Я чувствую здесь определенный комфорт, но не совсем такой, какой хотелось бы. Мне нравится это! И я готов еще к одной экспедиции. Буду молиться за тебя, дорогой Сашенька, пусть у тебя все будет хорошо. Очень хочу встретить тебя в ближайшее время. Пока прощаюсь с тобой и желаю удачи. Пусть тебе повезет! Алекс.
(Текст: угрюмый (12,71), устрашающий (12,43), сильный (11,64), зловещий (9,59), суровый (8,34); белый, зеленый, желтый, сиреневый, коричневый, синий, фиолетовый).
Такой вот путь: от слабой тревоги к жесткой воле к победе. Интересно, возникнут ли у кого-либо сомнения в том, что этот человек победит?
Валерия-1 26.09.94
Здравствуй, Валерия! Хочу с тобой посоветоваться, может быть, попросить тебя в чем-то помочь мне. В детстве я была очень правильным, послушным ребенком. Со мной не было особых проблем, меня любили взрослые, учителя. Я всегда все делала правильно, и особо не сомневалась в правоте тех, кто меня учил и воспитывал. Я очень любила фантазировать, но особо не верила в реальность чудес. Все в жизни было достаточно предусмотрено. Школа, университет, работа. А недавно мир перевернулся. Все пошло не так, как обычно. Я почувствовала себя другой. Мир вдруг стал более волшебным (несмотря на то, что радостей не стало больше, а, пожалуй, иногда наоборот). А главное, более волшебной стала я. Я почувствовала в себе что-то необычное, посмотрела на себя, на окружающих другими глазами. Люди, которые знали меня очень давно (с «правильных» времен) то же почувствовали эту перемену. Было и удивление, и восхищение, и непонимание того, где же это было раньше. А я сама чувствую, что раньше это тоже было во мне, просто, наверное, было не время. Теперь время наступило, и хочется немножко понять эту силу (не до конца, пусть будет немножечко тайны), научиться ей пользоваться, наслаждаться ею. Я чувствую, что такая, какой я стала, я очень нужна близким мне людям и самой себе, и хочется и быть, и жить, и приносить неожиданности, и радость. Это нужно и мне, и окружающим. И я надеюсь, что ты поможешь мне понять эту мою новость и научиться ею пользоваться. Лариса.
(Текст: возвышенный (15,74), сильный (12,61), яркий (12,48), прекрасный (11,20), радостный (8,44), медлительный (8,42); белый, сиреневый, синий, красный, коричневый, желтый).
Валерия-2 29.09.94
Здравствуй! Хочу немножко рассказать тебе о себе, попробовать объяснить нам обеим, кто я такая (была и есть), и, может быть, представить, кем я могу стать. Итак, слушай. В одном большом городе жила девочка. Пай-девочка, послушная дочка. Она получала пятерки, слушалась маму и папу и вся жизнь ее была предопределена на несколько лет вперед. Но случилось несчастье, что-то перевернулось в душе, и наперекор всем и всему, она решила сама выбрать свой путь. Не получилось. Девочку попытались вернуть обратно, но она уже не могла стать той, которой была раньше. Она все-таки смогла добиться своего. Через несколько лет она вернулась в свой город, и опять столкнулась с тем, прошлым мнением о себе, с той же попыткой вернуть ее в образ послушной девочки, которая должна делать то-то и то-то, там-то работать, так строить свою личную жизнь. А она хотела жить уже по-своему, и жила так, и постепенно менялась сама дальше, и меняла мнение окружающих о себе. И родился другой миф о сильной, веселой, обаятельной женщине, без проблем, которая счастлива и удачлива, и умеет все. И прошло несколько лет, и люди начали приходить именно к ней к такой, она стала им нужна. И опять было много такого, что могло разрушить миф, но она уже знала, что в состоянии изменить его или поддержать, и что от нее самой теперь зависит, какой будет она в глазах других людей и в своих глазах.
(Текст: возвышенный (8,66), бодрый (7,86), прекрасный (6,23), сильный (5,51); белый, желтый).
Валерия-3 30.09.94
Здравствуй, я! Наверное, мы уже сотни раз размышляли с тобой о нас, и о том: кто я. Наверное, этот процесс бесконечен. У каждого свой путь в этой жизни, и он делает этот путь сам, понимая или не понимая это. Не сотвори себе кумира, а сотвори кумиром себя. Почему любовь человека к себе, принятие себя и осознание своей ценности, часто считается неприличным, неэтичным и пр.? Ведь не любя себя, трудно любить людей. Я есть Я. Я могу подстраиваться под кого-то и находить общий язык с людьми, но ощущать при этом свою самоценность Я не чья-то тень, и несмотря ни на что, хочу быть не тенью, а тем, что ее отбрасывает. У меня есть свой мир, где я — центр. И я не хочу оценивать, хорошо это или плохо. Это есть. И это будет. Каждый человек вправе сделать этот выбор для себя. И кто знает, может, когда люди начнут чувствовать себя центрами своих миров, начнут любить самих себя, что-то изменится в этом мире. Нас с детства приучали любить кого-то, подстраиваться под кого-то. Но наступил момент, когда я поняла, что если не полюблю в первую очередь себя, то потеряю себя. Да, я люблю себя, при этом продолжая любить многих вокруг себя. И окружающим не стало от этого хуже, они боятся, что я стану прежней. Но кто уже один раз сделал этот выбор, по-моему, не сможет вернуться назад, в тот мир. Ведь быть Собой, а не чьей-то тенью — это...
(Текст: яркий (18,66), прекрасный (16,89), светлый (15,75), радостный (13,09), нежный (12,30), возвышенный (10,46); сиреневый, желтый, белый, красный, коричневый).
Валерия-4 1.10.94
Привет! Ну вот и все? Или это только начало? Здорово устроена эта жизнь, и рано или поздно все возвращается на круги своя. Я уже в чем-то не та, что неделю назад. Я вернулась в прошлое, к той, которую немного забыла, и я новая, потому что теперь у меня есть нечто. Эта комната, стулья, звуки голосов и гитары, незримо висящий над всем этим Удав, и то, что это теперь для меня значит. На улице и на душе солнце. Как здорово, что появился весной у нйс в городе Костя. Я не знаю, что переворачивает жизнь каждого из нас, но то, что эти перевороты необходимы — уверена. Их было очень много в моей жизни, я не знаю, какой я буду через год, но знаю, что буду. И буду собой. И это здорово Все для меня. И весь мир для меня. Мой мир. И пусть он будет. Живи.
(Текст- сильный (19,34), возвышенный (17,78), яркий (17,71), прекрасный (14,69), радостный (13,47), суровый (10,13); белый, синий, желтый, голубой, красный, зеленый).
Динамика: от возвышенного (текст № 1) к сильному (текст № 4). Особых комментариев здесь и не требуется.
Эта группа писем характеризуется рядом общих особенностей1 радостное и приподнятое первое письмо (от 26 сентября), а затем в зависимости от внутренних установок, включенности в работу группы, верно (или неверно) выбранного имени дороги расходятся Это только фрагмент работы группы и можно было бы привести детальный языковый анализ на всех уровнях, но пока нас интересует только содержание.
II. Письма — литературные изыскания
Здесь я приведу один такой опыт. Меняется настроение автора, меняются обстоятельства. Хороший литературный слог, даже некоторая вычурность. А вот меняется ли сам человек? На этот вопрос предстоит ответить вдумчивом} читателю.
Граф-1 26.09.94
Прошли многие века с тех пор, когда я пожимал тебе руку, старина Эдик! И, возможно, пройдут еще многие лета до того момента, когда я смогу это сделать. А теперь, после долгой разлуки я не стану писать тебе о себе; о том, что сейчас происходит со мной и рядом со мной. В этом письме, возможно, будет просто набор слов или несвязанных предложений. Открой глаза. Поставь на плиту чайник. Ты выпьешь два стакана чая. Один свой. Наверху. Ты встретишь скоро своего старого Графа, тебе станет приятно, но не оттого, что встретил меня, а просто . Не забывай, что это письмо — лишь набор слов и предложений И в данный момент мне абсолютно наплевать и на тебя и на всех окружающих. И ты знаешь, что это правда. Потому что знаешь меня. А наплевать только здесь и сейчас. Это не навсегда. И это радует. Эдик, я знаю, что ты не удивишься, если узнаешь, что с помощью этого письма я решаю свои проблемы.
P. S. Я благодарен тебе, что ты прочитал мое письмо и отнесся к нему с пониманием. Жду теплой встречи. Граф от 26.09.94.
(Текст суггестивно нейтральный; небольшие отклонения: прекрасный (4,16), угрюмый (3,85), сильный (3,20),медлительный (3,20), возвышенный (3,18), зловещий (2,66); белый, желтый, серый, коричневый).
Граф-2 27 09.94
Эдик, это опять я. Я рад тому, что ты уже забыл мое вчерашнее письмо И это приятно. Я бы очень хотел прочитать твое письмо, мне интересно знать, что теперь у тебя. Я догадываюсь, что у тебя все замечательно. Меня влечет к сильным волнениям, потому я очень хочу видеть тебя. Говорить о небе, звездах, линиях, о свете и темноте. Красивое место и сладкое вино — это то, что будет. Ты ответишь мне. От 27 09.94. Граф
(Текст суггестивно нейтральный: тихий (4,27), прекрасный (3,22), темный (2,78), медлительный (2,51); красный, белый, зеленый, желтый, коричневый).
Граф-3 28.09.94
Здравствуй, друг Эдик. Это стало традицией писать тебе письма. Сегодня письмо о тебе. А не задумывался ли ты о том, как тебя воспринимают твои друзья, близкие? А есть ли единое мнение среди твоих друзей о тебе? Все ли одинаково тебя воспринимают? А есть ли полярные мнения? И, возможно, когда ты ответишь на все эти вопросы, ты поймешь, что люди видят тебя несколько иначе, чем ты есть на самом деле. И я предлагаю тебе подумать, почему это происходит, в чем причины этих мнений, и есть ли в этом какие-нибудь закономерности. Я бы очень хотел, чтобы ты подумал — часто ли происходит такое, что ты показываешь себя в том виде, в каком хотят тебя видеть твои друзья и близкие! До завтра. От 28 09.94. Граф.
(Текст суггестивно нейтральный стремительный (6,49), нежный (6,70), светлый (6,42), тихий (5,28); голубой, коричневый, желтый, черный, красный, зеленый).
Граф-4 29 09 94
Здравствуй, Граф. Я понял твое письмо. Ты, будучи далеко от меня, помог мне понять, где я, с кем я, почему я, с чем я, куда я и т д. Я в мире незнакомых мне людей, которые не похожи на меня. Я со своими друзьями, которые знают меня, ценят меня за то, что у меня есть то, что они хотят во мне видеть. А если они хотят видеть во мне то, чего у меня нет, это когда-нибудь появляется у меня. Я именно с тем, с чем мне хорошо, с чем я чувствую себя отлично. Пусть не все это принимают, но найдутся друзья и многие другие люди, которые востребуют это. А когда у них возникнет потребность получить от меня нечто другое, это появится оттого, что это им нужно, моим друзьям и знакомым, которым я доверяю, которых я знаю. Это произойдет незаметно для меня. Я туда, где мне нужно быть, где мне выгодно быть, где мне хорошо, где я осознаю свою ценность. Граф, мы встретимся. Граф, я напишу еще. Граф, ты хороший друг. Граф, это не все Эдик от 29.09.94.
(Текст: темный (16,06), медлительный (13,61), сильный (8,12); красный, белый, сиреневый, желтый, синий, фиолетовый, коричневый).
Граф-5 30.09.94
И снова рад написать тебе, Эдик. Сегодня мне приснился сон. Интересный и приятный. Такие сны снятся очень редко, но они легко запоминаются. Сегодня я видел тебя и многих знакомых и друзей.
Мы собрались в большой комнате с неведомой целью. Смысл происходящего был совершенно неясен. Все говорили и шумели. Люди собирались группами и беседовали. Но я знал, что они хотели что-то \ видеть и понять. Было похоже, что они ждали какого-то события. И событие случилось. Напомню, чго происходило это в большой комнате, в которую можно было войти через одну дверь, хотя в этой комнате дверей было несколько. И вот вышел человек и стал открывать двери. За ними скрывались другие люди. Но если в нашей комнате были разные люди, то в других комнатах сидели люди очень похожие друг на друга. В одной комнате сидели уроды, в другой красивые женщины и т. п. Люди смотрели и делились впечатлениями, им всем это было интересно. Что значил тот сон, я не знаю и, наверно, не очень хочу знать. Граф от 30.09.94 (Граф Смоленский).
(Текст: светлый (11,37), прекрасный (9,91), медлительный (8,51) — ориентация на мягкое кодирование; голубой, белый, сиреневый, черный, синий).
Граф-6 1.10.94
Последнее письмо тебе, Граф. И встретимся мы с тобой очень скоро, будем разговаривать, думать и вместе работать. Я знаю, что ты в далеком Смоленске нашел ценный клад. И в нашей совместной работе этот клад нам пригодится. Теперь я знаю в чем наша сила. А, вообще, в Перми светит солнце, тепло, чисто и свежо. Дни кажутся полезными. Люди от такой погоды кажутся радостными и светлыми. И я не хочу думать, что это только кажется. 1.10.94.
(Текст суггестивно нейтральный: тихий (3,65), минорный (2,01); красный, коричневый, желтый).
Все шесть дней отрефлексированы, продуманы, запечатлены. Но как? Уровень раздумий не имеет тенденцию переходить в уровень действий. Статичность. Ожидание манны небесной и перемен без особых усилий. Слово и вначале, и потом...
III. Письма Победителя (человека, дошедшего до вершины).
К этим письмам я приближаюсь с трепетом. Точно так же, как отдельные люди (например, Сергей Панкеев — человек-волк) послужили делу становления психоанализа 3. Фрейда (см. Эткинд, 1993), этот человек оказался первым на сверкающей мифологической вершине. А это было очень непросто. Группа шла в одной связке, кто-то отставал, кто-то уходил в сторону, но попасть на вершину хотелось всем. И никто не знал, хватит ли у него сил.
Сначала только письма — ежедневное неуклонное восхождение к вершине.
Светлый путь в подсознание. 259
Юра-1 26.09.94
Милый, хороший мой Юрочка! Хочу обратиться к тебе с предложением о сотрудничестве. Мне очень давно хотелось с тобой об этом поговорить. И, видимо, это происходило довольно часто, но как мне кажется, я об этом много-много раз просто не догадывался. И сейчас, пользуясь тем, что мы с тобой, как бы на некоторое время удалились друг от друга (ведь я отправился в путешествие), хотя мне кажется, конечная цель этого путешествия — это встреча, наша встреча. Я тебя очень уважаю за те знания, которые у тебя есть и за ту деликатность, с которой ты обходишься со мной, не позволяя мне делать какие-то вещи. Но, с другой стороны, почему я и говорю о сотрудничестве, мне очень часто хочется сделать на первый взгляд безрассудные вещи. И в этот момент я чувствую где-то внутри тебя и не делаю этого. Может, это и хорошо, что ты хранишь и бережешь меня. Я бы хотел сотрудничать в том плане, что ты как бы позволишь мне делать, что я захочу. При условии договора между мной и тобой, что мы с тобой будем знать оба: какая это цель и друг друга будем вовремя, т. е. своевременно информировать, что пора остановиться и подумать, как это сделать лучше. Видимо, в ближайшее время мне предстоят серьезные повороты в жизни. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. И мне понадобится твоя помощь, и я готов помогать тебе и получать эту помощь. Не знаю, убедительно ли я говорю и пищу, но что я искренен — это точно. Я это чувствую. Мне бы хотелось сотрудничества еще в такой штуке, как обнаружение осознавания, если хочешь опознания, тех барьеров, которые мешают мне раскрыться и самореализоваться. Научиться это делать быстро, эффективно, легко, изящно и продуктивно. Цель моя в том, чтобы уметь пользоваться этими барьерами не только их убирая, но и ставить их своевременно по мере необходимости. Мне кажется, что прочитав мое письмо, мы, после окончания моего путешествия, встретившись осуществим этот договор взаимопомощи. Целую, люблю. 26.09.94 г. Юра.
Юра-2 27.09.94
Интересные вещи происходят со мной. Хочется понять следующую штуку: сегодня я обнаружил в себе один барьер, что я могу быть врачом, лечить, но вот когда я сам в роли пациента — это очень сложно, сложно в любой области лечения, особенно ярко, когда что-либо делают с телом, моим телом. Еще один очень сильно выраженный барьер — это, когда я пытаюсь помочь себе сам. Очень интересно произошло то, что во время колдовства барьеры исчезли и мне это очень понравилось. Я подумал, что это просто еще один способ, с помощью которого я что-то узнаю о мире вокруг и внутри себя. И мне хочется попросить своего Юрочку продолжать помогать снимать барьеры и ставить их там, где необходимо, по взаимной договоренности. Возьмем вопрос экологичности в процессе колдовства, и я думаю и чувствую, что я был в согласии с собой. Спасибо. В течение этого дня я нашел очень сильный барьер: где-то, если так можно сказать не верил в свои силы. С другой стороны, сегодня был момент, что я почувствовал: есть часть меня, которая умеет быть уверенной в своих силах и делает это просто замечательно и лег* о. Я думаю здесь вопрос экологического взаимодействия, направленного к единой общей цели. Целую Юра. 27.09.94.
Юра-3 28.09.94
Миф — в моем понимании это то, что должно окружать меня, идти впереди меня. Его надо планировать. Для этого необходимо четко представлять. Сейчас я знаю, что он должен быть светлым, чистым, загадочным, таинственным, добрым и пугающим одновременно, голубым, белым, зеленым. Он должен быть непонятным, как для других, так и для меня (в какой-то степени), т. е. он должен работать сам, и наше — мое и мифа, взаимодействие будет продвигать нас далее к цели. Путь к мифу многообразен и какой он будет я еще не знаю, что их, видимо, будет много, они будут перекрещиваться, идти параллельно. Знаю, что они будут скрытны, закодированы, некоторые длинные, некоторые быстрые по времени. Я надеюсь, что в ближайшее время узнаю. 28.09.94.
Юра-4 29.09.94
Любимый мой сын Веночка! Хочу обратиться к тебе с этим письмом или через письмо, это неважно. Мне бы хотелось поговорить с тобой сейчас о том, что такое жизнь и зачем она людям дана. Есть хорошая, полезная сказка про царя и сад, за которым он ухаживал, смысл как бы там в том, что не случайно мы появились в этом мире, если бы Бог захотел, он создал бы еще одного Будду или Христа, но он создал тебя. Я думаю, что придет час и ты спросишь себя: кто я? что я? зачем я? каково мое предназначение? и много подобных вопросов будут волновать тебя. Я не знаю, помогут ли тебе эти строки, хотелось бы, чтобы помогли. Я хотел бы, чтобы ты полезное нашел в этом письме. Сейчас ты маленький. Я не знаю, когда это письмо попадет к тебе, прочти его и подумай, подумай о том, что я этим хотел для тебя донести. Я хочу тебе сказать, дорогой мой, ты подумай о том, что ты уникален, ты единственный в мире, другого не будет, не было и нет сейчас. И единственный, на мой взгляд, путь — это учиться, учиться всему у других людей, даже как бы случайно тебе встретившихся. Хотя случайностей в этом мире не бывает. Если ты встретил человека, значит Бог послал его тебе, а тебя ему: следовательно, будь очень внимателен, учись, постигни, зачем это тебе, извлеки максимум пользы. И помни, что все, чему ты учишься когда-нибудь тебе пригодится. Относись к людям трепетно и бережно. Как к самому себе. Помни, что ты уникален, и они тоже. Зачем тебе все это, для чего тебе познавать мир, я думаю, ! со временем ты ответишь на эти вопросы. Целую тебя, любимый мой сын 29.09.94.
Юра-5 30.09.94
Вот пройден еще один участок пути и есть время написать несколько строчек. Какой он был: и радостный, и плодотворный, и трудный, и интересный, и все же до профессионала мне далеко (в том понимании как я хочу и думаю), а думаю о взаимодействии тебя, Юрочка, и меня. Иногда мне кажется, что вот где-то здесь я уже много могу, и получаю от тебя по носу. Это хорошо, меня волнует то, что этот «щелчок» я получаю после того, как. А мне бы хотелось: до того как. Вопрос в своевременности этого щелчка по носу. Я хочу попросить тебя в следующий раз сделать это в контексте, а то и раньше, чуть-чуть раньше. Оттого, что обратная связь есть, я очень рад этому событию. Рад еще и потому, что, видимо, первые письма к тебе, Юрочка, попали, я это чувствую. Я рад, что ты согласился, я так думаю, во всяком случае, и ощущаю, на взаимодействии. Но так уж я устроен, что мне-то хочется, чтобы, с одной стороны, я различал эти щелчки сознательно, и в то же время делал это автоматически, легко и свободно перемещая свое внимание куда хочу, с твоей, конечно, помощью и моя роль бы сводилась к пониманию, к своевременной фиксации того, что ускользает от меня и замечается тобой и наоборот. Целую тебя. Твой Юра 30.09.94.
Юра-6 1.10.94
Мой любимый Веночка! Пришло время и я пишу тебе еще одно письмо. Я не знаю, когда я еще напишу — это трудно предполагать. Поэтому это письмо, на этот момент моей жизни крайнее. Я прошел в этой экспедиции трудный и опасный для себя путь. Путь к самому себе и сейчас я ощущаю, что процесс ассоциации идет, это удивительно любопытное чувство. Мне хотелось бы сказать тебе, родной, вчитывайся в святое писание, ибо в нем сказано «Возлюби ближнего как самого себя» и «Не сотвори себе кумира». Расшифровать это практически невозможно. Но есть еще одно правило «Стучи и откроют». Я люблю тебя, родной мой. До свидания! Юрий 1.10.94.
В этих письмах нет особых художественных изысканий — они просты и реальны. Путь к вершине сложен, некогда говорить красиво. Постепенно меняется адресат: от писем к самому себе, через общие размышления — к письмам к сыну («протяжка в буду-1 щее») — как раз в момент обретения и осознания собственного мифа.
Изменение фоносемантических признаков в письмах Победителя
1
Юрочке
2 Юрочке
3 без адреса
4 сыну
5 Юрочке
6 сыну
медлительн (10,03)
яркий (16,28)
угрюмый (10,46)
прекрасный (8,91)
прекрасный (8,61)
нежный (8,16)
возвышены ый(8.65)
сильный (13,89)
тяжелый (9,58)
нежный (5,18)
медлительн (5,99)
тихий (7,29)
сильный
(7,83)
возвышен.
(12,01)
суровый (8,13)
медлительн. (3.93)
нежный
(4,84)
светлый (6,06)
темный (6,76)
прекрасн (11,92)
сильный
(7,74)
печальный
(3.40)
светлый (4,17)
прекрасн (4,83)
прекрасный (5,69)
светлый
(7,55)
темный
(7,55)
стремит. (3.29)
печальный (2,78)
печальный (2.72)
нейтральн.
мягкий
жесткий
нейтральн
нейтральн
нейтральн
белый
белый
черный
коричневый
белый
голубой
желтый
сиреневый
сиреневый
белый
сиреневый
желтый
красный
желтый
коричневый
черный
желтый
сиреневый
сиреневый
коричневый
красный
желтый
красный
белый
коричневый
синий
красный
коричневый
коричневый
серый
синий
фиолетовый
сиреневый зеленый голубой
Таблица 13
Анализ фоносемантического уровня текстов писем показывает некоторую динамику: жесткий текст 3-го письма (без адреса) — тревога перед принятием решения; ключевой признак — прекрасный — отмечается во всех остальных письмах.
Проанализируем изменения на других языковых уровнях.
Таблица № 14 отражает основные показатели и индексы, рассчитанные по формулам Й. Мистрика.
Средняя длина слов (в слогах) и индексы лексических
единиц в письмах Победителя и универсальных
суггестивных текстах
Показат.. индексы
1 Юрочке
2 Юрочке
3 без адреса
4 сыну
5 Юрочке
6 сыну
универс. тексты
N
323
191
113
273
209
102
fr1
26(я)
15(я)
7(я,быть)
26(ты)
17(я,и)
7(я)
С
150,27
113,99
69,35
125,72
115.26
71.34
32,03
I,
2,18
1,69
1,64
2,22
1,83
1,44
1,34
ь
6,32
8,79
9,20
5,64
7,94
11,37
13,45
р
68,42
56,02
53,98
71,79
60,29
43,14
32.99
Is
2,85
3,04
3.01
3,37
2,97
2.55
2,69
Iext
9,16
11,83
12,21
9,01
10,91
13,92
15,53
Ir
3,80
2,69
2.59
3.26
3,06
2,38
1,37
Ср да. слова
2,22
2,24
2,27
1,94
2,11
2,20
2,26
высоких звуков
56,6%
57,3%
57,6%
56,6%
56,3%
58,6%
54,8%
Таблица 14
Как видно из таблицы 14, по мере продвижения к мифу менялись многие показатели: самое длинное письмо было написано в первый день, самое короткое — в последний. Наиболее частотные слова отражают тему и общий настрой писем — первые два текста посвящены взаимоотношениям с собственным бессознательным (постсознательным), третье письмо — без адреса — себе и бытию; четвертое письмо — сыну (ты), пятое письмо — себе и связи с миром, и, наконец, шестое, адресованное сыну, в конечном итоге адресовано себе новому (я).
Все лексические показатели постепенно приближаются к средним показателям универсальных славянских суггестивных текстов: понижается предсказуемость, возрастает объем словаря, уменьшается плотность текста. Таким образом, показатели суггестивности текста увеличиваются и, по-видимому, можно считать, что письма выполнят свою аутосуггестивную функцию.
В таблице 15 мы проследим, каким образом менялся грамматический состав писем и попытаемся проанализировать еще несколько формальных лингвистических показателей, а в таблице 16 сравним средние показатели различных типов текстов.
Грамматический состав писем Победителя в сравнении с универсальными суггестивными текстами (в %%)
Части речи
1 Юрочке
2 Юрочке
3 без адреса
4 сыну
5 Юрочке
6
сыну
универс тексты
с\ шеств
14,55
19,37
8.85
12,82
14,83
17.65
25.97
прилагат
2,48
6,28
14.16
5,86
4,78
7,84
12.07
числит
0,62
1,57
—
0,37
1,44
1,96
1,41
местоимение
25.70
20,42
26,55
32,97
26,32
25,49
14,26
глаголы
19,81
18,85
21.24
19,05
15,31
18,63
19,61
наречия
9,29
14.14
7,08
5,13
8,13
7,84
9.45
предлоги
8.98
8,90
7.96
8.42
10,53
6,86
6,88
союзы
11.15
8,90
9.73
9,16
13,88
10,78
6,48
частицы
3,40
1,05
0,88
5,86
3,83
2,94
3,77
мод.слова
0,93
0,52
3,54
—
0,96
—
0,02
ме~*домет.
—
—
—
—
—
0,08
Таблица 15
Грамматический состав писем Победителя, суггестивных
текстов и текстов технической и художественной
литературы (в %%)
Части речи
Техническая литература
Художественная литература
Суггестивные тексты
Письма в среднем
существительные
43,30
30,72
25,97
14,68
прилагательные
13,36
8.82
12,07
6,90
местоимения
2,98
11,10
14,26
26,24
числительные
6,02
0,90
1,41
0,99
глаголы
11,38
18.92
19,61
18,82
наречия
3,06
8,10
9,45
8,60
предлоги
13,54
11,42
6,88
8,61
союзы
5,94
8,14
6,48
10,60
междометия
—
0,10
0.08
—
частицы
0.42
1,78
3.77
2,99
вводи .мод слова
—
—
0.02
0.99
Таблица 16
Как показывают таблицы, письма содержат повышенное количество местоимений (что, по-видимому, определяется жанром), пониженное — существительных. Количество глаголов и наречий соотносимо с соответствующими показателями в художественных и суггестивных текстах.
Чтобы представить динамику лингвистических показателей в более наглядной форме, приведем еще несколько цифр в таблице 17: N — число лексических единиц в тексте вообще; L — количество разных слов; средний размер предложений в словах; коэффициент словарного разнообразия; коэффициент логической связности (количество служебных слов); коэффициент глагольности; количество местоимений 1-го и 2-го лица; количество прилагательных и наречий.
Дополнительные грамматические показатели, отражающие динамику писем Победителя
Показатели, коэффициенты
1
Юрочке
2 Юрочке
без адреса
4 сыну
5 Юрочке
6
сыну
N
323
191
ИЗ
273
209
102
L
148
113
69
123
114
71
кол-во предлож.
22
12
8
19
13
12
ср.размер предл. в словах
14,68
15,92
14,13
14,37
16,08
8,50
коэф.словарного разнообразия
5,82
5,78
4,59
5,26
5,58
4,97
коэф.логическои связности
0,04
0,06
0,06
0,06
0,08
0,06
коэф.глагольности
1,16
0,73
0,92
1,02
0,78
0,73
кол-во местоимений 1 лица (в %%)
10,53
8,38
9,73
6,59
8,61
9,80
кол-во местоимений 2 лица (в %%)
4,33
—
—
9,52
4,31
2,94
кол-во прилагат. и наречий (в%%)
11,76
20,42
21,24
10,99
12,92
15,69
Таблица 17
Из таблицы явствует, что средний размер предложения уменьшается, т. е. нарастает напряжение. Коэффициент словарного разнообразия достаточно высокий и изменяется незначительно. Коэффициент глагольности, гораздо больший 0,6 — свидетельствует о готовности к деятельности (созидательной, как свидетельствует текст писем). Количество местоимений 1 числа — достаточно большое — в первом и последнем письмах составляет приблизительно 1/10 всех слов, что отражает повышенный интерес к собственной личности, местоимения 2-го лица преобладают в 4 письме к сыну, что прекрасно коррелирует с содержанием. И наконец, количество прилагательных и наречий свидетельствует об эмоциональном переживании событий автором писем.
Такое вот получилось лингвистически осмысленное восхождение к вершине. О самой вершине (мифе) мы поговорим в соответствующем разделе.
Аналогичный анализ текстов писем можно проводить в процессе работы динамической группы, группы библиотерапии и т. д. Лингвистическая объективация информации предоставляет психотерапевт) пищу для дополнительных размышлений и основу для более точной диагностики состояния пациента.
ГЛАВА 10 «УДАВ» В КАЖДОМ ИЗ НАС (ЛИНГВИСТИКА В ТЕРАПИИ)
Есть желтая змея одна:
В сердцах, достойных наиболе,
Она царит, как на престоле.
«Хочу!» — ты скажешь. — «Нет!» — она.
Ш. Боллер
Змеиные, непрожитые сны Волнуют нас тоской глухой тревоги. Словами Змия: «Станете, как боги» Сердца людей извечно прожжены.
М. Волошин
Это наблюдение натуралистов известно столь хорошо, что стало, по сути дела, общим местом. Малоподвижный удав не спеша приближается к своей жертве, та же вместо того, чтобы пытаться скрыться, убежать, спастись, покорно и неподвижно ожидает своей неизбежной участи.
Р. Киплинг в повести-сказке «Маугли» описывает такого удава: «Вся сила удава — в тяжком ударе головой, удвоенном силой и тяжестью всего тела. Если вы можете представить себе копье, или таран, или молот весом почти в полтонны, направляемый спокойным, хладнокровным умом, обитающим в его ручке, вы можете себе представить, каким был Каа в бою...
Не одно поколение обезьян воспитывалось в страхе и вело себя примерно, наслушавшись от старших рассказов про Каа, ночного вора, который умел проскользнуть среди ветвей так же бесшумно, как растет мох, и утащить самую сильную обезьяну; про старого Каа, который умел прикидываться сухим суком или гнилым пнем, так что самые мудрые ничего не подозревали до тех пор, пока эгот сук не хватал их. Обезьяны боялись Каа больше всего на свете, ибо ни одна из них не знала пределов его силы, ни одна не смела взглянуть ему в глаза и ни одна не вышла живой из его объятий».
А само описание охоты Каа напоминает сеанс классического гипноза: «Луна садилась за холмами, и ряды дрожащих обезьян, которые жались по стенам и башням, походили на рваную, колеблющуюся бахрому. ...И тут Каа выполз на середину террасы, сомкнул пасть, звучно щелкнув челюстями, и все обезьяны устремили глаза на него.
— Луна заходит,— сказал он.— Довольно ли света, хорошо ли вам видно?
По стенам пронесся стон, словно вздох ветра в вершинах деревьев:
— Мы видим, о Каа!
— Хорошо! Начнем же пляску Каа — Пляску Голода. Сидите смирно и смотрите!
Он дважды или трижды свернулся в большое двойное и тройное кольцо, покачивая головой справа налево. Потом начал выделывать петли и восьмерки и мягкие, расплывчатые треугольники, переходящие в квадраты и пятиугольники, не останавливаясь, не спеша и не прекращая ни на минуту негромкого гудения. Становилось все темнее и темнее, и напоследок уже не видно было, как извивается и свивается Каа, слышно было только, как шуршит его чешуя.
Балу и Багира, словно обратились в камень, ощетинившись и глухо ворча, а Маугли смотрел и дивился.
— Бандар-Логи, — наконец послышался голос Каа, — Можете ли вы шевельнуть рукой или ногой без моего приказа? Говорите.
— Без твоего слова мы не можем шевельнуть ни рукой, ни ногой, о Каа!
— Хорошо! Подойдите на один шаг ближе ко мне!
Ряды обезьян беспомощно качнулись вперед, и Балу с Багирой невольно сделали шаг вперед вместе с ними.
— Ближе! — прошипел Каа. И обезьяны шагнули еще раз.
Маугли положил руки на плечи Багиры и Балу, чтобы увести их прочь, и оба зверя вздрогнули, словно проснувшись.
— Не снимай руки с моего плеча, — шепнула Багира, — не снимай, иначе я пойду... пойду к Каа. А-ах!
— Это всего только старый Каа выделывает круги в пыли, — сказал Маугли. — Идем отсюда.
И все трое выскользнули в пролом стены и ушли в джунгли.
— Уу-ф! — вздохнул Балу, снова очутившись среди неподвижных деревьев. — Никогда больше не стану просить помощи у Каа! — И он весь содрогнулся с головы до ног.
«Удав» в каждом из нас.
269
— Каа знает больше нас, — вся дрожа, сказала Багира. — Еще немного, и я бы отправилась прямо к нему в пасть.
— Многие отправятся туда же, прежде чем луна взойдет еще раз, — ответил Балу. — Он хорошо поохотится — на свой лад».
Одну из суггестивных ролей А. Добрович назвал ролью Удава не случайно. Издавна люди со страхом и благоговением относились ко змеям и даже к тем названиям, которыми их обозначают. Вот отрывок из романа К. Малапарте «Капут»:
«— Вы верите в магические заклинания? — улыбаясь, спросил Вестманн.
— Всякий добрый испанец верит в магические заклинания, слова.
— Вы знаете хоть одно? — спросил Вестманн.
— Я знаю много слов, но есть самое могущественное, оно вызывает призраки сверхъестественной силы.
— Произнесите его, прошу вас, можете сказать тихо.
— Не решаюсь, мне страшно, — сказал де Фокса, слегка побледнев.
— Это самое ужасное слово и самое опасное в кастильском языке. Ни один настоящий испанец не осмеливается его произносить. Когда призраки слышат это магическое слово, они выходят из тьмы и идут вам навстречу. Это слово — роковое для того, кто его произносит, и для того, кто его слышит. Принесите сюда труп, положите его на этот стол, и я не изменюсь в лице. Но не призывайте призрак, не открывайте ему дверей, я умру от ужаса.
— Скажите мне, по крайней мере, значение этого слова, — сказал Вестманн.
— Это одно из многочисленных названий змей.
— У змей есть очаровательные названия, — заявил Вестманн.— В трагедии Шекспира Антоний называет Клеопатру нежным именем змеи.
— Ах! — воскликнул, побледнев, де Фокса.
— Что с вами? Это и есть слово, которое вы не смеете произнести? Между тем, в устах Антония оно звучит с медовой нежностью. У Клеопатры не было более милого имени. Подождите,— прибавил Вестманн с жестокой радостью,— мне кажется, я точно помню слово, вложенное Шекспиром в уста Антония...
— Молчите, прошу вас! — вскрикнул де Фокса.
— Если мне не изменяет память, — продолжал Вестманн с жестокой улыбкой, — Антоний называет Клеопатру...
— Молчите, Бога ради! — воскликнул де Фокса. — Не произносите этого слова громко. Это ужасное слово, его нужно произносить только тихо, вот так, — и он прошептал, почти не двигая губами' — Culebra.
— A! Culebral — сказал Вестманн, смеясь. — И вы пугаетесь по столь ничтожному поводу? Это же слово как слово Мне, право, не кажется, что в нем есть нечто ужасное и мистическое Если я не ошибаюсь, —добавил он, поднимая глаза к потолк\, как бы копаясь у себя в памяти, — слово, которое употребляет Шекспир, — snake, оно менее нежно, чем слово culebra
— Не повторяйте же, прошу вас, — взмолился де Фокса — Это слово приносит несчастье Один из нас или кто-нибудь из близких нам людей умрет этой ночью...»
Удав безжалостен, он следит за каждым движением жертвы и наносит безошибочный, смертельный удар.
Такой же силой обладает и человек, способный оказывать неотвратимое воздействие — колдун, гипнотизер, психотерапевт. Конечно, в том случае, если он может верно рассчитать силу удара и его направление, потому что то, что называют гипнозом есть чрезвычайно специфическое использование языка.
Эксперименты, описанные в предыдущих главах, показали, что могущество языка, практически, безгранично, и мы едва ли представляем его возможности в полном объеме в силу ограниченности своих знаний При этом максимальное количество упреков и предостережений против исследований в этой области связано с мнением об «опасности» такого рода исследований и обвинением в «спекуляции» на мифах населения.
Опасность действительно есть Но еще опаснее — неведение. Как писал Г. К Честертон в рассказе «Лиловый парик»: «Где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло Если дьявол внушает, что нечто слишком страшно для слуха,— выслушайте... И если померещится, что некая истина невыносима — вынесите ее». Только неведение по-настоящему страшно.
А что касается «мифов населения» — все равно существует устойчивое общественное мнение о том, что некие спецслужбы обладают «психотронными полигонами», и у них есть тайная власть, невидимая сила, способная причинить вред любому. И еще люди по-прежнему верят в ведьм, колдунов и сверхъестественные силы, изучают магию (под каким бы названием она не преподносилась — так проявляются архетипы коллективного бессознательного по К Г Юнгу), и защитные механизмы страха в них не ослабевают. Каждому хочется стать Победителем, быть счастливым и любимым, понять других и себя
Магия языка — вот ключ к подсознанию, условие самосовершенствования.
Данная глава посвящена применению разработок суггестивной лингвистики в дискурсе «врач-пациент», оптимизации социально-психологической и медицинской моделей терапии благодаря методам прикладной лингвистики.
Мы понимаем дискурс как сложное коммуникативное явление, включающее в себя текст (корпус текстов) и социальный контекст, дающий представление как об участниках специальной коммуникации, так и о процессах производства и восприятия сообщения (см • Ван Дейк Т А , 1989, с. 113). Дискурс «врач-пациент» предполагает наличие особой социально-психологической роли доктора, что, в свою очередь, придает особый сакральный вес всем его вербальным действиям — каждому слову, каждой фразе: будь то диагноз или замечание бытового характера. Не касаясь пока способов создания роли доктора, мы остановимся на приемах профессионального использования языковых методов в медицинской модели терапии.
Сложно человеку осознать свои барьеры, изменить имя и себя. Есть много путей к самопознанию. Например, свободные ассоциации: метод, издавна используемый в психологии и психиатрии. Свободный ассоциативный эксперимент используется психоаналитиками для толкования различных состояний личности. Так, в книге А. Эткинда мы находим такое свидетельство очевидца: «Однажды, говорила Лу, мы сидели с Рильке в поезде и играли в свободные ассоциации. Вы говорите слово и партнер говорит любое слово, какое придет в голову. Мы так играли довольно долго. Неожиданно мне пришло в голову объяснить, почему Рильке захотел написать свою повесть о военной школе, и я ему сказала об этом Я объяснила ему природу бессознательных сил, которые заставляют его писать, потому что они были подавлены, когда он был в школе. Он сначала засмеялся, а потом стал серьезным и сказал, что теперь он вообще не стал бы писать эту повесть: я вынула ее из его души. Это поразило меня, тут я поняла опасность психоанализа для художника. Здесь вмешаться — значит разрушить. Вот почему я всегда отговаривала Рильке от психоанализа. Потому что успешный анализ может освободить художника от демонов, которые владеют им, но он же может увести с собою ангелов, которые помогают ему творить» (1993, с. 32-33).
Действительно, психоанализ вторгается в сокровеннейшие переживания личности и влияние его двояко. С одной стороны — называется ранее неосознанное, расширяется «карта мира» А с другой — есть опасность, что человек с его переживаниями будет замурован в мавзолей представлений (возможно, ошибочных) психоаналитика. Недаром люди инстинктивно всегда стараются приукрасить себя, особенно, когда отвечают на вопросы тестов или ассоциируют Луна, солнце, звезды, ветер — яркие образы— значит, и на душе должно быть спокойно. А лингвистика (прежде всего, в лице А. П. Журавлева) говорит: «Нет! Все не так-то просто! Нужно еще учитывать единство формы и содержания.. » Что ж, посмотрим. Займемся лингвистическим психоанализом: безобидным и показательным. .
1. Свободные ассоциации как метод контроля групповой динамики1*
День 1: свет, улыбка, тепло, облако, небо, солнце, круглый, озеро, чудесный, муха, начало, лесть, полумесяц, пыль, костер, вода, химик, камень, мох, темнота, дым, желтый, дерево, стоять, песок, прохлада, галька, озеро, пространство, сфера, мой, закат, лес, трава, свет. (Фоносемантические признаки: минорный (12,35), устрашающий (10,30), зловещий (10,23), печальный (9,65), темный (8,10), тяжелый (8,03), суровый (8,02); черный, желтый).
День 2: тень, день, звезда, ночь, звезды, огонь, костер, дрова, дерево, лес, небо, хвоя, солнце, часто, редко, глубина, высота, море, ветер, корабль, волны, пейзаж, полет, душа, рыбак, стена, голубое, лампа, дерево, небо, свет, тень, кровать, машина, скорость, бежать, идти, огонь. (Фоносемантические признаки: угрюмый (9,89); суровый (9,79), сильный (8,60); белый, зеленый, коричневый, синий).
День 3: тепло, ритуал, роса, тишина, пламя, нога, тревога, свет, перенос, уход, вперед, назад, быстро, анализ, голотроп, синатроп, тетрадь, песня, книга, дверь, дыра, окно, сквозняк, двигаться, бежать, лететь, шум, лампа, блюдце, чашка, голубой, бетон, серое, крыша, имя, дым, дрожание, покой, экстаз, спокойствие, вода, свет, звезда. (Текст нейтральный; серый, зеленый, коричневый).
День 4: отрава, трава, ритуал, шаман, колдун, шалаш, игра, война, сон, пробуждение, утро, восход, желтое, заря, роса, лес, солнце, ветер, вода, воздух, окно, занавески, алюминий, звезда, серебро, серьга, хвоя, вода, золото, свет, темнота, быстрота, мысль, хорошая, очень, сияние. (Фоносемантические признаки текста: сильный (15,33), суровый (11,95), возвышенный (9,97), яркий (8,05), белый, красный, зеленый, синий).
Если сравнить характеристики этих четырех текстов, можно заметить, как менялось настроение и состояние группы- от минорно-устрашающего-зловещего к угрюмому-суровому-сильному —нейтральному — сильному-суровому-возвышенному. Есть слова, которые повторяются от текста к тексту: вода, свет, лес, солнце. Если анализировать семантику, то образы приблизительно одинаковые, разве что в третьем тексте больше названий обыденных предметов (лампа, блюдце, чашка, крыша) — так что его «нейтральность» можно было предположить априорно.
В любом случае, такие лингвистические замеры состояния, сплоченности группы (либо на каждом занятии, либо в начале и конце работы) могут служить дополнительным и в достаточной степени объективным показателем ее динамики.
2. Лингвистический психоанализ в работе с личностью
Если психоаналитик стремится при помощи анализа свободных ассоциаций найти какие-то смысловые опоры для дальнейшей работы с пациентом и настраивает на его отдельные слова свои собственные (субъективные) тексты, то в случае лингвистически ориентированной процедуры нас интересует в первую очередь эмоциональное (истинное) состояние личности, во вторую — визуализация его ассоциаций, включая выделение «ключевого» слова в точке золотого сечения; и наконец, построение нового текста на основе реально произнесенных человеком слов, а не собственных ассоциативных цепочек. Причем, это может быть как разовая процедура, так и способ регулярного воздействия. Проиллюстрируем то же самое на конкретных примерах.
1) Первичная диагностика. Психотерапевт впервые встречается с пациентом, пытается разобраться в его эмоциональном состоянии. Естественно, он слышит жалобы на плохое самочувствие, сниженный эмоциональный тонус и т. д. Можно протестировать человека, например, при помощи теста Люшера. Но учитывая распространенность данного теста и наличие обширной литературы, вряд ли всегда можно рассчитывать на полную объективность: кто-то приукрашивает себя; кто-то усугубляет свое состояние, отвергая «основные» цвета. И вдруг человека просят закрыть глаза и произносить любые слова, которые приходят в голову. Например:
«Картошка, малина, земляника, мороженое, конфеты, сыр, собака, кошка, попугай, корова, лошадь, птицы, ножницы, книга, тетрадь, ручка, карандаш, билет, мяч, небо, лес, трава, кустарник, земля, стол, стул, табуретка, кастрюля, тарелка, чашка, ложка, вилка, нож, коробка, фотография, альбом, самолет, поезд, автобус, трамвай, машина, окно, дверь, стена, потолок, пол, кровать, подушка, простыня» (случай из практики доктора А. В. Кылосова).
Фоносемантические признаки текста: устрашающий (13,44), темный (12,06), суровый (10,43). «Золотое сечение» падает на слово «чашка». Ассоциации проходят «блоками»: свежие продукты, животные, канцелярские принадлежности, природа, предметы домашнего обихода, транспорт, окружающая больничная обстановка. Даже на уровне смыслов можно понять, что больному хочется на волю, в обычную жизнь, к свету и животным и свежим продуктам, а реальность — окно, дверь, стена, потолок, пол, кровать, подушка, простыня и создают то настроение безысходности, которое компьютер определил как устрашающее, темное, суровое...
2) Еще один пример. Ассоциации пациентки: «Погода, снег, дома, шторы, картина, свет, стулья, солнце, море, батарея, трамвай, дорога, машины, магазины, сауна, общежитие, обои, телефон, книги, ключи, сок, труба, крыша, лыжи, телевизор, пироги, сын, муж, квартира, друзья, работа». (Фоносемантические признаки текста: сильный (14,79), суровый (14,45), зловещий (11,13), яркий (11,00), угрюмый (9,52); черный, голубой, фиолетовый, синий, зеленый). Как видим, преобладают характеристики из нижней части шкалы, да и весь текст в целом можно охарактеризовать как «жесткий». Золотое сечение — на слове «телефон». Телефон — это связь, система электрических аппаратов и устройств для передачи на расстояние речи. Общение — вот ключ и еще преодоление обыденности существования. Сказать слово свое и быть услышанной. Тогда и дорога, и общежитие и работа станут солнечными и светлыми, и даже снег. Счастье, по В. И. Далю — желанная неожиданность.
А затем можно отредактировать текст — превратить его в мягкий, заменяя одни слова другими, подбирая эпитеты, синонимы, антонимы. Текст будет меняться на глазах, а вместе с ним и человек.
3. Пример работы со «сглазом»
Пациентка назвала следующие слова: «бог, свет, разум, добро, радость, красота, здоровье, благополучие, компьютер, дорога, небо, солнце, весна, счастье, книга, стол, стул, ведро, дорога, дождь, снег, дорога, картина, собака, кошка, дом, работа, друзья, коллеги». Жалобы на головную боль. Фоносемантические признаки текста: суровый (25,25), угрюмый (20,96), сильный (20,64), возвышенный (14,17), зловещий (12,99), яркий (12,25), бодрый (11,31), устрашающий (9,82); а также белый, коричневый, желтый. В целом текст жесткий, очень эмоциональный, хотя и амбивалентный (угрюмый-сильный, возвышенный-зловещий и пр.). Именно эта амбивалентность и на уровне формы, и на уровне содержания показывает, что у человека есть ресурсы и желание избавиться от своего недуга. В золотом сечении слово — ведро, а в самом тексте — дождь, свет, разум, бог, добро, здоровье. Каким образом связать ведро и голову? Конечно, через идею воды, идею обливания. Так появился Заговор от сглаза:
Обольюсь ледяною водою Утром, вечером и каждый день. Вода, водичка, ледяная водица! Смой боль, грязь и сглаз. С каждым новым днем Светлая голова, светлый ум. Семью-семь' Белки краснеют, здоровеют! Веки с повеки отныне и до веку1
(Фоносемантические признаки текста: яркий (11,71), светлый (10,82), радостный (8,86); сиреневый, синий, коричневый, красный). В золотом сечении — светлая голова, светлый ум. Рекомендуется произносить во время обливаний холодной водой из ведра. Таким образом, налицо лингвистическая коррекция личности в рамках языческой мифологии и с учетом нескольких формальных закономерностей.
4. Пример использования лингвистического психоанализа для оценки изменения эмоциональных состояний личности во время работы динамической группы
Ассоциации записывались испытуемой после окончания работы группы под медитативную музыку в течении 5 минут (пример доктора А. В. Кылосова):
1 день: сосны, солнце, озеро, лес, лето, отдых, небо, прекрасно, стул, кресло, пол, стены, лист, бумага, учебник, аудитория, корпус, институт, транспорт, автобус, проездной, штраф, деньги, стипендия, талоны, столовая, еда, перерыв, лекция, практика, коридор, сапоги, ботинки, одежда, дождь, зонт, остановка, рельсы, трамвай, люди, деревья, дома, улица, город, дорога, дом, мама, тепло, уют, вечер, друзья, телевизор, программа, кино, кинотеатр, театр, цирк, билеты, свет, огни, артисты, кресла, зал, спектакль, занавес, аплодисменты, раздевалка, обувь, зеркало, расческа, темнота (Текст, зловещий, сильный; ритмичность низкая).
2 день, время, идти, королева, лед, снег, убранство, зима, богатство, серебро, горки, лыжи, санки, поход, костер, печка, палатка, голод, усталость, ужин, сон, сказка, действительность, утро, день, вечер, ночь, звезды, луна, небо, вершины, заснеженные, величественные, громадные, большие, восторг, радость, счастье, дорога,
лужи, вода, солнце, деревня, тепло, дом, автобус, поезд, каникулы, школа, уроки (Текст: угрюмый, зловещий, устрашающий, суровый, сильный; ритмичность средняя).
3 день- волк, глаза, уши, нос, морда, звери, лес, деревья, птицы, зелень, трава, цветы, грибы, ягоды, горы, подъем, вершина, спуск, отдых, ужин, вечер, костер, песни, гитара, дорога, поезд, проводник, станции, остановки, дни, время, лето, года, жизнь, шум, непрестанно, разговоры, спорт, ссоры, сплетни, ложь, вранье, разборки, девушки, сирень, весна, яблони, солнце, небо, звезды, луна, планеты, млечный путь, комета, спутник. (Текст: зловещий, устрашающий, минорный, угрюмый, суровый, темный, сильный, тяжелый; ритмичность средняя).
4 день: время, пошло, часы, минуты, секунды, будильник, звонок, утро, день, вечер, ночь, сон, душно, жарко, одеяло, подушка, форточка, глоток свежего воздуха, облегчение, свобода, радость, заря, розовая полоска на востоке, шесть часов утра, подъем, завтрак, дорога, автобус, люди, хочется спать, контроль, трамвай, институт, группа, подруги, преподаватель, тема, контрольная, оценки, переживание, удовлетворение, радость, недовольство, конец пары, перерыв, разговор, осуждение. (Текст: сильный, угрюмый, суровый, возвышенный, устрашающий, бодрый; ритмичность низкая).
5 день' пол, паркет, доски, бревна, деревья, роща, поляна, лес, река, озеро, море, океан, земной шар, мир, вселенная, космология, космос, полеты во сне и наяву, сновидения, сказки, мифы, легенды, сказания, баллады, деревня, пыльная дорога, жаркий день, нещадно палит солнце, ужасно хочется искупаться, вода прозрачная, прохладная, текущая, свежая, настроение поднимается, бодрость, свежесть, активность, радость. (Текст: нейтральный, ритмичность низкая).
6 день: солнце светит мягко и ласково, шумит, бурлит, течет, жизнь, деревья, весна, май, подснежники, белые, ласковые, первые цветы, тепло, приятно прогуляться по улице, никуда не торопясь, ни о чем не тревожась, хочется, чтобы все было хорошо, хоть ненадолго исчезли все заботы и неприятности, можно пойти в гости и просидеть там долго-долго, а потом потопать домой по ночным улицам, не опасаясь за свою или еще чью-то жизнь. (Текст: тихий; ритмичность средняя).
7 день хорошее настроение, интересует вопрос: где пропала Люда, ужасно не хочется идти на отработку, так как Феня действует на меня угнетающе, примерно так же я себя ощущала при встрече с Онищенко, я не люблю и боюсь, когда на меня кричат, я сразу
теряюсь, пугаюсь, замолкаю, даже если твердо в чем-то уверена, надо, прямо висит этог зачет, он давит, не дает полностью расслабиться и отдохнуть даже вечером. (Текст: прекрасный, яркий; ритмичность средняя).
Заметим что от занятия к занятию меняется не только фоносе-мантический (эмоциональный) облик текстов, тематика, но и грамматический их состав. Появляются все более сложные конструкции, увеличивается количество глаголов (т. е. потребность в действии) — см. таблицу 18.
Сравнительный анализ свободного ассоциативного эксперимента пациентки в течение 7 дней (фоносемантические признаки и грамматический состав (в %%))
Фоносем признаки части речи
ДНИ
1
2
3
4
5
6
7
признаки
зловещий, сильный
угрюмый, зловещий, устра-шаю-щий. суровый,
зловещий, уст-раша ющий. минорный, угрюмый, суровый, сильный, тяжелый
сильный угрюмый, возвышенный, бодрый
тихий
прекрасный, яркий
существ
98.6
89.8
96,4
82,1
68.6
19.7
12.5
прилагат
—
82
1.8
5,4
13.7
4.5
1.6
глаголов
—
2,0
—
5,4
7,8
21.2
28,1
местоиме н
—
—
—
—
—
10.6
17,2
наречий
1.4
—
1.8
3,6
5,9
19.7
18.8
предлогов
—
—
—
1,8
1.9
7,6
94
частиц
—
—
—
—
—
6.1
6,2
союзов
—
—
—
—
1,9
9,1
6,2
числит.
—
—
—
1,8
—
1.5
—
всего слов
71
49
56
56
51
66
64
Таблица 18
Если эти формальные лингвистические признаки соединить с семантикой текстов, можно найти очень много пищи для размышлений: от ссор, сплетен, вранья, разборок — в негативно эмоционально окрашенном 3 тексте до хорошего настроения, несмотря на грядущий неприятный зачет — в 7.
5. На тех же принципах — комплексном анализе ассоциаций и присоединении к семантическим полям пациента может быть основано и воздействие библиотерапии
Согласно В. В. Налимову «весь воспринимаемый нами эволюционирующий мир можно рассматривать как множество текстов... Тексты характеризуются дискретной (семиотической) и континуальной (семантической) составляющими Семантика определяется вероятностью задаваемой структурой смыслов. Смыслы — это есть то, что делает знаковую систему текстом. Спрессованность смыслов — это не распакованный (не проявленный) Мир: семантический вакуум» (1989, с. 106 107). При этом «природа смысла может быть раскрыта только через одновременный анализ семантической триады: смысл, текст, язык. Процесс порождения или понимания текста—это всегда творческая акция. С нее начинается создание новых текстов, и ею завершается их понимание. Все это осуществляется в подвалах сознания, где мы непосредственно взаимодействуем с образами» (там же, с 117-118).
Суггестивность художественного произведения — в его универсальности, в том, что ему можно приписать бесконечное множество смыслов. А также в том, что к нему хочется возвращаться неоднократно. Л. П. Якубинский в статье «О звуках стихотворного языка» (под стихотворным языком понимается язык художественного поэтического текста), говорит о том, что как в практическом языке важна смысловая сторона слова, так в языке стихотворном звуки речи всплывают в светлое поле сознания и эмоционально переживаются. Эмоциональное отношение, в свою очередь, влечет установление известной зависимости между «содержанием» стихотворения и его звуками; последнему способствуют также выразительные движения органов речи: «При стихотворном творчестве стихотворец подбирает слова с такими звуками, для произнесения которых понадобились бы движения органов речи, в общем соответствующие данным выразительным движениям. ...Если поэт переживает такие эмоции, которым свойственна улыбка (растягивание губ в стороны), то он, естественно, будет избегать звуков, образуемых с помощью выпячивания губ вперед (например, У, О)» (Якубинский, 1986, с. 173).
Таким образом, учитывая форму и содержание, проблему пациента и имея в качестве ориентира определенную желаемую эмоцию," возможно подобрать стихи, производящие направленное суггестивное воздействие. Такая работа может производиться в группе, индивидуально, под музыку, с использованием свободного ассоциативного эксперимента (более подробно о работе с семантическими полями пациента в рамках библиотерапии см.: Тамарченко С. А., 1995, с. 59-60).
Так, женщина, пережившая трагедию расставания с любимым, найдет что-то свое в стихах А. Ахматовой и М. Цветаевой, особенно, если она ориентирована на сохранение своей ценности, самости, своего уникального «Я». Процесс, который происходит при прочтении, слушании этих стихов может протекать в различных эмоциональных направлениях: «удовольствие — неудовольствие», «возбуждение — успокоение», «напряжение — разрешение». Отрицательные эмоции могут быть доведены до абсурда — после такой операции легче произвести «переформирование» (термин НЛП). Ниже приведены всего лишь три стихотворения, которые могут быть использованы в подобной ситуации:
А ты думал — я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.
Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе страшный подарок —
Мой заветный душистый платок.
Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенных чадом —
Я к тебе никогда не вернусь.
(А. Ахматова)
(Этот текст «темный» (9,37), «суровый» (8,75), а также черный, голубой, фиолетовый, синий, зеленый). Здесь если и присутствует движение, то это движение назад — выше нормальной частотности содержание звука О (1,63) и достаточно много У (0,95). Все это закрепляет бесповоротность решения, значимость последней фразы (Я к тебе никогда не вернусь) на фоне собственной значимости, возможности самостоятельно принимать решения и выполнять их. Момент перехода (языкового) из пассивной позиции (объекта) в активную (субъекта) можно наблюдать в следующем стихотворении А. Ахматовой. Это момент внутреннего переформирования, осмысления случившего, выработки к нему соответствующего отношения:
Проводила друга до передней. Постояла в золотой пыли. С колоколенки соседней Звуки важные текли. Брошена! Придуманное слово — Разве я цветок или письмо? А глаза глядят уже сурово В потемневшее трюмо.
Интересно, что этот текст суггестивно нейтральный, хотя в нем слабо выражены признаки «возвышенный» (3,97), «бодрый» (3,44), «яркий» (3,39), «сильный» (3,14), «радостный» (3,07), «прекрасный» (2,49), «суровый» (2,15), а по цвету этот текст можно охарактеризовать как черный, голубой, зеленый, фиолетовый, синий. Движение назад подчеркнуто превышением нормальной частотности звукобу-квыО(1,45).
Ту же тему продолжает стихотворение М. Цветаевой:
Знакомец! Отколева в наши страны?
Которого ветра клясть?
Знакомец! С тобою в любовь не встану:
Твоя вороная масть.
Покамест костру вороному — пыхать,
Красавице — искра в глаз!
— Знакомец! Твоя дорогая прихоть,
А мой дорогой отказ
Текст жесткий: «суровый» (17,93), «устрашающий» (11,85), «зловещий» (9,56), «сильный» (9,48), «темный» (9,07), «возвышенный» (8,62), «угрюмый» (8,61), а также — голубой, черный, сиреневый, зеленый, синий, фиолетовый. И вновь превышение нормальной частотности звукобуквы О (2,78).
Таким образом, тематическое и формальное единство трех приведенных стихотворений налицо: движение назад (разрыв), сохранение самоуважения и активной позиции, переформирование, реальная оценка ситуации (сквозной признак — «суровый»). В любом случае, позиция, мастерски выраженная в художественном слове, становится и элементом поведения и частью речи (в философском смысле этого понятия). Эти стихи можно слушать, читать вслух, повторять как заклинание, переписывать, представлять в картинках, изображать жестами, находить ключевые слова... И т. д.
Секрет такого эмоционального воздействия художественной литературы открывает Г. Миллер: «Ежедневно мы убиваем наши лучшие душевные порывы. Вот почему у нас начинает болеть сердце, когда мы читаем строки, написанные рукой мастера, и чувствуем, что они словно выдраны из наших сердец, ведь наши собственные прекрасные стремления задушены в зародыше, ибо нет веры в силу, нет дара различать истинную красоту и правду. Любой человек, когда успокаивается и становится предельно откровенным с самим собой, способен говорить глубочайшие истины. Все мы происходим из единого источника. Поэтому нет никакой тайны в происхождении вещей. Мы все являемся частью творческого процесса, а, следовательно, все мы короли, музыканты, поэты; просто нам необходимо раскрыться, обнаружить силы, спрятанные в глубине яас самих» (1994, с. 33). Весь вопрос только в профессиональном отборе текстов, универсально воздействующих на многих людей...
6. Вокальная терапия
Вокальная терапия — еще один комплексный способ воздействия поэтическим словом, усиленным музыкой. Н. В. Гоголь так писал о малоросских песнях: «Самая яркая и верная живопись и самая звонкая звучность слов разом соединяются в них. Песня сочиняется не с пером в руке, не на бумаге, не с строгим расчетом, но в вихре, в забвении, когда душа звучит и все члены, разрушая равнодушное, обыкновенное положение, становятся свободнее, руки вольно вскидываются на воздух и дикие волны веселья уносят его от всего. Это примечается даже в самых заунывных песнях, которых раздирающие звуки с болью касаются сердца. Они никогда не могли излиться из души человека в обыкновенном состоянии, при настоящем воззрении на предмет. Только тогда, когда вино перемешает и разрушит весь прозаический порядок мыслей, когда мысли непостижимо — странно в разногласии звучат внутренним согласием,— в таком-то разгуле, торжественном больше, нежели веселом, душа, к непостижимой загадке, изливается нестерпимо унылыми звуками. Тогда прочь дума и бдение! Весь таинственный состав его требует звуков, одних звуков. Оттого поэзия в песнях неуловима, очаровательна, грациозна, как музыка» (1952, с. 95).
Арттерапия (вокальная терапия) — древний способ адаптации личности. «В музыке есть невысказанное слово»,— говорил Ч. Дарвин. Добавим к этому: в слове есть невысказанная музыка. Недаром звук и ритм являлись основой любой магической системы, а пение и есть концентрация звука и ритма. Ч. Дарвин назвал пение «эмоциональной речью». В трудах Л. С. Рубинштейна мы встречаем любопытную точку зрения, согласно которой древний человек вначале научился петь, а уж потом говорить. Этнографы связывают пение с наличием тяжелой работы и естественным стремлением человека ее облегчить. Для каждого вида труда — сев, жатва, молотьба, обработка льна, ткацкие работы и т. д. существовали специальные песни, которым обучали с детства. Была у каждого и «своя» песня, которая охранялась (так же как и имя).
Г. Гессе в романе «Игра в бисер» утверждает: «Музыка — средство одинаково настроить множество людей, дать одинаковый такт их дыханию, биению сердца, состоянию духа, вдохновить на мольбу вечным силам, на танец, на состязание, на военный поход, на священнодействие». Л. Н. Романов (1989) пишет в своей книге об ипофонном пении как способе «включения» верующих в религиозное действие.
В работах Г. Котляра находим мы описание единого акустического алфавита эмоций. Выражая ту или иную эмоцию, певец в той или иной степени отклоняется от предписаний нотной записи, что и определяет эмоциональную окраску его голоса. Для каждой эмоции характерен свой набор отличительных акустических признаков голоса. Горе — наибольшая длительность слога, медленное нарастание и спад силы звука, характерные «подъезды» и «съезды» в высоте звуков нот, создающие плачущую интонацию. Гнев характеризуется резкими «рублеными» фронтами и обрывами звука, большой силой голоса, зловещим шипящим или звенящим тембром. Страх — резкие перепады силы голоса, сильное нарушение ритма мелодии, резкое увеличение пауз. Радость — пение «на улыбке» — расширение ротового отверстия приводит к смещению формантных частот в более высокочастотную область.
Вокальная терапия очень хороша в момент присоединения — когда каждый решается «вступить» в исполнение песни, сливает свой голос с голосами других, подстраивается. Недаром, как поется в одной из песен «марши командовать могут тобой, но песню ты выбери сам». Выбор песен, ассоциирование по их поводу, рассуждения группы, преодоление барьера отчуждения, нахождение гармонии — все это присутствует в вокальной терапии. Например, если речь зашла о песнях красногвардейцев и революционеров очень любопытно противопоставить их песням белогвардейцев, содержавших явно пораженческий настрой. Романсы, народные песни, духовные песнопения... Выбор воистину обширен, а главное, все песни действуют безотказно: создается совершенно особая атмосфера в группе, решаются многие проблемы.
Приведем всего лишь два варианта применения вокальной терапии.
Первый — прослушивание в непосредственной близости и необычной обстановке романсов и русских народных песен, отобранных при помощи анализа содержания и фоносемантического анализа, выстроенных в определенной последовательности (как и в случае библиотерапии) и исполняемых профессионально (так было, когда сеансы вокальной терапии проводил солист Пермского оперного театра, бас Алексей Копылов) Независимо от установок и музыкальных пристрастий романсам внимают, затаив дыхание.
Второй — совместное пение народных песен, романсов, самодеятельной песни — в общем, чего только душа пожелает. По этому поводу — письмо одной из участниц группы «Интересное слово — это настроение — настрой — строй. Как настроишь свой инструмент — так он и звучит С утра в группе песня: Дон, дон, дон, дили-дон... Хороший настрой. Как камертон берет единственно правильную ноту. И в теле, измученном ночным тренингом, слышится отзвук. А душе легко — душа поет. Хорошо бы еще попеть и подольше. Ольга».
На группе же происходят и открытия. Так, «Песня о Бабае» однозначно ассоциируется с образом психотерапевта, а песня из кинофильма «Земля Санникова», в которой по наблюдению одного из участников группы слово «миг» может быть заменено на «миф» превращается впоследствии в грозное психологическое оружие (см.: Горин С. Гипноз: техники россыпью, с. 206-207).
7. Письма к...
Анализ текстов писем можно проводить в процессе работы динамической группы, группы библиотерапии и т. д. Лингвистическая объективация информации предоставляет психотерапевту пищу для дополнительных размышлений и основу для более точной диагностики состояния пациента.
Возвращаясь к результатам Смоленского эксперимента и других лингво-психологических тренингов, можно назвать еще некоторые приемы лингвистического воздействия на подсознание.
8. Изменение имени на время работы группы
Кстати, подбор созвучных имен для всей группы — тоже достаточно изящная лингвистическая задача.
9. Самостоятельное «творение» текстов в разных жанрах
Вот несколько примеров творчества безымянных (как и положено в фольклорной традиции) авторов, создававших заговоры во время работы группы:
Стану я лекарь, помолясь,
выйду, перекрестясь,
из леса да во широко поле,
с чиста поля да во дубровушку,
встречу я там три сестры,
три сестры да красны девицы,
стану я девиц спрашивать,
переспрашивать да уговаривать
Как у вас очи, ясны девицы?
Как у вас губы, красны девицы?
Как у вас речи, властны девицы?
Отведет черный глаз перва девица,
Отговорит злую думу друга девица,
Отметет кривотолки третия,
буйны ветры все следы выметут,
полны реки мутну воду вынесут,
красны огни думу горьку вычистят,
золотые слова да во серебрян ларец,
серебрян ларец да под железный замок,
железный замок да на медный ключ
Замок в море
Ключ в небо
Аминь
(Текст темный (13,17), угрюмый (12,82), зловещий (10,21), суровый (9,84), черный, синий, коричневый, желтый Средняя длина слова в слогах — 2,04)
Оберег от надоедливых пациентов (слова на ветер)
Встану я, лекарь, перекрестясь,
пойду, благословясь,
от клиентов и их заморочек,
из темной комнаты во широкие двери,
на вольный простор, на зеленый луг
слышу на лугу трава колышется,
солнце душу согревает,
цветы аромат источают,
на золотом престоле сидит лекарь —
святой Пантелеймон,
поклонюсь я, лекарь, святому Пантелеймону
избави меня от заморочек клиентовых,
укрепи ум мой,
дай силу, веру, умение
Аминь!
(Текст возвышенный (3,19), синий, голубой, красный, средняя длина слова в счогах — 2,32)
Оберег
О, Боже, сохрани и спаси,
излей на раба твоего свою благодать,
огнем очисти, водою омой ключевою,
осуши травою зеленою,
сгинь-отринь грязь и мразь,
вверяю себя силе твоей и имени твоему,
и слову твоему
Аминь, аминь аминь
(Текст светлый (16,67), яркий (15,14), радостный (12,30), прекрасный (11,35), нежный (10,65) сиреневый, голубой, белый, синий, красный, средняя длина слова в стогах — 2,16)
Этот заговор похож на молитву, что естественно, т к «в процессе исторической жизни заговоры естественно сблизились и переплелись с христианскими молитвами Отсюда своеобразное их «двоеверие» о котором писал А Блок, сопоставтяя заговоры и молитвы «В молитве обращаются к известном} лицу — подателю благодати В молитвенной формуле вся сила сосредоточивается на упоминании имени и свойства этого лица В заклинательной формуле, наоборот, весь интерес сосредоточен на выражении желания Имена божеств, упоминаемые в ней, изменяются, но сама формула остается неизменной» (СавушкинаН , 1993, с 14) То же — в следующем заговоре
Лечить — мочить, учить и быть, иль имя скрыть, уметь поспеть, успеть пропеть, притом умнеть, себя помнеть и дальше еть Господи благослови1
(Текст тихий (23,15), печальный (11,66), гол\бой, серый, коричневый, красный, средняя длина счова в стогах - 1,86) Это очень ритмичный текст, а главное — гоч\бой, как и положено заговорам
Конечно, это лишь первые опыты создания заговоров и в чем-то они не совершенны и могут быть доработаны Интересно, что все тексты получились жесткими по фоносемантическим признакам и очень ритмичными. Верно почувствовано и «безразличие» заговорных текстов к объему: «В центре мифологии фольклорной традиции не слово, а традиционно-фольклорный смысл— самостоятельная и собственная грамматическая единица» (Червинский, 1989, с. 20)
Возможно усложнить процедуру создания заговорных текстов: включать в них слова из свободных ассоциативных экспериментов пациентов, совмещать кульминацию и золотое сечение, делать их более мягкими или более красными, голубыми, зелеными. Здесь огромный простор для творчества, тем более, что заговоры не исчезают, т. к. «поэтическая сторона заговоров, их образная система, ритмико-мелодический строй уже давно оттеснили на второй план заклинательно-гиластическое значение произведений этого жанра и обеспечили им сохранность как образца народно-поэтической мысли» (Черепанова О. А., 1979, с. 10).
10. Групповое сотворение текстов в разных жанрах (можно с элементами лингвистического психоанализа) — непосредственная подготовка к работе методом ВМЛ. Пример: одна из членов группы попросила помочь ей составить заговор «От дурного человека». Сначала был проведен свободный ассоциативный эксперимент (слова назывались «до пустоты в голове»...): волосы, железо, вода, огонь, ветер, сила, ведро, медуза, зубы, язык дурной, язык, яйцо, игла, туча, громкость (выделены слова, приходящиеся на «золотое сечение»).
В результате совместного творчества группы был получен следующий оберег:
Вода живая,
Ветер буйный,
Огонь жаркий,
Оградите рабу божью Ольгу
От языка дурного,
Человека лихого,
Дайте силы втрое-десятеро,
Заточите его мысли черные
В яйцо железное
Резюмируя изложенное, можно отметить следующее:
1. Лингвистические методы в ряде случаев позволяют более тонко зафиксировать состояние пациента и могут быть использованы в качестве дополнительной диагностики.
2. Осознанное языковое воздействие может дать устойчивые и быстрые результаты, особенно в условиях терапевтической группы, где есть возможность диалога не только с доктором, но и с участниками группы — представителями общества.
3. В каждой личности имеются большие языковые резервы (пассивный лексический запас и т. д.). Чтобы «вывести» их на поверхность, требуется разнообразное эмоциональное «продавливание» — вербальное, художественное, музыкальное.
4. Письма являются эффективным способом аутосуггестии, погружения в измененное состояние сознания и могут быть использованы как метод лечения и диагностики.
5. Личность, получившая достаточное количество эмоциональных толчков, изменившая свое вербальное поведение потенциально готова к жизни в осознанном и управляемом Мифе.
ГЛАВА 11. СУГГЕСТОР СУГГЕСТОРА
(СТИХИЙНОЕ ФОРМИРОВАНИЕ МИФА) г
Вы вот думаете, что доктор должен лечить. А больной считает, что раз доктор пришел и осмотрел больного, то лечение уже началось. Я, по крайней мере, всегда так думаю. Уже один факт прихода врача есть начало лечения. Раз доктор, — значит, баста! Лечение началось.
А. Ф. Лосев
Всякая профессия есть заговор против непосвященных.
Бернарл Шоу
Индивидуальные суггестивные тексты интересуют нас как зафиксированные в массовом или групповом сознании синхронные вербальные социальные эксперименты, которые привели к определенным изменениям установок.
Данные тексты производятся как в обыденной жизни в виде диалогической продукции партнеров, в которой проявляется соперничество собеседников «за право быть лидером в конкретном акте общения при реализации своих целевых установок» (Романов А. А., 1992 г., с. 55), так и в условиях специально организованной коммуникации гетеровоздействия.
Проблема лидерства в диалоге подробно рассмотрена А. А. Романовым (1988; 1992 и др.). Диалогическое общение (диалог) трактуется как «взаимодействие партнеров, которое осуществляется с помощью речевых произведений — реплик или репликовых шагов, построенных из знаков естественного языка» (1992 г., с. 55-56). «Лидер в диалоге — это партнер по диалогическому взаимодействию типового образца, который владеет стратегической инициативой ведения беседы и обладает правом — на базе коммуникативно-социальных конвенций реализации фреймового сценария — принимать ответственные решения в пределах типового функционально-семантического представления (ФСП), значимые для развития диалогического обмена репликами и для реализации глобальной цели в типовом сценарии» (там же, с. 60).
Если в диалоге роль лидера хотя и является константой, но щ -ждается в постоянном удерживании, то в случае суггестивного воздействия (диалога с бессознательным), такого соперничества не требуется, особенно в случае воздействия лица, которому приписываются априорно эффективные действия.
Отсюда и преимущественное внимание к разным уровням языка в процессе анализа воздействующих текстов. В диалоге это определенные языковые средства лексико- и синтактико-семантического плана, а в случае анализа суггестивных текстов, в меньшей степени зависящих от сиюминутного коммуникативного контекста, в большей— от социально-психологического, мы вновь обратимся к анализу наименее осознаваемых уровней языка, для измерения которых используем те же формализованные методы, что и в случае описания универсальных суггестивных текстов.
Индивидуальные суггестивные тексты— это интуитивная или осознанная попытка человека создать и внедрить свой миф (суггестивную роль).
Каким же образом моделируется, порождается суггестивная роль?
Ш. А. Надирашвили (1978), А. А. Леонтьев (1979), И. Н. Горелов (1980), А. Минделл (1993) и др. уделяли большое внимание роли коммуникатора в процессе воздействия.
Так, Ш. А. Надирашвили отмечает «эксперименты доказали, что если слушатели считают коммуникатора лицом с большим престижем, то его воздействие на них отличается большей интенсивностью. Это свойство коммуникатора исследователи обычно обозначают такими терминами, как «престиж», «убедительность коммуникатора», «ожидание», «установка» и пр. Реально данное свойство коммуникатор может иметь или не иметь, важно лишь установить, приписывается ли оно коммуникатору в данный момент. Создается весьма любопытное психологическое положение — пропагандист приобретает большую силу воздействия благодаря тому, что сами слушатели приписывают ему такого рода свойство. На основе экспериментальных данных в социальной психологии было бесспорно доказано, что информация, идущая от источника с высоким престижем, характеризуется большей силой воздействия (1978, с. 71-72).
Н. И. Жинкин утверждает, что «из всех сенсорных воздействий для человека самым чувствительным, богатым и тонким является звук и его прием слухом, а самым устойчивым и объективным —свет и соответственно зрение. Это объясняется, вероятно, тем, что в первом случае учитывается время, а во втором — пространство, слитная информация о которых безусловно необходима для реальной ориентации в действительности» (1982, с. 120). И. Н. Горелов дополняет эту мысль, отмечая «весьма важное... различие, существующее между процессами восприятия речи только на слух и при наличии визуально воспринимаемого говорящего. В последнем случае слушающий, как правило, старается еще быть и «смотрящим». Он «считывает» дополнительную информацию с лица говорящего.
А. Р. Лурия сообщает об экспериментах Г. В Гершуни, результаты которых «открывают для научного познания круг "подсознательных явлений". Речь идет о фиксации нашими зрительными и слуховыми рецепторами таких микроизменений объекта, которые не попадают в поле ясного сознания. Их учет производится позднее и подсознательно, в результате чего фиксируемые изменения субъективно оцениваются как "интуитивно познанные"» (1980, с. 87-88).
Именно с целью учета сенсорных воздействий для более детального рассмотрения были избраны 6 текстов популярного психотерапевта А М. Кашпировского (9094 слов), передававшиеся по каналам Центрального телевидения. Есть ли в этих текстах закономерности, которые могли бы прояснить их «феномен»? Ранее мы уже отмечали, что некоторые авторы (Дубров, Пушкин) отрицают роль слова в сеансах Кашпировского; неоднократно говорил об этом и сам Анатолий Михайлович. Попытаемся разобраться в этом явлении на уровне бесстрастных цифр: проанализируем данные обсчета параметров указанных текстов.
Сравнение фоносемантических признаков текстов Кашпировского со средними результатами обсчета формул гипноза как универсальных суггестивных текстов позволяет заметить:
1) «безликий» основной признак гипнотических формул — «тихий» в авторских текстах имеет отрицательную оценку;
2) признак «медлительный» является сквозным для всех приведенных текстов;
3) следующим по частотности является признак «сильный», характерный для половины текстов Кашпировского;
4) остальной «разброс» признаков обусловлен различными пресуппозициями выступлений психотерапевта и разными типами задач Если первые три текста смоделированы в жесткой фоносеман-тической системе (ср.: наличие признаков «устрашающий», «зловещий», «угрюмый»), то после известий о негативных результатах и острой критики тактика изменилась — последующие три текста построены в мягком, проповедническом стиле (признаки «прекрасный», «возвышенный»), а суггестивная роль передается на уровне мифа (роль страдающего за грехи рода человеческого Иисуса Христа — все та же модификация роли Божества).
Количественный состав «звукобукв» подтверждает коммуникативную направленность психотерапевтических сеансов, так как среди «звукобукв», превышающих нормальную частотность, поровну представлены группы «хороших» (Н, Л', О, Б, Я, И), «плохих» (С, X, Ж, Щ, Ы) и «нейтральных» (В, Г, 3, М, Т, У) звукобукв.
Среди гласных по-прежнему устойчиво выделяется «голубой» И.
Средние индексы лексических единиц в текстах сеансов
психотерапевтического воздействия А. М. Кашпировского
в сравнении, с формулами гипноза
Показатели
Формулы гипноза
Кашпировский
С
39.90
531.37
I,
1.47
2.90
1е
10.99
4.30
Р
44.55
78.40
Is
3.22
2.60
lex,
14.10
7.00
If
1.73
4.90
ср длина слова в слогах
2.31
2 50
Таблица 19
Лексические показатели подтверждают общие закономерности, отмеченные нами при сравнении групп универсальных и индивидуальных суггестивных текстов. В текстах А. М. Кашпировского наблюдаются повышенные, по сравнению с формулами гипноза, индексы предсказуемости, итерации, индекс длины интервала повторяющихся слов, что указывает на спонтанность этих текстов, асимметричность в использовании слов и большую зависимость от содержания.
Эти данные противоречат наблюдениям лингвистов, изучавших отдельные приемы, применяемые в конкретных текстах А. М. Кашпировского, так как единичные примеры удачного использования тех или иных художественных приемов можно найти в любом тексте психотерапевтического воздействия.
Так, О. А. Коломийцева, проанализировавшая 27 текстов лечебных сеансов А. М. Кашпировского с 1989 по 1991 год, отмечает несомненное лексическое своеобразие указанных текстов, выраженное использованием следующих приемов:
1) Синонимы и функции перечисления. Внешне это напоминает явление «поиска нужного слова», например: «У нас не лечение, а коррекция, выправление, воспоминание» (20.01.91). Пациент воспринимает не отдельное значение, а некий синтетический образ. Интересно отметить, что в приведенном примере не все слова являются языковыми, т. е. постоянными синонимами. Существительное «воспоминание» используется как синоним к слову «лечение» только в данном конкретном случае.
2) Антонимы Анализ языкового материала показывает, что чем меньше сходства между значениями сравниваемых слов, тем легче происходит размывание их границ, например: «моя задача —не усиливать, а ослаблять, не подстегивать, а сдерживать» (19.10.91).
3) Одно и то же слово в разных сочетаниях: «Я думаю, что вы уверены в том, что уверен в этом и я» (Ноябрь, 1989, TV сеанс).
4) Метафоры. Их формирование также предполагает соединение несоединимого и возникновение некоего целостного образа, например' «Что с блеском не может длиться вечно —это молчание» (7.06.89). «Наш сегодняшний сеанс напоминает мне натянутую тетиву лука. Остается только выстрелить» (20.01.91).
5) Прием каламбура (игры слов). Употребление в одном контексте однокоренных слов разрушает их границы, например: «И ничто не нарушилось. Нарушилось только нарушение, которое было» (20.02 91). «У очень многих из вас пройдет слишком многое» (19.01.91). «Не старайтесь быть очень старательными» (20.01.91).
6) Расширение границ слова посредством его использования в разных значениях, с различными определениями, в качестве центра повествования, например' «Вам предстоит несколько минут побыть в одиночестве. Вы скажете: я ведь так одинок. Это не то одиночество, это другое. Это — высшее одиночество. У вашего ребенка, хоть он и маленький, есть свое, большое одиночество» (20.01.91) (см.: Коломийцева О. А., 1991, с 137-138).
По грамматическим параметрам тексты Кашпировского «тяготеют» к универсальным формулам гипноза, различается лишь количество местоимений и союзов (у Кашпировского их в среднем больше — 20 36% и 9.97% соответственно) и глаголов (их меньше — 18.98%).
Наличие большого количества числительных указывает на родство текстов Кашпировского с текстами классического гипноза. Это противоречит несколько поспешным выводам о том, что «А. М. Кашпировскин в своем воздействии, существенно отличающемся от классического гипноза, свел приемы прямого внушения до минимума» (там же, с. 130).
Таким образом, анализ уже на самом общем, формальном уровне, позволяет различать особенные и универсальные качества индивидуальных суггестивных текстов, а соотнося эти формальные показатели со смысловыми особенностями того или иного текста, можно разгадать, по крайней мере, часть его тайн и спрогнозировать его судьбу Грамматический состав текстов психотерапевтических сеансов А. Кашпировского в сравнении с формулами гипноза (в %%)
Части речи
Формулы гипноза
А. Кашпировский
существительные
18.65
17.64
прилагательные
6 52
6.28
числительные
3.31
2.52
местоимения
15.75
20 36
глаголы
25.49
18.98
наречия
13.97
9.36
предлоги
6.53
8.75
союзы
5.69
9.97
частицы
4.09
5.53
вводные, модальные слова
—
0.59
междометия
—
0.02
Таблица 20
Так, амбивалентность фоносемантики прямо выводит нас на амбивалентные особенности смысла, грамматики и пр. «Я не вызываю гипнотических трансов, никогда к ним не стремлюсь и вы не услышите из моих уст установки, что надо отключиться, надо расслабиться и чтоб с Вами что-то должно быть. Это вы не услышали. Не услышите это и потом»,— это высказывание А. М. Кашпировского, как, впрочем, и вся «словесная ткань» его сеансов, по сути, и есть способ вызвать сильнейший транс.
Что такое «фане»? Согласно 15-му изданию «Словаря иностранных слов» — это «1) внезапно наступающее кратковременное расстройство сознания, во время которого больные совершают немотивированные поступки, стремительно бегут, бессвязно говорят; отмечается гл. обр. при эпилепсии; 2) состояние отрешенности, экстаза, "ясновидения" идр» (1988, с. 502). Согласно взглядам М. Эриксона, В. Сейтер и др. американских психотерапевтов, транс — состояние лечебное (повышенной открытости, доверия, творчества), и вызвать его можно любым неожиданным вопросом или поступком.
В данном же случае перед нами полностью амбивалентные, раздваивающие сознание, ставящие его в логические тупики, исполненные в стиле «плетения словес» тексты. К тому же, эти тексты предельно универсальны в смысле учета любой мифологии, любого типа реагирования (включая так называемых «сопротивленцев»). Стоит только сосредоточиться на таком тексте и., транс неизбежен. Чего стоит, например, одно лишь следующее высказывание: «Плывите по течению в своих мыслях, чувствах... Я должен сказать, что это нелегкая задача — плыть по течению, подчиниться самому себе, но вспомним древнее: "Не так, как я хочу, но как я". И простите мое творчество, потому что это изречение звучало по-другому: "Не так, как я хочу, но как ты". Это когда я к вам, но когда вы сами к себе, то вправе сказать: "Не так как я хочу, но как я"» и т. д., и т. п А на фоне «паутины» этих слов, конечно, трогательно звучат фразы типа: «Верьте мне, который выпил очень горькую чашу, прежде чем решился на то, чтобы войти в ваш дом, на то, чтобы рискнуть взять на себя вас, вашу какую-то судьбу, поверьте мне». Светлый образ страдающего человека, принимающего на себя чужие грехи и боли, вынужденного говорить: «Я мог бы не говорить, мог бы молчать и много раз даю себе зарок в таких ситуациях — помолчать. Но я чувствую ваше живое влечение к тому, чтобы что-то услышать».. И еще маленький штрих — самое частотное слово в этом тексте — союз «и» (70 раз), излюбленная связка в методике нейролингвистического программирования. Так что, с точки зрения современной лингвистики (в отличие от точки зрения современного естествознания, выраженной в уже цитированной книге Дуброва и Пушкина) никакого «чуда» и даже, к сожалению, тайны, в феномене Кашпировского нет. Налицо хорошее знание психологии и использование (возможно интуитивное) универсальных суггестивных приемов. Что до ошибок и логических противоречий — для огромной группы МС, потрясенного феноменом Кашпировского, это необходимый фактор. По свидетельству проф Б. А. Грушина с точки зрения МС бессмыслицы и противоречия все время выигрывают по сравнению с логикой. Не ясна только первопричина такой обусловленности: амбивалентность приводит к повышенной внушаемости населения или наоборот?
По мнению О. А. Коломийцевой, «психотерапевтический метод А. М. Кашпировского представляет собой уникальный, до последнего времени неизвестный способ возбуждения сферы бессознательного в психике индивида. Воздействие на бессознательное, сопровождаемое переключением сознания, отвлечением внимания пациента от своих заболеваний, по-видимому, возбуждает процессы саморегуляции в организме больного, что ведет к обратному развитию соматических и психосоматических патологических состояний и активизации негентропийных тенденций в организме» (1991, с. 124). Попытка постичь специфический языковой код Кашпировского привела к выделению ряда средств и приемов отвлечения сознания и введения в сферу восприятия адресата единиц кода бессознательного. К таким средствам и приемам О. А. Коломийцева относит:
1) Парадоксы, которые можно определить как языковые единицы, содержащие противоречия в своей смысловой структуре, включающие два противоположных сообщения, например: «Лечение тогда, когда нет лечения» (20.01.91). «Все условия хорошие, даже плохие» (20.01 91). «Лучший способ ко мне попасть — это не попадать. И вот тогда вы попадете». (17.10.91). Обычное восприятие таких сообщений с точки зрения истинности-ложности невозможно, поэтому парадоксы не анализируются больным, а выступают в его понимании как единое, не членимое целое, формируя некий синтетический образ.
1а) Парадоксы семантические. Содержат противоречия непосредственно в своей семантической структуре как нечто постоянное, инвариант, например: «Мой метод — в отсутствии метода» (17.10 91);
16) Парадоксы прагматические, когда информация, передаваемая высказыванием, вступает в противоречие с истинным положением дел, с самой ситуацией: «Здесь никого нет, только Вы» (20.01.91).
2) Тавтологические высказывания: «Пускай с вами делается то, что делается» (18.01.91). «Ваши руки — это ваши руки» (20.01.91). «Все закончится тогда, когда закончится» (18.01.91).
3) Высказывания констатирующего типа с глаголами в настоящем, прошедшем или будущем времени, например: «У некоторых имеются приятные приливы тепла, происходит экскурсия крови, давление нормализуется» (7.06.89). «У многих уже начали шевелиться руки. У многих из вас уже прошла боль» (7.06.89).
4) Предложения с глаголами в форме повелительного наклонения, например: «Не боритесь с такими мыслями, которые являются нелечебного характера» (7.06.89).
5) Предложения, включающие перформативные глаголы, т. е. глаголы, которые являются наименованием определенных речевых действий. А. М. Кашпировский использует в таких случаях глаголы с суггестивным значением: «внушаю», «даю установку», «программирую», например: «Внушаю: закрываются глаза, закрылись» (Январь, 1989, ТВ сеанс). .,
6) Замена придаточного предложения обобщающим наименованием, например: «Не хочу говорить лишних слов, не хочу обещать золотые горы, эти слова скажете вы, об этом вы напишите, сообщите» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс).
7) Употребление восклицательных предложений, например: «Чего стоит только слово, один только намек на то, что сейчас тысячи людей расстались с болью!» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс).
8) Сочетание сложноподчиненного предложения с высказыванием, имеющим противоположное значение (сложный парадокс), например: «Все ждут от меня, что я начну уговаривать вас лечиться, что буду пояснять, что у вас проходит головная боль, у вас проходит опухоль. Я это никогда не говорю» (7.06.89).
9) Высказывания с глаголами в форме сослагательного наклонения, например: «Если бы мы все увидели, сколько сотен людей в эту же секунду освободились от своего недуга, мы все бы плакали» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс).
10) Риторические вопросы, которые не требуют ответа. «Правда есть, вы ощутили лень, слабость и дальше вы будете это испытывать» (Январь, 1989, ТВ сеанс).
11) Высказывания с имплицитной казуативностью. Речь идет о структурах, состоящих из двух частей. В первой части дается описание некоторого реального факта или состояния адресата. Во второй содержится информация о том состоянии, которое должно быть результатом воздействия. Сочетание в одном предложении реального и желаемого уничтожает различия между ними в восприятии пациента, что усиливает суггестивность высказывания, например. «Считаю, по ходу счета ваше состояние несколько углубится, получит новые краски, а многие испытают красочные ощущения, у некоторых перед глазами уже не мои глаза, а море, облака» (12.03.89).
12) Функция создания расплывчатости повествования создается неопределенными и количественными местоимениями, широкозначными существительными во множественном числе: «Никто не будет кричать и плакать громко, многие уже в движении, есть такие, которые ходят по залу» (7.06.89).
13) Показатели нереальной модальности (модальные глаголы, слова и выражения), например: «Перед вашими глазами может возникнуть человек, пляж, море, а может будет наплыв мыслей» (7.06.89).
14) Обобщающие высказывания, например' «Сила телевизионной терапии велика» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс)
15) Четкая ритмическая организация, которая создается за счет использования многочисленных стилистических приемов синтаксического статуса, основными из которых являются конструкции, повторы, полисиндетон «многословие», номинативные предложения, прием нарастания, сочленение вместо подчинения. Параллельные конструкции представляют собой сочетание двух или более предложений, построенных по одной структурной схеме. Высокая частотность параллельных конструкций создает впечатление четкости, определенности формы. Пациент как бы вовлекается в непрерывный процесс воздействия, например: «Не задавайтесь целью расслабиться, не задавайтесь целью заснуть, не задавайтесь целью забыться, не присматривайтесь к себе. Не смотрите сейчас, допустим, на ваши руки или какие-то изъяны и не ждите, чтобы на ваших глазах это все моментально произошло, хотя такое тоже не исключено» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс) Аналогичную функцию выполняют повторы как отдельных слов, так и целых предложений, например: «Я бы хотел успокоить тех, кто некомпетентен, и я бы хотел успокоить тех, кто считает себя компетентным» (17.01.91). Использование приема нарастания, с одной стороны, создает четкость повествования, с другой — вызывает углубление состояния, что связано с объединением в одной структуре обозначений реальных и желаемых ощущений, например: «Кто расслабился — расслабиться еще больше» (Ноябрь, 1989, ТВ сеанс, см.: Коломийцева, 1991, с. 126-136).
Все эти приемы осуществляют переход к бессознательному, а «речь Кашпировского обнаруживает непосредственную связь с символикой бессознательного, характеризующейся континуальностью, метафоричностью, ритмичностью, эмоциональной окрашенностью, парадоксальностью, амбивалентностью» (там же, с. 135).
Если вернуться к гипотезе Б. Ф Поршнева, то историческое появление амбивалентности он назвал «дипластией» (дипластия — двойственность). И. Н. Горелов, имея в виду то же, по сути своей, явление, которое мы уже обозначили как «амбивалентность» и «дипластия», использует термин «энантиосемия» и отмечает, что «в современных языках энантиосемия не представляет собой особого раритета и обнаруживает даже определенную тенденцию к развитию (1987, с. 79) Может быть, тенденция к развитию энантиосемии и есть поиск новых суггестивных средств в различных языках? А пока отсутствие достоверных знаний о суггестивных резервах языка с одной стороны, и использование широких возможностей средств
массовой коммуникации с другой (телепсихотерапия, радиопсихотерапия) приводят к случаям отрицательного влияния на психику реципиентов: «Ятрогенно внушенные отрицательные эмоции способствуют обострению шизофренического, органического и эпилептического процессов и невротических расстройств» (Вишневская, Кошкин, Вишневский, 1991, с. 46). Авторы статьи «Психические расстройства у принимавших сеансы телепсихотерапии», наряду с другими возражениями морально-этического характера, отмечают «обращение к массовому сознанию, к недифференцированным механизмам регулирования поведения (прямое внушение истерических расстройств А. М. Кашпировским ради зрелищное и усиления психологического прессинга), принижение рационального отношения к происходящему» (Вишневская и др., с. 41), и делают вывод о том, что «именно несоблюдение медицинской морали делает телесеансы пагубными для психики части пациентов. Привлеченные умело подогретым ажиотажем, попав в ситуацию грубого эмоционально-стрессового воздействия истерической эпидемии, люди с наклонностью к психическим аномалиям в ряде случаев получают ухудшение самочувствия» (там же).
По-видимому, должны быть строгие научные критерии экспертизы суггестивных текстов, рассчитанных на воздействие не только массовое, но и индивидуальное. Приведенные выше данные анализа текстов телесеансов Кашпировского убедительно показывают, с одной стороны, умелое манипулирование МС, а с другой — интуитивное, зачастую ошибочное применение прямых внушений (недооценку латентных суггестивных механизмов языка). Авторы процитированной нами статьи, кстати, отмечают особо «высокую частоту появления агрессивных тенденций — у 13 из 40 пациентов, несмотря на "телеустановки" к добру и миролюбию» (там же, с. 46): та самая отрицательная индукция, о которой мы, вслед за Н. И. Чуприковой и В. С. Мерлиным писали выше.
Случайна ли такая реакция? Думаем, нет. О. А. Коломийцева, пытавшаяся разгадать «лингвистическую» загадку Кашпировского, обнаружившая «непосредственную связь с символикой бессознательного» и поэтическую основу его речи, вместе с тем отмечает: «Общение с пациентом на "языке бессознательного" ведет к возбуждению этой сферы. Справедливость данного положения подтверждается исследованиями, проводимыми Д. Л. Спиваком, который изучал процесс диссолюции сознания у больных под воздействием инсулина, кетамина, тремблекса и транквилизаторов. Процесс распада сознания включает шесть стадий, причем каждому из шести уровней соответствует своя система языковых средств. Употребление структур, типичных для определенного уровня, вызывает его активизацию. ...Авторский стиль А. М. Кашпировского характеризуется высокой частотностью сложносочиненных, простых и номинативных предложений, которые, по мнению Спивака, принадлежат к средним уровням диссолюции сознания. Указанные структуры используются в текстах, построенных по логическом}, а не ритмическому принципу. Компоненты сложноподчиненных предложений находятся в отношениях зависимости или причинно-следственных отношениях. Такие отношения невозможно передать средствами бессознательного. Как отмечает 3 Фрейд, логическая связь в бессознательном передается в форме одновременности. Например: "Каждый сеанс провожу по-другому, и только из-за этого — новые примеры" (7.06.89) "Приятная такая плавность во всем" (октябрь, 1989, ТВ сеанс)» (1991, с. 135-136).
А если это не только констатация приемов, но и диагноз? В начале той же статьи отмечается, что люди, участвующие в сеансах снимают всякую критику только потому, что находятся в положении зависимости от врача. Вспомним лидеров, которым приходится отстаивать свои лидерские права в диалоге! Насколько же комфортнее чувствует себя врач-психотерапевт, вещающий с телеэкрана в МС, впитывающее информацию как губка без всякой критики.
Подводя итог, отметим следующие закономерности порождения индивидуальных суггестивных текстов в процессе профессиональной коммуникации (в данном случае под профессиональной коммуникацией понимается намерение воздействующего тем или иным образом повлиять на здоровье собеседника или МС):
1) ситуация профессиональной оздоровительной коммуникации способствует ослаблению критики со стороны сознания суггестантов;
2) суггестор присоединяется к смысловым полям реципиентов и воздействует на них при помощи арсенала специальных средств речевой суггестии;
3) при порождении индивидуальных суггестивных текстов в качестве смысловой основы и фрагментов текста используются универсальные суггестивные тексты соответствующей мифологии;
4) наиболее характерные и частотные параметры индивидуальных суггестивных текстов легче изучать при помощи точных методов, так как при выборочном анализе внимание приковывают наименее частотные и характерные приемы;
5) анализ индивидуальных суггестивных текстов свидетельствует о том, что они в большой степени спонтанны, в большинстве своем не обработаны литературно; включены в контекст ситуации; ритмичность их обусловлена резонансом с толпой или отдельной личностью и поддерживается специальными средствами (музыкой, раскачиванием и т. п.).
Таким образом, суггестор является вынужденным лидером, неотвратимо воспринимаемым подсознанием и не важно, кто осуществляет суггестию: профессионал высокого уровня или увлеченный какой-либо идеей маньяк с револьвером... Он победит. Даже, если ему не верят. Даже, если шум в зале. Даже, если Вы вовремя выключили телевизор. Социальный эксперимент пройдет успешно. Как пишет А. Минделл, «меня всегда беспокоила бессознательность и абсурдность поведения многих мировых вождей. Я удивлялся — как еще этот мир существует? Как можно было управлять этим миром, если на свете так мало истинно богоносных вождей?» (1993, ч. 1, с. 71).
Принципы восточного единоборства гласят:
«— Черное и белое — лишь названия полярностей; они хотя и разные, но равны.
— Победить противника можно, лишь поняв его, а понять можно, только полюбив.
— Жизнь — самый великий учитель. Учит все: и горе, и радость. Абсолютно из всего можно извлечь полезный урок саморазвития.
— Нельзя сопротивляться естественному потоку жизни и Дао — великому естественному ходу событий.
— Истина везде: если ты не можешь найти ее там, где ты стоишь, почему ты думаешь, что найдешь ее там, где тебя нет.
— Нельзя поучать, можно только показывать, как надо поступать.
— Настоящий учитель может научиться и у ученика» (Ши-хирев, 1993, с. 7).
Это очень похоже на те лингвистические приемы, которые мы находим, например, в текстах Кашпировского. Вопрос только о результате...
Возвращаясь к проблеме лидерства, вспомним древние представления, которые «включали в себя качества таких лиц, как жрецы, короли, королевы, духовные лица и политики. Например, в гексаграммах китайской "Книги перемен" — И-Цзин — лидер часто сравнивается с мудрецом, разговаривающим с небом и пытающимся передать эту информацию людям. Мудрый лидер улавливает настоящие и будущие проявления духа и помогает людям приспособиться к ним.
Лидер сам по себе является проявлением духа: это роль, на совершенное исполнение которой не может надеяться никакая отдельная личность. Лидерство — это часть группового проекта, и все мы должны выполнять его»,— считает специалист по психотерапии Земли (психологии ноосферы) А. Минделл (1993, ч. 1, с. 66). Соединяя научный миф и другие виды мифов посредством магического языка, доктор (в той или иной мере осознанно) создает собственный миф.
Есть разные пути создания мифа врача:
1) стихийное формирование, происходящее помимо воли объекта мифа на основании его внешних проявлений и высказываний, зафиксированных МС (например, «кровавый» Алексейчик, «добрый» доктор Сытин);
2) осознанное целенаправленное формирование мифа, которое зависит от степени профессионализма коммуникатора:
а) коррекция неудовлетворительного мифа (нарколог Мал-кин, психотерапевт Кашпировский),
б) присоединение к чужому мифу («любимые ученики» Довженко),
в) отрицание какого-либо мифа (таким образом, все-таки присоединение к нему — «давний конкурент Кашпировского»);
г) сознательное лингвистическое творение мифа.
Естественно, эта классификация носит несколько условный характер. Даже в случае стихийного формирования мифологических представлений МС о каком-либо докторе, конечно же, присутствуют попытки создать благостное представление о себе и своем методе. Очень часто это происходит навязчиво-информационным путем: перечисляются регалии, полученные сертификаты и должности. И все это, в конечном итоге, нисколько не способствует формированию положительных интериоризованных коннотаций, а скорее наоборот — утомляет и отталкивает. С другой стороны, достаточно породить предельно лаконичный текст со многими степенями свободы: «Лазерное кодирование. Прием ведет сам доктор А. В. Кылосов», как к этому доктору потянутся люди, так как «сам» ассоциируется с чем-то важным, значительным и авторитетным. Эта фраза — начало творения мифа.
Сознательное профессиональное «вхождение» в роль возможно только либо при априорном наличии у претендента особых лингвистических навыков, но более реально в условиях терапевтической группы типа ВМЛ. Наличие мифа доктора — необходимое условие лечения ввиду мифологической природы симптома, болезни и здоровья.
А. Ш. Тхостов, описывая мифологическую природу симптома, говорит о мифе болезни, мифе лечения как о слабоструктурированных областях предположений, ожиданий, предрассудков, открытых для постоянного влияния извне: «Учитывая семиотическую природу ситуации врачевания, можно понять многие необъяснимые с позиции объективизма (представляющего лечение как некий физико-химический процесс) феномены: ритуального лечения, плацебо-эффекта, психотерапии и пр.» (1993, с. 6). Как видим, ритуальное лечение, плацебо-эффект и психотерапия выстраиваются в логический ряд и интересно проанализировать общее и различное в этих видах «лечения», чтобы лучше разобраться в феномене мифологизации самого доктора.
1. Ритуальное лечение
Пример такого рода лечения приводит К. Леви-Строс, описывая ритуальное исполнение особого песнопения шаманом в момент трудных родов. В песнопении описывается путешествие неких маленьких существ, являющихся причиной болезни, по телу больной, которое заканчивается победой над ними шамана. Это чисто психологический способ лечения, так как шаман не прикасается к телу больной и не дает ей никаких лекарств, но в то же время явно и прямо говорит о патологическом состоянии и о том, чем оно вызывается. Смысл этого песнопения заключается в том, что он переводит неопределенные ощущения больной в четко локализованные, понятные и, предоставляя ей язык, превращает аффективно заряженную ситуацию в безопасную, не таящую в себе ничего угрожающего (ту же функцию в научно-медицинской мифологии выполняет правильно проведенная психопрофилактика женщины перед родами). «Песнь представляет собой как бы психологическую манипуляцию с больным органом и... выздоровление ожидается именно от этой манипуляции» (Леви-Строс, 1983, с. 170). Это конкретный пример влияния мифа на первичную чувственную ткань, модифицируя которую шаман существенно облегчает муки больной.
По мнению Б. Ш. Тхостова, в логике развития болезни следует различать две стороны: объективную, подчиняющуюся натуральным закономерностям, и субъективную, связанную с закономерностями психического и семиотического. Только в абстрактном пределе они совпадают полностью, в реальности же они могут весьма значительно расходиться. Так, даже при объективном прогрессировании болезни, больные, верящие в эффективность проводимого им лечения (часто совершенно неадекватного), могут длительное время чувствовать субъективное улучшение. Примеры такого рассогласования поистине удивительны: фанатичные последователи лечебного голодания, несмотря на очевидную угрозу здоровью и жизни, тем не менее, чувствуют непрерывное улучшение, иногда вплоть до летального исхода, а в различных религиозных обрядах весьма болезненные действия совершенно не воспринимаются как таковые. Напротив, если какое-то состояние означается как болезнь, а лечение воспринимается как невозможное или недостаточное, то даже при объективном излечении пациент будет продолжать считать себя больным. «Сглаз», «приворот», связанные в сознании субъекта с болезнью, вызывают соответствующие соматические ощущения. Крайнее выражение такой связи — Вуду-смерть, следующая в результате заклинания, колдовства или нарушения табу (Рейковский, 1979; Леви-Строс, 1983). Случаи излечения от Вуду-смерти с помощью методов европейской медицины возможны, лишь, если пациент считает магию белого человека самой сильной.
Объективная верность мифа, лежащего в основе метода лечения, не имеет принципиального значения. Самые фантастические и нелепые лечебные приемы находят своих убежденных последователей. Именно это и есть неспецифический фактор, обеспечивающий любой терапевтической тактике определенный успех, особенно в плане ближайших результатов (см.: Тхостов, 1993, с. 7-8).
Как и в случае с шаманом, «то, что мифология шамана не соответствует реальной действительности, не имеет значения: больная верит в нее и является членом общества, которое в нее верит. Злые духи и духи-помощники, сверхъестественные чудовища и волшебные животные являются частью стройной системы, на которой основано представление аборигенов о вселенной... То, с чем она не может примириться, это страдания, которые выпадают из системы, кажутся произвольными, чем-то чужеродным. Шаман же с помощью мифа воссоздает стройную систему, найдя этим страданиям в ней соответствующее место» (Леви-Строс, 1983, с. 175, см. так же: Смоляк А. В., 1991; Потапов Л. П., 1991; Кастанеда К., 1993; Минделл А., 1993, ч. 1).
2. Психотерапевтическое лечение
Точно так же «успех любого психотерапевта в значительной степени определяется не «истинностью» используемого им метода, а совершенно иными качествами: авторитетностью, убедительностью, артистизмом, тонким «чувством пациента», умением заставить поверить в предлагаемый им миф, — считает А. Ш Тхостов и добавляет: «Это, кстати, объясняет популярность наиболее невежественных, но уверенных в себе психотерапевтов: хорошее образование внесло бы в их деятельность ненужные и опасные сомнения» (1993, с. 8). (Ту же мысль мы находим \ П. Флоренского, писавшего о «магичности слова»).
И далее: «Слава исцелителя сама по себе является готовым мифом, помогающим придать убедительность предлагаемому лечению, и в известном смысле "великий исцелитель" велик не потому, что его метод помогает лучше других, а скорее, наоборот, метод излечивает именно потому, что исцелитель считается "великим" Большое значение имеет и готовность общественного сознания к восприятию мифов определенного рода — соответствие мифа больного и мифа врача. Рождение психоанализа и упрочение его позиций как научно обоснованного метода лечения, например, привело к формированию в общественном сознании Европы начала века особой "психоаналитической" культуры — появлению "психоаналитического пациента", артикулирующего свои жалобы "психоаналитическим" образом» (Тхостов, 1993, с. 8).
Психоанализ сродни шаманской практике тем, что «в обоих случаях цель состоит в том, чтобы перевести в область сознательного внутренние конфликты и помехи, которые до тех пор были неосознанными либо потому, что они были подавлены иными психическими силами, либо потому (как в случае родов), что происходящие процессы по природе своей носят не психический, а органический или даже механический характер. Это делает возможным особого рода переживание, при котором конфликты реализуются в такой последовательности и в такой плоскости, которые способствуют их беспрепятственному течению и разрешению... Из того факта, что шаман не анализирует психику своего больного, можно сделать вывод, что поиски утраченного времени, которые иногда рассматриваются как основа терапии психоанализа, являются лишь видоизменениями (ценностью которых пренебречь нельзя) основного метода. Определение этого метода должно быть независимо от происхождения мифа, индивидуального или коллективного, поскольку мифическая форма превалирует над содержанием рассказа» (Леви-Строс, с. 176, 182). «Последнее утверждение подтверждается экспериментами по плацебо-психоанализу и равными успехами бесчисленных психотерапевтических школ, все они структурно являются мифологическими практиками, и выбор предпочтений обусловлен отнюдь не истинностью и научной обоснованностью, а скорее модой» (Тхостов, 1993, с. 8).
3. Плацебо-эффект (плацебо-лечение)
Классический эксперимент с демонстрацией влияния мифа на телесные ощущения — плацебо-эффект. По своей сути это не что иное, как вариант ритуального действия: сохранение всех атрибутов лечения по схеме естественнонаучной медицины (прием пустышки под видом и в форме лекарственного препарата, наличие у пациента более или менее разработанных представлений о сущности действия лекарств, опыт их применения) при отсутствии самого главного — самого лекарства. С семиологической же точки зрения плацебо-лечение ничем не хуже и не лучше любого другого. То, что плацебо — это пустышка, не имеет никакого принципиального значения; важно, чтобы, как и в случае с ритуалом, человек в него верил и оно вписывалось в принимаемый им миф (См. Тхостов, 1993, с. 9).
Несомненное родство всех трех указанных выше методов лечения подчеркивается наличием двух факторов:
1) наличием принимаемого населением того или иного региона или общности «лечебного мифа»,
2) артикулированием жалоб пациентов определенным мифологическим образом
Иначе говоря, признается наличие особого мифологического языка здоровья-болезни (недаром японцы предпочитают получать информацию о докторах и лекарствах «изустным способом» — во время так называемых «разговоров у колодца»1)- Лингвистическим проявлением этого специфического языка можно считать вербальную мифологизацию как универсальный принцип взаимоотношения людей с природой и обществом.
На вопрос: «Нужно ли избавляться от мифологизации болезни и можно ли это сделать?» специалисты отвечают следующим образом: хотя современная медицина склонна считать мифологические представления вредными заблуждениями человеческого ума, от которых следовало бы как можно скорее избавиться, истинная роль мифа значительно важнее. Он вносит в мир порядок, систему, координирует человеческую деятельность, укрепляет мораль, санкционирует и наделяет смыслом обряды, упорядочивает практическую деятельность (Durkheim, 1912; Malinowski, 1926; Cassirer, 1946; Леви-Брюль, 1930; Мелетинский, 1976; Лосев, 1982; Леви-Строс, 1983; Франкфорт и др., 1984; Голосовкер, 1987). Медицинский миф и вытекающий из него ритуал дают больному возможность участия в происходящих событиях, орудия влияния на окружающие его силы, способы координации природных и социальных явлений, предоставляют язык, в котором могут формулироваться и опосредоваться болезненные ощущения, позволяют ими овладевать.
Миф нельзя «отменить» прежде всего потому, что представления о болезнях по самой своей структуре и способу формирования ' принципиально мифологичны, и стремление современной медици- ны избавиться от мифологизации следует признать по крайней мере . утопическим. Миф невозможно преодолеть изнутри, так как стрем-' ление избавиться от него само становится его жертвой. Можно и нужно изучать, вычитывать и расшифровывать скрытые мифы. Это поможет не утрачивать связи с реальностью, имея в виду основополагающую ограниченность мифического сознания, и использовать полученные знания в терапевтической практике, коррегируя вредные и создавая необходимые мифологии» (Тхостов, 1993, с. 14-15).
Чем в большей степени мифологизирована деятельность того или иного врача (хирурга, стоматолога, мануального терапевта и пр.), тем лучше результаты его деятельности и выше популярность среди населения. Люди идут лечиться не просто к специалисту в такой-то области, а к «самому», «тому самому», «светилу»...
Особенно актуальна эта проблема для психотерапевтов, потому что в их случае речь идет о воздействии на душу пациента; более того, ряд исследователей высказывает мысль о том, что психотерапия (психоанализ) придет на смену религии (собственно, это и есть религия нового времени: «В настоящее время изучением души профессионально занимаются две группы: священники и психоаналитики. Каковы их взаимоотношения?» (Фромм, 1989, с. 148). Э. Фромм отвечает на этот вопрос следующим образом: «Тот факт, что значительная часть священников изучает психоанализ, показывает, насколько глубоко идея союза психоанализа и религии проникла в сферу их практической деятельности». С другой стороны — «психоаналитик обязан изучать человеческую реальность, которая скрывается и за религией, и за нерелигиозными символическими системами» (там же, с. 149). В декларируемой открытости различным символическим системам преимущество современной психотерапии (а вместе с ней и научного мифа) перед другими мифологическими системами. К сожалению, на практике об этом часто забывают.
Профессия врача сама по себе в достаточной степени сакрализована. Набор необходимых качеств определяется в первую очередь сущностью болезни. Если она — результат действия злых сил и духов, то, естественно, врач должен быть вхож в их круг и уметь с ними обращаться. Если болезнь излечивается чудесным образом, то лекарь как-то должен быть приобщен к миру чуда. В любом случае необходимо подтверждение права на столь важную в любом обществе деятельность, как медицинская практика. Проще всего это решается отнесением лекаря к кругу тех же божественных сил, которые отвечают за саму болезнь. «В греческо-римском пантеоне врачами были сам Аполлон и его сын Асклепий, за здоровье отвечали богини Гигея — дочь Асклепия и Салюс, в китайском — бог Яо-Ван. Один из главных богов древнеиндийской мифологии Вару-на был по совместительству и лекарем. Реальные лекари получали свои способности либо от главных медицинских божеств, жрецами которых они были, либо иным способом доказывали свою причастность миру духов (генеалогические претензии, шаманские болезни, "отмеченность" при рождении или в детстве). Можно было продать душу злым силам, получив взамен особые качества, позволяющие насылать болезни или лечить. Так объяснялись умения ведьм в европейской мифологии, самовил — в фольклоре южных славян. Бур-тининки — колдуны-лекари в литовской мифологии не могли умереть, не передав своего знания другому человеку. Знаками получения таких способностей могли быть необычные события — удар молнии и пр. Иногда такие "указания" специально инсценировались: "явления святых", письма от махатм, якобы получавшиеся в конце XIX века Е. Блаватской, и пр.» (Тхостов, 1993, с. 13).
Принадлежность к чуду (обоснованность претензий на модификацию роли Божества) доказывалась и поныне обосновывается следующими способами:
!) периодической демонстрацией различных необычных явлений (например, эффектных «опытов» классического гипноза, окруженных МС мистическим ореолом);
2) мотивом эзотерического знания (семейного, родового; утерянные и вновь найденные знания; знания других цивилизаций, «зарубежные» методы; трагическая случайность типа удара молнии) — отсюда особое поведение, внешний вид (костюм);
3) жестким запрещением терапевтической практики лицам, не имеющим особого сертификата-диплома о прохождении соответствующей специализации;
4) использованием особого языка посвященных — латыни;
5) подключением к мифу науки.
Вернемся к лингвистическим приемам создания индивидуальной суггестивной роли доктора.
1) Стихийное формирование мифа доктора.
«Стихия» по В.Далю,— вещественное начало, основа, природное основанье; простое, не разлагаемое вещество, цельное, несоставное; начальное, коренное вещество; стремления человека слагаются из разных стихий, в числе которых самостность занимает не последнее место. Стихия зла присуща человеку» (1994, т. 4, с. 536).
В качестве образцов стихийного формирования мифа рассмотрим два примера: доктор Алексейчик — «олицетворение зла» гуманистической психотерапии и «добрый» доктор Сытин (народный академик).
Поскольку стихия есть вещественное начало, то, естественно, определенного рода информация для формирования того или иного мифа у представителей МС уже есть. Нас интересует, какого рода эта информация, в какой языковой форме закрепился миф среди населения и как он действует (и на пациентов, и на обладателя мифа).
ИТЖ «кровавого» доктора А. Е. Алексейчика
Метод: ИТЖ —интенсивная психотерапевтическая жизнь. Как отмечает сам А. Е. Алексейчик в статье «Восхождение на вершину», «в отличие от многих психотерапевтических систем, делающих явный акцент на отдельные психические, психопатологические, психотерапевтические процессы: сознание, мышление, память, эмоции, влечения, поведение, катарсис, переработки и т. д., я подхожу к норме, и к болезни, и к лечению наиболее цельно, не специфически, универсально, "по-домашнему", привлекая по возможности все появляющиеся на первом плане душевные процессы, не навязывая заранее системы ни пациенту, ни врачу, ни клиенту, ни тренеру.
Если необходимо вступление для пациента или группы, то напоминается, что настоящая жизнь — не только "виденье": "живопись", "фотографии", "телевидение"; не только звуки, "музыка", но и ощущения тепла и холода, собственного тела, чувства, желания, потребности, инстинкты, память, мышление, воля, поведение, идеалы... Это и внутренний мир, и внешний. В определенной достаточно сложной пропорции. В равновесии. В постоянном движении. В развитии. Микрокосмос, сравнимый с материальным космосом. Духовный— по образу и подобию... Настоящая, полная, "живая" жизнь, может человеку дать все. Но человек живет частичной жизнью. В наше время — чаще идеями, эмоциями, инстинктами... Не цельно... Псевдожизнью. Не по завету "Будьте как дети".
Погружение в жизнь чаще бывает очень простым. Для тех, кто живет преимущественно идеями, мыслями, даем возможность жить желаниями ("Да, я знаю уже, что вы думаете, а что вы сейчас хотите?"). Кто живет желаниями — жить эмоциями ("Я знаю, чего вы хотите, а что вы чувствуете?"). Кто живет чувствами — ощущениями. Кто дистанционными ощущениями (зрением, слухом), даем возможность жить контактными (тактильные, интероцептивные, боль...). Отсюда — пресловутый "садизм". Включаем более сложные ощущения — равновесие, легкость, ловкость, энергичность... Так же просто выключение некоторых сфер душевной деятельности: запрещение видеть, слышать, прикасаться; определенных чувств, желаний, мышления... Пресловутые "унижения", разворачивания участника спиной к группе, закрывание ушей, разговоры шепотом, отправка в угол, "дебильность" — голова затем, чтобы есть, а не думать, и т. п. Таким образом, вызывается компенсация или гиперкомпенсация других ощущений, чувств, влечений...
Сложнее с погружением в душевность (определенную степень целостности, личностность), духовность (выход за пределы своего "Я", за пределы психологических закономерностей, в спонтанность). Но, учитывая, что в реальной жизни это обязательно время от времени появляется само собой, не реже, чем пресловутый "транс", то повторить, воспроизвести эти состояния не столь трудно.
Хочется подчеркнуть реальность этой жизни. Она реальна и потому, что опирается на наши ощущения, реальные чувства, желания, возникающие, изменяющиеся тут и сейчас. Их можно сравнить (особенно в группе) с ощущениями, чувствами, желаниями других людей. Их можно измерить (даже в процентах). Можно реализовать. И все это — в своих, уникальных пропорциях.
Как жизнь, если она полная, является хорошим учителем (только дорого берет за уроки), так она является и хорошим лекарем и даже гигиенистом. И если человека погрузить в жизнь, то ряд здоровых психических процессов могут в отдельности или в комплексе легко решить некоторые проблемы, заменить патологические процессы, даже не нуждаясь в терапевтических. Нечто типа: мы не знаем, надежен ли человек, но чувствуем; не чувствуем, но хотим с ним сблизиться; нет особых интересов, но слышать, видеть — приятно... И дальше — процесс адаптации» (1994, с. 114-119).
Стиль работы
Как отмечал «Московский психотерапевтический журнал» в своем первом номере: «к середине 80-х — А. Е. Алексейчик — первый среди первых, король групповой психотерапии, а группа Алек-сейчика — апофеоз литовского семинара С первого дня мнения поляризовались. Алексейчиком восторгались, его ненавидели, презирали и любили. Яростно обвиняли и страстно защищали; одни были убеждены, что он шарлатан и садист, другие _ что он гений и пророк. Он был главной темой кулуарных споров, вокруг него кипели страсти, ломались копья. Вопреки имени (Александр — защитник людей) он казался агрессивным нападающим, вопреки фамилии с ласковым корнем и уменьшительным суффиксом он казался каменным Командором Периферийные и столичные (вильнюсские) мальчики и мужи порывались к нему в группу, как безрассудные витязи в замок Дракона, и не столько для того, чтобы победить, сколько с целью помериться силами и испытать свое мужество» (с. 166).
М В. Розин следующим образом описывает работу группы ИТЖ:
(1) Клиент рассказывает о своей проблеме. Он успевает выразить основную мысль, дать образ, сквозь который преломлены его переживания, но он не успевает завершить самовыражение и получить иллюзию понимания — его прерывают и
(2) начинается длительное и нудное препирательство психотерапевта с наблюдателями: их заставляют встать, а они не встают, их ругают и опять заставляют встать, и они опять не встают, и это длится, и длится, и длится часами.
(3) Когда клиент считает, что к его проблеме уже не вернутся, к нему обращаются и предлагают сказать нечто, в чем будет содержаться «момент истины».
(4) Клиент пробует что-то сказать — его грубо обрывают и начинают «мешать с грязью», умело используя те болевые точки, которые он показал в самом начале. Продолжая размазывать личностное достоинство клиента, психотерапевт дополняет основную тему некоторыми вариациями, например
(4а) предлагает клиенту еще раз попробовать сказать «настоящее». Тот покорно произносит нечто действительно важное и тем самым помогает своему мучителю распинать себя еще изощреннее.
(46) Другая вариация: психотерапевт переходит от обличения к философской проповеди и перемешивает значимые для клиента слова со словами о божьем страхе, моменте истины, любви, плате, ответственности, полете летучей мыши и т. д. Тема проповеди имеет некоторое отношение к тому, о чем говорил клиент — по крайней мере, в ней часто употребляются ключевые слова. Более того, каждую отдельную фразу можно понять, но невозможно пересказать смысл всей проповеди — это поэма без начала, без конца, без определенного жанра, без видимой цели; это поэма, в которой употребляются образы, близкие к гениальным; это поэма, наполненная словами примитивными и вульгарными, выспаренными и искренними.
(5) Затем клиенту могут предложить что-то сделать, например, его попросят испугаться. Если он скажет, что испугался, ему ответят, что он не так испугался, что надо было испугаться по-детски, а он испугался по-взрослому и т. д.
(6) Клиент, наверное, ожидает, что «работа» близится к завершению, но не тут-то было — в очередной раз рассердившись, психотерапевт кричит: «Ах, так! Значит теперь вы будете смотреть, как из-за вашей любви людям ломают пальцы! Вы будете смотреть как он мучиться из-за вас?!» Психотерапевт хватает руку того, кто сидит к нему ближе всего, и начинает выкручивать ему пальцы.
(7) Затем может, например, последовать фраза: «А теперь я вам расскажу анекдот», после чего действительно будет рассказан замечательный абсурдистский анекдот, ассоциативно связанный с происходящим. .
(8) Тут, предположим, наступает время для похорон «нерадивого клиента» (метафорических, как вы догадываетесь) — клиента выставляют за круг и называют покойником...
(9) И, наконец, следует самое замечательное во всей психотерапии: похороненный человек обретает ореол святости, начинается работа с новым клиентом и тут-то выясняется, что «покойник» говорил нечто настолько важное, был настолько близок к истине, отдал всем присутствующим столько пота и крови, что новый клиент ему в подметки не годится. «Покойник» начинает гордиться своими страданиями, и, когда его опять допускают в круг и продолжают изредка то ошпаривать кипятком, то превозносить до небес, он смотрит на психотерапевта влюбленными преданными глазами, а его проблема... естественно не могла остаться в том же виде, в котором существовала до этого сеанса. Человек, многократно оскорбленный, втоптанный в грязь, похороненный, а затем вытащенный из могилы в качестве примера для последующих поколений... человек, который услышал слово «любовь» сотни раз, причем в контексте «божьего страха», выламывания пальцев и анекдотов, не может остаться неизмененным. И самое главное происходящее в нем изменение — размывание внутреннего содержательного поля, в котором существовала проблема. Слова, которые он употреблял для ее описания, например, слово «любовь», абсолютно меняет свой смысл, и человек больше не может произносить их с тем же чувством, с которым он говорил еще буквально час назад. Размывается фактура полотна, содержащего до сего времени проблему.
М. В. Розин эксплицитно выделяет следующие средства алек-сейчиковской терапии:
«1. Шизоидная речь психотерапевта, в которой слова клиента попадают в выхолощенный высокопарно-патетически-анекдотический контекст.
2. Вопросы, на которые нет ответа (по крайней мере, ответы не принимаются, а если и принимаются, то непонятно почему).
3. Задания, которые не могут быть выполнены.
4. Череда унижений и поощрений (основные унижения — в начале; основные поощрения — в конце).
5. Эмоциональная привязанность клиента к психотерапевту, можно сказать, преданность и обожание, сформированные на основе унижений и поощрений.
6. Странные действия психотерапевта: выламывание пальцев, анекдоты, фотоаппарат, который появляется в совершенно непредсказуемый момент, и др.» (1993, с. 165).
Тексты.
Приведем несколько высказываний А. Е. Алексейчика, зафиксированных в сентябре 1994 года на семинаре по психотерапии:
«Я хочу несколько организовать отчет нашей группы и даже организовать несколько реакций на отчет нашей группы. Какие достижения, которые, так сказать, и очевидны в переживаниях, и документально зафиксированы. Так вот одно из двух достижений, так, в таком традиционном советском духе, это то, что совершая нашу работу, мы развесили по стенам лозунги, многочисленные лозунги, и все их осуществили. Какие лозунги? В XX веке самое главное — это не распад атома, а распад души. Потом, значит, лозунг был: "Хватит учить—показывайте!". Был лозунг: "Блаженны нищие духом". В отличие от советского народа, лозунг полностью осуществлен. И если во время советского периода люди были этим недовольны, я д\маю, что у нас в связи с этим появилось общее удовлетворение. "Учить не общению, как учат психологи, а учить любви А любовь уже сама всему научит". Был такой лозунг осуществлен. "К простоте надо восходить". Был такой лозунг осуществлен. Вот достижения, значит, на виду».
Реплики во время дискуссии:
«Вас убивать сразу или медленно?»;
«Ну ладно, никакие мифы меня не сдерживают. Так что, как убивать — сразу или постепенно?»
«Римас, я хочу расшевелить вас, очень хочу расшевелить, да. Вы не сведущ. Понимаете. Значит, идет человек мимо кладбища, вот, и с кладбища выходит кто-то в белом халате. (К сожалению, у меня не белый халат). Вот. И говорит идущему мимо: "Слушайте, вы не хотите стать донором?" (смех) — Никоим образом... Тот, значит, открывает рот с клыками и говорит: "А придется..." Римас, сведущ Вы или не сведущ, а спасайте молодежь».
«Ладно. Ну, к сожалению, Римас не хочет Вас убивать медленно. Мне, значит, придется Вас убить быстро. Я очень надеюсь, конечно, что вас будут воскрешать. Таким образом, может быть, и получится что-нибудь продуктивное, когда Вам начнут делать там искусственное дыхание, потом переливание хорошей психологической крови вместо ведьмовской».
«Только коротко, чтоб мы все знали, что Вы убиты».
«Ибо сказано в священном писании, что тот, кто соблазнит малых сих, лучше бы ему повесить жернов на шею и сразу утопиться».
«Ну, Вы знаете, я думал, что я Вас буду убивать, но что Вы будете, значит, совершать самоубийство. То это уже знаете слишком, даже слишком».
«Лосева здесь нет, поэтому я не могу его убивать».
«Вас уже убили». И т. д.
Мнения о методе ИТЖ и А. Е. Алексейчике:
«Если выделить центральную идею всех откликов, то Алек-сейчик окажется садистом и фашистом, которому доставляет удовольствие издеваться над умными московскими психологами. Из этого обстоятельства выводится и потенциальная ценность группы для участников: Виктору Франклу повезло — он побывал в настоящем концлагере и познал смысл жизни; нам (невезучим) остается психотерапия доктора Алексейчика. Мне представляется, что этот эффект может быть обозначен как лечение невроза путем шизофренической инъекции. Еще одна возможная ассоциация: дзен-буддистский коан и просветление. ...Образно говоря, поток Алексгйчиковского бреда проносится сквозь человека, сметая невротическую плотину на своем пути. Происходящее на группе можно уподобить процессам, имевшим место в нашей стране в 30-40-е годы» (Розин М. В., 1993, с. 161-165).
«Любопытно, что при упоминании его имени значительно учащается и интонационно выделяется употребление слова "я". ...Маловероятно, чтобы этот эффект достигался манипуляциями. Очевидно, что А. Е. Алексейчик задевает за что-то живое, что-то очень болезненное, грозящее эмоциональным взрывом (которого многие люди склонны бояться), часто дающее ощущение подлинности, эмоциональной наполненности и благодати... Особенность стиля А. Е. Алексеичика состоит в том, что он дает клиенту эмоционально-заряженный ответ на содержание его потаенного мира. Отсюда и получается, что часто терапевт демонстрирует клиенту альтернативный вариант поведения, так сказать, теневую сторону души клиента. Так, очень милый, мягкий молодой человек, проявляющий отстраненно-"сладкук>" форму агрессивности, может получить в свой адрес резко и прямо агрессивный ответ с эпитетом "недоносок" . Робкий человек может получить от терапевта мужскую солидарность и уверенность. Причем это не "трюк" Алексеичика, а естественная реакция на подавленные, невостребованные черты клиента» (Немиринский О. В., 1993, с. 104-105).
«...Один из секретов Алексеичика — его работа может восхищать, возмущать, обижать, но только не оставлять равнодушным. ...Происходящее по-настоящему актуально и реально, отстаивание своего достоинства или самоунижение, поклонение или борьба, предательство или любовь — все это действительно случается "здесь и теперь". События развиваются динамично и драматично, постепенно захватывая в свой водоворот и самих участников, и сочувствующих наблюдателей. Ведущему нет нужды копаться в прошлом или искусственным путем, с помощью специальных техник и манипуляций, "разогревать" пациентов. Своего рода разогревание происходит естественным образом еще до начала работы благодаря слухам и спорам, а процесс набора и организации группы доводит внутреннюю готовность и накал участников до необходимого уровня. Отсутствие каких бы то ни было "упражнений" снимает ощущение "сделанности" или искусственности — швы у Александра Ефимовича, как у настоящего мастера, не видны» (Хайруллае-ваЛ. М., 1994, с. 108-109).
«Да, в группе Алексеичика все трогательно-бессмысленно (а то и вроде бы зловеще-бессмысленно): и пальцы начнет "ломать", и на колени поставит, и выгонит из группы ни за что, и пожалеет, когда не ждешь, и повелит построиться в ряд — кто больнее другого. Но во всем этом — никакой агрессивной безнравственности, наглой самоуверенности-авторитарности, а внутренняя, глубинная хрупкость-незащищенность Рядом с чем-то неприятным — вдруг что-то теплое, житейски-уютное, как у Босха. И все это сильно психотерапевтически действует, прежде всего, на пациентов с тоскливым переживанием бессмысленности своей жизни и жизни вообще Психотерапевт сгущает, заостряет это их тягостное переживание до остроумного гротеска красочного абсурда. ...Понятно, многим пациентам (особенно многим дефензивным) эта группа может серьезно повредить, как и всякое талантливое лечебное "оружие", требующее тщательной разработки показаний и противопоказаний к нему» (Бурно М. Е., 1994, с. 111).
СОЭВУС «доброго» доктора Сытина
Метод СОЭВУС — метод словесно — образного, эмоционально — волевого управления состоянием человека. По мнению самого автора, «метод СОЭВУС (или метод психокоррекции) дает результаты, которые далеко превосходят все ранее известное в этой области» (Сытин, 1990, с. 10). И далее: «данный метод проходил неоднократные проверки в различных организациях по поручению Минздрава СССР. По результатам клинических испытаний метод СОЭВУС рекомендован к внедрению в практику врачей-психотерапевтов» (там же, с. 13).
Иными словами, перед нами корпус текстов, созданных якобы на основе определенных критериев и апробированных на практике «с помощью замеров биопотенциалов», который, вместе с информацией, прошедшей через СМК, помог внедрению и закреплению мифа доброго и всемогущего доктора Сытина.
В предисловии книги Г. Н. Сытина «Животворящая сила» к. ф. н. В. И. Вьюницкий следующим образом описывает становление данного метода: «Сначала пришлось идти на ощупь, выбирая наиболее эффективные слова и словосочетания. Позднее, когда Георгий Николаевич начал сотрудничество со специалистами Мнн-прибора СССР, помогая повысить в отрасли производительность труда и создать систему психологической поддержки на производстве, были разработаны приборы, позволяющие значительно ускорить поиск исцеляющего слова. Снимая с помощью датчиков потенциалы с биологически активных точек, человеческого тела, ученый получил объективную информацию об адресах словесно-образных раздражений, их интенсивности и реакции человека. С накоплением опыта появилось и чутье, позволяющее быстрее находить слова, которые способны оказывать максимальное исцеляющее воздействие, своего рода "психофизиологическая конструкция"'» (выделено мной — И. Ч.) (Сытин, 1990, с. 6). Итак, путь метода к «психофизиологической конструкции» — сначала «на ощупь», а затем, с появлением специальных датчиков — «чутье». Чисто теоретическое сомнение возникает по поводу получения «адресов словесно-образных раздражений», снимая потенциалы с биологически активных точек человеческого тела — так как речь идет все-таки о человеке, и реагирует на слово личность целиком, а не отдельные точки ее. Кстати, сам автор утверждает, что «все основано на строгой науке на учении И. П. Павлова о речи как второй сигнальной системе и ее связи с подсознанием человека, управляющим физиологическими процессами в организме. А раз такая связь есть, то с помощью слова можно оказывать целенаправленное воздействие на психику и при ее посредстве — на эти процессы» (Сытин, 1990, с. 4). В связи со «строгой наукой» о точках не сказано ни слова...
Посмотрим, какие лингвистические предпосылки учитывает автор метода и его рецензент:
1) В. И. Вьюницкий предлагает обратить внимание на словарный состав настроев: «Ведь слова, которые обычно употребляет человек, вольно или невольно отражают его мироощущение. Много слов унылых, неуверенных — и узнаешь человека нерадостного, не имеющего опоры в себе». А настрои Сытина наполнены словами «живыми, яркими, динамичными» (там же, с. 7).
2) «Кому-то, может быть, покажется нарочитым повторение одних и тех же слов, но это тоже принцип — с помощью повторов Сытин «нагнетает», усиливает основное настроение, которое должен вызвать текст, а значит, и степень его воздействия» (там же, с. 8).
3) «Психолингвистические исследования текстов настроев показали, что их построение отличается от всех до сих пор известных молитв, заговоров, текстов, используемых в психотерапии. Специфика структуры и смысловое содержание отдельных формул настроев обеспечивает их высокую эффективность, поэтому они не подлежат редактированию (резко снижается эффективность его применения)» (с. 18).
4) «Настрои метода СОЭВУС базируются на смысловых элементах, впервые созданных и поэтому до сих пор неизвестных» (там же).
Иначе говоря, «психофизиологическая конструкция» Сытина заключается:
1) в интуитивном отборе «добрых» и «жизнерадостных» слов;
2) в многочисленных повторах;
3) в специфике структуры и смыслового содержания;
4) в «неизвестных», «впервые созданных» смысловых элементах.
Стиль работы.
После выхода на телевизионные экраны передачи из серии «Помоги себе сам» в массовом сознании внедрился образ доброго дедушки Сытина — фронтовика, победившего собственную болезнь и готового помочь всем и каждому своими уникальными самонастроями на любые случаи жизни. И потянулся народ в Москву с Дальнего Востока, Камчатки и из других отдаленных лест — - доктор Сытин оказался для многих последней надеждой.
Как же выглядит прием у доктора (ныне уже академика) Сытина. В приемной — толпы страждущих, которым объявляют, что принять их сегодня вряд ли смогут», что только подогревает ажиотаж и желание добраться до знаменитого доктора любым способом.
Пока доктор опаздывает, посмотрим, какая публика пришла на прием. Это женщина «с голосами», мать с фотографией больного сына, родители с ребенком, «покалеченным» профессиональным педагогом: в общем, полный набор ятрогенных и дидактогенных больных.
С полуторачасовым опозданием появляется сам доктор: он рассержен, кричит что-то благоговейно внимающей толпе (подогретой фактом расхождения благостного лика дедушки Сытина и явлением реального сердитого старика) и скрывается, в кабинете за широкими спинами ассистентов.
Прием происходит следующим образом: пациент с горой бумаг и фотографией определенного формата (и никакого другого!) на подгибающихся ногах заходит в кабинет. Сытин изучает бумаги, смотрит в глаза изображению на фотографии и важно произносит: «Текст № такой-то!». Радостный пациент отправляется в соседнюю комнату, платит деньги, оставляет кассету для аудиозаписи лечебного самонастроя и... все, лечение закончилось. Не брезгует доктор и лечением по фотографии. Странно только, что москвичам подобная помощь не оказывается, а вот если Вы с Камчатки... Маленький дополнительный штрих: там, где должны находиться «научные» лаборатории, сидят женщины и разбирают письма новых страждущих...
Тексты:
Из диссертации кандидата педагогических наук Г. Н. Сытина «Волевое усилие»: «сильная воля советского человека проявляется в том, что он в течение всей своей жизни подчиняет всю свою деятельность одной цели: борьбе за построение коммунистического общества.
Для того чтобы человек мог подчинить всю свою жизнь строительству коммунизма, преодолевать все встречающиеся на этом пути препятствия, нервные центры второй сигнальной системы, через которые проходят условные связи, представляющие основу его коммунистического мировоззрения, должны быть самыми сильными, самыми работоспособными, наиболее легко возбудимыми, а условные связи, проходящие через эти нервные центры коры, должны быть доминантными.
Если же эти центры коры не будут самыми сильными, то человек может уклониться от выбранного пути под воздействием непосредственной среды, отказаться от борьбы со встретившимися препятствиями, пойти по линии наименьшего сопротивления» (1953, с. 46-47).
Из божественного настроя на усиление-омоложение головы: «Серебристый ярче солнца святой божественный свет по велению Спасителя постоянным потоком вливается в мою голову. Колоссальная божественная сила вливается в мою голову. По велению Спасителя в мою голову постоянным потоком вливается колоссальная-неиссякаемая энергия юности. Голова резко усиливается, голова моя резко усиливается. Голова становится резко моложе.
На всей большой первозданной площади волосистой части головы рождается все больше — все больше волос. Волос на голове становится все больше и больше. Волосы на голове становятся все гуще и гуще. Волосы на голове здоровеют — крепнут. Волос на голове становится все больше — все больше. Снова рождается первозданное колоссальное число волос на голове. Постоянно-непрерывно на голове рождаются все новые — все новые волосы. Днем и ночью — круглосуточно-постоянно волос на голове становится все больше и больше. Постоянно — днем и ночью — круглосуточно волосы на голове становятся все гуще и гуще. Ярко-ярко твердо помню: постоянно-непрерывно-круглосуточно волосы на голове становятся все гуще — все гуще — все гуще и гуще. Постоянно-непрерывно волос на голове становится все больше и больше. Днем и ночью — круглосуточно на голове рождаются все новые — все новые — все новые волосы. Постоянно-непрерывно волос на голове становится все больше и больше. Волосы становятся все гуще и гуще.
По велению Спасителя колоссальная божественная энергия зарождения волос вливается в кожу волосистой части головы».
Из самонастроя «На женскую нежность»: «Я настраиваюсь на любовные игры и сейчас, и через десять лет, и через тридцать лет, и через пятьдесят лет, и в сто лет. И в сто лет я буду жить ежедневной-ежедневной энергичной половой жизнью, и в сто лет я буду молодой-веселой-несокрушимо здоровой прекрасной красавицей» (1990, с. 202).
Мнения о методе СОЭВУС и Г. Н. Сытине:
«Направление, в котором работает Георгий Николаевич, интересно и перспективно. Ритмика речи, эмоциональный настрой, подсознательные процессы, еще так мало изученные, могут творить чудеса — это показали тысячи опытов» (А. Быховский).
«Методика Сытина во многих случаях просто незаменима» (ВНИИОиСП им. В. П. Сербского).
«Мне приходилось видеть, как составляются современные научные "заговоры" — настрои. Испытуемый сидит, как космонавт, облепленный датчиками, снимающими показания биоэлектрических потенциалов,— свидетельства реакции организма на содержание речевой информации. И хотя сегодня в картотеке Георгия Николаевича вместе с вариантами классифицировано более двадцати тысяч настроев, работа по созданию новых лечебных текстов не прекращается: доктор Сытин ищет средства борьбы с новыми и новыми заболеваниями. Так, сейчас он ведет работу по лечению с помощью своих настроев шизофренической болезни» (В. И. Вьюницкий, 1990, с. 6).
Рассматривая мифы Иисуса Христа, Гитлера, Ленина, Сталина мы пришли к выводу, что «если рассматривать мифологическую роль Бога как корпус суггестивных текстов (условно их можно слить в миф-текст), то этот текст будет характеризоваться следующими особенностями: 1. Неопределенность (недосказанность) самой личности. 2. Наличие у нее чего-то особого, отклоняющегося. 3. Амбивалентность формы и содержания. 4. Стремление к эмоциональной насыщенности. 5. Ориентация на "мифологическую нишу" массового сознания».
Вес это в полной мере есть у А. Е. Алексейчика: тексты с неопределенным размытым содержанием, абсурдность поведения и пр. В другом варианте то же самое можно наблюдать у В. В. Жириновского, начинающего кривляться и привлекать к себе внимание только при одном виде диктофона или телевизионной камеры). Те же качества характеризуют и доктора Сытина: амбивалентный (добрый? злой?) образ, наличие тяжелых ранений, тексты в сгиле «плетения словес», причем, достаточно безграмотные и в то же время эксплуатация популярного научного мифа и т. д.
Если проанализировать общий контекст текстов Алексейчика и Сытина, то он будет характеризоваться следующими общими качествами:
1) наличие ритуалов (затрудненный вход в группу — вход в кабинет с фотографией и прочими необходимыми документами);
2) наличие специфического метода (ИТЖ — СОЭВУС);
3) предшествие слухов — установок определенных групп МС еще до начала группы — лечения;
4) претензии на эзотерические знания, апелляция к Богу (имплицитное указание на близость к нему);
5) смесь всевозможных стилей — от грубого просторечия до высокопарно-торжественного.
Проанализируем, как данный контекст отразился на корпусе конкретных текстов.
В таблице 21 приведены результаты автоматического анализа 25 настроев (1951 слово) Г. Н. Сытина и такого же отрезка спонтанных текстов А. Е. Алексейчика в сравнении с универсальными суггестивными текстами. Прослеживается «тяготение» настроев к текстам молитв, и отчасти — заговоров. Показатели всего массива текстов настроев идентичны средним показателям массива суггестивных текстов. Такое совпадение можно объяснить соответствующим лексическим составом настроев, но никакого своеобразия исследуемых текстов на фоносемантическом уровне не фиксируется.
Анализ текстов А. Е. Алексейчика, показывает, что они чаще всего характеризуются признаками «медлительный», «возвышенный», «прекрасный», «сильный», что соответствует не только значимым признакам универсальных суггестивных текстов, но и характеристикам формул гипноза (вспомним, что по основному роду своей деятельности А. Е. Алексейчик — психиатр).
Отклонение количества «звукобукв» от нормальной частотности также показывает соответствие параметров настроев и универсальных суггестивных текстов. Основные отличия настроев: пониженное содержание «звукобукв» П, Б, X, К, Р', М', И (в
универсальных текстах количество этих звуков выше нормы, т. е. они являются сущностными и закрепленными МС для определенного типа воздействия). В целом набор предпочитаемых Сытиным звуков достаточно узок, что объясняется настойчивыми повторениями вариантов одних и тех же слов. Наиболее частотные гласные— О (9,61), ассоциирующийся со светло-желтым цветом, Б (8,79) — «сиреневый», «красный» Я (8,17). Отметим, что «красными» в нашем исследовании были только мантры, осуществляющие достаточно «жесткое» кодирование.
Результаты автоматического анализа фоносемантических
признаков самонастроев Г. Н. Сытина, текстов А. Е. Алексеичика и универсальных суггестивных текстов
Лексикон
Г Н Сытин (настрои)
А Е Алек-сеичик
Универсальные тексты
Заговоры
Молитвы
Мантры
1. Прекрасный
33.93
12.30
56,46
25,27
9,23
-21.06
2. Светлый
36,67
-0.79
51,24
30,16
45.87
-48,11
3 Нежный
-5.56
1.24
36.94
33,25
33,87
-42.72
4. Радостный
42.25
4.84
45.81
54,05
17.05
-18,71
5 Возвышен
64,84
14,88
99.93
62,02
-7,60
-2.31
6. Бодрый
31,47
-7,33
31.99
49,56
-6.57
18.64
7 Яркиь
75,52
-3,21
70.54
77,12
27.16
-11,34
8 Сильный
96.42
10.91
112.47
48,94
9,75
6,84
9 Стремит
-17.69
-11,72
-32.81
6.98
-31.29
5.37
10 Медлит.
-0.42
21,85
29.25
-27,66
24.49
-16,87
11 .Тихий
-82,25
-9,22
-98.46
-89,34
-2,04
-5.04
12.Суровый
45,45
-1.88
32,92
19,83
-37,58
84,34
13 Минорный
-31.24
-12,61
-64.11
-34,16
-7.30
22,44
14.Печальный
-50.94
-3,79
-65.4'5
-67,50
-28,56
8.67
15.Темный
-7,51
-6,51
-10.9-
-16,19
-8.68
33,81
16 Тяжелый
7,03
-1,24
-40.02
-37.08
-33,06
42.72
17 Тоскливый
-42.04
-1.93
-41.34
-38.85
-24.37
15,24
18 Угрюмый
35.36
-2,21
31 21
-0.11
-40,20
63.78
19 Устраш.
-10.22
-3.95
-9.31
-17.80
-16.39
85.66
20 Зловещий
27,80
0,83
51.91
22.46
-5.59
31,35
Таблица 21
В текстах А. Е. Алексеичика прослеживается достаточно заметное совпадение отклонений нормальной частотности звукобукв с универсальными суггестивными текстами. Особенно заметно резкое преобладание гласной «голубой» звукобуквы И (8.33) и «белой» О (3.46), что характерно для славянских текстов, «красной» А гораздо меньше нормальной частотности Количество высоких звуков свидетельствует о близости этих текстов христианской тональности.
Индексы лексических единиц, приведенные в таблице 22, свидетельствуют, прежде всего, о достаточно высокой (77,34) в среднем предсказуемости настроев. Индекс итерации (повторения слов в замкнутом тексте) значительно выше (3,07), чем в среднем в универсальных славянских суггестивных текстах (1,34), что соответствует утверждению об «особой роли повторов» в настроях; но объективно означает персеверацию — избыточный повтор, превышение нормальной физиологической нормы. (Условно можно считать, что универсальные тексты дают представление о такой норме, иначе бы они были изменены МС). Показатель объема экстенсивности словаря 1оа (6,74) значительно ниже, чем в универсальных текстах (15,53), что указывает на узость лексики, малую лексическую насыщенность текстов и однообразие выражений. Повышенная относительно универсальных текстов длина интервала средней части повторяющихся слов If (3,14 и 1,37 соответственно в настроях и в среднем в универсальных текстах) в данном случае не является положительным стилистическим элементом, так как настрои предполагают не беглое чтение, а многократное, вдумчивое, осознанное (по замыслу автора). Высокий уровень данного индекса — индекса стереотипности указывает на спонтанный, нестилизованный характер высказывания. Тем более странно постоянное подчеркивание Г. Н. Сытиным необходимости сохранять неизменной структуру и лексику настроев.
Средняя длина слова (2,61) также выше длины слова в универсальных суггестивных текстах, следовательно, настрои менее ритмичны.
Индексы текстов А. Е. Алексейчика в большей степени, чем настрои, приближены к параметрам универсальных суггестивных текстов. Однако высокий уровень предсказуемости (65.84) все-таки свидетельствует о меньшем их совершенстве по сравнению с классическими текстами.
Грамматический состав настроев Сытина (таблица 23) характеризуется повышенным содержанием прилагательных (26,14%) и наречий (14,34%), пониженным—глаголов (12,35%), что отличается от соответствующих параметров универсальных суггестивных «О зависимости количественных показателей единиц языка от пола говорящего лица»: «доля прилагательных и наречий в общем количестве словоупотреблений у мужчин выше. Отсюда вывод — мужчина чаще обращается к качественной характеристике предметов и процессов» (Вейлерт, 1976, с. 141) и еще раз указывает на спонтанный характер самонастроев
Средняя длина слов (в слогах) и индексы лексических
единиц (по Й. Мистрику) в самонастроях Г. Н. Сытина,
текстах А. Е. Алексейчика и славянских универсальных
суггестивных текстах
Показатели
Самонастрои Г Н Сытина
Тексты А Е Алексейчика
Универсальные тексты в среди
Заговоры
Молитвы
с
41,20
127,88
32,03
37,70
42,80
I,
3,07
1,91
1,34
1,42
1,38
и
4,33
6,83
13,15
11,84
12,80
р
77,34
65,84
32,99
40,32
37,98
и
3,72
3,62
2,69
3,43
3,38
Iext
6,74
10,45
15,53
14,43
15,06
If
3,14
2,64
1,37
1,54
1,90
ср длина слов
2,61
2,11
2,26
2,06
2,22
Таблица 22
Анализ грамматического состава текстов А. Е. Алексейчика показывает, что в них по сравнению с универсальными суггестивными текстами содержится меньше существительных (18.93% и 25.97% соответственно), прилагательных (8.64% и 12.07%) и глаголов (15.23% и 19.61%) и больше — местоимений (23.87% и 14.26% соответственно), что указывает на неопределенность и неконкретность высказываний первого.
Таким образом, не касаясь анализа структуры и содержания самонастроев, можно отметить, что они отличаются однообразием и монотонностью на уровне лексического состава и представляют собой спонтанные тексты, включающие избыточные повторы. Следовательно, настрои действительно отличаются от классических суггестивных текстов, но вряд ли это отличие характеризует их с положительной стороны.
Конечно, ряд идей, реализованных Г. Н Сытиным, безусловно, заслуживает внимания. Например, учет мифологии (в частности, религиозной) и обещание при необходимости разработать «настрои индивидуальные, учитывающие специфику общего состояния человека, его возраст и особенности нарушений отдельных физиологических функций» (Сытин, 1990, с. 17). Мифология учитывается Сытиным при создании так называемых «божественных настроев» Однако используя определенный тип мифологического сознания личности, Г Н. Сытин не учел лингвистические особенности проявления (функционирования) мифа. Иначе говоря, налицо противоречие между формой и содержанием, претензией на каноничность и объективными характеристиками, указывающими на спонтанный, необработанный стилистически текст.
Грамматический состав самонастроев Г. Н. Сытина,
текстов А. Е. Алексейчика и славянских универсальных
текстов (в %%)
Части речи
Самонастрои Г Н Сытина
Тексты А Е Алексейчика
Универсальн слав тексты
Заговоры
Молитвы
с> ществит
24,08
18,93
25,97
33,65
30,24
прилагательн
26,14
8,64
12,07
10,42
13,09
числительные
0,62
1,23
1,41
1,56
0,48
местоимения
13,19
23,87
14,26
10,36
16,61
глаголы
12,35
15,23
19,61
16,91
15,43
наречия
14,34
7,00
9,45
4,17
4,41
предлоги
_ 7,68
10,69
6,88
10,63
5,95
союзы
1,40
9,88
6,48
4,94
10,86
частицы
0,09
2,88
3,77
6,94
2,93
вводи модальные слова
0,11
1,65
0,02
0,09
—
междометия
—
—
0,08
0,33
—
Таблица 23
Структурно-семантические особенности настроев соответствуют наблюдениям Б. А. Грушина о специфике аллотекстов МС. (Возможно, именно этим объясняется некоторая эффективность метода). В целом отсутствие какого-либо представления о действительных суггестивных механизмах языка и стилистическое несовершенство самонастроев, являющихся основой метода СОЭВУС вкупе с сомнительными методами проверки их эффективности, вряд ли могут служить эффективным средством для лечения больных, хотя, по мнению автора, «метод СОЭВУС рекомендован к применению Минздравом СССР, поэтому он должен быть доступен всем больным. В соответствии с назначением врача больной должен приобретать настрои в поликлинике, аптеке или больнице как любое лекарство Следует при этом отметить, что в отдельных случаях настрои оказываются сильнее лекарств» (Сытин, 1990, с. 26).
Сддя по тому, что на прилавках магазинов и киосков лежат уже 6 томов народного академика Сытина, его талант продолжает расти и крепнуть, а миф — разрастаться.
Вот он — метод СОЭВУС Такое вот у народа уважение к научному мифу Заметим, что если деятельность А. Е. Алексейчика наряду с восхвалением все-таки, подвергается критике (по моему мнению, он один из самых начитанных, интеллигентных и талантливых психотерапевтов), то оценка метода СОЭВУС однозначно положительная, хотя и абстрактно-неопределенная.
Итак, добро и зло, белое и черное В первом случае — психотерапевт не может справиться с вышедшим из-под контроля мифом и во всех ситуациях вынужден быть последовательно «кровавым», хотя имеет иные идеологические предпочтения (говорит о любви, духовности, душевности) Во втором случае, удачное попадание в народную мифологию (предпочтение научного мифа всем остальным), незатейливость воздействия и наличие универсального предложения — помочь во всех невзгодах приводят к порождению. . Зла. Белое и черное смыкаются, Добро и Зло имеют один и тот же источник — вербальную мифологизацию, вышедшую из-под контроля. Миф становится сутгестором вынужденного лидера
2. Сознательное формирование мифов.
Как отмечалось выше, этот тип воздействия имеет ряд подтипов: коррекция (трансформация) мифа, присоединение к чужому мифу, отрицание чьего-либо мифа, сознательное творение мифа.
О трансформации личного мифа мы уже говорили, когда разбирали феномен Кашпировского и анализировали порожденные им и о нем тексты. Сам факт, что никому не известный психотерапевт из Винницы вдруг оказался на экране центрального телевидения, настолько потряс массовое воображение, что Кашпировский действительно был причислен к пантеону богов, а его воздействие преувеличено до неимоверности (феномен Иисуса Христа)
Мы уже отмечали, что сам Анатолий Михайлович постоянно «намекал» во время трансовых сеансов на свое избранничество, обозначал свою роль как функцию страдающего мессии и как-то ненавязчиво считал до 33, задавая невинный вопрос: «Кто-нибудь из вас задумывался, почему я всегда считаю до 33-х?».
Творению образа новоявленного Мессии способствовала и огромная масса публикаций о Кашпировском. Так, А. Морговский отмечает, «среди окружающих он не выделяется какими-то особенными приметами: среднего роста, худощавое крепкое тело, обыкновенная одежда — в толпе вряд ли привлечет внимание» (1990, с. 14). А далее идет романтизация образа Кашпировского: «Произведения прозы, поэзии — не только для эстетического наслаждения, в них Кашпировский ищет ответы на вопросы, волнующие его и как человека, и как врача. Его любимое из Блока:
«Когда придет последний час природы, Состав частей разрушится земных, Все сущее опять покроют воды, И Божий лик изобразится в них»
(там же, с. 20)
И таких примеров можно привести множество Кстати, Кашпировский умело работал над своим мифом: в нужный момент появлялась информация и скандального, и хвалебного типа, общественное сознание непрерывно подогревалось...
Другой пример сознательного (но, может быть, не очень профессионального) творения мифа — десятилетняя практика доктора М. Н. Малкина из Нижнего Новгорода — врача-нарколога, создавшего общество «Спасательный крут» (типа «Анонимных Алкоголиков» в Америке). Он сам создавал свой миф при помощи многочисленных статей, бесед, выступлений по радио и ТВ: «Алкоголь — враг семьи», «Помните о последствиях», «Алкоголь и женщина» и др. Это достаточно традиционный и медленный путь внедрения, потому что содержание статей и заметок традиционно-просветительское—апеллирует к сознанию алкоголиков, которые знают не хуже доктора, что пить вредно. Однако последовательная деятельность и наличие целого корпуса текстов сделали свое дело: доктор добился достаточно большого внедрения, к нему устремились алкоголики со всех концов страны.
Присоединением к чужому мифу особенно славятся любимые ученики А. Р. Довженко (своеобразные сыновья лейтенанта Шмидта). Особых пояснений этому факту не требуется. К этой же группе можно отнести специалистов, постоянно обучающихся на семинарах по НЛП, гештальту и т. д. у зарубежных коллег «Энн считает», «Питер работает классно». Вот они — философемы чужого языка. А где же ты сам? Против такого сакрального отношения к иноязычным теориям выступает, кстати, А. Е. Алексейчик, считая преимуществами отечественной психотерапии по сравнению с западной глубину, душевность, духовность: «К сожалению, пользоваться этими преимуществами (душевностью, духовностью, уникальностью, спонтанностью...) мы не умеем. А при нередких спонтанных проявлениях воспринимаем это как "один из возможных вариантов понимания", "болезненные проявления славянской души", "поток бреда". Бежим от реальной душевности, духовности наших пациентов, наших коллег, собственной духовности в "анатомию", "психотехнику". .
Мне видится, что даже самое скромное, самое простое "деланье"' спонтанное движение души или достаточно заметной ее "части" у психотерапевта, приведенное хотя бы в некоторое соответствие с потребностью, неуравновешенностью души или ее части пациента, может оказывать гораздо большее целебное, уравновешивающее действие, чем массивные, совершенные, отработанные методики западных коллег. ...Огромные потенциальные перспективы у нашей истинной "соборности" при европейско-азиатском разнообразии и уникальности личностей психотерапевтов. Образно говоря, огромные наши преимущества — в нашей почве и климате. Почве, о которой А. П. Чехов говорил: "Воткните в нее оглоблю и вырастет тарантас". Хочется подчеркнуть. Именно тарантас. Не карета, не мерседес, не форд. Тарантас — более "живой", менее искусственный, более совместимый с нашей дорогой, нашей фигурой, манерой держаться» (1994, с. 114).
Присоединение через отрицание — тоже достаточно распространенный прием. Так, специалист по введению «ключа саморегуляции» Л. М. Максименюк из Винницы очень любит рассказывать о своей конкурентной борьбе с ранним Кашпировским и «нечистоплотности» последнего, что заметно повышает его, Максименюка, впрочем, как и Кашпировского, популярность.
Сознательное творение мифа, его грамотная трансформация и широкое внедрение возможно только при использовании всего арсенала лингвистических и экстралингвистических достижений науки и осознанном применении метода вербальной мифологизации.
Метод ВМЛ, который первоначально разрабатывался как метод терапии терапевтов, позволяет создавать личностные якорные тексты, внедрять их в массовое сознание и, по мере необходимости, грамотно трансформировать. Об этом и пойдет речь далее.
ГЛАВА 12 ПРОГРАММИРОВАНИЕ СУДЬБЫ (ВМЛ - СОЗДАНИЕ МИФА В ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ГРУППЕ)
Тебя ведет по жизни внутренний дух познанья, тот играющий призрак, который и есть ты сам. Не отворачивайся от возможного будущего, пока не убедишься, что тебе больше нечему у него научиться. Ты всегда вправе изменить образ мыслей и выбрать другое будущее или другое прошлое.
Р. Бах
Вот мой секрет, он очень прост зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.
А. де Сент-Экзюпери
Говоря о сознательном и профессиональном сотворении мифов, я имею в виду, прежде всего, лингвистическую сторону этого вопроса, хотя результаты такого рода работы непременно отразятся на уровне социально-психологической адаптации личности к обществу и, возможно, каким-то образом повлияют на здоровье (исследованиями терапевтического эффекта личных мифов занимается в настоящее время доктор А. В Кылосов).
Вообще-то профессиональной разработкой мифов занимается имиджелогия — наука, специализирующаяся на формировании преимущественно рекламных образов: «Понятие "имиджа" (синонимичное "персонификации", но более обобщенное, включающее не>' только естественные свойства личности, но и специально нарабо-1 тайные, созданные) связано как с внешним обликом, так и с внут-' ренним содержанием человека, его психологическим типом, черты которого отвечают запросам времени н общества» (Гуревич П. С, 1991, с. 6; см. также: Бенедиктова В И., 1994; ШвальбеБ., Шваль-бе X ,1993; Шпигель Дж., 1995 и др).
Создать себе имидж может далеко не каждый, поскольку имиджелогия — это область специальной профессиональной коммуникации, и достаточно дорогая область. А вот разобраться со своей собственной судьбой, понять свой собственный образ...
Приведу небольшой отрывок из итальянской сказки «Злая судьба»' «Только судьба подошла к Сфортуне, девушка крепко схватила
ее за руки и потащила к ручью. Ну и вопила же старуха, когда Сфортуна терла ее намыленной губкой.
— Не хочу мыться! Не хочу мыться! — кричала она, вырываясь.
Но Сфортуна не обращала внимания на ее крики. Она чистенько вымыла свою судьбу, причесала ее, надела новое красивое платье, об}ла в новые скрипучие башмаки и вылила на нее весь пузырек с розовым маслом.
Ах, какая милая добрая старушка стояла теперь перед ней! А пахло от нее, как от десяти кустов роз. Известное дело, все женщины, даже самые старые, любят новые наряды. Судьба налюбоваться на себя не могла. Она то и дело оправляла оборочки на юбке, поскрипывала новыми ботинками, примеряла шаль.
— Умница ты моя,— сказала она Сфортуне.— Так уж повелось: если у человека злая судьба, он только и знает, что жалуется да клянет ее. Вот она и становится еще злее. Никому и в голову не придет, что надо самому постараться сделать свою судьбу краше. Ты, моя голубка, так и поступила. Теперь все у тебя пойдет хорошо. Спасибо тебе за подарки, прими и от меня подарочек».
ВМЛ — это и есть лингвистическая попытка «причесать и умыть Судьбу». Но прежде немного теории.
Предчувствие мифа
Почему именно «миф», а не какое-нибудь другое понятие («имидж», например)?
Во-первых, потому, что это традиция российской философии (см.: Бердяев, 1994; Булгаков, 1994; Лосев, 1982, 1990, 1991, 1992 и др.)
Так, А. Ф. Лосев в книге «Диалектика мифа» пишет: «Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это — совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола» (1991, с. 24). «Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная, действительность'» (с. 27) «Всякий миф, если не указывает на автора, то он сам есть всегда некий субъект Миф всегда есть живая и действующая личность. Он и объективен, и этот объект есть живая личность» (с 37). «Я говорю, что если вы хотите мыслить чисто диалектически, то вы должны прийти к мифологии вообще, к абсолютной мифологии в частности» (с. 186)
Во-вторых, понятие «мифа» является едва ли не центральным в мировой психологии и психотерапии (см.: Фрейд, 1991, 1989; Юнг, 1991, 1993 и др.) как индивидуальной, так и групповой.
«Миф... является тем шагом, при помощи которого отдельный индивид выходит из массовой психологии» (Фрейд, 1991, с. 131).
По свидетельству Джозефа Кэмпбелла, после окончания работы «Символы трансформации», К. Г. Юнг сообщил; «Едва я закончил рукопись, как меня осенило, что значит жить с мифом и что такое жить без него. Миф, как говорил кто-то из отцов Церкви, это "то, во что верят все, всегда и везде"; следовательно, человек, который думает, что он может прожить без мифа или за пределами его, выпадает из нормы. Он подобен вырванному с корнем растению, лишенный подлинной связи и с прошлым и с родовой жизнью, которая в нем продолжает себя, и с современным человеческим сообществом. Это игра его разума, которая всегда оставляет в стороне его жизненные силы» — «Это и был тот радикальный сдвиг от субъективного и персоналистского, в сущности своей биографического, подхода к пропитыванию символизма psyche к более широкой — культурно-исторической, мифологической — ориентации, которая затем станет характерной чертой юнговскои психологии». Он спросил себя: «Каков тот миф, которым ты живешь0» — и обнаружил, что ответ ему неизвестен. «Итак, самым естественным образом я поставил перед собой цель докопаться до "моего" собственного мифа, и рассматривал это в качестве сверхзадачи, ибо,—как сказал я сам,— как могу я, занимаясь лечением своих пациентов, учитывать личностный фактор, мое собственное уравнение личности, которое так необходимо для понимания других людей, если я не осознаю его? Я просто вынужден был выяснить, какой бессознательный или подсознательный миф формировал меня, из какого подземного клубка я произрастаю» (1995, с. 207-208).
Э. Берн показывает на конкретных примерах «сходство между мифами, сказками и реальными людьми. Оно лучше всего схватывается с трансакционной точки зрения, основанной на собственном мифе (изобретенном специалистами по анализам игр и сценариев) как средстве более объективного видения человеческой жизни» (1992, с. 182).
В-третьих, понятие «миф» подчеркнуто-лингвистическое (речь, слово, толки, слух, весть, сказание, предание, в отличие от понятия «имидж» (образ), и в той или иной мере связано с понятием творчества.
Эту мысль наиболее четко выразил А Ф. Лосев в книге «Диалектика мифа»: «...Миф не есть историческое событие как таковое, но оно всегда есть слово. Слово — вот синтез личности как идеального принципа и ее погруженности в недра исторического становления. Слово есть заново сконструированная и понятая личность. Понять же себя заново личность может, только войдя в соприкосновение с инобытием и оттолкнувшись, отличившись от него, г е. прежде всего, ставши исторической. Слово есть исторически ставшая личность, достигшая степени отличия себя как самосознающей от всякого инобытия личность. Слово есть выраженное самосознание личности, уразумевшая свою интеллигентную природу личность, — природа, пришедшая к активно развертывающемуся самосознанию. Личность, история и слово — диалектическая триада в недрах самой мифологии. Это — диалектическое строение самой мифологии, структура самого мифа. Вот почему всякая реальная мифология содержит в себе 1) учение о первозданном светлом бытии, или просто о первозданной сущности, 2) теогонический и вообще исторический процесс и, наконец, 3) дошедшую до степени самосознания себя в инобытии первозданную сущность. ...миф есть в словах данная чудесная личностная история» (1991,С.167-169).
Итак, выделиться из толпы (осознать себя личностью), мобилизовать свои творческие резервы, выразить этот процесс через слово — стать уникальным, обрести миф.
Первая попытка мифа
Как писал К. Г Юнг, невозможно помочь другому, не разобравшись со своим личным мифом. Поэтому идея создания текста мифа и возможности его трансформации в другие тексты зародилась именно в психотерапевтической среде. Как часто человек не может ответить на такой, казалось бы, простой вопрос: «Что вас отличает от всех других людей?» В лучшем случае, можно услышать ответ «красивые ноги», или «высокий рост». Но где же сама личность?
Первая попытка создать миф была предпринята в 1993 году на Смоленском семинаре по психотерапии. Объектом послужил доктор из Новокузнецка С. И. Старостенко, а сам текст представлял собой газетный материал с «трансовыми наводками», широко распространенными в системе НЛП:
«Не читайте эту статью,
если у вас дома нет транквилизаторов1
Доктор Старостенко — трансолог..
Обратиться к феномену доктора Старостенко нас побудили многочисленные анонимные телефонные звонки и письма в защиту этого доктора с требованиями привлечь к ответственности нашего собственного корреспондента в г. N. С прискорбием вынуждены признаться, что наш внештатный корреспондент написал статью о докторе Старостенко со слов душевнобольной пациентки.
Чтобы принести извинения зам. главного редактора лично посетил кабинет трансолога под видом пациента. Вот что он поведал нам после сеанса:
— Первое, что меня поразило, — особая атмосфера кабинета, которая исходила как бы непосредственно от самого доктора. Его суровое лицо с проницательным взглядом обратилось ко мне, как только я отворил дверь кабинета, и я почувствовал, как что-то коснулось моей души.
Мне пришлось в целях конспирации рассказать доктору, что я плохо сплю по ночам. Сурово насупив брови, он выслушал мой рассказ. Его пронизывающий ласковый взгляд исподлобья, по мере того как я рассказывал, проникал все глубже и глубже.
После нескольких коротких вопросов, которые показались мне лишенными смысла, последовала продолжительная пауза. Я уже стал нервничать. И наконец, трансолог сказал... несколько слов и в этих словах обозначил то, что беспокоило меня на самом деле в течение пятнадцати лет.
"Вот с этим мы и будем работать", — спокойно сказал доктор Старостенко: "Вы же на приеме у трансолога — зачем же скрывать правду?"
Полилась проникновенная, мягкая речь, какую трудно было ожидать у такого сурового человека, и что-то стало размягчаться во мне: и реальность вокруг меня изменила привычные очертания. Доктор что-то рассказывал, и вроде бы ничего не происходило, но вдруг я обнаружил себя сидящим на стуле, и ноги мои упирались в пол, а легкий ветерок обвевал мою голову изнутри.
Погрузившись в себя, я увидел, как перед моим внутренним оком пронеслась вся моя жизнь в одно мгновение. И там, из этого состояния, я смог увидеть самость сущности доктора Старостенко-трансолога.
Я увидел колеблющееся белое свечение над головой трансолога. Оно было наполнено особым благостным смыслом.
В голове образовался просвет — и я снова оказался на том же стуле, и состояние мое значительно отличалось: я чувствовал себя наполненным какой-то особой силой.
"Где же различия, которые порождают различия?" — подумал я.
И тут я заметил на столе тускло мерцающий компьютер, на экране которого высвечивалось время. — "Как,— воскликнул я внутри себя, — и это все за семь минут?!"
Прошло время, но я до сих пор задаюсь вопросом: кто же такой доктор Старостенко?
Известно, что он учится сейчас в аспирантуре на кафедре психотерапии Новокузнецкого ГИДУВ, пять раз ездил на Смоленщину изучать искусство волхвования, где на последней конференции был избран главным волхвом России. Большинство же фактов судьбы доктора Старостенко-трансолога неизвестно...
Кто же он: доктор, волхв, шарлатан, ученый, мессия, лекарь?!
Он с нами и внутри нас. У нас в городе N для нас работает доктор Старостенко-трансолог».
Никто тогда еще не знал, что это — рождение нового метода (в том числе и в психотерапии). Но роды были трудные. Выявились некоторые закономерности: труден оказался поиск ключевого слова (вспомним лосевское «миф — развернутое магическое имя») — предлагались варианты «трансомоделятор», «психохирург», «трансмастер» и др.; пришлось изрядно поломать голову над стилем будущего шедевра и т. д. Текст получился едва ли не самым объемным из всех, созданных позже и характеризовался следующими признаками: «суровый» (27.20), «возвышенный» (26.81), «сильный» (26.06), «зловещий» (18.87), «угрюмый» (15.06); цветовые ассоциации: белый, голубой, желтый, синий). Удачная идея текста — смешение разных мифологий с превалированием научного мифа.
Миф победителя
О сознательном восхождении к мифу мы уже много писали. Результат — осознание методики создания мифа и конкретный текст, который мы приводим ниже:
«Доктор-воин
Он родом из города, которого больше нет. Он потомок рода ведунов и воителей. Его закалила Сибирь. Он — доктор-воин.
Так кто же он на самом деле?
Он — доктор. Получил высшее системное медицинское образование. Он владеет тайнами древней восточной и западной медицины. Его оружие — слово, подобное острию и вещие руки.
Он — воин. Он побеждал днем и ночью, в воздухе и на земле, в степях и горах. Сотни раз он специально поднимался высокого в небо и ястребом падал на землю, выполняя свое особое назначение.
Он — доктор-воин. В тридцать три года ему было знамение. Жизненный путь привел на Смоленскую землю. Подобно древним Рюриковичам он выковал заветный ключ к умам и сердцам смолян. И город принял его».
Обратим внимание, что «золотое сечение» падает на слово «поднимался»: профессиональный путь Победителя, действительно, повел его на вершину — спустя несколько месяцев он оказался в Москве.
Результаты автоматического анализа фоносемантических признаков универсальных суггестивных текстов, а также текстов мифов «Трансолог Старостенко* и «Доктор-воин»
Лексикон (признаки)
Универсальные тексты в среднем
Трансолог-Старо-стенко
Доктор-воин
1 Прекрасный
56.46***
12.45**
12.09**
2. Светлый
51.24***
0.57
7.48
3. Нежный
36.94**
-3.74
-3.23
4. Радостный
45.81**
5.75
9.40**
5. Возвышенный
99.93***
26 81**
13.66**
6. Бодрый
31.91**
14.14**
7.14
7. Яркий
70.54***
11.15**
15.55**
8. Сильный
112.47***
26.06**
13.60**
9. Стремительный
-32.81
2.12
-7.24
10. Медлительный
29.25**
-5.52
-0.89
11. Тихий
-98.46
-17.86
-18.51
12 Суровый
32.92**
27.20**
8 16*
13. Минорный
-64.11
-10.83
-10.49
14. Печальный
-65.46
-6.38
-12.69
15 Темный
-10 94
1.64
-8.96
16. Тяжелый
-40.02
4.51
4.10
17 Тоскливый
-41.34
-3.21
-5.17
18. Угрюмый
31.21**
15.06**
6.11
19. Устрашающий
-9.31
9.18
-5.14
20. Зловещий
51.91**
18.87**
2.74
Таблица 24
Сравнение текстов двух первых мифов на фоносемантическом уровне показывает, что по основным фоносемантическим признакам оба текста чрезвычайно близки к универсальным суггестивным текстам: правда, менее осознанный как миф, создаваемый без определенной методики первый текст отличается более «жесткими» и амбивалентными характеристиками (в порядке убывания: «суровый», «возвышенный», «сильный», «зловещий», «угрюмый», «бодрый», «прекрасный», «яркий»), тогда как осознанный как миф текст «Доктор-воин» более последователен в этом смысле («яркий», «возвышенный», «сильный», «прекрасный», «радостный», «суровый» — вот он «лик личности»). Средняя длина слова в слогах ближе к аналогичному показателю универсальных текстов также в мифе «Доктор-воин».
Состав определяющих фонетическое значение текстов «зву-кобукв» показывает, что во всех трех колонках норму превышает количество звукобукв В, 3, О, Ю, И (преобладающие цветовые характеристики текстов обоих мифов: белый, голубой, как будет показано ниже, это вообще характерно для мифологического сознания).
Индексы лексических единиц в славянских универсальных
суггестивных текстах и текстах мифов «Трансолог
Старостенко» и «Доктор-воин»
Показатели
Универсальные суггестивные тексты
Трансолог Старостенко
Доктор-воин
С
32.03
280.9
81.4
I,
1.34
1.6
1.5
1е
13.45
10.6
12.6
Р
32.99
47.1
37.1
Is
2.69
2.0
1.2
Iext
15.53
12.6
13.8
If
1.37
3.6
5.1
Таблица 25
Индекс итерации (Ii) приблизительно одинаков во всех трех колонках, наиболее близки к показателям универсальных суггестивных текстов показатели осознанного мифа, за исключением, пожалуй, Ig — индекса плотности текста, указывающего на однородность тематики: чем однороднее в тематическом отношении текст, тем этот показатель ниже (в данном случае наиболее однородным выступает «Доктор-воин»), и показателя If— средняя длина интервала. Этот повышенный показатель является положительным моментом там, где имеет значение не форма, а содержание высказывания: в тексте «Доктор-воин» на уровне смысловых значений и повторов маркируются определенные идеи — воин, доктор, спецназ, Юрий — отсюда логичное повышение данного показателя. В целом же тексты мифов более предсказуемы по сравнению с универсальными суггестивными текстами.
Грамматический состав славянских универсальных
суггестивных текстов в сравнении с текстами мифов
«Трансолог Старостенко» и «Доктор-воин», а также
другие грамматические показатели текстов мифов
(в % % и показателях)
Части речи
N ниверсальные суггестивные тексты
«Трансолог Старостенко»
«Доктор-воин»
существительные
25.97
29.0
33.6
прилагательные
12.07
6.1
12.1
числительные
1.41
1.1
3.4
местоимения
14.26
21.5
16.4
глаголы
19.61
16.9
9.5
наречия
9.45
5.6
6.9
предлоги
6.88
10.6
8.6
союзы
4.94
5.8
7.8
частицы
3.77
3.2
1.7
вводные, модальные слова
0.02
0.2
—
междометия
0.08
—
—
Наиболее частотное слово, кол-во употреблений
22 (я)
15 (он)
Количество слов в тексте
444
116
Количество предложений
34
18
Ср размер предложений в словах
13
6.4
Коэффициент логич связности
0.05
0.05
Коэффициент глагольности
0.5
0.2
% прилагательных и наречий
11.7
19.0
Таблица 26
Таблица 26, в которой приведены данные анализа грамматического состава универсальных суггестивных текстов и мифов, а также ряд показателей синтаксических и используемых при проведении контент-анализа, показывает повышенное содержание в мифах существительных (по сравнению с универсальными текстами), а также местоимений, предлогов, союзов; пониженное — глаголов, наречий, частиц.
Наиболее частотное слово в тексте «Доктор-воин», написанном по определенным канонам — «он» — позволяет объекту мифа в наибольшей степени абстрагироваться от своей самости и посмотреть на себя со стороны, более объективно. Текст второго мифа приблизительно в 4 раза меньше по объему, соответственно и предложения в нем короче.
Коэффициент логической связности, который для универсальных суггестивных текстов не рассчитывался, в мифах одинаков — 0.05.
Коэффициент глагольности выше в тексте «Трансолог Старос-тенко», что свидетельствует о большей эмоциональной напряженности этого текста, но может выражать также и повышенную готовность к действию.
19% прилагательных и наречий в тексте «Доктор-воин» по сравнению с 11.7% в тексте трансолога говорит о большей выразительности первого текста.
Остановимся далее на особенностях ВМЛ как лингвистического метода, на деле реализующего принцип: человек — это язык (текст).
Теоретические основы метода вербальной мифологизации личности (ВМЛ)
При анализе трактовок мифа философами и психологами, были отмечены непременная вербальность мифа, эмоциональность, реальность для мифологического сознания, личностность — способность выделить человека из толпы (МС), элемент чуда («чудесности» по А. Ф. Лосеву).
Метод ВМЛ позволяет создать такой объективно-субъективный миф в условиях терапевтической группы (иными словами, словесно закрепить результаты работы психотерапевта и группы при помощи «якорного» аутосуггестивного текста с интериоризован-ными положительными коннотациями). Суть ВМЛ в том, что во время работы группы на основании добровольно выданной пациентом (клиентом, членом группы) положительной информации о собственной уникальности и творчески переработанной совместными усилиями членов группы, создается «личный миф» пациента, который помогает закрепить благотворное состояние творческого транса и периодически (по мере необходимости) в него возвращаться.
Если проводить аналогии, то какие тексты сродни защитным молитвам, заговорам, мантрам с одной стороны, а сам метод близок «ключу саморегуляции» (возможностью погружаться в трансо-вое состояние по мере необходимости и желания), но и от первого и
от второго личные мифы отличаются тем, что они уникальны, осознанны и являются той самой «в словах данной чудесной личностной историей», о которой писал А. Ф. Лосев, рассматривая диалектику мифа. Это некая точка отсчета, вступление в гармоничные взаимоотношения с обществом (в лице членов группы), получение положительных социально-психологических «поглаживаний», момент самоутверждения и просветления, выделения собственной личности из «коллективного бессознательного».
Говоря о мифах, исследователи чаще всего имеют в виду «общие» мифы, те самые мифологические закономерности, которые К. Г. Юнг назвал «архетипами»: «В психике архетипы проявляются через универсальные символы подсознательного: пробиваются в сновидениях, отражаются в мифах, религиозных, мистических и философских теориях. Из-за их тесной связи с инстинктами — с одной стороны, и индивидуальными подсознательными очагами — с другой, архетипы обладают особой, иногда совершенно неодолимой силой. Эмоциональное воздействие архетипа необычайно велико —это голос более громкий, чем голос самого человека, зов из вечности. В экстремальных ситуациях архетипы, всплывая из глубин, приносят древние способы решения, пробуждают спасительные силы и тем самым помогают избавиться от опасности. По общему закону развития, каждая психическая структура несет в себе метки пройденных ступеней эволюции. Поэтому при сильных переживаниях, затруднениях и бедствиях во множестве появляются интеллектуальные продукты, похожие на фрагменты древних учений» (Грановская, Крижанская, 1994, с. 41). А насколько усиливается это воздействие, когда древние архетипы воплощены в личном, моем мифе!
Другой положительный момент метода: он позволяет человеку выговориться (рассказать хорошее, плохое — все, что пожелает) и получить при этом положительную социальную реакцию. Наблюдая «становление» личности в мифе начинаешь понимать, что все люди, в общем, хорошие, просто нам не хватает зоркости сердца, чтобы разглядеть, понять и принять их уникальность (таким образом, ВМЛ — это еще и универсальная модель бесконфликтной коммуникации).
К достоинствам метода можно отнести и получаемую личностью возможность разобраться (публично!) в смысле своей собственной жизни. Очень часто рассказ начинается со слов: «А мне ничего не надо», т. е. смысл как таковой настолько замаскирован и от самой личности, что его поисками нужно специально заниматься. А между тем, по мнению психологов, «на высшем уровне иерархии ценностей находится смысл жизни. Жизнь становится непереносимой для тех, кто не имеет цели, для которой стоило бы жить, которой стоило бы добиваться. Утрата смысла жизни порой равносильна смерти. Если человек плохо понимает, для чего он живет, то он не способен устоять в жизненной борьбе, оценить свои возможности Изучая пациентов, предпринявших суицидальные попытки, психологи обнаружили, что к решению покончить с жизнью их привела негативная оценка перспектив и потеря способности управлять своими делами» (Грановская, Крижанская, 1994, с 11).
В. Франкл в книге «Человек в поисках смысла» (1990) предполагает средством нахождения смысла логотерапию, которая имеет специфическую и неспецифическую сферы применения: «Специфической сферой являются ноогенные неврозы, порожденные утратой смысла жизни. В этих случаях используется методика сократического диалога, позволяющая подтолкнуть пациента к открытию им для себя адекватного смысла. Большую роль играет при этом личность самого психотерапевта, хотя навязывание им своих смыслов недопустимо. Неспецифическая сфера применения логотерапии —это психотерапия разного рода заболеваний с помощью методов, построенных на соответствующем подходе к человеку. В работе "Теория и терапия неврозов"... неспецифическое применение лого-терапии иллюстрируется примерами использования техник парадоксальной интенции и дерефлексии при лечении соответственно фобий и навязчивых состояний, с одной стороны, и сексуальных неврозов — с другой. Механизм действия этих техник основывается на двух . фундаментальных онтологических характеристиках человека: способности к самоотстранению и к самотрансценденции» (Леонтьев Д. А., 1990, с. 18). Однако по нашему мнению, эффективнее здесь работа в группе, которая предполагает не только нахождение смысла, но и оценку его реальности частью общества, представленной членами группы.
Выше мы уже писали о склонности психотерапии нашего времени все более углубляться в методы групповой работы, плохо только, что зачастую эмоции и мысли, которые приходят в голову участникам группы, остаются неотрефлексированными, невыраженными (точнее — выраженными на самых общих предикатах — «что-то такое со мной произошло, что как-то изменит что-то когда-нибудь»), следовательно, являются потенциальным источником нового невроза, ведь «групповые проблемы схожи с проблемами личными. Личность противится тому, чтобы обнаружить свою рассогласованность, так как для этого надо посмотреть на скрываемые части своего "я". Точно так же мы боимся обнаружить рассогласованные коммуникации в своей группе, так как в этом случае мы должны измениться сами и позволить существовать другим позициям Трудности в общении и конфликты между сторонами возникают и нарастают при естественном ходе вещей в группах, так как эти группы или личности прикованы только к одной форме поведения, одной философии или одной позиции, отрицая существование других» (Минделл, 1993, с. 41). И здесь возникает проблема ведущего группы.
«Работа с любоч группой требует, в первую очередь, осознания консультантом своей собственной роли. Эта роль отличается от других ролей в группе своей заинтересованностью в благополучии всей группы и его связью с окружающим миром. Он не принадлежит ни к одной отдельной партии или части группы, если только не считать такой принадлежностью подчинение его интересов целому»,— эти идеи, высказанные А. Минделлом в его введении в психологию демократий, глубоко созвучны идеям вербальной мифологизации. Роль лидера в процессе группы переходит к каждому из ее участников, глубокая демократия при полной ответственности консультанта (лидер как оператор процесса) — все это присутствует и в группах ВМЛ: «Личность в роли лидера может только направлять процессы, но не порождать их!» (1993, с. 55, 69).
Поскольку каждый член группы в тот или иной момент с необходимостью становится лидером, начинает действовать еще один принцип демократического лидерства: «Объективность и нейтральность ко всем сторонам группы являются важными характеристиками лидерства. Я давно постиг эту истину на своем личном опыте. Если мне что-то не нравилось в клиенте, я невольно старался подавить это в себе. Он, конечно, мог это почувствовать и для завершения терапии обратиться еще к кому-нибудь. Теперь я знаю, что ощущение антипатии—это процесс, который можно использовать конструктивно и с пользой для клиента. Когда мне что-то в ком-то не нравилось, на меня в этот момент действовала та часть его "я", которая использовалась не в полной мере. Если я смогу определить, что меня смущает, а затем помогу клиенту получить доступ к этой части и использовать ее более сознательно в его взаимоотношениях, то мои собственные чувства тоже изменятся» (там же, с. 69).
Сам объект мифа становится вынужденным ауто- и гетеросуг-гестором, погружается в состояние творческого транса и ведет за собой группу (сначала было мнение, что это группа порождает текст, но анализ конкретных текстов и поведения личности во время создания текста совершенно отчетливо показывает, что текст создается конкретным человеком, а назначение группы — создать личности условия для творческого транса, высл\шать, дать наибольшее количество языковых вариантов, послужить орудием социализации мифа-человека). Недаром метод ВМЛ популярен и среди больных неврозами, и среди здоровых. Это своего рода откровенный разговор в поезде дальнего следования с совершенно незнакомыми людьми, которым, зачастую, выдается такая сокровенная информация, которая и самым близким людям неизвестна (недаром разговоры в поездах дальнего следования — один из объектов изучения такого крупного специалиста по МС как Б. А. Грушин): пассажир получает понимание, психологические «поглаживания» попутчиков и радостно-вдохновленный... выходит на своей станции обновленным и ликующим (в случае, конечно, понимающих и приятных спутников).
Для членов группы это очень интересный опыт постижения человека во всех его противоречиях и слабостях, а также выработка позитивных намерений по отношению к окружающим, облеченная в форму совместного творчества (фольклора). Действительно, часто ли приходится творить нам, современным людям, испытывать ведомые только поэтам «муки слова», отливать свои мысли в идеальную форму? Поскольку, по В. Франклу, в каждый данный момент смысл может быть только один, поэтому и текст может быть только один — созданный здесь и сейчас, для этого конкретного человека, запечатлев мотивы данного человека в единственно возможную языковую форму.
Одним из объяснений действенности личных мифов является следующее наблюдение психологов: «Мотивы могут быть осознанными (цели) и неосознанными (установки). При этом индивидуальные ценностные шкалы осознаваемых и подсознательных мотивов разделены и даже могут противоречить друг другу. ...Некоторые люди могут осознанно стремиться к одному (и совершенно искренне провозглашать соответствующие мотивы), а действовать в соответствии с мотивами противоположной направленности, доминирующими на подсознательном уровне. Так, осознанно человек может высоко ценить щедрость — но при этом, под влиянием подсознательной мотивации, на деле проявлять совершенно обратные качества. ...Мотив определяет появление цели как чего-то желаемого в будущем. Цель — образ того, к чему направлен мотив. Поэтому цель и способна осуществлять связи межд} будущим и настоящим Возникновение таких связей позволяет цели, как образу будущего, влиять на настоящее и формировать его. Возникает цепочка: возникновение потребности, развитие на ее основе доминирующей мотивации, целенаправленная деятельность по удовлетворению данной потребности. Здесь будущее выступает как форма опережающего отражения, посредством которого человек приспосабливается к еще не наступившим событиям Временная перспектива, таким образом, структурируется, в нее включаются мотивы и намерения, которые могут осуществиться в будущем.
Считается, что в физическом мире будущее не влияет не прошлое. В психике этот принцип причинности нарушается: в нем ожидаемое (предполагаемое) будущее может воздействовать на настоящее. Чтобы подчеркнуть это фундаментальное отличие, Рубинштейн ввел понятия времени физического и исторического, пространства физического и пространства организма, предполагая, что они подчиняются разным законам» (Грановская, Крижанская, 1994, с. 8-9). Таким образом, переводя неосознанные мотивы (установки) в осознанные (цели) мы можем посредством текста изменить настоящее посредством программирующего влияния светлого будущего (программу на мрачное будущее в группе ВМЛ, как показывает опыт, получить невозможно).
Описывая самые общие признаки суггестивных текстов, можно отметить следующие особенности:
1) тексты мифов тяготеют к художественным и в большинстве своем таковыми и являются; это тексты фольклорные («автотексты массового сознания» по Б. А. Грушину), следовательно «плохими» быть не могут в принципе. Речь идет лишь о той или иной степени художественности, которая зависит, как мы увидим ниже, от социально-психологических характеристик самой личности и уровня ее гуманитарного образования;
2) «мягкие» в понимании Л. Н. Мурзина (1994) — т. е. тексты со многими степенями свободы;
3) ауто- и гетеросуггестивные для объекта мифа (как утверждалось выше, группа выполняет функцию благотворной суггестивной среды, а личность в состоянии творческого транса порождает текст, используя предлагаемые группой варианты и идеи);
4) мифы образны, вбирают в себя лучшее, что есть в языке (в лице его носителей — членов группы); эмоционально насыщены; предельно метафоричны; принципиально правополушарны;
5) магичны, сакральны (непонятны непосвященным в работу данной группы, да и многим членам группы понятны не до конца), личностно ориентированы;
6) непременное условие — наличие «ядра мифа» (текста-примитива, заголовка, компрессированного текста) — ключевого слова, словосочетания или фразы;
7) монологичны по форме, диалогичны по содержанию (представляют собой диалог личности и общества);
8) речь идет о человеке в третьем лице (предельная отстраненность объекта описания от образа, созданного в тексте); взгляд на себя со стороны, глазами других людей — то, что В. Франкл назвал «самоотстранением» и самотрансценденцией» (дабы не впасть в манию величия);
9) при создании текстов дополнительным суггестивным фактором служит визуализация текста, лучше всего при помощи компьютера с использованием программы «Diatom» — «Экспертиза текстов внушения», но можно ограничиться и простой доской с мелом. Смысл визуализации — напоминание о том, что текст — это человек; манипуляции с неприятными жизненными ситуациями как с неудачными фразами (написали — бесследно уничтожили), кроме того, использование компьютерных программ позволяет сознательно применять резервы различных уровней языка, отслеживать фо-носемантику, совмещать «золотое сечение» с кульминацией текста — это еще и хороший языковой тренинг!;
10) личные мифы закрепляют особую суггестивную роль — модификацию терапевтической роли Божества (позволяют человеку осознать свою уникальность, свой «лик»); язык мифологических текстов динамичен: в них заложены условия саморазвития (трансформации на необходимом этапе) текста, а, следовательно, личности, которой данный текст посвящен.
Обратимся к анализу конкретных лингвистических характеристик текстов мифов, сравнивая их с универсальными суггестивными текстами, чтобы проверить гипотезу о том, что сотворение личностного мифологического текста есть особый вид языкового творческого транса без погружения в гипнотический сон (экологичная разновидность внушения наяву).
Анализ данных, приведенных в таблице 27, показывает, что личные мифологические тексты хорошо коррелируют с универсальными суггестивными текстами в целом (практически, все значимые признаки совпадают: «прекрасный», «светлый», «радостный», «возвышенный», «яркий», «сильный», «медлительный», «суровый», «зловещий»; отсутствует лишь признак «угрюмый», характеризующий отчасти универсальные суггестивные тексты в целом). Наибольшие отличия замечены между личными мифами и мантрами (все-таки, миф — типично славянский способ воздействия на личность); приблизительно одинаковая разница между текстами мифов и формулами гипноза и аутотренинга (подвтерждение тезиса о том, что мифологические тексты являются в равной степени ауто- и гетеросуг-гестивными). Следует еще отметить, что проанализированные мифы весьма отличаются друг от друга и по стилистике, и по направленности, и по сюжетным линиям, поэтому такое единодушное их проявление на латентном фоносемантическом уровне как универсальных суггестивных текстов вряд ли является простой случайностью.
Результаты автоматического анализа фоносемантических признаков универсальных суггестивных текстов и текстов
Лексикон (признаки)
Общие
Заговоры
Молитвы
Мантры
Формулы гипноза
Формулы AT
Личные мифы
1. Прекрасн.
56.46
25.27
9.23
-21.06
-22.47
36.47
**29.14
2. Светлый
51.24
30.16
45.87
-48.11
-1.23
26.66
**19.27
3. Нежный
36.94
33.25
33.87
-42.72
12.45
14.99
7.68
4 Радости
45.81
54.05
17.05
-18.71
-24.11
20.39
**27.35
5. Возвышен.
99.93
62.02
-7.60
-2.31
3.43
38.25
**35.20
6. Бодрый
31.91
49.55
-6.57
18.64
-7.69
10.56
** 15.05
7. Яркий
70.54
77.12
27.16
-11.34
-44.57
33.39
**39.97
8. Сильный
112.47
48.94
9.75
6.84
9.95
35.03
**41.37
9. Стремит.
-32.81
6.98
-31.29
5.37
-11.10
-15.45
-19.98
10.Медлит.
29.25
-27.66
24.49
-16.87
25.05
8.23
**11.41
11 .Тихий
-98.46
-89.34
-2.04
-5.04
26.54
-32.88
-41.10
12.Суровый
32.92
19.83
-37.58
84.34
-10.75
7.74
**16.65
13. Минорный
-64.11
-34.16
-7.30
22.44
17.41
-36.47
-29.61
14.Печальн.
-65.46
-67.50
-28.26
8.67
18.13
-24.35
-26.04
15.Темный
-10.94
-16.19
-8.68
33.81
13.92
0.56
-16.76
16.Тяжелый
-40.02
-37.08
-33.06
42.72
-14.33
-14.99
-7.68
17.Тосклив.
-41.34
-36.85
-24.37
15.24
6.88
-14.13
-14.43
18.Угрюмый
31.21
-0.11
-40.20
63.78
9.36
5.68
7.30
19.Устраш.
-9.31
-17.80
-16.39
85.66
18.45
-13.07
-23.01
20.Зловещий
51.91
22.46
-5.59
31.35
21.41
11.08
**13.95
Таблица 27
Таблица 28, в которой приведены индексы лексических единиц, указывает на явное родство мифологических текстов с группой универсальных суггестивных текстов в целом, а особенно — с группой заговоров и молитв. Это вполне естественно, учитывая смешанный тип мифологического сознания общества — что-то среднее между язычеством и христианством. Естественно, что оба типа текстов (и заговоры, и молитвы) подсознательно признаются многими носителями языка в качестве пригодных для защиты от психологического нападения (вспомним, что одна из функций якорного мифологического текста — функция оберега, защитной молитвы, мантры). Ту же закономерность выявляет и анализ грамматического состава анализируемых текстов (таблица 29).
Индексы лексических единиц, средняя длина слова в слогах в славянских суггестивных текстах и личных мифах
Показатели
Заговоры
Молитвы
Формулы гипноза
Формулы AT
Универсаль ные тексты
Личные мифы
С
37.7
42.80
39.90
7.73
32.03
65.12
Ii
1.42
1.38
1.47
1.09
1.34
1.40
Ie
11.84
12.80
10.99
18.18
13.45
11.63
Р
40.32
37.98
44.55
9.13
32.99
39.18
h
3.43
3.38
3.22
0.72
2.69
2.57
Iext
14.04
15.06
14.10
18.94
15.53
14.51
if
1.54
1.90
1.73
0.32
1.37
2.23
средняя длина слова
2.06
2.22
2.31
2.44
2.26
2.23
Таблица 28
Грамматический состав суггестивных текстов
славянских универсальных и личных мифов (в %%)
Части речи
Заговоры
Молитвы
Формулы гипноза
Формулы AT
В среднем унив.тексты
Личные мифы
существ ител ьн ы е
33.65
30.24
18.65
21.34
25.97
30.70
прилагательные
10.42
13.19
6.52
18.24
12.07
13.38
числительные
1.56
0.48
3.31
0.25
1.41
0.57
местоимения
10.36
16.61
15.75
14.33
14.26
13.51
глаголы
16.91
15.43
25.49
20.63
19.61
16.79
наречия
4.17
4.4!
13.97
15.24
9.45
4.30
предлоги
10.63
5.95
6.53
4.41
6.88
8.26
союзы
4.94
10.86
5.69
4.42
6.48
9.31
частицы
6.94
2.93
4.09
1.14
3.77
3.08
вводные, модальные слова
0.09
—
—
—
0.02
0.10
междометия
0.33
—
—
—
0.08
—
Методологически работа мифологической группы выглядит следующим образом:
1) Создание установки на работу с личностью и текстом, перевод неосознаваемых установок в мотивы, формирование интереса к себе и группе и соответствующего эмоционального настроя (внимание к каждой личности, поиск языковых универсалий, сосредоточенность на тексте). Договор о «правополушарной» работе, отключении аналитического аппарата, запрет на пользование терминологией, особенно оценочного и диагностического характера, чтобы избежать ятрогенного влияния, так как объект описания находится в состоянии транса, т. е. открытости, уязвимости.
Далее работа происходит с периодической сменой формального лидера (объекта мифа), хотя ведущий группы при этом выполняет координирующую роль «серого кардинала». Желательно, чтобы мифы были составлены для всех членов группы, отсюда — ограничение количества участвующих (идеальное количество — 7-9 человек), чтобы каждый почувствовал себя и уникальной личностью и членом общества, вырабатывающего нормативы поведения (в том числе языкового).
2) Объект описания выдает о себе информацию сущностно-эмоционального характера в том объеме, который кажется ему необходимым и достаточным.
3) Группа задает вопросы, если информации не хватает для возникновения ярких образов («мифологический герой» имеет права не отвечать на травмирующие вопросы).
4) Поиск ключевого слова или словосочетания.
5) Создание текста, которое заканчивается в тот момент, когда объект говорит: «Все. Достаточно. Ничего больше не нужно».
В процессе работы, в момент «открытия» ключевого слова — своеобразного инсайта — внимание и объекта и группы переключается на текстовую часть — идет погружение в своего рода «лингвистический» транс.
Остановимся более подробно на текстах конкретных мифов, созданных во время работы групп.
Сначала несколько слов об «ядре мифа» — заголовке, ключевом Слове. Номинация как конкретное соотнесение слова с данной личностью происходит методом свободного ассоциирования всей группы на основании полученной от объекта информации. Находящийся в измененном состоянии пациент «слышит» свое имя, которое и становится заголовком текста: Дельфин, Доктор-воин, САМ, Черный кардинал, Явление и т. д.
Имя определяет стилистику будущего суггестивного текста: молитва, заговор, сказка, легенда, амортизационное письмо, былина, парасократический диалог и служит в дальнейшем ключом саморегуляции личности, способом безопасного входа в подсознание. Верный выбор слова-имени позволяет в определенной степени инициировать человека, закрепить его новые положительные качества и, таким образом, повлиять на будущее. Возможность обратного хода психологического времени, когда предполагаемое будущее может воздействовать на настоящее, формирует позитивный «Я-образ». Личность выбирает стратегию удачника и закрепляет ее при помощи ключевого слова-имени, подсказанного творческой терапевтической группой. Для оценки правильности выбора используется фоносемантический анализ вариантов имени.
Группа также определяет точность номинации, соответствие ее данной личности и моделирует признание общества в целом. При этом оптимальная номинация предполагает наиболее рациональное решение задачи социально-психологической коррекции личности и является залогом успешности метода ВМЛ.
Анализ заголовков мифов показал, что наиболее частотными являются заголовки из двух слов (42,3%), на втором месте — однословные заголовки (38,5%), на третьем — заголовки из трех слов (11,5%). Грамматический состав ключевых слов следующий: преобладают существительные и имена собственные (67,9%), на втором месте — прилагательные (12,6%), на третьем — числительные (6,8%).
В процессе создания мифа личность сама определяет функцию будущего мифа: защитный текст, оберег, миф для себя, миф для пациентов и т. д. При всей «эзотеричности» текстов читать их необычайно интересно, потому что мир предстает во всем многообразии текстов-людей.
В качестве иллюстрации приведем несколько текстов мифов и одну из возможных классификаций мифических текстов (детальное обсуждение этого вопроса — предмет следующей книги):
1) Мифы профессиональные, что не исключает элемента личностного самоутверждения («Купец — удалой молодец» — миф бизнесмена; «Аполлон», «Ключ-ведун», «Маг», «Парадоксальный доктор», «Ведунья Лея», «Доктор Ксения» — мифы докторов и др.). Эти тексты призваны сформировать в МС образ того или иного профессионала — колоритного, уверенного в себе, процветающего....
Купец — удалой молодец Поднималося красно солнышко Собирался купец в путь-дороженьку Да на ярмарку в края заморские. И сметлив, и разумен, удачлив он Потрясти мошной не гнушается И гудят базары заморские И идет молва о лихом купце И товар сам-собой раскупается И народ к нему все стекается, А мошна его пополняется И счастливый купец возвращается Ко своей жене да красавице, К детям коих есть мал-малым-полно Во хоромах его белокаменных... Рады видеть они мужа нежного Да внимательного Отца ласкового да заботливого Будет жить купец долго-счастливо На родной земле на сторонушке... Поднимается красно солнышко...
2) Мифы-самоутверждения («Воин и музыкант», «Нежный рассвет», «Сон Незнайки», «Человек мира», «Леди», «Жила-была» и др.). Объекты описания данных текстов вполне процветающие и уверенные в себе люди, у них есть все, что они желают. Не хватает только какой-то малости — закрепления этого состояния в тексте.
Нежный рассвет
Тишина.
Как приятно легко проснуться
до зари, загадав это с вечера.
Все еще спит.
Выйти, никого не разбудив,
в утреннюю прохладу.
Туман прозрачен
Мягко ступая по свежей траве,
подняться на вершину.
Мерцает гладь озера.
Вместе с первым солнечным лучом
расправить крылья и полететь
навстречу неведомому.
Нести весть свету всему:
«Утро наступает!»
И знать, что можешь вернуться
в любую минуту.
Программирование судьбы. 349
3) Мифы, выполняющие функцию «переключения» с одного состояния на другое: «Наутилус», «Астера» и др. Авторы этих мифов выдают о себе чрезвычайно мало информации: возможно, не очень-то нуждаются в понимании общества, а только в некотором поглаживании, ритуале, своеобразной инициации — короткой и торжественной.
Наутилус
Наутилус прилетел,
двадцать шесть он мне пропел,
мышка убежала,
я свободной стала.
4) Мифы коррекционные («Белый доктор», задача которого была перевести идею мессианства с внешнего плана во внутренний; амортизационное письмо «Сто тридцать шестое благодарственное письмо Люды своему начальнику»). Эти тексты преследуют вполне определенную цель: разрешить конфликт личности с какой-то частью общества, но это не означает отсутствие позитивной программы на светлое будущее.
Сто тридцать шестое благодарственное письмо Люды своему начальнику.
Милый начальник!
Прошло сто тридцать шесть дней с того момента, как Вас не стало. Но благодарность и скорбь по утраченному общению с Вами переполняет мою бессмертную душу. Я научилась у Вас использовать рабочее время в личных целях, наслаждаться бездельем, ценить глупость. Теперь я спокойно могу общаться с интересными людьми, работать в удобное для меня время, любить и творить. Страшно подумать, что бы со мной было, если б я Вас не встретила.
Не болейте, не нервничайте, не расстраивайтесь, спите спокойно. Это не повторится.
Искренне Ваша, с любовью, Люла.
5) Мифы адаптационные («Рыцарь Ланцелот», «Княгиня Ольга», «Герда», «Теплая сила дельфина», «Маргарита», «Рассвет над рекой в горах», «Тысяча вторая ночь. О том, как падишах встретил прекрасную Пэри» и т. д.). Это тексты преуспевающих внешне людей, у которых есть какая-то затаенная боль, проблема: излишняя чувствительность или бесчувственность, агрессивность, недостаток внимания или любви. Случается чудо — и личность меняется (в таких текстах обязательно есть событие, меняющее мир вокруг либо отношение к нему).
Рыцарь Ланцелот
Жил-был рыцарь, который гулял сам по себе, который хотел обрести Любовь, который бросался в бой по любому поводу...
Таковы уж были традиции рыцарства, что рано или поздно надо было отправляться в путь, чтобы совершить нечто достойное.
Рыцарь надел свои доспехи и взял щит, на котором был изображен фамильный герб барона — могучий, веренный бык, сел на коня и поскакал.
Он ехал, не выбирая дороги, потому что знал, что все равно найдет свой путь.
Путь был долог и нелегок. Многое пришлось пережить рыцарю. Зазубрился меч, изрублены доспехи и щит. Но какое-то необъяснимое чувство влекло израненного рыцаря к цели.
И вдруг он увидел дикого лесного кота. Они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что они братья по духу. И кот вдруг повернулся и пошел, как будто маня рыцаря за собой. И тот двинулся вслед за ним, забыв об усталости и ранах. Потом рыцарь уже не мог вспомнить — сколько они шли по лесу — мгновение или дни.
Вдруг он увидел перед собой древнюю часовню. Он на секунду остановился, а потом вошел внутрь и увидел сияние, исходящее от алтаря. И он понял, что там сияет — это была чаша Святого Грааля...
Вернулся домой рыцарь. На теле его нет доспехов, на лице его улыбка, а в сердце — свет. Он открывается миру, мир открывается ему.
Он — рыцарь Ланцелот.
6) Мифы детей. Таких опытов еще чрезвычайно мало, но они необходимы. Каждому ребенку нужно в детстве услышать о себе сказку, отражающую его истинные стремления, а не незавершенные мечты родителей. Этот миф создан на Челябинской земле:
Игорь
Решающий шаг.
Двадцать второй век.
Экология Земли на грани срыва.
Молодой профессор математики Игорь после длительного отсутствия приезжает в родной город во Франции. Все здесь напоминает ему о детстве: увядающие деревья под окнами, закрытые ставни, пильные книжные полки и отчий дом, опустевший, но сохранивший память о прошлом.
Он родился десятого февраля, под знаком Водолея, соединив в себе таланты отца, профессора точных наук, и матери, которая его очень любила.
Он очень много читал, был погружен в себе и его друзьями были в основном герои книг.
Он хотел делиться со всеми своими мыслями, но окружающие не понимали его. Игорь мечтал быть сильным во всех отношениях, и однажды книга подсказала ему, как этого достичь. Друг указал место. Магический дракон в мгновенье ока перенес его в Тибет.
На этой священной земле мудрый учитель старец Фура открыл ему путь достижения единства Духа и Тела. Путь был не прост и требовал от него настойчивости, мужества и терпения. И Игорь прошел его до конца.
Итак, он во Франции.
В белом костюме-комбинезоне с высоким воротником и бездонными карманами, в круглых очках и с короткой стрижкой «а-ля тенни».
Добрый, умный, отзывчивый, любящий людей и готовый на Подвиг.
Он — Герой.
Игорь вступает в борьбу со злыми силами, разрушающими Природу Земли. Используя свои способности в нужный момент с помощью Духа мобилизовывать тело, принимать необходимые ему параметры, получать и перерабатывать информацию, и объединившись с близкими по духу, он изменил систему энергетического питания Земля и возродил ее к жизни.
И это стало началом новой Эры красоты души, математики и любви.
7) Мифы пациентов отделения неврозов — лечебные («Яблоня в цвету», «Принц и красавица», «Рыбка золотая», «Счастливый лидер» и пр.)
Рыбка золотая
Море синее играет
И кораблик подгоняет,
И плывет он по волнам
Тихо и спокойно.
Вдруг темнеет море, небо,
Молнии сверкают
И кораблик мой о скалы
чуть не разбивает
Рыбка, рыбка золотая
Ты возьмись-ка за штурвал
И кораблик от беды
Ты скорее отведи.
Мой кораблик, ты плыви
С рыбкой золотою,
Ты ее всегда храни
От беды и хвори
Пусть сбываются желанья
Рыбки золотой.
Результаты автоматического анализа текстов личных
мифов условно здоровых людей и пациентов отделения
неврозов в сравнении с универсальными суггестивными
текстами
Лексикон (признаки)
Мифы здоровых
Мифы пациентов
Универс тексты
прекрасный
**29 14
**11.28
**56.46
светлый
**19.27
2.08
**51.24
нежный
7.68
-4.98
**36.94
радостный
**27.35
**14.79
**45.81
возвышенный
**35.20
**27.68
**99.93
бодрый
**15.05
**14.16
**31 91
яркий
**39.37
**26 32
**70.54
сильный
**41.37
**32.47
** 112.47
стремительный
-19.98
-12.07
-32.81
медлительный
**11.41
-3.86
**29 25
тихий
-41.10
-32.06
-98.46
суровый
**16.65
**22.50
**32.92
минорный
-29.61
-13.41
-64 11
печальный
-26.04
-16.78
-65.46
темный
-16.76
1.43
-10.94
тяжелый
-7.68
4.07
-40.02
тоскливый
-14.43
-5.63
-41.34
угрюмый
7.30
**19.08
**31.21
устрашающий
-23.01
-2.09
-9.31
зловещий
** 13.95
**18.90
**51.91
ср.длина слова
2.23
2.21
2 26
% высоких звуков
57.30
59.00
54.76
Таблица 30
В таблице приводятся результаты фоносемантического анализа текстов мифов здоровых и больных людей. Следует отметить, что ведущие признаки мифов пациентов остаются неизменными, хотя где-то на втором плане появляются признаки, характеризующие
текст как «жесткий» — неизоежные последствия перенесенной оо-лезни.
Индексы лексических единиц в текстах личных мифов
условно здоровых людей и пациентов отделения неврозов
в сравнении со средними индексами универсальных
суггестивных текстов
Показатели
Мифы здоровых
Мифы пациентов
Универсальные тексты
С
66.95
63.28
32.03
Ii
1.38
1.42
1.34
Ie
11.83
11.42
13.45
Р
37.81
40.56
32.99
Is
2.39
2.74
2.69
lex.
14.83
14.18
15.53
Jf
2.17
2.30
1.37
Таблица 31,
Грамматический состав мифов условно здоровых людей, мифов пациентов отделения неврозов в сравнении с универсальными суггестивными текстами (в %%)
Част» речи
Мифы здоровых
Мифы пациентов
Универс. тексты
существительные
30.11
30.64
25.97
прилагательные
14.41
12.92
12.07
числительные
1.36
—
1.41
местоимения
13.05
13 96
14.26
глаголы
17.61
16.38
19.61
наречия
3.96
4 64
9.45
предлоги
8.01
8.50
6.88
союзы
9.42
8.66
6.48
частицы
1.86
4.30
3.77
вводные, модальные слова
0.21
—
0.02
междометия
—
—
0.08
Таблица 32
Грамматический состав мифов и универсальных суггестивных текстов также свидетельствует о их необычайной близости, равно как и лексические индексы.
На смысловом уровне тексты пациентов отличаются тем, что они, как правило, стараются полностью исключить из своих мифов прошлое, а главной ценностью, которую бы хотели приобрести в результате мифотворчества, считают здоровье.
Можно ли самому написать себе миф? Конечно, если имеется хорошая обратная связь с обществом и достаточный словарный запас. Но дело здесь не только в тексте, а в том особом состоянии, в которое погружается человек, творя себя как текст.
Попытки создания личного мифа даже при отчетливой концепции, часто оказываются неудачными. В качестве иллюстрации приведем три варианта «Молитвы Адели»: два она написала самостоятельно и осталась ими чрезвычайно недовольна, третий же появился в результате работы группы:
Молитва-1
Я знаю, что мой успех — это знание и умение приносить людям добро — лечить. Я выбираю путь знания, я на верном пути. Благо-. дарю Всевышнего за право выбрать этот путь, за успех и право, стать процветающей. Я посылаю свой выбор. Да будет так!
Молитва-П
Я знаю, что все в мире живет, движется и создается единой силой, все в мире подчинено одному закону. Закон — это Бог и я — часть этого мира, малая частица этой силы я.
Боже милостивый, я знаю, что ты есть и я часть тебя и обра-s щаюсь к тебе. Дай здоровья и благополучия нашему миру, всем людям, верящим и не верящим тебе. Прошу, дай здоровье и благопо-, лучие сыну и мне. Благодарю тебя за то, что ты есть. Спасибо,' Господи! Спасибо, Господи, за то, что я — живая частица тебя и' что сбываются мои желания. И да будет так! Я отпускаю это к тебе.
Молитва Адели о даровании милости
Господи Боже, я ведаю, что ты есть. Ты — это Мир, и я — частица твоя. С благодарностью следуя воле твоей в заботах и радостях молю тебя: дай силы и уверенности, знаний и возможностей творить Добро во благо твоя и людей и даруй благодать и миру, и России, и Адели. Аминь!
В таблицах приведены параметры трех указанных текстов в сравнении с аналогичными параметрами универсальных суггестивных текстов.
Результаты автоматического анализа фоносемантических
признаков трех вариантов мифа Адели в сравнении
с универсальными суггестивными текстами
Лексикон (признаки)
Универсальные тексты в среднем
Молитва Адели
Молитва I
Молитва П
1 Прекрасный
56.46***
12 38**
6.11
12.39**
2. Светлый
51 24***
12 75**
-1.05
10 83**
3. Нежный
36.94**
8 05*
3.43
12.55**
4 Радостный
45.81**
13 00**
5.23
8.15
5 Возвышенный
99.93***
8.94*
6.24
5.74
6. Бодрый
31.91**
8 29*
-0.01
0.08
7. Яркий
70.54***
16.04**
4.55
13.08**
8. Сильный
112.47***
5.58
-0.50
1.18
9. Стремительный
-32.81
2.28
2.90
0 79
10. Медлительный
29.25**
-2.24
-2.25
0.22
11. Тихий
-96.46
-11.45
-1.28
-5.94
12. Суровый
32.92**
-5.73
-3.61
-6.65
13. Минорный
-64.11
-11.41
-6.11
-12.39
14. Печальный
-65 46
-12.42
-4.26
-9.90
15. Темный
-10 94
-10.16
-0.16
-3.35
16. Тяжелый
-40.02
-7.52
-3.43
-12.55
17. Тоскливый
-41.34
-10 48
-2.13
-6.38
18 Угрюмый
31.21**
-7.30
-3.06
-7.62
19. Устрашающий
-9.31
-8.95
-1.21
-8.92
20. Зловещий
51.91**
-6.49
-2.55
-4.72
Таблица 33
Заметим, что в групповом варианте безликая молитва сменилась романтичным названием «Молитва Адели» (основной фоносе-мантический признак — прекрасный (8.40). Сравнение же фоносе-мантики всех трех вариантов с показателями универсальных суггестивных текстов свидетельствует о наибольшей близости «группового» варианта универсальным текстам в целом (Молитва-1 нейтральна, Молитва-2 обладает меньшим набором суггестивно значимых признаков верхней части шкалы). Звукобуквенный состав текстов указывает на некоторую преемственность и подтверждает гипотезу о том, что человек сам пишет текст мифа, находясь в измененном трансовом состоянии. Голубой цвет молитвы Адели вполне соответствует славянской традиции, тогда как первый вариант преимущественно «сиреневый», а второй — «красный».
Индексы лексических единиц в славянский универсальных суггестивных текстах и молитвах Адели
Показатели
Универсальные суггестивные тексты
Молитва Адечи
Молитва I
Молитва И
с
32.03
39.10
28.28
48.05
I,
1.34
1.40
1.46
2.13
и
13.45
11.50
8.78
4.60
р
32.99
42.60
56.10
77.00
I»
2.69
2.60
4.88
4.80
lex,
15.53
14.10
13.66
9.40
If
1.37
2.30
1.30
2.21
Таблица 34
Грамматический состав славянских суггестивных текстов в сравнении с молитвами Адели (в %%)
Части речи
Универсальные тексты
Молитвы в среди
Молитва Адели
Молитва I
Молитва 11
существительные
25.97
30.24
40.70
34.15
24.00
прилагательные
12.07
13.09
—
4.88
4.00
числительные
1.41
0.48
—
—
1.00
местоимения
14.26
16.61
16.70
21.95
29.00
глаголы
19.61
15.43
13 00
21.95
18.00
наречия
9.45
4.41
1.90
—
—
предлоги
6.88
5.95
7.40
7.32
6.00
союзы
4.94
10.86
18.50
7.32
14.00
частицы
3.77
2.93
1.80
2.44
4.00
вводные, модальные слова
0.02
—
—
—
междометия
0.08
—
—
—
—
Таблица 35
Сравнение объема молитв показывает, что групповой вариант «Молитва Адели» включает 54 слова, а собственные варианты — 41 и 100 слов. Самым литературным и близким по показателям к универсальным суггестивным текстам является текст мифа, за ним следует короткий авторский I вариант (вспомним, что с точки зрения фоносемантического анализа он является нейтральным). Особенно заметно увеличение индекса предсказуемости, который в Молитве-II равняется 77.00.
Особенно наглядно сравнение грамматического состава трех вариантов молитвы Адели с аналогичным составом христианских молитв. В максимальной степени к классическим молитвам приближен групповой мифологический вариант.
Таким образом, даже при наличии определенной концепции: общей идеи, жанра, ключевых слов и пр. создать самостоятельно миф чрезвычайно трудно, а тем более социализировать его. Как утверждает А. Добрович: «Все талантливое — суггестивно, но не все суггестивное —талантливо». Когда в процесс фольклорного творчества включается конкретное сообщество людей, актуализируются таланты коллективного бессознательного. Можно предположить, что, сколько людей в группе — столько поколений оттачивало бы эмоциональный рассказ об этом замечательном человеке, пока бы он не достиг совершенной формы, хранимой впоследствии МС, как это происходит с универсальными суггестивными текстами. (Мы знаем, что они создавались наиболее продуктивными коммуникаторами своего времени, проходили проверку временем и сохранялись впоследствии неизменными). Используя ВМЛ мы достигаем аналогичных результатов в течение нескольких часов!..
В заключении остается отметить, что метод ВМЛ позволяет предельно использовать возможности родного языка в целях психотерапии и социальной терапии, и, как отмечалось выше, связывает слово, образ и текст-личность в единое целое, следовательно, может быть назван «лингвосинтезом».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сияние лика личности _'_
(лингвистика победителей) )
Функция слов — именно в том, чтобы быть высказанными и, попав и внедрившись другому в душу, произвести там свое действие
П. А. Флоренский
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
(от Иоанна святое благовествование)
Суггестия во все времена была связана с Тайной, а Тайна — с Языком. Стремление прикоснуться к загадкам Бытия, познать его законы так или иначе выводит исследователей на сущностные, языковые проблемы: физик В В. Налимов, социальный психолог Б. Ф Поршнев, социолог Б. А. Грушин, психиатр В. М. Бехтерев (и это перечисление можно продолжать до бесконечности) в тот или иной момент подходят к необходимости изучения Личности, Языка, Текста и... останавливаются, так как не могут найти в лингвистике достаточно надежной опоры. Отсюда — признание филологии наукой, оторванной от жизни, «грузокультовой наукой» (по выражению лауреата Нобелевской премии Р. Фейнмана): «все необходимые формы научного исследования соблюдены, но что-то существенное упущено,— самолеты не садятся» (1990, с. 28). Именно цельность, принцип соответствия научной мысли высшей ценности и крайней щепетильности, забота о том, чтобы не одурачить самого себя, отсутствует, по мнению Р. Фейнмана, в большинстве исследований «грузокультовой» науки.
«Высшая ценность» филологии — Человек с его духовным миром и мифологией — оказался в какой-то момент потерян, и хотя часть лингвистических дисциплин (в частности, психолингвистика) претендует на особое внимание к человеку, но вводимые вместе с «фактором человека» «фактор эксперимента» и «фактор ситуации» тем не менее, не означают внимания к человеку как уникальной личности, а скорее указывают на помещение данного человека в определенные условия с целью извлечения из него информации. Безусловно, такие процедуры полезны и необходимы для изучения конкретных языковых механизмов, но, может быть, стоит однажды остановиться, подумать и... подойти к порогу «дома колдуньи», за которым — Тайны Бытия. Может быть, вновь стоит вернуть филологам утерянную жреческую миссию, надеть на них «мантию чародеев», которая сейчас безмятежно покоится на плечах психотерапевтов, экстрасенсов, «магов», «колдунов», не имеющих представления о реально действующих языковых суггестивных механизмах?
Войти в «дом колдуньи» — это значит изменить свое отношение к мифам: «Мы хотим рассматривать со стороны, как принято в науке. А надо увидеть их изнутри. Надо спросить самого себя: как бы я начал хорошую сказку? Начать ее можно с чего угодно и повернуть куда угодно» (Честертон, 1991, с. 153). Это тем более важно, что тайна суггестии так или иначе связана с проблемами запредельного, запретного, божественного. Познать суггестивные законы языка — это значит научиться управлять собой и своим состоянием, научиться защищаться (осуществлять контрсуггестию).
Настоящее исследование началось с изучения возможности разработки особых, релевантных для лингвистической прагматики, методов исследования. Но по мере накопления материала оказалось, что постижение механизмов воздействия языка на человека только на уровне структуры и других формальных параметров невозможно, точно так же, как невозможно адекватное изучение прагматических особенностей языка на материале газетных текстов в силу отсутствия точки отсчета и способа соотнесения формальных показателей с условиями их реального функционирования. Такой точкой отсчета решено было избрать специально созданные МС для целей воздействия суггестивные тексты, а способом их «включения в действительность» — учет конкретной мифологии личности. Лингвистическая прагматика, как и другие дисциплины языкознания, в основном, игнорирует указанные факторы, следовательно, включать данное исследование в рамки какого бы то ни было конкретного направления оказалось нецелесообразным. Осуществленную в работе попытку «протоптать» тропинку к «дому колдуньи» можно было бы назвать началом «суггестивной лингвистики», специально сосредоточенной на указанных выше проблемах.
Предыдущее изложение позволяет прийти к следующим выводам:
1. Язык — самый короткий путь к подсознанию. Поэтому собственно лингвистические методы присоединения и диагностики
помогают более тонко зафиксировать состояние пациента, могут быть использованы в качестве способа дополнительной регистрации динамики как личности, так и группы Фоносемантический способ объективации состояний может служить хорошей основой для проведения да!ьнейшей качественной терапии с пациентом, повышая степень доверия больного
2. Соединение различных мифологических полей при ведущей роли научного (медицинского) мифа делает возможным повысить эффективность терапевтического воздействия, способствуя в то же время экологичному безболезненному вмешательству во внутренний мир личности. Нет нужды «вытаскивать» из человека негативную информацию и настраивать на нее «пирамиду Хеопса» собственных проекций. Можно нетрадиционно использовать традиционный методы (например, свободный ассоциативный эксперимент), а результат выразить в различной языковой форме: заговор, включающий ключевые слова пациента, молитва, смена имени и письмо к самому себе. Какой бы метод ни избрал психотерапевт, результат предсказуем, наложение мифологических полей, облеченных в соответствующую языковую форму обеспечивает непременно положительный (по крайней мере — нейтральный) результат воздействия, способствуя претворению в жизнь принципа «не навреди».
3 Создание специальной социально-психологической роли Доктора (модификации роли Божества) — также непременное условие успешной терапии как личности, так и общества в целом Стихийное формирование мифа может привести к негативному резонансу в МС, способствовать нагнетанию отрицательных эмоций и шизофренизации общества и отдельных личностей, прошедших соответствующие «психотерапевтические» группы или другой вид лечения (читавших доморощенные самонасторои, например). Стихийный миф, как было показано на примерах, вырывается из-под контроля и становится суггестором суггестора — ведет за собой личность врача, не позволяя ей меняться в позитивную сторону и следовать своим идеологическим воззрениям. Сознательное и профессиональное создание мифа — не только экономическая необходимость в момент зарождения рыночных отношений и конкурентной борьбы, в том числе и на рынке медицинских услуг, но и требование прогрессивного общественного мнения, озабоченного психическим состоянием населения.
Если определить науку в целом (вслед за «Философским энциклопедическим словарем») как сферу человеческой деятельности, «функцией которой является выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности», а непосредственные цели науки как «описание, объяснение и предсказание процессов и явлений действительности, составляющих предмет ее изучения на основе открываемых ею законов, т е в широком смысле — теоретическое отражение действительности» (1983, с 403), то «суггестивная лингвистика» как особая научная дисциплина, по-видимому, попадает под это определение.
Чем вызвана необходимость выделения ее в особую предметную область, почему нельзя было бы «вписать» изучение суггестии в рамки психолингвистики или психопрагматики?
Отвечая на этот вопрос, мы возвращаемся, собственно, к вопросу о месте вербальной суггестии как предмете исследования в языкознании и, может быть, в системе наук вообще.
Если, подходить к суггестивной лингвистике с точки зрения требования к науке вообще, имея в виду функции описания, объяснения и предсказания процессов и явлений действительности, то предложенный вниманию материал предыдущих трех глав был призван проиллюстрировать, что данная предметная область располагает специфическим методом описания, объяснения, предсказания и, добавим, обучения — методом вербальной мифологизации, который представляет собой универсальную модель коммуникации, основанную на учете законов языковой суггестии.
Спецификой суггестивной лингвистики как предметной области является то, что в ней смыкаются диалектически противоречивые понятия и явления действительности, которые и порождают впоследствии универсальный диалектический метод постижения реальности и воздействия на нее.
1. Так, если говорить о противопоставлении научного («мышление в понятиях») и эстетического (художественного — «мышление в образах») способов постижения действительности, то в прикладных проявлениях суггестивной лингвистики (например, метод ВМЛ) это противоречие снимается, так как сам метод обеспечивает развитие как интеллектуальной стороны, так и чувственно-образной стороны творческих способностей человека.
2. Противопоставление науки, ориентированной на критерии разума и религии, в основе которой лежит вера в сверхъестественные начала также снимается, если перевести язык и религии и науки на уровень мифологического языка, признать оба эти подхода равнозначными. При этом ценность научного мифа в МС объективно превышает ценность мифа религиозного, что еще раз доказывает, что в равных изначальных условиях побеждает сильнейший в силу реальных результатов, без дополнительного идеологического «про-давливания».
3. Кумулятивный характер науки в целом свойственен и суггестивной лингвистике, она суммирует в концентрированном виде достижения языкознания в целом, не перечеркивая их, а переосмысляя и уточняя. Принцип преемственности научного знания обеспечивает ее функционирование как особого вида «социальной памяти» человечества, теоретически кристаллизующей с позиций сегодняшнего дня прошлый опыт познания действительности и овладения ее языковыми законами. Лингвистика должна была пройти длинный путь от интуитивно-ведического воздействия на подсознание к появлению первых динамических языковедческих дисциплин; от изучения текста вне личности и экстралингвистических условий к выдвижению текстовой реальности во главу угла и осознанию тезиса «человек — это текст», перейти от наблюдения и статистического описания языковых процессов к методам компьютерного моделирования даже в такой малоосознаваемой и сложно поддающейся области как звукосимволизм, чтобы была возможность хотя бы постановки проблемы вербальной суггестии и отыскания приемлемых методов решения этой проблемы.
4 Диалектическое взаимодействие процессов дифференциации и интеграции проявляется в суггестивной лингвистике достаточно четко. С одной стороны, это достаточно специализированная даже для языковедения предметная область, вместе с тем потребность в синтезе знания постоянно находит выражение в тенденции к интеграции с науками психологическими, медицинскими, социологическими, философскими, математическими и пр. Можно сказать, что суггестивная лингвистика сформирована, прежде всего, по предметному признаку (изучение суггестивных закономерностей языка) и по проблемной ориентации (оптимизация профессиональной коммуникации, охрана психического здоровья общества и каждой личности и пр.). Поэтому мы можем говорить о суггестивной лингвистике как междисциплинарной, комплексной, пограничной, прикладной, теоретической и эмпирической.
5. Важно и то, что суггестивная лингвистика может выполнять интегрирующие функции по отношению к другим отраслям науки наряду с математикой, логикой, кибернетикой и др., вооружающих науку системой единых методов.
6 Противопоставление эмпирического и теоретического уровней исследования и организации знания в суггестивной лингвистике также снимается. Элементы эмпирического знания — факты, получаемые с помощью анализа универсальных суггестивных текстов, наблюдений и экспериментов и констатирующие качественные и количественные характеристики суггестивных явлений языка, устойчивая повторяемость и связи между эмпирическими характеристиками, выражающаяся в виде универсальных суггестивных закономерностей способствуют развитию теории — обнаружению метода вербальной мифологизации, который привел и к качественному изменению эмпирического уровня (получение языкового материала о суггестии при помощи метода ВМЛ, использующего неизвестный до сего дня, особый, лингвистический, вид транса).
Таким образом, мечта о будущей науке, которую представители марксистско-ленинской идеологии (в нашей терминологии марксистско-ленинского мифа) видели «в преодолении жестких границ между ее отдельными отраслями, в дальнейшем обогащении содержания науки методологическими элементами, в сближении науки с другими формами духовного освоения мира» и связывали с построением светлого коммунистического общества — эта «наука будущего, гармонически соединяющая познавательные, эстетические, нравственные и мировоззренческие элементы, которая будет соответствовать всеобщему универсальному характеру труда, ...непосредственной целью которого является всестороннее развитие человека» («Философский энциклопедический словарь», 1983, с. 405-406) в лингвистическом варианте уже представлена особой предметной областью (правда, в условиях «дикого капитализма»).
Если «Лингвистика измененных состояний сознания» (Д. Л Спи-вак, 1986) изучает процессы распада языка и предлагает создание «языков» различных уровней деградации, то суггестивная лингвистика в большей степени ориентирована на синтез языка, созидание. Противоположность подходов, впрочем, вовсе не означает, что исследования в одной области не могут быть использованы в другой. Напротив, исследование языка с точки зрения волюнтативной (суггестивной) коммуникации и наблюдение людей в экстремальных ситуациях или в условиях фармакологического воздействия приводит к общей точке отсчета — человеку, личности.
На наш взгляд, недостатком подхода к человеку с точки зрения только измененных состояний сознания является то, что разрушая, пласт за пластом, культурные наслоения, мы, в конечном итоге, геряем целостную личность, ее миф Действительно, можно рассчитывать на законы МС, можно управлять толпой и без особых ухищрений, как показывает история на примере мифов В. И. Ленина, А. Гитлера, И В. Сталина, однако отдельные личности при такого рода воздействии превращаются в «винтиков». Экологично ли это? Можно ли объявлять закономерности, полученные на основании изучения языка истощенных или загруженных наркотиками людей панацеей для всего общества?
По выражению Г. К. Честертона «могучее дерево мифологии раскинуло ветви над всем миром. Как пестрые птицы, расселись на них драгоценные идолы Азии и грубые фетиши Африки, короли и принцессы лесных сказок, лары латинян, полускрытые оливками и виноградом, и веселые, властные боги греков. Все это мифы; а тот, кто не любит мифов, не любит людей. Но тот, кто особенно любит мифы, понимает, что они никогда не были религией, если мы называем религией христианство или даже ислам. Они утоляют некую часть нужд, которые утоляет религия» (1991, с. 157). К таким нуждам Честертон относит:
1) стремление упорядочить свое веселье (и «мифы дают календарь»);
2) «потребность выплакать кому-нибудь свои печали и воззвать к кому-то в трудный час, когда рождается твой ребенок или гибнет твой город»;
3) потребность в жертве («Люди чувствуют и мудро, и верно: нельзя пользоваться всем, надо положить хоть что-нибудь на другую чашу весов, чтобы уравновесить нашу утлую гордыню или заплатить дань природе»);
4) потребность в поклонении и молитве («Пусть идол суров и уродлив — молящийся добр и прекрасен. Человек ощутил, что, склоняясь, он свободнее, более того, он выше. Безверие — рабство, и вынести его нелегко. Если человек не может молиться, он задыхается; если он не может встать на колени, он в оковах» (там же, с. 159-160).
Все эти потребности так или иначе удовлетворяют суггестивные тексты: от древних мантр и молитв до текстов психотерапевтического воздействия. И поскольку «мифологическое воображение движется как бы кругами, оно что-то ищет или хочет куда-то вернуться» (Честертон, 1991, с. 160), суггестивные механизмы языка также развиваются как бы по спирали: вбирают в себя новые закономерности, но, по возможности, не утрачивают старых. На фонологическом уровне, например, это проявляется в обращении к наиболее древним звукам в момент особо жесткого кодирования личности; на морфологическом — в преобладании глаголов в случае открытой суггестии и т. д. Вместе с тем, анализ суггестивных текстов позволяет определить некоторые критерии (границы) применения того или иного суггестивного средства (приема) (ср.: соотношение количества высоких и низких звуков; повтор как прием и персеверация как ошибка; «анаграммы» как способ кодирования и эхолалия как отражение патологии)— иными словами, возможно определить критерии отличия «суггестии» от «квазисуггестии».
Можно ли вообще научить суггестивной лингвистике? Что это — теория абстрактная, философия, набор прикладных техник? И первое, и второе, и третье. Сложность передачи знаний в том, что одни (медики) полностью полагаются на интуицию и отрицают начисто пробелы в гуманитарном образовании, а другие (филологи) состоят в «заговоре против непосвященных» и не могут перевести суть своих изысканий на общедоступный язык. Вот и находятся все в своих монастырях со своими уставами, и каждый наполняет термин «суггестивная лингвистика» собственным содержанием.
Задача состоит в том, чтобы взглянуть на жизнь через призму языка (как это сделал врач В. И. Даль), удивиться ее многообразию, изменить себя, а потом — других. Возможно ли это?
Гадать было бы бессмысленно, и тогда состоялся эксперимент. С 26 сентября по 2 октября 1994 г. в городе Смоленске проходил некоммерческий семинар по психотерапии и медицинской психологии «Конфликты психотерапевта. Конфликты психотерапии», на котором мне довелось вести группу «Язык и миф психотерапевта». Материалы этого семинара и легли в основу второй части книги; «Кто войдет в "дом колдуньи"?»
Целью эксперимента было проверить основные теоретические положения суггестивной лингвистики: дать достаточное количество языковых и мировоззренческих «толчков», чтобы изменить язык личности и саму личность. Работа шла не только в группе, экспериментальной площадкой оказался весь семинар, каждое событие, которое там происходило. Потом были другие группы— в Челябинске, Красноярске, Перми... Появился новый метод—вербальная мифологизация личности, уникальные тексты личных мифов.
Человек во главе угла. Человек-текст. Он — личность, он хочет, чтоб его принимали как хорошего человека, независимо от поступков (см.: Литвак, 1992). Ребенок и взрослый, герой и преступник. Недаром в качестве основного рабочего определения мифа в методе ВМЛ мы выбрали формулировку А. Ф. Лосева: «Миф есть в словах данная чудесная личностная история». Слово, Чудо, Личность. Триада, позволяющая подойти не к нижним слоям подсознания, а к самым высшим — самосознанию личности, самоуважению, любви к самому себе и людям, которые тебя окружают.
Любопытен тот факт, что тексты личных мифов даже по формальным (т е совершенно неосознаваемым рядовыми носителями языка) показателям близки к универсальным суггестивным текстам, причем, независимо от того, создается ли текст пациенту отделения неврозов или здоровому Удачнику, используется компьютер или нет — результат один' получаем тексты силы, тексты — гимн человеку-личности Если учесть тот факт, что универсальные суггестивные тексты создавались наиболее одаренными людьми своего времени, а затем бережно передавались, хранились, оберегались от изменений естественным путем (в отличие от декларативных запретов на изменения доктора Сытина) в силу своего внутреннего совершенства, то такое формально-содержательное совпадение текстов, отличных по объему, стилю, содержанию, созданных разными людьми, в разных городах, видимо, далеко не случайно. Недаром философы, лингвисты, поэты, этнографы так много внимания уделяли мифам, которые по одному из определений А. Ф Лосева есть ни что иное, как «лик личности». Вот и получается, что лики не только у святых, мы окружены целой галереей ликов современников, только не видим этого, не умеем разглядеть и найти нужные слова, чтобы высветить эти лики Положительным эстетическим и культурологическим моментом является возрождение фольклорных традиций, потому что члены группы олицетворяют собой именно несколько поколений людей, которые могли бы из уст в уста передать весть, сказание об этом замечательном человеке — объекте мифа, облекая его в ту единственно совершенную и возможную форму, в которой возникает мифологический текст, получая при этом уникальный социальный и художественный опыт со-творчества.
Конечно, метод ВМ является универсальным методом профессиональной коммуникации, может оптимизировать процессы рекламы, обучения и пр. Но помимо эффекта воздействия на бессознательное (понятно, что перспективы, например, фирмы «Пепси» определяются ее стремлением вытеснить с рынка «Кола» и это воздействие достигается любой ценой), здесь еще присутствует и момент психологической защиты — да, реклама — творческая, действенная, но щадящая личность, оставляющая ей хоть какую-то возможность для защиты. Это уважение к личности демонстрирует нзм, в конечном итоге, анализ универсальных суггестивных текстов, из которого следует, что большинство из них построены по типу «мягкого кодирования», ориентированы по фоносемантиче-ским признакам на верхнюю часть шкалы, предложенной А П Журавлевым. Единственное исключение здесь — мантры, организованные по жесткому принципу, «неотвратимые как смерть», представляющие собой в чистом виде звуко-ритмическое воздействие по жесткому типу кодирования. Это разговор с бессознательным на его древнем языке А потом возникает проблема кришнаитов, распевающих мантры на санскрите и теряющих всякую связь с цивилизацией, разрушение (диссолюция) сознания чисто языковым путем, деградация личности в целом. И нет уже лика, есть полубезумный человек, повторяющий свое неизменное «Харе Кришна» и мечтающий о скорейшей смерти.
Вернемся к основным положениям книги.
1. Априорная суггестивность языка доказывалась нами в 1 части. Попытки манипулировать себе подобными (конечно, в большинстве своем, неосознаваемые) можно наблюдать постоянно Коммуникации без манипуляции не существует (в данном случае мы не затрагиваем морально-этическую сторону этого вопроса Естественно, в трудах психологов коммуникация и манипуляция «разводятся», и это правильно). Говоря об объективном подходе к языковой суггестии как предмету исследования, оставив в стороне эмоции, можно отметить, что как психотерапевт в особой социально-психологической роли не воздействовать не может, как колдун «не может не колдовать» по всем народным поверьям, так и любой вступающий в коммуникацию человек становится вынужденным манипулятором — не управлять не может (правда, эффективность его при этом зависит от профессиональных навыков или врожденных качеств).
Затемнение, уведение на задний план суггестивной подфункции коммуникативной функции можно объяснить, по-видимому, все тем же мифологическим стремлением человека вообще думать о себе как можно лучше «Мы просто коммуницируем (обмениваемся информацией), а не манипулируем» (В трудах лингвистов советского периода было еще более интересное «разведение» — «манипуляция» — это там, на диком Западе, а в нашей справедливой стране — разумное «управление»). Но осознание манипулятивной направленности любой коммуникации вовсе не означает отрицание коммуникации как таковой. В то же время, попытка объективно, без предвзятости представить себе любой коммуникативный акт, в котором бы один собеседник не воздействовал на другого практически невозможно. Нет «простой» передачи информации, бесцельного общения (это либо структурирование времени, либо передача скрытых трансакций, либо желание «отвязаться» — прекратить речевой акт и г. д.).
Тезис о вероятности языковой суггестии доказывается тем, что результат латентного вербального воздействия, несмотря на универсальный характер последнего, проявляется у разных людей отличным образом в силу разницы в образовании, мифологических убеждений и пр.
2. Специальная лингвистическая междисциплинарная дисциплина, изучающая латентные языковые особенности воздействия на установки личности и общества по необходимости располагает специфическим понятийным аппаратом, теоретическими основаниями и особым методом анализа и синтеза текстов. Суггестивная лингвистика— динамическая (изучает процессы), междисциплинарная (стыковая), коммуникативно-функциональная, прикладная. Вербальные и невербальные механизмы суггестии рассматриваются как «пучок языков» (в семиотическом смысле), из которых основополагающими являются язык в традиционном понимании и язык мифа.
Рассмотрение воздействующего языка в семиотическом аспекте (в системе «пучка языков») более полезно не-лингвистам, так как язык является основным кодом для передачи воздействующей информации Конечно, можно использовать весь арсенал имеющихся средств, чтобы погрузить человека в гипнотическое состояние — изменение громкости, тембра, специфические маркирующие жесты, элементы интерьера и даже изменение диаметра зрачка, но при этом будет отсутствовать одно существенное достоинство — возможность повторения и адекватность понимания задачи, потому что кода более универсального, чем язык, нет. Язык — кратчайший путь к подсознанию, и эксперименты, проведенные в условиях психотерапевтических групп это доказывают.
Методологическая основа суггестивной лингвистики — метод вербальной мифологизации (ВМ).
3. Единицей анализа признан текст в широком смысле слова, в нашей терминологии — мифологический суггестивный текст. Средства и приемы, зафиксированные в универсальных суггестивных текстах, специально созданных массовым сознанием или профессиональными коммуникаторами для воздействия на установки личности или общества приняты в качестве эталонных. Суггестивные закономерности языка имеют правополушарную ориентацию (сродни закономерностям, фиксируемым в художественных текстах), нацелены скорее на «периферию», чем на «центр» обыденной речевой деятельности (в понимании психолингвистов) и в то же время поддаются математически точному описанию; их эффективность усиливается по мере сложности осознавания и восприятия (наиболее действенными с точки зрения латентного воздействия являются фо-носемантические и грамматические параметры, особенно, если они формально соответствуют типу мифологического сознания личности или общества).
Стратегия изучения и описания суггестивных текстов ориентирована на все более глубокое погружение в направлении наименее осознаваемых уровней языка: текста, синтаксических, лексических и словообразовательных, грамматических, ритмических, фоносемантических характеристик.
4. Эксперименты в области суггестивной лингвистики можно отнести к категории социальных (социально-лингвистических) экспериментов, производимых как с участием экспериментатора в синхронии (в условиях терапевтический группы, здесь и сейчас), так и происходящих объективно на протяжении больших промежутков времени (диахронические социально-лингвистические эксперименты с МС). Их организаторы — профессиональные коммуникаторы разных времен, испытавшие свое воздействие на населении, получившие определенный эффект и обучившие себе подобных суггесторов
Универсальные суггестивные тексты являются математически точными, эффективными средствами воздействия на установки личности и общества, так как в них с наибольшей силой проявляются закономерности вербальной мифологизации: эмоционально-личностное отношение к событиям, богатство используемых языковых приемов, ориентация на глубинные первичные слои подсознания и т. д. Каждая мифологическая система обладает своей системой текстов, отличающихся особыми параметрами и влияющими на порождение индивидуальных суггестивных текстов в процессе профессиональной (в нашем случае — терапевтической) коммуникации.
Специфика синхронного социально-лингвистического эксперимента в том, что экспериментатор является вынужденным лидером, обладает особой социально-психологической ролью Божества, поэтому информанты лишены возможности изменить свое поведение в процессе эксперимента.
Данные, полученные на основании социально-лингвистических экспериментов с МС и личностью, следует обрабатывать с помощью точных математических методов, чтобы не впасть в заблуждение относительно оригинальности и степени профессиональной подготовленности суггестора к такого рода воздействию. Популярность в МС и истинная полезность могут не совпадать в конкретной ситуации. Четкое различение мифа самого доктора и мифологической системы, окружающей методы его лечения, помогут объективизации полученных данных.
Каждая личность имеет большие языковые резервы (пассивный лексический запас, способность к метафоризации и т. д.). Требуется специальное эмоциональное, мифологическое и пр. «продавлива-ние» для активизации этой личностной информации и превращения ее в элемент повседневной коммуникации. Изменение имени, игровое погружение в мифологию предков, письма к себе и другие собственно лингвистические методы являются надежным способом аутосуггестии, погружения в измененное состояние сознания и могут быть использованы как метод лечения и диагностики. Личность, получившая достаточное количество эмоциональных толчков, изменившая свое вербальное поведение, потенциально готова к жизни в осознанном и управляемом Мифе (т. е. сама может выступать в роли успешного коммуникатора, суггестора-Победителя).
Соединение различных мифологических полей при ведущей роли научного (медицинского) мифа делает возможным повысить эффективность терапевтического воздействия, способствуя в то же время экологичному безболезненному вмешательству во внутренний мир личности. Создание специальной социально-психологической роли Доктора (модификации роли Божества) — также непременное условие успешной терапии как личности так и общества в целом. Стихийное формирование мифа может привести к негативному резонансу в МС, способствовать нагнетанию отрицательных эмоций и шизофренизации общества и отдельных личностей, прошедших соответствующие «психотерапевтические» группы или другой вид лечения (читавших доморощенные самонасторои, например). Стихийный миф, как было показано на примерах, вырывается из-под контроля и становится суггестором суггестора — ведет за собой личность врача, не позволяя ей меняться в позитивную сторону и следовать своим идеологическим воззрениям. Сознательное и профессиональное создание мифа — не только экономическая необходимость в момент зарождения рыночных отношений и конкурентной борьбы, в том числе и на рынке медицинских услуг, но и требование прогрессивного общественного мнения, озабоченного психическим состоянием населения.
5. В качестве универсального метода анализа и синтеза суггестивных текстов предложен интегральный метод вербальной мифологизации (ВМ). ВМ предполагает использование особого (достигаемого исключительно языковым воздействием) измененного состояния сознания (творческого транса) для порождения специфических мифологизированных текстов, характеризующихся параметрами универсальных суггестивных текстов Это тексты ауто- и гетеросуггестивные, со многими степенями свободы, фольклорные, правополушарные, обладают специфическими лингвистическими признаками и выполняют функции защитных «якорных» текстов.
Метод ВМЛ — модификация метода вербальной мифологизации (лингвосинтез) — позволяет в наибольшей степени эффективно воздействовать на личность, способствуя не только лечению ряда невротических и психосоматических заболеваний, но и успешной социализации личности Как эффективный метод групповой работы, включающий в себя элементы собственно лингвистических тренингов, он проходит в настоящее время апробацию в ряде клиник страны Полученные результаты (в том числе и лингвистическая продукция) позволяют делать самые положительные прогнозы. Погружение в глубинное бессознательное лингвистическим путем, ин-териоризация положительных коннотаций при помощи якорного личностного мифологического текста (при соблюдении ряда гуманистических правил), по-видимому, попадает точно в область единственного здесь и сейчас личностного смысла, который пытаются выявить и логотерапевты, и гештальтисты, и экзистенциальные психотерапевты, и другие школы психотерапии и гипноза В настоящем случае мы имеем дело с особым видом языкового транса (что подтверждает анализ языковой продукции групп), обучаем человека ауто- и гетеросуггестии в течение нескольких часов, способствуем его социальной адаптированности и коммуникативной гибкости в дальнейшем Сознательно сформированный миф управляем, может модифицироваться в случае необходимости в другие тексты, или подвергаться трансформации. Таким образом, ВМЛ — яркая иллюстрация возможностей использования метода ВМ в разных областях профессиональной коммуникации, потому что язык мифа — универсальный язык подсознания как личности, так и общества в целом. Тексты, полученные в результате такого рода воздействия, представляют собой уникальный материал, расширяющий представление современной лингвистики о суггестивных резервах языка.
Материал, приведенный в работе, приводит к мысли о необходимости решения ключевого вопроса о гуманизации медицинского образования (да и любого образования вообще) Под гуманизацией понимается обучение «воздействующему» родному языку в целях оптимизации коммуникации и психологической защиты, а особенно — целенаправленное обучение профессиональных коммуникаторов разных профилей экологичному и эффективному влиянию на МС и отдельную личность. Так, исключение из необходимых элементов медицины (Ножа, Травы и Слова) именно Слова приводит к увеличению количества ятрогенных заболеваний и снижению популярности медицинского мифа, который, в настоящее время, судя по реакциям МС, успешно перекрывается языческим и религиозным, сохраняя пока еще ведущую роль.
Использование новейших достижений отечественного и зарубежного языкознания наряду с междисциплинарным подходом позволяют осознанно и экологично влиять на установки личности и общества и внести коррективы в организацию медицинского образования.
Лингвистика уже сегодня может предложить медицине:
1) систему обучения коммуникативно значимым умениям и навыкам, которые в значительной степени повысят эффективность вербального воздействия врача независимо от профиля его обучения;
2) обучающие циклы для специалистов-психотерапевтов, включающие информирование об оригинальных отечественных методиках;
3) методы, культурологически, социально и психологически учитывающие национальный менталитет: метод вербальной мифологизации личности (лингвосинтез), метод терапии поэтическими текстами, лингвистический психоанализ и др.;
4) пакет компьютерных экспертно-тренинговых программ под условным названием «Экспертиза текстов внушения»;
5) лингвистические основы формирования профессионального мифа отечественной психотерапии и каждого психотерапевта.
Таким образом, междисциплинарный подход и содружество медицинских, психологических, социальных и лингвистических наук в системе определенного языка и конкретной культуры — залог формирования «экологически чистой» терапии, включающей в себя экспертные оценки эффективности и безопасности отдельных методов, а также специальные обучающие циклы, основанные на постепенном (пошаговом) формировании языковых навыков в аспекте суггестии Все это не только позволит эффективнее манипулировать пациентами, но и разрабатывать для них действенные способы контрсуггестии (самозащиты), что, в конечном итоге, должно способствовать укреплению психического здоровья нации.
Возвращаясь к вопросу. «Кто войдет в "дом колдуньи"?», вспомним «Маленького принца» А. де Сент-Экзюпери: «он сказал:
— Звезды очень красивые, потому что где-то там есть цветок, хоть его и не видно...
— Да, конечно, — сказал я только, глядя на волнистый песок, освещенный луною.
— И пустыня красивая... — прибавил Маленький принц.
Это правда. Мне всегда нравилось в пустыне. Сидишь на песчаной дюне. Ничего не видно. Ничего не слышно. И все же тишина словно лучится...
— Знаешь, отчего хороша пустыня? — сказал он. — Где-то в ней скрываются родники...
Я был поражен. Вдруг я понял, почему таинственно лучится песок. Когда-то, маленьким мальчиком, я жил в старом-престаром доме — рассказывали, будто в нем запрятан клад. Разумеется, никто его так и не открыл, а может быть, никто никогда его и не искал. Но из-за него дом был словно заколдован: в сердце своем он скрывал тайну...
— Да, — сказал я. — Будь то дом, звезды или пустыня — самое трекрасное в них то, чего не увидишь глазами».
Зоркость сердца позволяет высветить Лик Личности. Профессионализм помогает войти в «дом колдуньи», обрести мужество Победителя и вернуться... К Звездам, Земле и Людям.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Автономова Н. С. Миф: хаос и логос//Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания. — М.: Политиздат, 1990.— 464 с.
2. Автономова Н. С. Рассудок. Разум. Рациональность. — М.: Наука, 1988.— 282 с.
3. Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии.—
М., 1995.— 296 с.
4. Азадовский К Орфей и Психея // Небесная арка: Марина Цветаева и Райнер Мария Рильке. —СПб.: Акрополь, 1992. —• С. 10-47.
5. Аладжалова Н. А., Каменецкий С. Л., Рожнов В. Е. Сверхмедленные колебания потенциалов головного мозга как объективный показатель гипнотического состояния // Бессознательное. Природа, функции, методы исследования.— Тбилиси: Мецни-ереба, 1978.— С. 162-169.
6. Александер Ф., Селесник Ш. Человек и его душа: познание и врачевание от древности и до наших дней.— М.: Прогресс-культура, 1995. — 604 с.
7. Алексеев Н. А. Шаманизм тюркоязычных народов Сибири: (Опыт ареального сравнительного исследования). — Новосибирск: Наука, 1984. — 233 с.
8. Алексейчик А. Е. Восхождение на вершину // Московский психотерапевтический журнал, 1994, №5. — С. 112-121.
9. Алиев X. М. Ключ к себе. Этюды о саморегуляции. — М., 1990.— 223 с.
10. Алякринский Б. С, Степанова С. И. По закону ритма. —М., 1985.— 176 с.
11. Андреас К., Андреас С. Измените свое мышление — и воспользуйтесь результатами. Новейшие субмодальные вмешательства НЛП. — СПб, 1994. — 237 с.
12. АндреасСт., Андреас Кон. Сердце мозга. —Екатеринбург: МООПД, 1993, —311с.
13. Антонович В. Б. Колдовство. Документы. Процессы. Исследование В. Б. Антоновича —СПб.: Тип. В. Киршбаума, 1877. —
139 с.
14. Анчаров М. Л. Записки странствующего энтузиаста: Роман. — М: 1988. — 334 с.
15. Асеев Ю. А. Проблемы речевого воздействия на аудиторию в зарубежной социально-психологической литературе. Сб. науч. трудов (Обзор). - Л., 1973. — 107 с.
16. Асмолов А. Г. На перекрестке путей к изучению психики человека // Бессознательное. Сб. статей: Новочеркасск: САГУНА, 1994. — С. 51-59.
17. Астахов С. Н. Лечебное действие слова. — Л., 1962. — 96 с.
18. Астахова А. М. Заговорное искусство на реке Пинеге // Крестьянское искусство СССР. Искусство Севера. Вып. II. —Л., 1928. —С. 50-60.
19. Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Происхождение мифа, метод и средства его изучения (о сравнительной мифологии)//Абелюк Е. С. Миф или сказка?— М.: МИРОС, 1995.—С. 106-140.
20 Ахромович В. Школа молитвы//Наука и религия. —1991. —
№10.— С. 24-27.
21. Базарон Э. Очерки тибетской медицины. — Улан-Удэ, 1984. — 164 с.
22. Баиндурашвили А. Г. К вопросу первичности установки // Д.Н.Узнадзе — классик советской психологии. —Тбилиси: Мецниереба, 1986. — С. 63-72.
23. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. — М.: Прогресс, 1989. — 615 с.
24. Бассин В. Ф., Прангишвили А. С, Шерозия А. Е. О проявлении активности бессознательного в художественном творчестве // Вопросы философии. — 1978. — № 2.— С. 57-69.
25. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. — М.: Искусство, 1986. — 445 с.
26. Бейкер А. Пресуппозиция и типы предложений // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XVI. Лингвистическая прагматика.: Сборник. — М: Прогресс, 1985. — С. 406-418.
27. Белый А. Как мы пишем // Андрей Белый. Проблемы творчества. — М: Сов. писатель, 1988. — С. 10-19
28. Белый А. Ритм как диалектика и «Медный всадник». Исследование. — М.: Федерация, 1929. — 279 с.
29. Белый А. Символизм как миропонимание. —М.: Республика, 1994.— 528 с.
30. Бердяев Н. А. Самопознание. — М.: Междунар. отношения, 1990.— 336 с.
31. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. — М.: Республика, 1994.— 480 с.
32. Бертье Ж., Повель Л. Утро магов. — М.: РИА «День», 1991. — 78 с.
33. Берн Э. Игры, в которые играют люди (Психология человеческих взаимоотношений). Люди, которые играют в игры (Психология человеческой судьбы). — М.: Прогресс, 1988. — 399 с.
34. БертФ. Грин. Измерение установки//Математические методы в современной буржуазной социологии. — М.: Прогресс, 1966. —С. 227-287.
35. Бессознательное: Природа, функции, методы исследования. Т. 1. — Тбилиси: Мецниереба, 1978. — 786 с.
36. Бехтерев В. М. Гипноз, внушение, психотерапия и их лечебное значение.— СПб., 1911,— 112 с.
37. Бехтерев В. М. Гипноз, внушение, телепатия. — М.: Мысль, 1994.— 364 с.
38. Бехтерев В. М. Объективная психология. — М.: Наука, 1991. 480 с.
39. Блок А. Мы располагаем теперь многими текстами заговоров // Русские заговоры. — М.: Пресса, 1993. — С. 268-283.
40. Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. — М.: Республика, 1994. — 415 с.
41. Буль П. И. Гипноз ивнушение. —Л.: Медицина, 1975. — 88 с.
42. Буль П. И. Основы психотерапии.— Л.: Медицина, Ленингр. отд., 1974.— 310 с.
43. Бурно М. Е. О целебности абсурда // Московский психотерапевтический журнал, 1994, № 5. — С. 110-111.
44. Бутлеров А. М. Статьи по медиумизму. — СПб.: Изд-во А. Н. Аксакова, 1889. — 293 с.
45. Бэндлер Р. Используйте свой мозг для изменения. Нейролингви-стическое программирование.— СПб.: Ювента, 1994. — 172 с.
46 Бэндлер Р., ГриндерДж. Трансформэйшн. Нейролингвистическое программирование и структура гипноза. — СПб. 1995. — 317с.
47. Валентинов Н. Недорисованный портрет. — М.: Терра, 1993. — 560 с.
48. Вандриес Ж. Язык // Воронин С. В. Фоносемантические идеи в зарубежном языкознании. —Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. —С. 146— 153.
49. Варшавский К. М. Гнпносуггестивная терапия (Лечение внушением в гипнозе). — Л.: Медицина, Ленингр. отд., 1973. — 192 с.
50. Василенко Л. И. Магия: старое зло или новое благо? // Вопросы философии, 1994, № 2. — С. 25-34.
51. Васютинский Н. А. Золотая пропорция. —М.: Мол. гвардия, 1990.— 235 с.
52. Вейлерт А. А. О зависимости количественных показателей единиц языка от пола говорящего лица // Вопр. языкознания.— 1976. — № 5. — С. 138-143.
53. Величковский Б. М. Установка и сознательный контроль в психологии познания//Д. Н. Узнадзе — классик советской психологии.— Тбилиси: Мецниереба, 1986. — С. 73-89.
54. Вернадский В. И. Начало и вечность жизни.— М.: Сов. Россия, 1989. —702 с.
55. Веселовский А. Н. Сравнительная мифология и ее метод // Абе-люк Е. С. Миф или сказка? — М.: МИРОС, 1995. — С. 140-148.
56. Ветухов А. В. Заговоры, заклинания, обереги и другие виды народного врачевания, основанные на вере в силу слова. // Русск. филол. вестн. Вып. 1-2.— Варшава, 1907.
57. Визель Т. Г. Особенности языковой личности больного с афазией и проблема межполушарной асимметрии мозга // Язык и личность. — М., 1989.— С. 144-148.
58. Вилюнас В. К. Психологические механизмы мотивации человека. — М.: Изд-во МГУ, 1990. — 283 с.
59. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. — М.: ИЛ, 1958. —134 с.
60. Вишневская Э. С, Кошкин С. Л., Вишневский В. А. Психические расстройства у принимавших сеансы психотерапии // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В. М. Бехтерева.— Л.— 1991. — № 1. — С. 40-47.
61. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке. —Л.: Прибой, 1929.— 188 с.
62. Воронин С. В. Основы фоносемантики. —Л.: Изд-во ЛГУ, 19S2. —244 с.
63. Воронин С. В. Фоносемантические идеи в зарубежном языкознании: (Очерки и извлечения). — Л.: Изд-во ЛГУ, 1990. — 199 с.
64. Вундт В. М. Введение в психологию.— М: Космос, 1912. — 152 с.
65. Вундт В. К вопросу о происхождении языка. Звукоподражания и звуковые метафоры // Воронин С. В. Фоносемантические идеи в зарубежном языкознании.— Л.: Изд-во ЛГУ, 1990.— С. 58-66.
66. Выготский Л. С. Из неизданных материалов Л.С.Выготского // Психология грамматики /Под ред. А. А. Леонтьева и Т. В. Рябовой. — М, 1968. — С. 179-196.
67. Выготский Л. С. Мышление и речь//Л. С. Выготский. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т. 2. Проблемы общей психологии. —
М., 1982. —С. 5-361.
68. Выготский Л. С, Лурия А. Р. Этюды по истории поведения: Обезьяна. Примитив. Ребенок. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. — 224 с.
69. Гачев Г. Язык как голос национальной природы // Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. — М.: Прогресс-Культура, 1995. —С. 182-206.
70. Гоголь Н. В. О малороссийских песнях // Поли. собр. соч., т. 8. — М., 1952. — С. 80-95.
71. Голан А. Миф и символ. — 2-е изд.— М.: РУССЛИТ, 1994. —375 с.
72. Голосовкер Л. Э. Логика мифа. — М.: Ин-т востоковедения АН СССР, 1987.—С. 217.
73. Горелов И. Н. Невербальные компоненты коммуникации. — М.: Наука, 1980. — 104 с.
74. Горин С. А. А вы пробовали гипноз? — Канск, 1994. — 193 с.
75. Грановская Р. М., Березная И. Я. Интуиция и искусственный интеллект. — Л.: Изд-во Л ГУ, 1991. — 268 с.
76. Грановская Р. М., Крижанская Ю. С. Творчество и преодоление стереотипов. — СПб.- OMS, 1994. — 192 с.
77. Гримак Л. П. Общение с собой: Начала психологии активности. — М.: Политиздат, 1991. — 320 с.
78. Гринберг Дж., ОсгудЧ., ДженкинсДж. Меморандум о языковых универсалиях//Новое в лингвистике. Вып. V. —М.: Прогресс, 1970. —С. 31-40.
79. Гриндер Д., Бэндлер Р. Из лягушек в принцы.— Воронеж: НПО «МОДЭК», 1993 —208 с.
80. Гриндер Дж., Бэндлер Р. Формирование транса. — Канск, 1993.—345 с.
81. Гринсон Р. Ральф. Практика и техника психоанализа. — Новочеркасск: САГУ НА, 1994. —- 334 с.
82. Гроф С. За пределами мозга. 2-е изд — М. Изд-во Трансперсонального Института, 1993. — 504 с.
83. Гроф С. Области человеческого бессознательного. — М, 1994.—278 с.
84. Грушин Б. А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. — М.: Политиздат, 1987. — 368 с.
85. Грушин Б. А. Эффективность массовой информации и пропаганды: Понятие и проблема измерения. — М., 1979. — 64 с.
86. Гумбольдт Вильгельм фон. Избранные труды по языкознанию. — М.: Прогресс, 1984. — 394 с.
87. Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. — М.: Прогресс, 1985.— 451 с.
88. Гуревич П. С. Приключения имиджа: Типология телевизионного образа и парадоксы его восприятия. — М.: Искусство, 1991. — 221 с.
89. Гуревич С. А. Психотерапия в народной медицине // Руководство по психотерапии. —Ташкент: Медицина, 1985. —С. 129-
147.
90. Гусев Л. Ю. Метафорическое наименование фольклорного героя как способ выражения эстетического идеала // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы. Тезисы международной конференции. Т. 1. —М.: Филология, 1995. —С. 145-146.
91. Даль В. И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. — СПб.: Изд-во «Литера», 1994. — 480 с.
92. Дейк Ван Т. А. Язык. Познание. Коммуникация.— М.: Прогресс, 1989.— 312 с.
93. Декарт Р. Правила для руководства ума. — М ; Л.: Соцэкгиз, 1936.— 176 с.
94. Джеймс М., Джонгвард Д. Рожденные выигрывать. Трансакци-онный анализ с гештальупражнениями. — М.: Прогресс, 1993.—336 с.
95. Дилтс Р., Халлбом Т., Смит С. Убеждения. Пути к здоровью и благополучию.— В. Пышма, 1993. — 173 с.
96 Добрович А. «Дом колдуньи» и художественное восприятие // Декоративное искусство СССР.— 1980.— № 4.— С. 35-37.
97. Добрович А. Б. Общение: наука и искусство. — М., 1978.— 143 с.
98. Фонарь Диогена: Из дневников психотерапевта. — М.: Знание, 1981. —119с.
99. Дрогалина Ж. А., Налимов В. В. Семантика ритма: ритм как непосредственное вхождение в континуальный поток образов//Бессознательное. Т. Ш.—Тбилиси, 1978. —С. 293-301.
100. Дубров А. П., Пушкин В. Н. Парапсихология и современное естествознание. — М., 1989. — 280 с.
101. Евзлин М. Космогония и ритуал. — М.: Радикс, 1993. — 344 с.
102. Елеонская Е. Н. К изучению заговора и колдовства в России. Вып. 1. —М., 1917.— 63 с.
103. Елеонская Е. Н. Сказка, заговор и колдовство в России. Сб. трудов. — М.: Изд-во «Индрик», 1994. — 272 с.
104. Елизаренкова Т. Я. Исследования по диахронической фонологии индоарийских языков. — М.: Наука, 1974. — 293 с.
105. Ефремов И. А. Лезвие бритвы//Собрание сочинений. Т. 4. — М.: Советский писатель, 1992. — 655 с.
106. Жельвис В. И. Инвективная стратегия как национально-специфическая характеристика //Этнопсихолингвистика. — М.: Наука, 1988.— С. 98-108.
107. Жельвис В. И. Эмотивный аспект речи: Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия: Учеб. пособие. — Ярославль: ЯрГУ, !990. — 81 с.
108. Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. — М.: Наука, 1982.— 159 с.
109. Жирмунский В. М. О ритмической прозе//Русская литература. — 1966. — № 4. — С. 103-104.
110. Журавлев А. П. Звук и смысл. 2-е изд. — М: Просвещ., 1991. — 160 с.
111. Журавлев А. П. Фонетическое значение. —Л.: Изд-во ЛГУ, 1974.— 159 с.
112. Звегинцев В. А. К вопросу о природе языка //Вопр. философии. — 1979. — № 11. — С. 67-78.
113. Зеленин Д. К. Очерки русской мифологии // Абелюк Е. С. Миф или сказка?— М.: МИРОС, 1995.—С. 154-156.
114. Зенков Л. Р. Бессознательное и сознание в аспекте межполу-. шарного взаимодействия//Бессознательное. Т. I. —Новочеркасск, 1994.— С. 201-214.
115. Зильберт Б. А. Речевое (текстовое) общение в массовой информации и проблема обратной связи // Речевое общение: цели, мотивы, средства. — М.: 1985. — С. 138-145.
116. Зильберт Б. А. Проблемы классификации текстов массовой информации // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. — М. — 1986. — Т. 45. - № 1. — С. 70-80.
117. Зубова Л. В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический ас-пекг. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1989. — 264 с.
118. Иванов В. В. Бессознательное, функциональная асимметрия, язык и творчество//Бессознательное. Т. 1. —Новочеркасск: САГУНА, 1994. —С. 168-173.
119. Иванов Вяч. Вс. Об анаграммах Ф. де Соссюра//Фердинад де Соссюр. Труды по языкознанию. — М.: 1977. — С. 635-638.
120. Иванов В. В., Топоров В. Н. Инвариант и трансформации в мифологических и фольклорных текстах//Абелюк Е. С. Миф или сказка? — М.: МИРОС, 1995.—С. 179-185.
121. Иванов В. В., Топоров В. Н. Санскрит. — М.: Изд-во вост. литры, 1960.— 134 с.
122. Иванова-Лукьянова Г. Н. О восприятии звуков//Развитие фонетики современного русского языка. — М.: Наука, 1966. — С. 136-143.
123. Игнатенко А. А. Как жить и властвовать: Секреты успеха, добытые в старинных арабских назиданиях правителям. — М.: Прогресс-Культура, 1994. — 352 с.
124. Кайсаров А. С, Глинка Г. А., Рыбаков Б. А. Мифы древних славян. Велесова книга.— Саратов: 1993. — 320 с.
125. Кайтуков В. М. Эволюция диктата. Опыты психофизиологии истории. — М.: Благотворительный фонд «Норд», 1994. — 412 с.
126. Каплан Г. И., Сэдок Б. Дж. Клиническая психиатрия в 2-х тт. Т. 2. — М: Медицина, 1994. — 522 с.
127. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. —М.: Наука, 1987.—261 с.
128. Карвасарский Б. Д. Неврозы. — 2-е изд. — М.: Медицина, 1990.— 576 с.
129. Карвасарский Б. Д. Психотерапия. — М.: Медицина, 1985. 303 с.
130. Карнеги Д. Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично. — М.: Прогресс, 1989. — 448 с.
131. Карнеги Д. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. — М.: Прогресс, 1989. — 288 с.
132. Кастанеда К. Учение дона Хуана. Отдельная реальность. Путешествие в Искстлан. — СПб: «София», 1993. — 632 с.
133. Кедров Б. О творчестве в науке и технике. — М.: 1987. — 192 с.
134. Клемперер В Язык третьего рейха. Записки филолога // Имидж.— № 3. — Челябинск, 1991. —С. 19-26.
135 Коломийцева О. А. Лингвистический аспект психотерапевтического воздействия А. М. Кашпировского // Психотерапевтический и духовный феномен Кашпировского. Материалы 1-й Украинской научно-практической конференции — Киев, 28-30 января, 1991.—С. 124-139.
136 Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. — М: Наука, 1990. — 103 с.
137 Кондратов А. М., Шилик К. К. Как рождаются мифы XX века. — Л.: Лениздат, 1988 — 176 с.
138 Коппо П. Традиционные методы лечения психических болезней в Мали // Здоровье мира. — 1983. — № 6. — С. 10-12.
139. Костандов Э. А. О физиологических механизмах «психологической защиты» и безотчетных эмоций // Бессознательное. Т. 1. —Тбилиси: Мецниереба, 1978. — С. 633-651.
140. Красникова Е. И. Прогнозирование оценки квазислова в связном тексте// Проблемы мотивированности языкового знака. — Калинин!рад: КГУ, 1976. —С. 54-60.
141. Кубасов В. А., Ковылин А. И., Ковресов В. А. Методика лечения в нейро-лингвистическом программировании (ребил-динг) // Новости психосинтеза, № 1-2, 1993. — С. 28-30
142. Кубрякова Е. С. Смена парадигм знания в лингвистике XX века//Лингвистика на исходе XX века: Итоги и перспективы. Тез. междунар. конф. —Т. 1. — М., 1995. — С 278-280.
143. Кэмпбелл Дж. Жизнеописание Карла Густава Юнга// Юнг К. Г. Тэвистокские лекции. Аналитическая психология: ее теория и практика. — Киев: СИНТО, 1995. — С. 193-221.
144. Лебедев А. В. Самогипноз (практическое руководство). —М., 1993.— 27 с.
145. Лебле Л. О. Статистический анализ значимости буквенной формы в поэме Эдгара По «Колокола» // Проблемы мотивированности языкового знака. —Калининград: Изд-во КГУ, 1976. —
С. 82-88.
146 Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М.: Атеист, 1930. —337 с.
147 Леви-Стросс К. Из книги «Мифологичное. 1. Сырое и вареное»//Семиотика и яскусствометрия. —М.- Мир, 1972. — С 25-49.
148 Леви-Стросс К Структура мифов//Вопросы философии. — 1970. — № 7,- С. 152-
149. Лекрон Лесли М. Добрая сила (Самогипноз).-«Писатель», 1993.— 207 с.
М.: Изд-во
150. Леонтьев А. А. 1979.—45 с. Психологический портрет лектора.
151. Леонтьев Д. А. Виктор Франкл в борьбе за смысл // Франкл В. Человек в поисках смысла. — М.: Прогресс, 1990. — С. 5-22.
152. ЛесскисГ. А. О зависимости между размером предложения и характером текста // Вопр. языкознания. — 1963. — № 3. — С. 92-112.
153. ЛиндеманХ., Селье Г. Система психофизического саморегулирования. Когда стресс не приносит горя. — М, 1992. — 158 с.
154. Линецкий М. Л. Внушение и мы. — М., 1983. — 94 с.
155. Литвак М. Е. Психологическое айкидо. — Ростов-на-Дону, 1992.— 64 с.
156. Литвак М. Е. Я: алгоритм удачи. — Ростов-на-Дону, 1994. — 103 с.
157. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф. — М: Изд-во МГУ, 1982. — 478 с.
158. Лосев А. Ф. Миф — развернутое Магическое Имя // Символ, №28, 1992.— С. 217-230.
159. Лосев А. Ф. Философия имени. — М.: Изд-во МГУ, 1990. — 269 с.
160. Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. —М.: Политиздат, 1991. —525 с.
161. Лурия А. Р. Внутренняя картина болезни и ятрогенные заболевания. — М.: Медицина, 1977. — 110 с.
162. Лурия А. Р. Основные проблемы нейролингвистики. — М.: МГУ, 1975. —250 с.
163. Маковский М. М. Удивительный мир слов и значений. Иллюзии и парадоксы в лексике и семантике. — М.: Высш. школа, 1989.— 199 с.
164. Максимов С. В. Крестная сила. Нечистая сила. Неведомая сила,— Кемерово, 1991.— 349 с.
165. Малиновский Б. Магия, наука и религия//Магический кристалл: Магия глазами ученых и чародеев. — М.: Республика, 1994. —С. 84-127.
166. Маранда П., Кенгас-Маранда Э. Структурные модели в фольклоре // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. — М., 1985. —С. 194-260.
167. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. — М.: Наука, 1976. — 408 с.
168. Мельников Г. П. Типы мотивированности языковых знаков // Материалы семинара по проблеме мотивированности языкового знака. — Л., 1969. — С. 3-6.
169. Менделев В. А. От звука к имени // Тайна имени-2. Сборник. — Харьков, 1995. —С. 443-564.
170. МеньА. Таинство, слово и образ. Богослужение Восточной Церкви. — Л., 1991. —208 с.
171. Мерлин В. С. Очерк интегрального исследования индивидуальности. — М.: Педагогика, 1986. — 253 с.
172. Мерлин В. С. Своеобразие условных реакций в структуре волевого акта // Уч. зап. Казанск. Гос. ун-та, т. 113, кн. 3, 1953.
173. Мессинг В. О самом себе//Феномен «Д» и другие. —М.: Политиздат, 1991.— С. 11-106.
174. Мецлер А. А. Прагматика коммуникативных единиц. — Кишинев, 1990. — 100 с.
175. Мизеров М. И., Скалозубов Н. Л. К вопросу о народной медицине в Красноуфимском уезде. — Пермь: Тип. Губ. земской управы, 1893. — 44 с.
176. Минделл А. Лидер как мастер единоборства (введение в психологию демократии). Ч. 1. — М.: Ин-т психологии РАН, 1993. — 88 с.
177. Мистрик Й. Математико-статистические методы в стилистике // Вопр. языкознания. — 1967.— № 3. — С. 42-52.
178. Михлин В. М., Кирьяк В. А. Неклассическое врачевание: прошлое и настоящее. 2-е изд., с изм. — Кишинев, 1988. — 212 с.
179. Морговский А. Анатолий Кашпировский — вчера, сегодня, завтра... — Киев, 1990. — 49 с.
180. Морозов В. П. Занимательная биоакустика. 2-е изд.— М., 1987.— 204 с.
181. МурзинЛ. Н. О динамической лингвистике XX века//Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы. Тезисы международной конференции. Т. 2. — М.: Филология, 1995. — С. 361-362.
182. МурзинЛ. Н., Штерн А. С. Текст и его восприятие. —Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1991. — 172 с.
183. Мурзин Л. Н., Сметюк И. Н. Как обучать языку? (об основах лингводидактики). — Пермь: Изд-во ПГУ, 1994. — 136 с.
184. Мшвидобадзе Р. Г. Распознавание социальных установок через грамматические параметры речи. Дис. канд. психол. наук: 19.00.05. —Тбилиси, 1984. — 166 с.
185. Надирашвили Ш. А. Понятие установки в общей и социальной психологии. —Тбилиси: Мецниереба, 1974. — 170 с.
186. Надирашвили Ш. А. Психология пропаганды. — Тбилиси: Мецниереба, 1978. — 122 с.
Список литературы. 385
187. Найдыш В. М. Мифотворчество и фольклорное сознание // Вопросы философии. — 1994. — № 2. — С. 45-53.
188. Налимов В. В. Вероятностная модель языка. —М: Наука, 1979.— 304 с.
189. Налимов В. В. В поисках иных смыслов. — М: Прогресс, 1993.— 280 с.
190. Налимов В. В. Спонтанность сознания: Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. — М.: Изд-во «Прометей», 1989. — 287 с.
191. Никонов В. А. Имя и общество. — М.: Наука, 1974. — 279 с.
192. Новик Е. С. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме. — М: Наука, 1984.— 304 с.
193. Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. Сборник. Пер. с раз. языков. — М.: Прогресс, 1985.— 500 с.
194. Овсянико-Куликовский Д. Н. Основы ведаизма//Собр. соч., т. 6, — СПб.: Прометей, 1909. — С. 149-198.'
195. Овчинникова О. В., Насиновская Е. Е., Иткин Н. Г. Гипноз в экспериментальном исследовании личности. — М.: МГУ, 1989.— 229 с.
196. Огибенин Б. Л. Структура мифологических текстов «Ригведы» (Ведийская космогония). — М.: Наука, 1968. — 115 с.
197. Орлов М. А. История сношений человека с дьяволом. —М.: Республика, 1992. — 351 с.
198. Орлова Е. В. О восприятии звуков // Развитие фонетики современного русского языка. — М., 1966. — С. 144-154.
199. Откровенные рассказы странника духовному своему отцу. — Париж, 1948.— 181с.
200. Павлов И. П. Избранные работы по физиологии высшей нервной деятельности. — М.: Учпедгиз, 1950. — 264 с.
201. Панов В. Г. Эмоции. Мифы. Разум. — М.: Высш. шк., 1992. — 252 с.
202. Панов М. В. О восприятии звуков // Развитие фонетики современного русского языка. — М.: Наука, 1966. — С. 155-162.
203. Папюс. Практическая магия (т. 1). М.: Алконост, 1992. — 320 с.
204. Пезешкян Н. Торговец и попугай. Восточные истории и психотерапия. — М.: Прогресс, 1992. — 237 с.
205. Перлз Фредерик С. Внутри и вне помойного ведра. — СПб., 1995. —448 с.
206. Песков В. М. Об устойчивых поэтических элементах русского заговора // Филология. — М., 1977. Вып. 5. — С. 26-39.
207. Петров Н. Самовнушение в древности и сегодня. Пер. с болг. — М.: Прогресс, 1986. — 141 с,
208. Пешковский А. М Объективная и нормативная точка зрения на язык // Избранные труды. — М.: Учпедгиз, 1959. — С. 50-62.
209. Платонов К. И. Слово как физиологический и лечебный фактор. Вопросы теории и практики психотерапии на основе учения И. П. Павлова. — М., Медгиз, 1963. — 532 с.
210. Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре // Абелюк Е. С. Миф или сказка/—М.: МИРОС, 1995.— С. 157-169.
211. Попов С. Гадание по именам//Тайна Имени: Сборник. — Харьков, 1994. — С. 283-305.
212. Поршнев Б. Ф. Антропогенетические аспекты высшей нервной деятельности и психологии//Вопросы психологии. — 1968. — № 5. С. 25-40.
213. Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. Проблемы па-леопсихологии. — М.: Мысль, 1974. — 487 с.
214. Поршнев Б. Ф. Речеподражание (эхолалия) как ступень формирования второй сигнальной системы // Вопросы психологии.—
1964. — № 5. — С. 30-46.
215. Потебня А. А. Слово и миф. — М.: Правда, 1989. — 622 с.
216. Пропп В. Я. Морфология сказки. Изд. 2-е. —М.: Наука, 1969.— 168 с.
217. Пропп В. Я. Фольклор и действительность // Абелюк Е. С. Миф или сказка? —М.: МИРОС, 1995.—С. 173-178.
218. Пузырев А. В. Анаграммы как явление языка: Опыт системного осмысления. — М.; Пенза: Институт языкознания РАН, ПГПУ им. А. Г. Белинского, 1995. — 378 с.
219. Рассел Б. Почему я не христианин: Избранные атеистические произведения. — М.: Политиздат, 1987. — 334 с.
220. Рейковский Я. Экспериментальная психология эмоций. — М.: Прогресс, 1979.— 392 с.
221. Рерих Н. К. О вечном... — М.: Изд-во «Республика», 1994. — 462 с.
222. Роббинс Рассел Хоуп. Энциклопедия колдовства и демонологии. — М.: МИФ, 1994. — 560 с.
223. Роджерс К. Р. Взгляд на психотерапию. Становление человека. — М.: Прогресс-Универс, 1994. — 480 с.
224. Рождественский Ю. В. Введение в общую филологию.— М.: Высш. школа, 1979. — 224 с.
225. Рожнов В. Е., Рожнова М. А. Гипноз от древности до наших дней. — М.: Сов. Россия, 1987. — 304 с.
226. Розин М. В. Терапия «Алексейчиком» (заметки наблюдателя)//Московский психотерапевтический журнал, 1993, №1, с. 161-165.
227. Романов А. А. Коммуникативная инициатива говорящего в диалоге//Текст как структура. —М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1992. — С. 55-76.
228. Романов А. А. Коммуникативное рассогласование как разновидность прагматического непонимания в диалоге // Понимание и рефлексия.— Тверь: 1992. — Ч. 1.—С. 44-48.
229. Романов А. А. Системный анализ регулятивных средств диалогического общения. — М.: ИЯ CCCP,'l988. — 182 с.
230. Романов Л. Н. Музыкальное искусство и православие. —Л.: ГМИРИА, 1989.— 119 с.
231. Ромен А. С. Самовнушение и его влияние на организм человека (экспериментально-теоретическое и клинико-практическое исследование). — Алма-Ата: Казахстан, 1970. — 199 с.
232. Рудестам К. Групповая психотерапия. Психокоррекционные группы: теория и практика.— 2-е изд.— М.: Прогресс, 1993. —368 с.
233. Руже П. Влияние имени на жизнь человека//Тайна имени: Сборник. —Харьков: ИКП «Партитет ЛТД», 1994. —С. 144-274.
234. Рутман Э. М. Надо ли убегать от стресса? — М., 1990. — 126 с.
235. Савушкина Н. Русские заговоры // Русские заговоры. — М.: Пресса, 1993.—С. 5-18.
236. Садур Н. Н. Ведьмины слезки: Книга прозы. — М.: Жур. Глагол, 1994.—288 с.
237. Сартр Ж.-П. Первичное отношение к другому: любовь, язык и мазохизм//Проблема человека в западной философии. —М.: Прогресс, 1988.— С. 207-228.
238. Сахаров И. П. Сказания русского народа.— М.: Худож. лит., 1989.—397 с.
239. СвядощА. М. Неврозы. —3-е изд. —М.: Медицина, 1982. —368 с.
240. Семенцов В. С. Проблемы интерпретации брахманической прозы: Ритуал и символизм.— М.: Наука, 1981. — 181 с.
241 Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном (Уроки гипноза). — М.' Класс, 1994. — 336 с.
242. Серебренников В. Н. Народные заговоры, записанные в О\ан-ском уезде Пермской губ — Пермь, 1918. — 28 с.
243. Сеченов И. М. Психология поведения. — М., 1995. — 320 с.
244 Сивуха Е. М. Роль повторов в создании звукового образа речи // Деривация и текст: Межвузовский сборник науч. трудов.— Пермь, 1984.—С. 163-168.
245. Симонов П. В. О двух разновидностях неосознаваемого психического, под- и сверхсознании // Бессознательное. Многообразие видения. Т. 1.— Новочеркасск: САГУНА, 1994. —С. 60-68.
246. Симонов П. В. Эмоциональный мозг. Физиология, нейропато-логия, психология эмоций. — М.: Наука, 1981. — 204 с.
247. Славянский фольклор: Тексты / Сост. Н И. Кравцов, А. В. Кулагина. — М.: Изд-во МГУ, 1987. — 375 с.
248. Слободяник А. П. Психотерапия, внушение, гипноз. 4-е изд., испр. и доп. — Киев, 1982. — 373 с.
249. Смирнова И. Ритуал межпланетарной связи? // Наука и религия. — 1991. — № 10 —С. 20-23.
250. Смоляк А. В. Шаман: личность, функции, мировоззрение: (Народы Нижнего Амура). — М.: Наука, 1991. — 280 с.
251. Снелл Ф. Искусство делового общения. — М., 1990. — 64 с.
252. Соколов П. П. Факты и теория «цветного слуха» // Вопросы философии и психологии. —1987. — №37. — С. 252-275, №38. — С. 387-412
253. Соссюр Ф. де. Анаграммы: (Фрагменты) // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию — М., 1977. — С. 633-649.
254. Спивак Д. Л. Искусственно вызываемые состояния измененного сознания (на материале инсулинотерапии) и их лингвистические корреляты. — Физиол. человека. — 1980. —№ 1. — С.141-147.
255. Спивак Д. Л. Лингвистика измененных состояний сознания. — Л.: Наука, 1986.— 90 с
256. Спивак Д. Л. Лингвистика измененных состояний сознания: проблемы и перспективы — Вопр. языкознания, 1985, № 1. — С. 50-57.
257. Спивак Д. Л. Язык в условиях измененных состояний сознания. — Вопр. языкознания. — 1983 — № 5. — С. 43-49.
258. Сгильман В. Н Лечебный магнетизм. Лечебный гипнотизм. —
М., 1992.— 144 с.
259. Сухотин А. К. Ритмы и алгоритмы. 2-е изд.— М„ 1988.— 221 с.
260. Сытин Г. Н. Волевое усилие Дис. канд. пед. наук. — М., 1953.-133 с.
261. Сытин Г. Н. Животворящая сила: Помоги себе сам. —М.: Энергоатомиздат, 1990. —415 с.
262. ТайлорЭ. Б. Первобытная культура —М: Политиздат, 1989.— 574 с.
263. Телешевская М. Э., Арутюнян В. М. Методики психотерапии. — Ереван, 1970. — 159 с.
264. Толстой Н. И. Из «грамматики» славянских обрядов//Труды по знаковым системам. Вып. 15. — Тарту: ТГУ, 1982. — 160 с.
265. Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX —начала XX вв. — М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1957.— 164 с.
266. Топоров В. Н. Из исследований в области анаграмм // Структура текста-81: Тезисы симпозиума.— М.: 1981.—С. 109-121.
267. Топоров В. Н. К реконструкции мифа о мировом яйце//Абе-люк Е. С. Миф или сказка? — М.: МИРОС, 1995. — С. 186-193.
268 Топоров В. Н. О статусе и природе заговора: (Теоретический аспект) // Этнолингвистика текста: Семиотика малых форм фольклора. Ч. 1. Тезисы и предварительные замечания к симпозиуму. — М., 1988. — С. 22-24.
269 Тремнер Е. Гипнотизм и внушение. — Кишинев, 1991. — 129 с.
270. Тхостов А. Ш. Болезнь как семиотическая система // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. 1993, № 1. — С. 3-16.
271.ТэрнерВ. Проблема цветовой классификации в примитивных культурах (на материале ритуала гдембу) // Семиотика и искус-ствометрия. — М.: Мир, 1972. — С. 50-81.
272. Тэрнер В. Символ и ритуал. М Наука, 1983. — 277 с.
273.Тьюбсинг Дональд А. Избегайте стрессовых ситуаций. —М.: Медицина, 1993. —144 с.
274. Узнадзе Д. Н. Психологические исследования. —М.: Наука, 1966,— 451с.
275. Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы психологии установки. — Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1961. — 210 с.
276. УолесЭ., Хенкин Б. Искусство психического исцеления. —М., 1994.— 221 с.
211. Урмсон Дж. о Парентетические глаголы // Новое в зарубежной лингвистике: Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. Сб. — М.: Прогресс, 1985.— С. 196^216.
278. Успенский Л. В. Ты и твое имя//Тайна имени-2. Сборник. — Харьков, 1995.—С. 7-110.
279. Ухтомский А. А. Учение о доминанте: (Раздел) II А. А. Ухтомский. Избранные труды. — Л., 1978. — С. 7-106.
280. Фаминицын А. С. Божества древних славян. —СПб: Изд-во «Алетейя», 1995. — 363 с.
281. Философский энциклопедический словарь. —М.: Сов. энциклопедия, 1983.— 840 с.
282. Флоренский П. А. Бирюзовое окружение Софии и символика голубого и синего цвета//Соч. —Т. 1 (П). —М.: Правда,
1990. — С. 552-576.
283. Флоренский П. А. Имена // Тайна имени: Сборник — Харьков, 1994.— С. 8-135.
284. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. Соч. —Т. 1 (П). — М: Правда, 1990. — 839 с.
285. Флоренский П. А. У водоразделов мысли. Соч. Т. 2. — М.: Изд-во «Правда», 1990. — 446 с.
286. Форель А. Гипнотизм или внушение и психотерапия. Их психологическое, психофизическое и медицинское значение со включением психоанализа. Пер. с 12-го нем. издания. —Л : Образование, 1928,— 304 с.
287.ФранклВ Человек в поисках смысла —М.-. Прогресс, 1990 — 366 с.
288. Фрейд 3. Будущее одной иллюзии // Сумерки богов. — М.: Политиздат, 1989. — С. 94-142.
289. Фрейд 3. Массовая психология и анализ человеческого «Я»//«Я» и «ОНО». Труды разных лет. Кн. 1. —Тбилиси,
1991. —С. 71-138.
290. Фрейд 3. Психология бессознательного: Сб. произведений.— М: Просвещение, 1989. — 448 с.
291. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. — М.: Республика, 1994. — 447 с.
292. Фромм Э. Иметь или быть?. Пер. с англ. — 2-е изд., доп. — М.' Прогресс, 1990. — 336 с.
293. Фромм Э. Психоанализ и религия //Сумерки богов. — М.: Политиздат, 1989. —С. 143-221.
294. Фрумкина Р. М. Экспериментальные методы // Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — С. 590-591.
295. Хаббард Л. Рон. Страх. — М.: Имидж, 1992. — 183 с.
296. Хайруллаева Л. М. Взгляд через годы // Московский психотерапевтический журнал.— 1994.— №5.—С. 108-110.
297. Харитонова В. И. Практическая магия. Заговоры. Заклинания. — М., 1991.—64 с.
298. Хигир Б. Ю. Имя человека, его характер и судьба // Тайна имени: Сборник. — Харьков, 1994. — С. 306-605.
299. Хомский Н. Язык и мышление. — М.: Изд-во МГУ, 1972.— 122 с.
300. Цапкин В. Н. Семиотический подход к проблеме бессознательного//Бессознательное. Т. 1.— Новочеркасск, 1994.— С. 81-90.
301. Циолковский К. Э. Монизм Вселенной // Русский космизм. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. — С. 258-263.
302. Чен-Поль Ц. И. Народная и современная медицина в Малайзии//Всемирный форум здравоохранения. 1982. Т. 3. №3. — С. 142-143.
303 Червинский П. П. Семантический язык фольклорной традиции. — Ростов н/Д.: Изд-во Рост, ун-та, 1989. — 222 с
304. Черепанова И. Ю. Дом колдуньи. Начала суггестивной лингвистики.— Пермь: изд-во ПГУ, 1995. Ч. 1 — 213 с.; Ч. 2 — 107 с.
305. Черепанова И Ю. К вопросу о прагматическом анализе текста // Новое мышление и актуальные проблемы гуманитарного знания. —Пермь, 1987. —С. 94-95.
306. Черепанова И. Ю. Лингвистическая экспертиза суггестивных текстов как условие их эффективности // X Октябрьские чтения. Вопросы общественных наук. Тез. докл. на межвуз. конф. мол. ученых. — Пермь, 1992. — С. 35-36.
307. Черепанова И. Ю. О возможности интериоризации текста в процессе коммуникации // Пограничные явления: синтагматика и парадигматика. — Пермь, 1991. — С. 46-47.
308. Черепанова И. Ю. Прагматика суггестивных текстов (к вопросу о методике исследования) // Лингвистическая семантика и прагматика. Материалы V научной конференции по проблемам семантических исследований. 14-17 мая 1991 г. Москва-Харьков, 1991.—С. 27-28.
309. Черепанова И. Ю. Прагматика, текст, личность // Человек: перспективы исследования. — Пермь, 1987. — С. 64-65
310. Черепанова И. Ю. Создание аутосуггестивных прагматически маркированных текстов в условиях терапевтической группы // Семантика слова, образа, текста (Тез. междунар. конференции) — Архангельск: Изд-во Поморского междунар. педа-гогич. ун-та, 1995. — С. 67-68.
311. Черепанова И. Ю. Текст как основа психотерапевтического метода вербальной мифологизации личности //Теоретические и прикладные аспекты риторики, стилистики и культуры речи.—
Екатеринбург, 1995. — С. 64-65.
312. Черепанова И. Ю. Текст как фактор изменения установки личности (лингвистические аспекты суггестии). Автореф. дис. канд. филол. наук. — Пермь, 1992. — 17 с.
313. Черепанова И. Ю. Фоносемантический аспект суггестии//Фо-носемантика и прагматика. Тез. докладов Всероссийской конференции. Москва, 1993. — С. 20-21.
314. Черепанова И. Ю. Язык, суггестия и таинство трансцендентальной медитации // Йога: Проблемы оздоровления и самосовершенствования человека. Ч. 1. Философия и практика йоги. — М., 1990. —С. 84-89.
315. Черепанова О. А. Мифологическая лексика русского Севера. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. — 169 с.
316. Черепанова О. А. Типологическая и лингвистическая интерпретация некоторых элементов заговоров // Проблемы текстологии фольклора. Научное издание. Русский фольклор. XXVI.—Л., 1991. — С. 143-154.
317. Черепанова О. А. Явление прозопопеи и языковые средства его реализации в заговорах и заклинаниях // Язык жанров русского фольклора. — Петрозаводск, 1979. — С. 4-12.
318. Честертон Г. К. Вечный человек: Пер. с англ. —М.: Политиздат, 1991. —544 с.
319. Чижевский А. Л. Колыбель жизни и пульсы Вселенной//Русский космизм. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. — С. 317-327.
320. Чуприкова Н. И. Психика и сознание как функция мозга. — М.: Наука, 1985. —200 с.
321. Чуприкова Н. И. Слово как фактор управления в высшей нервной деятельности человека. — М.: Просвещение, 1967. — 327 с.
322. Шапиро Б. М. Современная и древняя целительная магия в России. — М.: Конго, 1992. — 221 с.
323. Швальбе Б., Швальбе X. Личность, карьера, успех. — М.: Прогресс, 1993.— 240 с.
Список литературы. 393
324. Шевелев И. Ш., Марутаев М. А., Шмелев И. П. Золотое сечение: Три взгляда на природу гармонии. — М.: Стройиздат, 1990.— 343 с.
325. Шерковин Ю. А. Психологические проблемы массовых информационных процессов. — М.: Мысль, 1973. — 215 с.
326. Шерозия А. Е. Психоанализ и теория психологической установки: Итоги и перспективы//Бессознательное. Т. 1.—Тбилиси: Мецниереба, 1978. —С. 37-64.
327. ШертокЛ. Возвращаясь к проблеме внушения//Бессознательное. Т. 1. —Новочеркасск, 1994.—С. 119-126.
328. Шихирев П. Руководство по психотерапии Земли // Минделл А. Лидер как мастер единоборства. Ч. 1. —М: Ин-т психологии РАН, 1993.— С. 3-10.
329. Школьник Л. С, Тарасов Е. Ф. Язык улицы. — М.: Наука, 1977.— 62 с.
330. Шкуратов В. А. Психика. Культура. История. (Введение в теоретико-методологические основы исторической психологии).— Ростов н/Д.: Изд-во Ростовского ун-та, 1990. — 256 с.
331. Шмелев И Солнце мертвых: Эпопея. — М: «Скифы», 1991. — 208 с.
332. Шостром Э. Анти-Карнеги, или Человек-манипулятор. — Мн.: ТПЦ «Полифакт», 1992. — 128 с.
333. Шпигель Дж. Флирт — путь к успеху. — СПб., 1995. — 160 с.
334. Шпренгер Л., Инститорис Г. Молот ведьм. —М.: Интербук, 1990.— 350 с.
335. Штерн А. С. Объективное изучение субъективных оценок звуков речи // Вопросы порождения речи и обучения языку. — М., 1967. —С. 114-117.
336. Штерн А. С. Объективные критерии выявления «звуковой символики» // Материалы семинара по проблеме мотивированности языкового знака. — Л., 1969. — С. 69-73.
337. Шуклин В. В. Мифы русского народа. Екатеринбург, 1995.—336 с.
338. Шулепова О. Л. Фоносемантический профиль слов и прозаических текстов (русско-английские параллели). Автореф. канд. филол. наук. — Саратов, 1991. — 18 с.
339 Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании//Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. — Л., 1977. — С. 24--38.
34О.Эт;иаде М. Аспекты мифа. Пер. с фр. В.Большакова. —М.: Инвест-ППП, 1996. — 240 с.
341. Эриксон М. Мой голос останется с вами.— СПб., 1995.— 256 с.
342. Эткинд А. М. Эрос невозможного. История психоанализа в России. — СПб.: Медуза, 1993. — 463 с.
343. Юдин А. В. Проблемы ономастики русских заговоров.— Авто-реф. дис. кандидата филол. наук. — Одесса, 1992. — 16 с.
344. Юнг К. Г. Аналитическая психология. — СПб, 1994. — 135 с.
345. Юнг К. Г. Воспоминания, сновидения, размышления. — Киев, 1994. —405 с.
346. Юнг К. Г. Один современный миф. О вещах, наблюдаемых в небе. — М.: Наука, 1993. — 192 с.
347. Юнг К. Г. Проблемы души нашего времени. — М.: Прогресс-Универс, 1993.— 329 с.
348. Юнг К. Г. Психология и поэтическое творчество // Самосознание европейской культуры XX века. — М.: Политиздат, 1991.— С. 103-118.
349. Юнг К. Г. Собрание сочинений. Психология бессознательного. — М.: Канон, 1994. — 320 с.
350. Юнг К. Г. Тэвистокские лекции. Аналитическая психология: ее теория и практика. — Киев: СИНТО, 1995. — VII. — 236 с.
351. Якобсон Р. Звук и значение // Избранные работы. —М.: Прогресс, 1985.— С. 30-92.
352. Якобсон Р. О. К языковедческой проблематике сознания и бессознательности // Бессознательное: Природа, функции, методы исследования. Т. 3. —Тбилиси: Мецниереба, 1978. —С. 156-167.
353. Якубинский Л. П. Избранные работы. Язык и его функционирование. — М.: Наука, 1986. — 205 с.
354. Якушин Б. В. Гипотезы о происхождении языка. — М.: Наука, 1985.—135 с.
355. Bussi W.et al. The language of depression. — Bull. Menninger Gin., 1982, №4, p. 334-358!
356. Gadamer H.-G. Truth and Method. — New York: A Continuum book: The Seabury Press, 1975. — 550 p.
357. Heelas P. Antropologial Perspectives on Violense: Universals and Particulars. Zigon, Journal of Relegion & Science, 1983, 18, 4. — p. 375-404.
358. Konner M. The Tangled Wing. Biological Constraints of the Human Spirit. —New York: Holt, Rinehart & Winston, 1982. — 543 p.
Список литературы.
395
359. MacLean P. D. Brain Roots of the Will-to-Power. Zygon Journal of Religion and Science, 18, 1983, 4. — p. 359-374.
360. Malinowski B. Myth'in Primitive Psychology. London. 1926. —486 p.
361. Malinowski B. Magic, Science and Religion. N. Y., 1955. — 277 p.
362. Moss D., Keen E. The Nature of Consiousness, The E.xistential-Phenomenological Approach, 107-120//The Methaphors of Consciousness. New York: London, Plenum-Press, 1981. — 521 p.
363. Spence D. Language in psychotherapy // Psycholinguistic research: Erlbaum Associates, 1979. — P. 471-496.
364. Starobinski J. Les anagrammes de Ferdinand de Saussure: Textes inedits // Mercure de France. 1964, fevrier. P. 243-262.
365. Starobinski J. Words upon words: The anagrams of Ferdinand de Saussure / Transl. by Olivia Emmet. — New Haven; London: Yale univ. press, 1979. —XI, 129 p., facs.
Адрес лаборатории суггестивной лингвистики «Ведиум»: 614070, город Пермь,
бульвар Гагарина, 36, 4 этаж.
Тел.: (3422) 65-42-69
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ. В этой Тайне заключено Зло?..
(Что такое суггестивная лингвистика)
ЧАСТЬ I. КАК ВОЙТИ В «ДОМ КОЛДУНЬИ»?..
Глава 1. Человек в поисках Тайны
(древняя традиция или новое направление?) 15
Глава 2. Заветная тропа колдунов
(вербальная мифологизация) 41
Глава 3. Ключ отворяющий (язык в зеркале суггестии) 67
Глава 4. «Слово мое крепко»... (суггестивный текст как
фактор изменения установок личности и общества) 88
Глава 5. Сила ведьмы (мифологическая личность и текст) 117
Глава 6. Трудно ли стать богом? (создание суггестивной
роли в процессе коммуникации) 142
ЧАСТЬ II. КТО ВОЙДЕТ В «ДОМ КОЛДУНЬИ»?
Глава 7. Опасная экспедиция (языковые барьеры личности и
их преодоление) 185
Глава 8. Как навеки присушить (волхвование) 201
Глава 9. Светлый путь в подсознание (письма к...) 237
Глава 10. «Удав» в каждом из нас (лингвистика в терапии) 267
Глава 11. Суггестор суггестора (стихийное формирование мифа) 288
Глава 12. Программирование судьбы (ВМЛ — создание мифа
в терапевтической группе) 327
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Сияние Лика Личности
(лингвистика победителей) 358
Список литературы
374
|
Есть знакомая пара.Я их знаю много лет. Всю молодость они искали себя.
Мужчины и женщины равны! И не спорьте, так написано в Конституции, и любая феминистка зубами загрызёт мужика, назвавшего женщину слабой.
Чтобы не мучиться «свиноводством» - это когда из сына уже вырос свин - полезно заниматься «сыноводством»,пока есть шанс воспитать из маленького мальчика достойного мужчину.
Многие психологи хором советуют – делай только то, что хочешь! Никогда не пел в хоре, и сейчас спою от себя.
Нет никаких чётких формулировок, что такое «сильная женщина». Точнее, каждый подразумевает что-то своё, можно вкладывать любой смысл, который хочется.
Пользу можно находить почти во всём. Множество идей и рассуждений ложны, но, как ни странно, могут быть полезны.Рассмотрим пять популярных утверждений.
